заплетаясь в вечность

      Ангел слушает мерное дыхание Аки, который спит, свернувшись на его крыле, и разглядывает потолок токийской квартирки охотника, наполненной гудящей тишиной и пустой бесконечностью. Он представлял ее себе иначе — аккуратной, строгой, стерильной. Холодной, как вся жизнь парня, посвященная мести Огнестрелу. Вместо этого на кухне громоздятся горы немытой посуды, по столу разбросаны вареные овощи, в ванной — постоянные лужи. Ангел не знает, почему она в таком беспорядке.       — Я думаю, так она сейчас выглядит, когда Денджи и Пауэр остались ее полновластными хозяевами, — поясняет Хаякава. Его улыбка при этих словах теплая и болезненно тоскующая. Ангел кивает, хотя это кажется бессмысленным. Но его сердце сжимается, потому что он чувствует в голосе Аки боль. Ему не хочется, чтобы охотнику было больно. Но, в конце концов, они в аду — здесь людям положено страдать, по их же собственной выдумке.        Ангел слушает мерное дыхание Аки, пока предрассветное солнце медленно наполняет квартиру золотисто-розовыми и нежными лучами. Они существуют вместе то ли десятки лет, то ли лишь крохотные мгновения. Иногда Хаякава меняет пейзаж на пляж, иногда — на эту квартиру. Иногда они проводят бесконечность в родительском доме заснеженной пустыни, иногда — в каком-то баре, где охотник встречался с Химено. Аки виртуозно подчиняет себе реальность, создавая все новые локации из собственных воспоминаний. Он никогда не создает людей. Ангел не знает, почему.       — Я не хочу существовать воспоминаниями, — поясняет Хаякава. — Это ведь лишь галлюцинация, если можно так сказать. То, что выдумал мой умирающий мозг. Оно ненастоящее. И когда я знаю об этом, мне больно. Уж лучше так, в пустоте. Тем более, ты скрашиваешь мое одиночество, верно?        Ангел кивает, хотя это кажется бессмысленным. Глупый, упрямый человечишко, своими руками создающий себе изящную комнату пыток. Он бы мог забыть о том, что он умер, и соткать прекрасный мир из людей, дорогих его сердцу. Такой же ясный и чистый, как и каждый день, который он создает, наполненный теплом и солнечным светом. Почему вместо этого он выбирает тоску и одиночество, которое может скрасить лишь демон?       — Я слишком долго жил воспоминаниями, — поясняет Хаякава. — Не хочу жить ими и после смерти.       — Это даже не жизнь, — возражает Ангел. Все слова Аки — бессмыслица, такая томительная и бесконечная. Как пустота, простирающаяся за дверью. Как любой человек на Земле, живущий какими-то глупыми, выдуманными им самим правилами. Беспощадная бессмыслица. Полная смысла для Аки.        Ангел слушает мерное дыхание и обводит взглядом лицо охотника. Ему не нужно ни спать, ни есть в этом мире, но он придерживается знакомых ритуалов, при этом отказываясь наполнять существование чем-то большим. Он создает тележку с мороженым, и они пробуют все возможные вкусы. Он водит Ангела по Токио, посещая знакомые переулки и улочки, домашние ресторанчики и пустующие торговые лавки. Они существуют в пустом бесконечном мире, созданном Аки, наполненном всеми возможными материальными ценностями, ненужными человеку, осознавшему свое посмертие.        Ангелу это кажется бессмысленным, но он не в силах понять мотивов Хаякавы, столько тот ни пытается объяснить. Он просто принимает это. Они переплетают пальцы, и Аки позволяет демону узнавать, какой он наощупь. Ангел касается его лица и тела, касается губ и волос, касается всего Аки. Ангелу ужасно жаль, что он не сможет вспомнить этого после перерождения.        Охотник тоже его касается, когда Ангел об этом просит. Обводит выступающие ключицы, острые косточки, упругие перья. По коже демона каждый раз ползут мурашки, и он дрожит. Запретные прикосновения — слишком сладки на вкус. Слаще мороженого, жвачки или любого десерта, который может создать Хаякава. Они электрические, прошибающие все тело, расползающиеся по суставам и костям блаженным тремоло. Они реальные — настолько, насколько это может быть. Они — то, чего ему не хватало, то, что стало его собственной пыткой. Наказанием за то, что он был слишком человечным. Ангелу ужасно жаль, что он не сможет вспомнить этого после перерождения.        Аки шевелится, просыпаясь, и Ангел отводит свободное крыло, которым укрывал парня. Лицо Хаякавы спокойное и умиротворенное. Умерев, он словно познал бренность бытия. Он больше никуда не спешит, не жаждет мести или расплаты. Он не раскаивается. В его пальцах — заплетающаяся вечность.       — Проснулся? — спрашивает Ангел. Аки улыбается и кивает. Он тянется, закидывая руку на пояс демона, и подбирает его под себя, перекатываясь по крылу ближе. Поза неудобная, и Ангел чувствует, как хрустят под его весом перья, но его это не волнует. Он позволяет охотнику навалиться, чтобы ощутить его всем телом — это тоже незнакомое ощущение. Оно сковывает дыхание, но одновременно наполняет каким-то неуместным уютом.       — Ты меня раздавишь, — хрипит Ангел. Аки утыкается носом ему в плечо и вздыхает. Он касается его и без просьб демона. Он касается его тогда, когда ему вздумается. Он переплетает с ним пальцы, перебирает волосы и вдыхает его запах. Ангелу ужасно жаль, что он не сможет вспомнить этого после перерождения.        — Когда тебя в последний раз обнимали, демон? — вместо того, чтобы отстраниться, Аки прижимается ближе. Ангел практически не ощущает своего тела — вместо него он чувствует Хаякаву, заполнившего его до каждой клеточки.        — Не знаю, человек, — он закатывает глаза, вытягивая свободное крыло, и накрывает им их слившиеся фигуры.       — Меня вот очень давно, — шепчет охотник.       Ангел кивает. Он не знает, почему Аки так тянется к нему. Связано ли это с тем, что демон стал единственным существом, способным подарить ему крохи тепла в этом пустом ничто? Или он потянулся к нему раньше, еще до смерти?        — Думаю, единственный раз, когда меня обнимали — когда ты удерживал меня в урагане, — констатирует Ангел. Он правда так думает. Он не помнит.       Хаякава отстраняется и легко поднимается на постели, принимая сидячую позу напротив демона. Тот поднимается следом, вытягивая крылья, и задумчиво разглядывает лицо охотника. Он остаётся головоломкой. Человеческие эмоции слишком сложны для таких глупых созданий. Это не укладывается в голове Ангела.        Аки протягивает руки, и демон несколько секунд разглядывает их, не понимая команды. Когда до него доходит, он подается вперед, падая в распахнутые объятия Хаякавы, и расправляет крылья, чтобы человеку было удобнее. Аки обнимает его за пояс, сжимая в кольцо так крепко, что хрустят ребра. Ангел обнимает его в ответ, цепляясь пальцами за напряженные лопатки. Они сидят, заплетая своими телами вечность, и сливаются в пустой бесконечности. Время не имеет значения. Объятия — крепкие и теплые. Отчаянные. Ангел чувствует дыхание парня на своей шее и дышит в его. Ему нравится такое проявление близости. Ему нравится, как уютно и защищенно он ощущает себя в руках охотника. Ему нравится, каким беззащитным ощущается сам охотник в его руках.       Ангелу ужасно жаль, что он не сможет вспомнить этого после перерождения.        — Ты бы хотел вернуться на Землю, Аки? — спрашивает Ангел, шепотом глотая его запах. Два месяца жизни, сплетенные серебряной нитью под сердцем, вибрируют и переливаются, отдаваясь в ушах тихим звоном.        — Какое это имеет значение? — отвечает вопросом парень. — Я ведь туда не вернусь.       Ангел крепче сжимает руки, пряча лицо в изгибе его шеи, и чувствует, как в глазах собираются горячие слезы. Ангел редко плачет. Он не хочет, чтобы Аки заметил. Он прижимает его к себе, словно в последний раз, впитывая это прикосновение. Каждый вдох, каждый выдох, каждое движение груди, тонкие пальцы на пояснице, напряженную спину, щекочущие уши шелковистые пряди. В их руках заплетается бесконечность.        Они существуют вместе то ли десятки лет, то ли лишь крохотные мгновения. Иногда Хаякава меняет пейзаж на пляж, иногда — на эту квартиру. Иногда они проводят бесконечность в родительском доме заснеженной пустыни, иногда — в каком-то баре, где охотник встречался с Химено. Он создает тележку с мороженым, и они пробуют все возможные вкусы. Он водит Ангела по Токио, посещая знакомые переулки и улочки, домашние ресторанчики и пустые торговые лавки. Они переплетают пальцы, и Аки позволяет демону узнавать, какой он наощупь. Ангел касается его лица и тела, касается губ и волос, касается всего Аки. Охотник тоже его касается. Обводит выступающие ключицы, острые косточки, упругие перья. По коже демона каждый раз ползут мурашки, и он дрожит. Он касается его тогда, когда ему вздумается. Он переплетает с ним пальцы, перебирает волосы и вдыхает его запах.        Аки обнимает его за пояс, сжимая в кольцо так крепко, что хрустят ребра. Ангел обнимает его в ответ, цепляясь пальцами за напряженные лопатки. Они сидят, заплетая своими телами вечность, и сливаются в пустой бесконечности.        Они существуют вместе то ли десятки лет, то ли лишь крохотные мгновения.

***

      Хаякава лежит на снегу, разводя в стороны руки и ноги, и ловит языком падающие с неба кристаллы воды.       — Смотри, я сделал снежного ангела, — улыбается он. Демон закатывает глаза и опускается рядом с ним, погружая тело в морозные объятия сугроба.        — Совсем непохоже.       — Я художник, и я так вижу, — чеканит охотник. Ангел вздыхает и поворачивается на бок, подпирая голову рукой. Взгляд Хаякавы нежный и уютный, но с каждым новым мгновением, проведенным в этом раю-аду, демон все больше замечает в нем тоску. Он не может ее разогнать, это не в его силах. Они заперты в пустоте, сотканной разумом Хаякавы, и лишь он сам может изменить это, но он этого никогда не захочет. Ангелу ужасно жаль, что, несмотря на всю свою силу, он слишком бессилен.        — Ты бы хотел вернуться на Землю, Аки? — спрашивает демон, разгоняя крыльями блестящие переливы снега, окружающие их в белоснежном колючем поле. Снег кружится, оседая на лицах и заставляя кожу наливаться румянцем.       Парень приподнимается на локтях и задумчиво вглядывается в лицо Ангела, слегка хмуря брови. Ангел наблюдает за его темнеющими глазами и тонет в их синеве. Ему бы хотелось, чтобы они были последним, что он увидит. Чтобы они отпечатались у него на веках и вставали перед глазами каждый раз, когда он будет их закрывать.        — Почему ты спрашиваешь? — вздыхает Аки. Неожиданно его губы сжимаются в тонкую линию, а брови сползаются к переносице. — Ты сам хочешь уйти? Вернуться на Землю?        Демон округляет губы в удивленное «о». Глупый, глупый человек. Так вот, о чем он переживает? Каким образом паутина его мыслей сходится в этой точке?       — Нет, — улыбается Ангел, — не хочу, — он не озвучивает, что понятия не имеет, как это сделать. Дверь за его спиной закрылась и растворилась, когда он вошел в смерть Аки. Он не видел ее с тех пор. Он не видел ничего, кроме Хаякавы и бесконечных пейзажей, сменяющих друг друга. Но он не ждёт большего. Он помнит достаточно — о Земле. Он не хочет перерождаться. Не хочет покидать этот уютный мирок, охотника и синеву его глаз. Он устал от всего, кроме Аки. Аки приводит его в движение. — Я никогда не оставлю тебя.       Он произносит это спокойно, но в его груди зарождается уверенность — так и будет. Ангел просуществовал достаточно для того, чтобы испытывать желание умереть без зазрений совести. Чтобы испытывать желание разорвать порочный круг сотен своих жизней. Единственное, чего ему хочется — быть рядом с Аки, потому что сейчас только он наполняет его бессмысленное существование смыслом. Это кажется забавным. Мертвый человек, бессмертный в своей сущности демон. Они встретились слишком поздно — или слишком рано?       Они встретились вовремя.        Аки опускается обратно в снег, утопая в своем безразмерном свитере. Клубы его горячего дыхания завиваются спиральками в холодном воздухе над лицом охотника. Он молчит несколько секунд, прежде чем ответить на вопрос.        — Мне бы хотелось… Уверен, Денджи и Пауэр уничтожили мой дом. Понятия не имею, как они справляются.       — А если они уже умерли? — Ангел опускает голову на грудь Хаякавы, и парень запускает пальцы в его волосы. — Мы не знаем, сколько там прошло времени. В аду оно тянется иначе. Возможно, там прошли сотни лет. Возможно, не прошло ни мгновения.       Охотник опять молчит, накручивая бронзовые пряди, и долго размышляет. Так долго, что Ангел почти забывает, о чем спрашивал. Он растворяется в ощущении тепла его тела и закрывает глаза.        — Я надеюсь, что они живы, — шепчет, наконец, Аки. Демон трепещет ресницами, устремляя взгляд в белоснежную пустоту перед ними, и слушает дыхание парня. — По крайней мере, в том или ином виде. Они ведь демоны? Могли и переродиться. Но даже если они мертвы, я бы хотел прожить настоящую жизнь — с тобой.       Ангел сглатывает, ощущая, как в глазах собираются горячие слезы. Голос Хаякавы пропитан тоской и болью.        — Настоящая жизнь — это замечательно, — шепчет Ангел. Его дыхание поднимается вверх, смешиваясь с дыханием Аки, и растворяется в воздухе, рассыпаясь над лицами замерзшим снегом.        — Я не жалею, что спас тебя тогда, — добавляет охотник. Демон сжимает кулак на его груди, собирая в ладони складки свитера, и кивает. Он не жалеет тоже. Аки подарил ему память о тепле и прикосновении. Аки разогнал усталость. Аки заслуживает жизни.       — А если бы меня тоже не было? — Ангел глотает слезы. Руки Хаякавы в его волосах замирают. Охотник поднимается, заставляя демона отстраниться, и разворачивает его к себе лицом.        — О чем ты думаешь? — спрашивает он, разглядывая прозрачные полосы слез, протянувшиеся по щекам Ангела. — Ты что, плачешь?        Ангел кивает. Это кажется ему бессмысленным. Человеческие эмоции — иррациональны, глупы и безумны. Но он их впитывал две тысячи лет. Он стал слишком человечен. Он сам — бессмыслица. Полная смысла для Аки.       Ангел смотрит в его глаза. Решение, зревшее в нем половину их бесконечности, полно смысла. Ему нужно лишь убедиться, что Хаякава сможет его принять.       — Я ведь демон, помнишь? — улыбается Ангел. — Я существую, чтобы перерождаться, пока люди придумывают себе страхи, пока боятся божьей кары, пока существует религия. Рано или поздно мой цикл начнётся вновь, даже если я проведу его здесь, в безопасности. Просто придет мое время — и я исчезну. Возможно, это случится через миллионы лет, но тогда… Ты бы хотел вернуться на Землю, Аки? Прожить настоящую жизнь, даже если там не будет ни Денджи, ни Пауэр, ни меня — никого, кого ты знал прежде? Но будут другие люди — живые и настоящие, а не сотканные из воспоминаний. Со своими горестями, страхами, травмами. Полные любви, сострадания и сожалений. Ты бы хотел встретить их?        Хаякава сглатывает, разглядывая Ангела. Его слова звучат возбужденно, оторопело, рвано и гладко. Он словно на исповеди. Он спрашивает о невозможном.       Ангел разглядывает Аки.       — Если ты однажды исчезнешь, это место превратится в настоящий ад, — шепчет охотник. Демон не шевелится, наблюдая, как изгибаются его губы, как дрожат ресницы, как спиральки дыхания поднимаются над головой и растворяются в воздухе. Колючий снег холодит ладони.        — Ты не ответил на вопрос.       Хаякава сглатывает, разглядывая Ангела. Он спрашивает о невозможном.       — Настоящая жизнь лучше ада, правда? — Аки смотрит на него неуверенно. Демон пожимает плечами, распутывая клубок серебристых нитей в груди.       Что же ты сделал со мной, Аки Хаякава?               — Мне нужен однозначный ответ.       Парень вздыхает, понимая, что так просто Ангел от него не отстанет. Он размышляет еще какое-то время, и демон наблюдает, как изгибаются его губы, как дрожат ресницы, как спиральки дыхания поднимаются над головой и растворяются в воздухе. Ангел знает его ответ и без слов, но хочет, чтобы глупый человек признался в этом самому себе, не боясь обидеть демона, которого держит за человека. У демона ведь не может быть человеческих чувств? Он может принять правду как факт.       — Пусть будет «да», — вздыхает Аки, и Ангел кивает. Хаякава выглядит обреченно. Он словно проиграл какую-то битву с самим собой. Он выглядит уязвимо и беззащитно. Ангел наклоняется вперед, приближая свое лицо к его. Он чувствует на своих губах дыхание охотника.       Демон замирает, когда между ними остаётся лишь сантиметр. Он снова дает Аки выбор.        Выбор, спасти ли жалкого демона, у которого даже прав никаких нет. Выбор протянуть платок, приблизившись на опасное расстояние. Выбор придерживать безрукое создание за спину и заботливо поить его из фляги, следя, чтобы ни капли не пролилось мимо. Выбор купить мороженое и разделить его вместе с адской тварью, наслаждаясь ванильным вкусом растаявшего десерта, стекающего по пальцам.       Выбор, позволить ли ему узнать, какой он наощупь.       Аки подается вперед, и их губы соприкасаются. Его рот горячий и влажный. Ангел зарывается руками в его волосы, обнимая крыльями их тела, и Хаякава обхватывает его за пояс, притягивая ближе. Он на вкус как мороженое — самое первое, которое Ангел попробовал. Сладкое, волнующее, неизведанное. Он на вкус — соленый, потому что Ангел плачет. По той жизни, которой у него никогда не было, по всем переплетенным пальцам, теплому дыханию и объятиям. По стуку сердца в груди и по пустой бесконечности, простирающейся за их спинами заснеженным полем. Губы Аки мягкие и требовательные, его язык — жесткий и теплый. Ангел никогда не целовался, и ему это нравится. Ему нравится, как электрические разряды прошибают его тело от каждого нового прикосновения, как по коже бегут мурашки, заставляя волосы шевелиться. Ему нравится, как Аки держит его, как скользит руками по телу, как касается крыльев, волос и ключиц. Ему нравятся его прикосновения. Ангел плачет по всем поцелуям, которые он пропустил. Он плачет о двух тысячах лет существования, приведших его к этому моменту. В этом и был смысл его перерождений, отнятых жизней и одиночества.       — Спасибо, — шепчет демон, отрываясь от губ Хаякавы. — Спасибо за это.        Ангел не помнит, что такое любовь. Теперь он это знает. Ему кажется, что он существовал две тысячи лет ради этого момента. Ему кажется, что он существовал две тысячи лет ради Аки. Они существуют вместе то ли десятки лет, то ли лишь крохотные мгновения.

***

      Каждый новый день здесь полон прикосновений. Ангел пытается насытиться ими, но понимает, что ему никогда не будет достаточно. Он старается запомнить, как Аки трогает его крылья, ключицы, живот, как считает пальцами выступающие ребра. Ангел скользит губами по его шрамам, обводит родинки, перебирает волосы. Они переплетают пальцы и заплетаются в бесконечности, и с каждым мгновением сердце демона сжимается, а вокруг него сжимается серебряная нить, наполнившая его существование смыслом. Он не хочет забывать. Это слишком больно. Это разрывает на части, раскалывает нутро, саднит глотку. Ангел хочет существовать вечность — рядом с Хаякавой.        Каждый новый день здесь полон тоски и сжимающейся вокруг легких пустоты, которая затягивает в мрачное и удушающее ничто.       Они лежат на песке, и Ангел смотрит вперед, разглядывая бесконечную и невероятно спокойную морскую глядь. Вода практически не движется, лишь изредка слабо разбиваясь о берег. Воздух вокруг теплый и искристый. Аки держит перед собой его руку, пытаясь разглядеть на просвет что-то в его молочной коже. Ангел наблюдает за ним украдкой.       Пляж больше не принадлежит Макиме. Пляж больше не является их могилой. Пляж спокоен и чист.        — Знаешь, демон, — задумчиво произносит Аки, и Ангел сглатывает. Его голос серьезный и уверенный, но в то же время какой-то робкий. — Я никогда по-настоящему не любил, но, по-моему, вместе с тобой я могу наконец понять, что это за чувство.       Ангел вдыхает.        — Забавно, правда? Мертвый охотник на демонов влюбился в демона, который проводит с ним вечность в его аду. Потрясающая ирония.       Ангел выдыхает.       — Я тоже люблю тебя, Аки, — отвечает он, хотя, если придираться к словам, Хаякава в любви не признавался. Но это Ангелу и не нужно. Он и так чувствует любовь, пронизывающую каждое прикосновение.        Он чувствует, что слишком затянул, пытаясь украсть как можно больше мгновений с глупым человеком.        Ангел и сам глупый — он это знает. Нить вокруг сердца сжимается, и оно взрывается в груди демона, облепляя внутренности липкой кровью, оседая на ребрах ошметками. Ангел знает, что оно никогда больше не срастется. Очередная ирония — мертвый охотник, сердце которого давно не бьется, и демон, сердце которого не бьется, потому что принадлежит охотнику. Вселенная коварна и утомительна.       Ангел поднимается и садится напротив Аки. Тот удивленно разглядывает его, а затем повторяет позу, не размыкая пальцев. Ангел чувствует, как в глазах собираются горячие слезы.        — Что-то не так? — Хаякава сглатывает. Его голос пропитан тревогой и первобытным страхом. — Я обидел тебя?       Ангел улыбается. Глупый, глупый человечишко. Разве в силах он понять глубину мироздания? Глупый, глупый демон. Зачем он так долго тянул, впитывая в себя вкус губ Хаякавы и тепло его кожи?        — Все хорошо, — Ангел отводит от скул охотника распущенные волосы и нежно убирает их за уши. Он обхватывает его лицо ладонями и ловит синеву его глаз. Ему хочется их запомнить. Ему хочется, чтобы глаза Аки были последним, что он увидит. Чтобы они отпечатались у него на веках и вставали перед глазами каждый раз, когда он будет их закрывать. — Я люблю тебя так сильно, как это только возможно. Думаю, я полюбил тебя сразу, но слишком долго шел к этому осознанию. Я полюбил твои объятия и прикосновения, полюбил каждый миг, проведенный с тобой. Вкус мороженого, которое ты покупал, вкус морской воды на губах и вкус твоего запаха. Я не смогу существовать в этом мире с этой любовью, когда придет время моего перерождения, потому что она разрывает меня на куски. Я не смогу забыть эту любовь, потому что она поселилась во мне, когда ты в первый раз взял меня за руку.       Аки слушает, не дыша. Слова Ангела наполняют его страхом. Его дрожащий голос, текущие по щекам слезы, которые хочется собрать губами, теплые ладони на лице. Охотник понимает смысл. Он помнит их разговор на заснеженном поле.       — Это действительно злая ирония. Демон, которому не положено любить, любит человека всем своим демоническим сердцем, — улыбается Ангел.       — Тогда используй их, — шепчет Аки. Ангел удивленно вскидывает брови, наблюдая, как темнеют глаза Хаякавы. — Сделай из них гвоздь или иглу или на что их хватит? Те два месяца. Ты ведь говорил, что не помнишь жизней, которые превратил в оружие.       Ангел вздыхает. Как это типично для Аки — пожертвовать собой, чтобы спасти. Как это типично — предложить забыть самое ценное, что Ангел приобрел за две тысячи лет. Ему не понять, как эти два месяца, растянутые серебряной нитью, важны для него, как они наполняют его смыслом, как разбивают вековое отчаяние и одиночество.        Глаза Аки полны тепла и нежности. Его взгляд разъедает Ангела, плавит в нем что-то. В его глазах весь смысл его существования. Ангел наклоняется и целует Хаякаву в последний раз. Поцелуй на вкус такой же соленый, как первый. Он бесконечен в своей тоске и горечи, обжигающ и сладок. Они заплетают вечность, и Ангел чувствует, что ему никогда не будет достаточно.       Но они прожили вместе целую жизнь — а может, их было несколько. В этой пустоте время тянется бесконечно, и он успел узнать, какой же Аки наощупь. Он успел насладиться прикосновениями, отпечатать их на своем естестве, наполнить ими всю свою сущность.        Ангел отстраняется, заглядывая в синие глаза парня, в которых собираются горячие слезы, и собирает их губами.       — Я использую их, — кивает демон. Аки вздрагивает, его челюсть напряженно сжимается. Ему больно — Ангел это знает. На то он и человек в аду, чтобы страдать. Но Хаякава гордо вскидывает подбородок, как будто верит, что иного выхода нет. Как будто его решение — единственно верное. Ангел улыбается. — Это будет контракт, — добавляет он. Демон опускает руки на грудь охотника и складывает их напротив места, где должно биться сердце. Он смотрит на свои пальцы, собирающие в себе складки футболки, и выдыхает. — Я хочу, чтобы ты жил, Аки. Чтобы прожил настоящую жизнь, полную человеческих боли, страданий, любви и надежды. Чтобы не рисковал понапрасну и дважды думал своей безмозглой башкой, прежде чем заключать сомнительные сделки с сомнительными демонами. Я хочу, чтобы ты наслаждался жизнью, не утопал в воспоминаниях, не растворялся в одержимой мести и ненависти, — Ангел отрывает взгляд от рук и вновь смотрит в глаза охотника. Он дрожит. Они дрожат вместе. До Аки медленно доходит смысл слов демона, но когда доходит, его зрачки расширяются, поглощая любимую синеву. — Я хочу, чтобы ты жил, Аки. Взамен я стану твоим сердцем.       Хаякава хватает Ангела за руки и притягивает к себе, сжимая в объятиях. Демон чувствует на щеках тепло его слез, чувствует их вкус на губах. Его нутро тоскливо сжимается, обливаясь горечью, пока серебряная нить жизни охотника расплетается, набухает, разрастается и сияет в его груди. Обычному демону для такого контракта нужно тело, но у Ангела есть кое-что более значимое: целых два месяца жизни. Он может соткать из них новое тело, обернуть их вокруг себя, наполнить жизнью и смыслом. Он может это сделать, даже если это означает, что он сольется с Аки. Тем более, если это означает, что он сольется с Аки.       Он не хочет забывать ни секунды, проведенной вместе с охотником. Он не хочет возвращаться к циклам перерождения, существовать в одиночестве и умирать от таких горьких и сладких воспоминаний. От этого он давно устал.       Он знает, что разбивает Аки сердце, но знает, что оно будет биться вновь. Этого Ангелу достаточно.       — Я против, — рычит Хаякава, прижимая к себе хрупкое тело демона. — Я не хочу такого контракта. Я не…       — Ты уже дал согласие, — качает головой Ангел. Охотник замирает, и демон обвивает его руками, ногами, крыльями.       Ты бы хотел вернуться на Землю, Аки? Мне нужен однозначный ответ.       Пусть будет «да».       — Я люблю тебя, Аки, — шепчет демон. Серебряная нить вырывается из его груди, оплетая их тела и заливая пространство сверкающим светом. Море позади шелестит тихо, едва уловимо. Вода практически не движется, лишь изредка слабо разбиваясь о берег. Песок, на котором они сидят, теплый, а соленый воздух пропитывает легкие.       — Я люблю тебя, Ангел, — отвечает Аки, глотая слезы. Он обнимает его за пояс, сжимая в кольцо так крепко, что хрустят ребра. Ангел обнимает его в ответ, цепляясь пальцами за напряженные лопатки. Сияние поглощает их целиком, пока они сливаются в вечности, заплетая бесконечность в дурацкий торчащий хвостик на голове парня.       Я тоже хочу сделать все возможное, чтобы ты выжил.