• • •
на щеках ощущается покалывание. холод будто пробирает насквозь. двигаться сложно. тахикардия ли? вероятнее всего нет. всё не то. ничего не совпадает и правильного решения нет, потому что нет корней. также невозможно, как получить из умножения на ноль что-то большее, чем ничего. его пытаются привести в чувства, думая, что он сейчас в каком-то парализованном состоянии, обморок или типа того. хотелось бы, но он в трезвом уме и здравом рассудке. всё понимал, он не ребёнок же. сам побоялся позора, и что теперь он хочет? он глупец. порицая других за слабость, за низкую трусость, попал в путы отчаяния и собственного чувства достоинства. что бы он потерял, если бы не заставил фаворита натянуть грёбаную повязку, чёртову полоску кожи. Ген пропал, не отвечает на телефонные звонки, не отвечает на сообщения. так, как не отвечал, когда они были друг у друга. никто кроме них. ничего, кроме страсти, жара тел и поплывшего сознания. голоса друг друга, дыхание на шее, трепет от касаний. когда ногти впивались в нежную кожу, оставляя царапины. губы, под которыми расцветали багровые метки на всей площади шеи, плеч, ключиц, груди. Кохаку вся извелась, пока пыталась выйти на связь. ровно месяц с течки Асагири. уверенность, что он решил дать Модзу второй шанс росла в его сознании с невероятной скоростью. ответа на вопрос попросту не было. скорее всего потому, что они не были друг для друга кем-то. просто незнакомцы. просто прохожие. ладонь Уинфилда мягко опускается на плечо, а слух режет просьба сегодня пойти домой пораньше. он не особо силён в поддержке моральной, потому просто кидает что-то о чае, горячем душе и сне. лучше, чем тупое «ну извини, сам виноват» от Кохаку.• • •
вы ощущали давление? не то, что говорит о вашем состоянии. например, вы падает в обморок или же у вас темнеет в глазах. хотя последнее часто зависит ещё от гемоглобина. но даже не в этом ведь суть. давление ситуации. её атмосфера напряжения. того, когда у тебя прямое понимание, что уже ничего не изменить. что ты жестоко обломался. как будто кто-то с силой обнимает тебя со спины. ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пискнуть. даже сердце бьётся едва-едва. тяжело и сложно фокусировать зрение — всё плывёт. когда Кохаку пишет ему, что Ген пропал после разговора с Модзу, постепенно приходит осознание, что, по сути, они никак реально не связаны. нет, оно ясно, это ожидаемо. люди сходятся, разбегаются, изменяют — пороками людскими все мы грешны. в той или иной мере мы изо дня в день причиняем неосознанно или намеренно боль нашим любимым или любящим нас. не стоит отрицать, это ведь логично и нормально. грустно, зато честно и правдиво. Сенку относил себя к людям рациональным. то есть у него не чувства, а логика. не принципы, а мыслительное критическое анализирование всех, нет, вы не поняли, а-б-с-о-л-ю-т-н-о всех действий. что он сейчас делает, то в будущем будет нести за собой плоды, а какие — зависит уже только от него. потому не спихнёшь ничего ни на судьбу, ни на бога, в коего он не верил, как и в Санту, ни на случайности, которые не происходят больше одного раза. если первые два вполне себе объяснимы, то последнее Ишигами понял по одной своей оплошности, а именно — влюблённость в Асагири. сейчас ничего уже не спихнёшь на стечение обстоятельств, пубертатный период, переходный возраст, всплеск гормонов. когда ночью тебе снится один и тот же человек дважды, когда ты из раза в раз вспоминаешь его, думаешь о нём — это не случайность, это система. а системы Сенку ненавидел больше, чем идти на поводу у чувств. нет, это всё ожидаемо было. так могло повезти только ему, но отчаиваться уже поздно, да и метаться смысла нет. написать ему — выставить себя кретином, который решил воспользоваться и ситуацией, и омегой, а теперь пытается выжать все соки из их нынешнего положения. он такого не хотел, по крайней мере об этом он не хотел, чтобы думал Ген. на часах были удивительные двадцать минут седьмого. в такое время он обычно закидывался батончиком и энергетиком и думал, как бы подольше задержаться в лаборатории. сейчас стоило пойти по тропе совета наставника, а то есть чай-душ-сон в любой удобной последовательности. логично, никакой учёный не скажет другому закинуться каким-нибудь фенибутом по фальшивой справке, или валерьянкой и пойти пахать дальше. только проверенное чай-душ-сон, но подразумевающее собой отдых. голова нещадно пульсировала, нервный срыв или паническая атака — Сенку так-то это не интересовало, главное, чтобы поскорее закончилось, потому что кипяток из душа, как минимум, сожжёт ему кожу, оставляя волдыри. силой ли воли он убавляет температуру воды и упирается лбом в кафель под источником потока воды. перечитывая тираду о том, какой Ген тупой, а Модзу — кабель, он только уверился в том, что светит ему только докторская и сбитый режим. контрастный душ и правда помогает уйти от мыслей. всё те заботы, идеи просто смываются с водой и он смотрит долго и пронзительно на плитку, размышляя о бренности эмоций и тленности чувств. глубокий вдох. выдох. сзади обнимают тонкие руки, а шеи касаются тонкие губы. они будто сами знают, чего хочет парень, они находят грубые, мозолистые ладони и переплетаются с ними. в то же время на плечи опускаются один за другими невесомые поцелуи. «Ген…» — то ли выдыхает со стоном учёный, то ли очередная мысль проносится на подкормке сознания. тело льнёт к нему, а потом юркает под руку, устраиваясь между стеной и гаммой. руки тянут лицо на себя, заставляя впиться в губы и сминать их. поначалу совсем целомудренно: прикасаться, чувствуя ответ, отстраняться, а потом вновь прижиматься. поцелуй набирал обороты. он соединил в себе порок, трепет и страсть, которые были между ними и, хотелось бы, чтобы остались. когда туманные глаза снова уставились на него, то в голове щелкнула реальность. точечный шум, но его пришлось проигнорировать. эфемерный любовник прижал чужое лицо к своей шее, на ухо тихо моля о чём-то непонятном, но вроде таком очевидном. руки сами нашли бёдра, ведомые памятью тела, рефлексами, приобретёнными за тот маленький промежуток недели. худые, гладкие, мягкие на внутренней стороне, жилистые, а ещё так подходящие только ему, если сравнивать с остальными. они идеально подходят к его ладоням. как будто для него лепили. бархат скользит и трётся о его бёдра. тонкие пальцы водят по ключицам, переходя на плечи. а чужая шея такая отзывчивая. нос щекочет голубика. родная, такая любимая. он почти съел её, на языке ощущается сок ягоды. её сладость, кислота, мягкоть и сочность. пыльца паслёна щекочет нос, а лаванда успокаивает, будто он уже выпил чай и готов рухнуть в объятия сна. когда Ген перед ним разворачивается, оглядываясь через плечо, воспоминания месячной давности, словно чёрно-белый фильм всплывают снова и снова. костлявая ладонь зарывается в его локоны. Асагири завёл руку назад, массируя кожу головы и подталкивая к новому поцелую. Сенку сжимает чужие рёбра, ощущая, как на него уже во всю пытаются насладиться. голова идёт кругом, он прижимается к промежности своей эрекцией, спуская ладонь на ягодицу и оттягивая её в сторону. «почему ты играешься со мной?» эта фраза звучит через толщу воды и понять её столь же сложно, как и понять, почему в хирагане смысл вроде бы таких же иероглифов несёт в себе другой посыл. сложно, нелогично. войти в горячую тесноту легко, будто для него уже подготовились. он сжимает в своих руках образ и касается губами загривка, проводит языком по сонной артерии, долго целует кожу за ухом, балуясь и посасывая мочку. когда движения бёдрами отдаются внутри лёгким, приятным покалыванием, то он буквально прижимается к горячей спине, игнорируя потоки душа. шелест воды, сравнимый со звуком ливня за стенами этого душного помещения, в котором только он, его чувства, его любовь. на губах его дыхание, к груди прижимается расплённая кожа, его ладони на рёбрах и талии сжимают чужие, поглаживая костяшки, чуть царапая при более глубоком проникновении. пред глазами искры, он запрокидывает голову, тяжело дыша и опуская руки вдоль тела. нега перебивает жар. бёдра пульсируют после такого яркого оргазма. Тёплая вода размягчает напряжение, окутывая его, словно горячая эскортница, прельщает и прижимает к своей упругой груди, позволяя провалиться в небытие, прострацию ненадолго. всего лишь минуты три, а чувство, будто он успел поспать и снова пробудиться. когда он смотрит перед собой — никакого Гена нет. ни следа, ни тени. только его семя на кафеле и головокружения. сколько он тут стоит, ответить самому-то Сенку будет сложно. счёт времени он потерял, а из-за дезориентира даже стоять твёрдо кажется почти невозможным.• • •
его встречает тьма квартиры. в детстве не боялся ночей, но только тех, что были озареныы Луной. подобные такой тьме он чуть ли не страшился. как-то раз он даже словил шутку старика, что он боится дожди так, как боялись волшебники Волан-де-Морта. да, дождливые ночи были неприятны ему по сей день своей нудностью. тяжёлые капли барабанили по стеклу. заставляли дребезжать и дрожать несчастное, играясь на струнах нервной системы постояльца помещения. на сей раз был шум, но он был явно громче. босые стопы морозил, слишком холодный даже для его квартиры, пол. отовсюду тянуло, будто мертвенно-бледный страх впивался в ступни и драл своими ногтями. гнилыми от сырости; поломанными и корявыми из-за земли промозглого вечера; чёрными от запёкшейся кровавой каши из глины, древесины крышки гроба и человеческой плоти. он впивался глубоко под кожу, оттягивая все нервные комочки и дёргая пальцами свободной лапищи по ним. его дыхание, будто у трупа последнее издыхание. внезапное, тяжёлое с завыванием последнего клокотящегося мига жизни, который, увы, был лишь осадком уже ушедшей. дождь был громким. оглушительно громким. так громко плакало утратившее всё человеческое существо. завывало израненное людской жестокостью животное. ребёнок, лишившийся самых близких, самого дорогого, единственного, незаменимого огонька дома. объединение всего этого гнетущей тяжестью ложилось на плечи, вальяжно распуская длинные локоны идеально ровных, а оттого омерзительных, пут тремора.что-то не так! что-то определённо не так! оглядись, будь внимательнее! очнись, тупица! включи серое вещество!
кричало всё: интуиция, инстинкт самосохранения, тело. ноги не слушались. он судорожно задыхается и впивается в стену ладонями. ползёт, перебирая дрожащими ступнями, путаясь, больно спотыкаясь о собственные ноги и пол, чуть ли не падая и подворачивая стопы до хруста в щиколотках и пальцах. руки хватаются за вибрирующий телефон, что в темноте кухни был единственным светом. и всё голосило, что это точно не конец туннеля. что-то, чего он не мог заметить. что-то, что ковыляло, волоча за собой лапы с длиннющими когтями. наверняка холодное, но очень опасное, даже если не являлось живым. в ушах слишком громко тарабанил пульс. он тянется дрожащими пальцами к часам и натягивает их на худое запястье. хватает телефон, зажимая дисплей и вводя пароль из грёбанной даты. той самой даты их первой встречи. последнего дня спокойного бытия.«привет. прости, что не написал раньше.
у меня сбился цикл, потому я просто хотел тебя предупредить, что встреча может быть спонтанной.»
«я также хотел извиниться за то, что не писал тебе раньше, дел как-то слишком много.»
«а ты поставил мне нелёгкую задачку. я так долго искал что-то, что могло бы тебя выдать.
ты умён для своих лет, но почему-то меня ты недооценил. обидно, знаешь ли…»
«мы об этом ещё поговорим, надеюсь, что это не будет выглядеть жутко.»
«до скорой встречи, дружочек Сенку.»
• • •
по спине ползут мурашки. телефон выдаёт ему пропущенные от Гена. начиналось всё почти полтора часа назад. с шести. когда он вышел на трясущихся ногах из лаборатории. горло сохнет; телефон снова начинает гудеть из-за входящего сообщения Кохаку.«Модзу сказал, что не видел Гена. они говорили о совместной съёмке.»
«этот придурок не выхходит на связь уже неделю! что мне делать?»
«пожалуйста, помоги мне. с ним могло произойти буквально всё, что угодно!»
и он порывается уже ответить, но вспыхивает белый экран, оповещая о нулевом заряде и потухает. вот так просто. сообщения от Асагири и Кохаку так и остались в статусе «доставлено» и «прочитано» но, к сожалению, аккумулятор решил, что лучшим решением будет сесть именно сейчас. его отвлекает рёв. в прямом, к слову, смысле. поднимая взгляд на окно, поплывшим взглядом с мигающими чёрными бликами, Сенку видит ветку, что врезается в его окно с такой силой, что это даже пугает. гром настолько внезапный, что по телу снова ползёт необъяснимая тяжесть, а молния отражается в часах и экране его с чем-то позади. с кем-то позади. справа что-то щёлкает, журчит, он хочет повернуться, хочет рвануть вон. но так и застывает, вцепившись в стол до проступающих венок сквозь тонкую кожу травмированных от опытов ладоней.кто это? что это? как оно сюда попало? что оно намеренно делать? несут ли мотивы этого нечто что-то опасное для Сенку?
сзади. оно сзади.
дыхание, не ясно, то ли холодное, то ли тёплое, опаляет его загривок. что-то скользит под руками и сзади к нему прижимается что-то невероятно горячее. — замки придуманы для того, чтобы обезопасить от злоумышленников. дверь, чтобы предотвратить проникновение, но ты просто оставил её нараспашку, незакрытую и ушёл в ванну на добрые полтора часа. не считаешь, что это портит твою репутацию рационального человека? — Ген. — а ты смышлёный, дружочек Сенку, — запах лаванды и голубики в ванне. давление, будто что-то сзади прямо у выхода из ванны. а ещё тот факт, что он удовлетворял себя, пока Асагири был почти за стенкой, который помимо прочего машет и громко кашляет. ему только для пущей ясности не хватает заявить что-то вроде: «сеньор, бонжур. я вам не мешаю?» и на это хочется колко кивнуть и процедить, мол, ещё как. потому что вот сейчас неловко и невероятно стыдно. как вообще это человеку объяснить? — давай выпьем горячий чай? тебя так колотит, не заболел ли, — заботливо, почти воркуя, произносит Ген, скидывая с себя что-то вязаное и шерстяное и кутая плечи учёного в это. разворачиваясь, Сенку впивается взглядом в хитрую улыбку и прищуренные глаза. — я долго тебя искал. знаешь как сложно найти людей, которые, вероятнее всего, работают в одной лаборатории, над одним проектом? скажем так, — тонкие ладони шаловливо поднимаются вверх, очерчивая рельеф грудной клетки, мягко проводя большими пальцами от яремной ямке по ключицам, вверх по шее и притягивая за скулы ближе к себе, почти выплевывая в губы, — если учесть, что их зовут «придурок Хром», «чёрт, Касеки» и «да чтоб этого Ксено». — ты, — выдыхает Сенку, изучая взглядом силуэт. кажется, или такую футболку он уже где-то видел? — намного проницательнее, чем говорят. — ты растерянее обычного. но, надеюсь, ты расскажешь мне, в чём же причина. дрожь в теле никуда не ушла, но ощущение приближающегося штиля постепенно успокаивало сердце, которое билось о рёбра, словно мышка, попавшая в ловушку. сыр ей достался — вон, стоит, прижавшись и почти облизывающий его; горячее дыхание опалило губы, а по коже от холодных пальцев дрожь бежала вниз к копчику, неприятно щекоча. мышь позволила сыру завладеть своей жизнью, пуская всё, казалось бы, на самотёк. и этим пользуются. так нагло, грациозно, словно шулер в покере, проворачивая всё в свою сторону. так, как никому ещё не было дозволено распоряжаться телом, чувствами и, кажется, даже разумом. его тело всё ещё не в его власти. оно свинцовое, тяжёлое, парализованное страхом, не отошедшее от дневного стресса и недавнего оргазма, дополняемого так кстати стыдом. ладони мягко массируют шею, а дыхание скользит к уху. всё вокруг будто сомкнулось до их тел, что почти слились в одно. во вспышке света от молнии, в оглушительном рёве грозы, на него смотрели с прищуром глаза, сравнимые лишь с айсбергами. холод, непробиваемая вечная мерзлота. холодом, который заточён для того, чтобы убивать, забрать всё себе беспрекословно и однозначно. и это последний его шанс не стать одной из жертв, а потому он кусает губу. жёсткий, почти горький привкус металла на языке немного отрезвляет. он смаргивает туманную завесу. и это заметили. точно, иначе бы взгляд не смягчился. сердце постепенно приходит в себя. и боли от чувств в груди нет. — будешь чай? я специально для тебя разогрел, подумал, — Ген по-кошачьи медленно сползает с него, отлипая от холодного тела, остужённого сквозняком, но всё такого же свежего после принятия водных процедур. на нём оседает паслён, Ишигами тактильно ощущает приятную тяжесть феромона, — что ты хотел бы поговорить в более непринуждённой обстановке. он не слышит чужую поступь. она невесома, точно у дикого зверя. кухню озаряет тусклый свет ламп, встроенных в шкаф, но они лишь позволяют рассмотреть половину комнаты, да и ту размыто, нечётко, большую роль играет, возможно уже, ураган. — почему ты с работы ушёл раньше? вопрос выбивает из строя. чашки со стуком опускаются на стол, а пахнет какими-то листьями, а пакет шуршит в изящных ладонях. они так красиво сжимали простыни, но так крепко держали его, чтобы никуда не делся. так странно и так правильно одновременно. — что ты забыл у меня в квартире? под этим взглядом со стальным отливом можно сделать им же, то бишь взглядом, харакири. их молчание прерывал лишь дождь, его мерные постукивания по стеклу и раме. из приоткрытого вертикально окна маленькие крупицы отлетали на пластмассовую поверхность подоконника и пол. босые ноги Асагири находились в опасной близости от лужи, что вот-вот, совсем немного, и достанет до них. и всё же вода более шаловлива, чем может показаться. она потянулась своими юркими дорожками и холодным касанием тут же обхватила стопы, отчего хладнокровный Ген взвизгнул — скорее от холода, чем из-за неожиданности — и слишком резво отскочил, словно не в воду наступил, а обжёгся. эти стопы было приятно целовать, от невесомых касаний бледные бёдра покрывались мурашками, а сам Ген хихикал и убирал их. разворачиваясь на пятках, он плавно приближается ближе, словно хищник к глупой жертве, которая заворожено провожает его взглядом. керамика неприятно громко опускается на стол. — оу, а ты и правда сразу переходишь к делу, — взгляд Асагири скользит с Сенку на чашки с листьями, которые он успешно подвигает к краю, чтобы приступить к напитку. движения точёные и элегантные, выразился бы Хьюстон, быстрые и ловкие, — но ты не ответил на мой вопрос. — да, есть такое, — неловко мнётся Ишигами. ненавязчивая мысль, что в своей же квартире он чувствует себя чужим, не покидает его, — я думаю, что, — прямо перед ним образ из снов, точнее прообраз. настоящий Ген, который сейчас ему действительно нравится, — что это просто стресс. сердце уже не стучит бешенной чечёткой. оно сжимается и отпускает, но это так тянет и напрягает. голова начинает кружиться и он понимает, что выдержать такое нападение организма на его трезвость и бодрствование можно смело назвать революцией, причём радикальной, с кровью, слезами и потом. — мы так и будем притворяться дураками? — выводит из подобия транса тихий шелест голоса. против света лицо Гена разглядеть в миллиард раз сложнее, чем в темноте, хотя бы из-за того же освещения, — думаешь, что я поверю в этот блеф? ладонь с силой сжимает чужая, более мягкая, и острый взор теперь скорее пронизан печалью и скорбью, нежели чем-то иным. — да или нет, — Сенку пытается выдержать наигранно растерянный взгляд стойко, но под конец даже он скорее походит на страдальческий, а мысли снова начинают носиться, как тараканы под включённым светом, — но теперь твоя очередь отвечать на мой вопрос. — ты не умеешь врать, ты знал об этом? — это заставляет Сенку брови в удивлённом жесте ползут вверх, образуя морщинки на лбу, — как бы то ни было, но — Асагири облизывается где-то внутри, под своей маской идеального. Ишигами чувствует это на ментальном уровне. он достаточно наслушался историй. он влюблён, но не идиот. он учёный, а им важны факты. он понимает, что Ген может врать так, что это не отличить от истины, а потому сердце снова бьётся быстрее. он смотрит, затаив дыхание, часто моргая, пытаясь не отводить взгляд. а его гипнотизирует всё такой же искрящийся вожделенный, — я волновался за тебя, — на руку опускается вторая ладонь и прижимает мозолистую кожу к нежной, бархатной щеке, — я так скучал по твоим касаниям. слышал ведь сам, что омеги быстро привязываются. и я привязался. может мне просто нужно было тепло. а ты дал мне его. меня никто никогда так не касался. и это было горячо, и мне не было страшно. скорее приятно и комфортно. ты другой, а я… — не ври, когда ты так близко ко мне, Ген, — вздыхает Сенку и свободной рукой трёт веки, считая до десяти.один.
он чувствует, как жар от чашки опаляет его бок. приятно и немного успокаивает.два.
его руку сжимают сильнее. вторую же отводят куда-то в сторону.три.
к нему прижимается Ген и хлопает своими длинными ресничками. будь на его месте Модзу — он бы поверил.четыре.
на лице Асагири появляется нечитаемое выражение лица.пять.
брови расслабляются, а блеск исчезает. ладонь Сенку безвольно выскальзывает из лисьих пут.шесть.
холодные пальцы бегут вверх по груди, по шее, очерчивая скулы и убирая мокрые пряди с лица.семь.
тяжёлый вздох буквально опаляет его онемевшие от холода губы.восемь.
под глазами тонкую кожу нежно гладят, задевая трепещущие ресницы полузакрытых глаз.девять.
ладони впиваются в скулы и резко тянут вплотную к чужому лицу.десять.
пару сантиметров между их лицами. — запомни раз и навсегда. я патологический врун, но от первого и до последнего моего слова, адресованного тебе, а то есть всё — чистая правда. мне хочется, чтобы ты был со мной. позаботишься обо мне, дружочек Сенку? — ты ведь всегда получаешь, что хочешь. «игра стоит свеч» или какую ерунду ты опять городил на вчерашнем интервью? — цель всегда оправдывает средства. и, знаешь, думаю ты и правда того стоишь. стоишь ведь? — определённо стою, — кивает, ухмыляясь Сенку, отодвигая чашку от края. его провокация была отвергнута. убедил, говорил весь его самодовольный вид. губы прикасаются к чужим. тем, что с привкусом орбита без сахара и горького кофе. в его глаза туманно уставился Ген, что с упоением хватался за всё: волосы, плечи, спина, щёки. он гладил и тихо постанывал от касаний. кусался, облизывался. точно изголодавшийся. может и правда скучавший. они отрываются друг от друга внезапно. когда в дверь кто-то начинает активно рубиться. оба смотрят друг на друга, но всё так же в неком предвкушении дыша одним воздухом. первым срывается Сенку. он отодвигает стаканы небрежным движением и прижимает Асагири к столу. трель звона раздражает, но это чувство уходит на второй план. Ген улыбается, смеётся в губы и припадает к ним, зарываясь в волосы пальцами и даря быстрые чмоки, пытаясь не сорваться на откровенную истерику, потому что, c'mon, оба понимают, кто это. — так, я могу узнать, почему ты всё же не закрыл дверь, когда вернулся после «стресса на работе»? — невнимательность? чем тебе не нравится этот аргумент? мой мозг из-за перенапряжения просто дал сбой. это хотя бы легче объяснить, чем то, что ты пришёл сюда. Ген заливается тихим хихиканием после короткого: «подловил, Сенку-чан.» за дверью слышится громкое ворчание и оба поворачиваются, слыша отчётливый визгливый крик, наполненный яростью и гневом. — я знаю, что вы там, голубки хреновы! живо открыли дверь! Ген как-то смешно морщится и переключает внимание на парня перед собой. — может узнаем друг друга получше и будем целоваться под любимую музыку? — да, неплохая идея. порыв ветра с силой бьёт в окно веткой и крупными каплями дождя. пар мерно вздымается над кружками, постепенно слабея и растворяясь в петрикоре и голубике. под согревшимися ладонями бьётся быстро-быстро сердце и учёный с упоением ловит тихий смех губами.