***
Юнги недолго выбирал новую цель, он перешёл на семейные связи. Такое дерьмо всегда любила обсасывать общественность. Поэтому на ум сразу пришла сестра покинувшей мир Кумико — болтливая и жизнерадостная (уже в прошлом) Мэй. Она, как никто другой, отлично подходила на место жертвы. Во-первых, девушка в последнее время совсем расслабилась. Юнги неоднократно видел, как ночью она бродила в коридорах храма — видимо, молилась за счастье сестрицы на изнанке мира, — или еле освещаемых переулках между домиками-общежитиями. Такую глупую фигурку на раз-два можно схватить за горло. Во-вторых, Мэй по всему внешнему виду и поведению более не рвалась до жизни. Смерть Кумико её сильно подкосила. Она практически перестала появляться в столовой, редко выходила из комнаты, общалась минимально и по делу, а ещё как-то безучастно относилась к творящемуся вокруг беспорядку. Апатия и глубокая печаль заметно кусала её за бока, словно яблоко. Теперь остался один почерневший огрызок. Юнги, конечно, не берёт на себя функции Бога основательно, но уверенно решает, что подобным полумертвецам место в помойном ведре. Он с преогромным удовольствием готов помочь Мэй избавиться от тяжёлого груза реальности, устроить свидание с сестрой забесплатно. (На самом деле — за целую невинную жизнь). И вот тигр — давно мы ушли от пса, больного бешенством? — выжидает свою добычу из-за кустов саванны, из-за угла общежития. А Мэй своим привычкам и не думает уступать: она ближе к опасному вечеру выходит из здания и, укутавши тонкие плечи в платок, плетётся к протоптанной дорожке до знакомой нам Стелы. После смерти Кумико она стала выбираться туда намного чаще. Видимо, чувствовала в том месте некую связь с сестрой. Необъяснимая штука, но порой многие, кто проводил труп родного человека под землю, так поступают. То есть находят отраду в месте, где часто бывали вместе. Там же чаще всего и умирают. От собственных рук. Но оно, конечно, не в смену Юнги. Никаких самоубийств он подстраивать не намерен, ведь превозносит чистое кровопролитие, как божье знамя. А потому тихонечко следует за девушкой и, осмотрев местность на наличие ненужных зорких глаз, прикрывает за собой дверь, полагаясь на то, что трясущиеся в страхе местные не надумают прибежать сюда и устроить предсонную молитву. Всё это время же не делали, а значит, и теперь не начнут. Мэй сидит перед каменной Стелой на коленях, бубнит себе что-то под нос, а в руках нервно крутит кончик распушившейся за день косы. Её слова звучат совсем не как молитва, а походят на обычный диалог с кем-то. Она даже делает небольшие паузы, будто бы ждёт, когда собеседник скажет свою мысль. Юнги крадётся сзади, ведёт наступление от лица дикого зверя. Осанка прямая, дыхание спокойное, взгляд бестревожный, а шаг, пускай твёрдый и уверенный, но всё-таки тихий, оттого Мэй до самого конца, до первого прикосновения к её дрожащему в немом плаче плечу не понимает, что всю дорогу за ней следовал настоящий охотник — мясник бывалых лет. Она резко вздрагивает и оборачивается, недолго смотрит пустотой в спокойные зрачки напротив, а потом как ломает брови в гримасе разбитости, как отползает чуть назад, к Стеле, и неверяще трясёт головой. — Так это был ты? — шёпотом, что на грани истерики. — Юнги, ты? — тот кивает и, сделав два шага вперёд, садится перед Мэй на корточки, а в правой руке уже крутит острый нож. Как бы показывает, мол, я не только за беседой сюда пришёл — сама понимаешь. — Но почему именно Кумико? Почему её? — голос срывается, а комок солёных слёз застревает в глотке — так просто не прокашляться. — Разве нужна причина? — вот так просто. Юнги не намерен говорить об основаниях собственных действий. Вообще, лучше лишний раз не копаться в подобном даже наедине с самим собой, потому что могут нагрянуть подозрения, причины подвергнутся критике, и каркас задуманного надломится. — Так ты контрактор, — Мэй оказывается намного умнее своей сестры. Она видит истину там, где её нет. Но Юнги чужих догадок всё равно не подтверждает, молчит, избегает диалогов на темы, где может открыться правда о его личности. Лучше даже мертвецам о себе лишнего не рассказывать. Это, в конце концов, не анкетирование. — Тебе всё равно не добраться до небес, — шипит Мэй, плотно прибиваясь спиной к Стеле. Конечно, ей страшно. Ещё бы. Контракторов в последний раз она видела несколько лет назад, когда Система устраивала целый поток опытов на шкурах сверхлюдей. Спустившись же под землю — буквально сбежав от тяжести мира без облаков, — она надеялась надолго позабыть крики людей, которым приходилось терпеть жуткие издёвки над своим телом, что, по словам учёных, должно было помочь в открытии новых вершин — всего существа контракторов. Хотя по прошествии лет всё-таки стало ясно, что всё это был лишь пустой трёп, банальное желание вскрыть черепушку тем, кто так сильно от тебя отличен. Зависть? Или же обратная сторона инстинкта самосохранения? В любом случае, Мэй были совсем не по душе эти эксперименты на живом материале. Теперь она видит одного из них и (увы?) не чувствует ненависти. Одна лишь печаль заполняет её доверху, вытекает слезой, которая чертит дорожку молчаливой скорби. По Кумико, что хотела прожить ещё очень долго и завести двух замечательных детишек, что будут ходить в одну школу и любить стряпню своей мамочки; по выкидышам неба, которым так не повезло пройти через блок информаторов и попасть под острый скальпель докторишек, не знающих сострадания и боли, ищущих лишь премий за открытия в телах страдающих. — Не добраться, значит, — кивает Юнги, корчит понимающую рожу, хотя на деле бесится. Его, что же, опять считают слабаком? — Откуда такая уверенность? — Нельзя добраться до того, чего и в помине нет. Юнги ненадолго застывает, а после громко, как-то даже искренне смеётся, запрокидывает голову назад и прикрывает глаза. Да. Действительно ведь. Неба-то больше нет. А они всё продолжают — подобно слепцам — тянуть руки в дичайшую пустоту. Возможно, это миссия каждого контрактора, каждой пустой куклы? Это, знаете: как мечтать вернуться в отчий дом, чьи стены давно похоронили мать и отца, где подоконники и мебель покрылись слоем пыли, а с замиранием сердца никто не ждёт. Но даже так — твои суть и сущность тянутся туда. Ты вспоминаешь себя маленького и угловатого, любителя лазать по деревьям и таскать вишню из чужого сада; ты вновь надеваешь замызганные в траве шорты, футболку с забавным мишкой и сбегаешь на пристань играть в моряков-дальноплавателей, что ищут сокровища на дне моря и сражаются с опасными пиратами, хищными акулами; ты вдруг чувствуешь запах своего чистого постельного белья с какими-то несуразными персонажами из мультика, который, по мнению создателей, должен был научить тебя как минимум считать до десяти; ты фантомно ощущаешь боль на коленях, потому что был главным фанатом асфальта и тропинок с камнями (мам, ну я правда случайно!), после которых приходилось скулить от капель йода на свежей ране. Вот с таким грузом фотокарточек в голове контрактор смотрит на небо. Никаких ярких эмоций и чувств, конечно, нет, но что-то ностальгирующее в нём просыпается и ноет — такие пробоины не лечатся. Поэтому Юнги хочется покончить со всем как можно скорее. Они с Чимином засиделись чужими тараканчиками в Нижнем Городе. Пора возвращаться домой — не в стратосферу, но город вмиг рухнувших надежд. Нагостились. И рука Юнги нисколько не дрожит, когда он полосует чужое горло ножом, задевает сонную артерию и ловит пару брызг в лицо. Мэй умирает от заполнившей глотку горячей крови, она хрипит и задыхается, бьётся в конвульсиях, прячет взгляд в черепе, пока её веки окончательно не перестают дрожать. Тело принимает изломанную форму, оно в изгибе практически бездыханным остаётся лежать на земле, пока Юнги принимается вершить суд, думать думу о том, как бы лучше с дорогой Мэй поступить. Нельзя девушку оставлять в таком непотребном виде. Она заслужила большего искусства, нежели скучный сон с кровавой бороздой на шее. Юнги вспоминает, чего такого он давно не делал и по чему скучал. Будучи известным живодёром, он фанател от всякого рода зверств. Последние годы его ярко захватило кожное ремесло: аккуратненько срывать с людей покровы, словно чистить сочный мандарин, было увлекательно ввиду своей азартности. Чтобы работа вышла мастерски хорошей, обучаться пришлось на десятках трупов. Первое время кожа то рвалась, то отрезалась от тела слишком толстыми и кривыми кусками, то вовсе выглядела как лоскуты дешёвого одеяла. Когда же Юнги постиг это искусство в полной мере, то окончательно на него подсел, совсем позабыв про другие свои пристрастия. Теперь вот сидит, вспоминает и прямо цветёт, когда на ум приходит мысль о долгом, не очень приятном, но стоящем зрелище. Ему — как мастеру, как профессионалу невозможного уровня — будет презабавно вспоминать этакую «молодость» в контексте забав над мертвецом. Итак, Мэй выпала просто уникальная возможность стать невесомой бабочкой, стать сосудом — пустым, но свободным. Расширение пространства, территории. Юнги с улыбкой обещает быть осторожным и умелым. Он укладывает девушку поудобнее, прямо перед собой, будто бы на операционный стол, и, разодрав мешающееся платье, делает первый глубокий, но ровный разрез от уровня ключиц и до самого лобка. Человеческая глина легко поддаётся на провокации и с характерным звуком открывает проход внутрь, показывает белёсое ребро. Юнги недолго думает и отрезает ещё несколько пластов кожи, но от тела не отрывает — он просто открывает себе больший обзор и уже потом одним мощным ударом рукоятки ножа разбивает защищающие сердце кости. Рёбра же, на самом деле, безумно хрупкие. Люди почему-то не придают им особого значения и стараются беречь голову, например. Но Юнги на правах известного мясника и живодёра порекомендовал бы осторожнее относиться к костяной шкатулке, которая хранит Ваше сердце. Раздробив рёбра, контрактор аккуратно режет ножом идущие к сердцу вены и аорты — освобождает его от кровеносных сплетений и кладёт уродливый орган рядышком, на пыль и грязь. Ну это ничего страшного, на самом деле — не для пересадки всё-таки колдуем. Далее очередь подходит к желудку. Его Юнги также вырезает из общей системы, заодно подхватывает и печень, бросая органы в сторону, к переставшему биться сердцу. Раздвинув мясо живота и, нырнув рукой глубже, он принимается мастерски разматывать клубок кишок, которые скользят друг об дружку и не очень приятно пахнут. Вообще, очень походит на пуповину. Юнги, получается, роды принимает? Раз — и обрезал связь с телом, опять бросил орган куда-то в сторону. Теперь надо бы постараться и вытащить сдувшиеся лёгкие. А то как-то не честно выходит. Это и есть то, с чего Юнги начинал. Достаточно тошнотворно и зверски. К концу процедуры вес человека может достигать шестнадцати килограмм. Если хорошенько потрудиться, то можно ещё и почки с селезёнкой вырезать. Но это уже если время остаётся. Главное — успеть вытащить основу. После контрактор либо закапывал органы где-нибудь поблизости, либо же отправлял родным умершего в праздничной коробочке, мол, последний презент от Вашего ребёнка — посмотрите только, как он расстарался! Но, увы, старания Юнги всегда мало кто ценит. Семья переживает инсульты, а полиция скалится. Отпечатки в такой мешанине очень сложно отыскать, да и Юнги не из дураков — привык работать в перчатках. Хотя в Нижнем Городе до гигиены дефицит, потому он ковыряется во внутренностях Мэй по старинке. Возможно, она бы хотела лучшего к себе отношения. Как минимум стерильности. Но прости, бэйб, нам выбирать не приходится… Не в нынешних реалиях, пойми. Вытерев пот со лба — подобные манипуляции с мертвецом — тоже колоссальный труд! — Юнги обильно мочит пальцы в крови и на Стеле корявым, но достаточно ясным почерком пишет послание. Традициями своего выдуманного серийного маньяка он не пренебрегает. Нужно доводить дело до логического конца. Мы же здесь все профессионалы!«Небо вас бросило на погибель!»
Лаконично и отчаянно. Плюс внешний вид Мэй сыграет огромную роль на восприятии произошедшего. Её будет жаль вдвойне. Жители знают, что за несколько дней до собственной смерти девушка успела потерять родную сестру — таким же кровожадным способом, — она в красках испытала все чувства покинутой, успела пролить литры слёз и возненавидеть весь мир за подобную нечестность. А теперь вот сама холодная и пустая — крохотная и невесомая — лежит на земле, около святой Стелы, в окружении не близких, но своих же органов. Такая себе церемония прощания. Юнги на ней единственный Бог. Молитвы можете не читать. И без них Вам, Госпожа Мэй Китахара, только в райский Рай.***
После ухода Юнги Чимин начинает свои долгие посиделки с бессонницей и как итог встречается с подарком в виде панической атаки. Опять, сука, не вовремя. Ещё и зачастили. Когда Чимин был на поверхности, то умело гасил свою тревожность и невротичность алкоголем, хорошим трахом и порошком. Если откровенно, то такие штучки только угнетают психику и делают общему состоянию лишь хуже. Только не в случае Чимина, который не искал спасение во всей этой отраве, а просто на ней хорошенько концентрировался. Это разные вещи. Он осознаёт, что градус не вытащит его из слегка косого рассудка, что член в заднице не вернёт былые ощущения. Потому что прошлое в прошлом. Ничего уже не изменить. Вот и приходится ловить панички, падать с кровати на пол и убивать коленки в синяки. Боль не трезвит, кстати, а мысленный счёт постоянно сбивается после десяти. Будто бы Чимин и не знает, что такое эта ваша цифра одиннадцать. Мать, видимо, счёту недоучила. А, мама… Мама, знаешь, солнце всегда от меня было так высоко. Когда отец сбежал, мы с тобой, видимо, упустили что-то очень важное и начали терять сами себя. Нас вынули из тепла, словно скрипку из непроницаемого футляра, а потом долго-долго калечили. Наверное, поэтому ты замолчала? Я тоже не самым лучшим сыном оказался. Да, любил Чайковского и умел читать Бродского на родном — твоём и моём — языке, моя душа тянулась к чему-то объёмному и широкому, словно снежному полю, которое прячет под толщей ромашки. Я отличался от остальных осанкой и проклятием, из-за которого, узнав о тебе, мам, в меня тыкали пальцем и шушукались. «А! У него же мамаша из России. Закрутила роман с каким-то нашим идиотом, а теперь страдает брошенкой без нормальной работы и хоть какой-то опоры. Странная семейка!» Ага, странная. Но мне, мам, всё нравилось. Я не уверен, но, кажется, иногда скучаю по твоей тени, что в ночи потягивала дешёвые сигареты и искала в местной прессе подработку, на которую берут иностранцев. Наверное, потому я сейчас люблю фруктовый дым и такой же, как и ты, безработный. Хотя обещал тебе стать дорогим ценителем искусства. Проебался фатально, конечно. Надеюсь, ты не в обиде. Хотя бы не сильной. Чимин нашёл себе новое занятие. Он решил наконец-то стать могущественным и богатым. Приоритеты кардинально изменили полюса, а навык терпеть боль достиг своего апогея. Никакой божьей милости — одна придонная жуть. Доверия новому миру нет. Он ведь тебя забрал, мам. Чимин ещё надеется, что и отца. Его-то как раз совсем не жаль. Потому что людей нужно уметь фильтровать. Пропускать через угольный порошок и за пазуху брать только искренних — тех, кто не греет план о том, как бы вырвать тебе артерию над ключицей. Чимин думает, что хиленькую женщину с глазами-снегами он бы к себе ближе всего подпустил. И больше бы никогда никому не отдал. Ему вообще очень горько от того, что всё так паршиво получилось. Из-за этих вдруг настигших эмоций он чувствует, как лёгкие перевязывают друг друга, чувствует, как дурь, которую он втирал в дёсны с неделю назад, только сейчас начала действовать, из-за чего голова кружится, но вместо приступа эйфории вызывает панику, работающую лишь по нарастающей. — Ну почему? — сокрушённый всхлип, и вот уже щека становится мокрой от скупой слезы. — Почему? Почему ты тогда упало? — обращается к уже мёртвому небу и везёт пальцами по полу, собирает под ногти всю грязь и занозы. Чимин не чувствует себя в зоне отчаянья, ходит где-то близко. Но он контрактор, а потому границ не сможет пересечь. Вот и будет ощущать некое чувство недосказанности на языке, блокировку на эмоции, которые иногда — вместе с накатившей паникой — пытаются прорваться наружу. Но в этом плане одним лишь людям хорошо. Хотят — плачут, хотят — смеются, а хотят — искренне воздыхают на кого-то. Чимин так не умеет. Даже банальный смех у него всегда слегка кривоват. Он как будто чужой и не приносящий должного удовольствия. Оттого происходит закупорка чувств, из-за которой начинаешь ползать по полу и хотеть хорошенько проблеваться. Но с пустого желудка одна лишь желчь идёт. Чимин её умело сглатывает, когда скрипит входная дверь. Его минутку депрессии застаёт Юнги. Вся его рубашка и руки в крови, лицо смертельно спокойное, а шаг тихий. Он знает, что Чимин в таком состоянии запросто способен ему пол руки откусить, потому стоит на одном месте, не шевелится, боясь вызвать очередной прилив агрессии в свой адрес. Ему сполна схватило трещин в черепе и сквозной пробоины в груди. Да и нет времени на регенерацию. — Ну, что хорошего мне скажешь? — Чимин, видимо, совсем не настроен на драки. Он выглядит слишком скупо, слишком песочно, теряет весь шарм возвышенности по щелчку, и пока собирает свои ошмётки в человеческую кучу, смотрит на Юнги самым нежным, полным надежды взглядом. — Ещё один труп. — Здорово, — резко кивает, из-за чего влажные пряди с его лба подлетают вверх, — это очень здорово, — после этого Чимин ненадолго замолкает, перестаёт двигаться, будто обмозговывает что-то важное. Его лицо, которое секундами ранее выражало глубокую пропасть, вдруг возвращает мимику, ломает губы в печали, а в глаза наливает солёных океанов. Чимин хлюпает носом и принимается тихонечко выть, пока на коленях ползёт к Юнги, усаживается в его кровавых ногах и крепко-крепко хватается за штанину. — Юнги, я так устал… Я так хочу домой, — шепчет ломанным из-за слёз голосом. — Я хочу пить виски и лежать в тёплой ванной, я хочу слушать Чайковского из колонок стерео, лёжа на мягком ковре, я хочу спать в нашей кровати и знать, что ты где-то рядом, а не бродишь в импровизированной ночи по улицам Нижнего Города. Ты меня понимаешь? — Юнги ломает брови в сочувствии и присаживается рядом с Чимином, сжимает его плечо и смотрит прямо в глаза, не моргает, внимательно слушает. — Я больше так не могу, правда. Когда же мы пойдём домой? — Чимин разрешает себя обнять, да и сам набрасывается на парня, окольцовывает шею, загнанно дышит жаром на ухо. По телу проходит лёгкая дрожь от мягких прикосновений Юнги. Он глядит Чимина по спине, своим сердцем слушает биение чужого, пока мысленно думает, чем же таким способен помочь. — А, может быть, ты ещё кого-нибудь убьёшь? По одному человечку оказалось мало, — Чимин отрывается от Юнги и в тесной близости целует его в кончик носа. А слёзы показательно светятся алмазами на его щеках. — Попробуй ещё, попробуй, — заглядывает в глаза контрактора-исполнителя побитым котёнком, ищет спасения и видит его только в одном Юнги. Он, конечно, ведётся. Всегда вёлся на такую пургу. Оттого быстро подскакивает с места и уходит, не сказав на прощание ни слова. Чимин же вытирает сырость и сбрасывает с выражения лица печаль, вновь становится пресным, обычным, не умеющим грустить и тосковать. Он поглубже втягивает запах крови, который успел поселиться в комнате, и ложится на прохладный пол, не боясь застудить почки. — Слабый. Такой слабый мальчик…***
На вид глубокие, а на деле ужасно поверхностные мольбы Чимина (как обычно) произвели на Юнги отличное влияние. За ночь он изрубил целую группу патруля улиц, состоящую из пяти человек, и разбросал их головы, словно мячики, по переулкам, попав в которые, жители принимались истошно кричать и звать на помощь. Головы походили на огромные бусины, и их парад вёл к отделённой от всего города Стеле, подле которой и был обнаружен главный мертвец ночи. Китахара Мэй была невесомой пушинкой, крохотным человечком без души и сердца. В прямом смысле. Органы девушки были профессионально извлечены из тела и, вероятно, скормлены крысам, так как именно они сторожили труп, облизывая свои кровавые усы. На Стеле в стиле местного убийцы вновь была оставлена надпись-послание. Даже после того, как крошку Мэй унесли в неизвестном направлении, к надписи отказывались прикасаться и её стирать. Жители наивно считали ту проклятием, а потому боялись марать собственные руки, то бишь самостоятельно подписывать себе смертный приговор. Один лишь пастор оказался смельчаком. Или же просто умным. Он вылил на поверхность камня воды и громко приказал всем расходиться, мол, нечего здесь стоять и причитать, лучше займитесь своими делами. Люди-то уходили, но вот послание на Стеле так и осталось. За ужином была озвучена радостная и долгожданная новость — Великий глава посетит свой народ. Население от этого заявления прямо-таки воспряло, даже согласилось промычать молитву за своего спасителя. Откуда такая святая уверенность в той безымянной персоне, которая даже в Нижнем Городе не живёт, а наверняка шикует где-то сверху и совсем не вспоминает про своих последователей? А наивность-то, кажется, штука заразная. Иначе бы в городе появилось хотя бы несколько рациональных лиц, что не слепо верят словам пастырей, а проверяют их на деле. А так совсем всё плохо: жители вновь полагаются на некую внеземную силу и погружаются в ожидание завтрашнего дня. Чимин же к ним присоединяется, но на то имеет свои скрытые мотивы, что пахнут свежим мясом. — Какой план? — спрашивает Юнги, когда они возвращается в свою комнату, поковырявшись в очередном безвкусном ужине. Чимин падает на кровать и кутается в одеяло, словно кокон. Тело начинает катастрофически подводить. Ломка бьёт по позвоночнику и голове тяжёлым ломом. Но мы терпим. — План? — риторически переспрашивает и закатывает глаза, мол, ну что за ерунда, ну разве ты и без моих слов не понимаешь? — Да просто припрём его к стеночке. Нам же информация нужна. Помучаем немножко: тут ручку отрежем, там ножку, — спокойно перечисляет, загибая пальцы, а потом серьёзно вскидывает ресницы и прошибает своего пса-напарника ледяным взглядом. — Главное голову забрать и скорее свалить отсюда. Это, если хочешь, развязка «плана». Нервозное желание Чимина — это уже как его самая лучшая профессия. Юнги с превеликим удовольствием готов быть ему секретарём хоть целую вечность. В случае этого контрактора «вечность» имеет абсолютный характер, а потому подобного рода желания становятся стократно ценными. И в какой-то степени очень сильно больными. Неизлечимо, конечно.***
Завтрак и обед наступившего в Нижнем Городе дня проходят естественно спокойно. Жители решили верить, что спасение близко, что завтрашний звон колокола встретит их не жуткой вестью о новом обезображенном трупе, а молитвой, что превозносит небо и главу, впустившего их, грешных, под своё могучее крыло. Вера спасала людей не первое поколение, она дарила им чистую надежду. Чимин же всё это люто ненавидел. Если свято верить, то только в себя и свои собственные силы. Зачем нам Бог? Зачем выдуманные иконы? Есть же отличный ты и твой кулак, которому необязательно быть тяжёлым для того, чтобы крушить города и целые миры. Таким трактатам следует Чимин не первый год и, как видите, далеко ушёл. Но не без помощи Юнги, конечно. А тот, кстати, уже успел узнать все подробности о встрече дорогого главы. Для него выделили целый этаж под готическими куполами храма. И с самого утра отобранные жители под руководством церковников вытирают в тех помещениях каждую пылинку, каждую чёрточку, обустраивают комнату мебелью и расставляют сушёные цветы, которые выросли под землёй, кажется, действительно с божьей силой. На курсе также появляется какая-то деловая женщина, которую до этого было не видать. По шепоткам ясно, что она живёт в храме и заведует общиной в отсутствие святого главы. Но вопрос: почему же она ничего не предпринимала, когда её народ массово вырезали, остаётся открытым. Видимо, на то полномочий не хватало. Или же она совсем не имеет такого огромного значения, какое про неё сочиняют слухи. — Попадёшь на третий этаж, — Чимин поправляет волосы Юнги перед его уходом, наглаживает тёплыми ладонями воротничок и, как бы между делом, щёлкает по носу. То ли подбадривает, то ли сам веселится, не скрывая того. — Я поднимусь позже, когда ты с главой уже немного поболтаешь, — если откровенно, то Чимин просто не хочет наблюдать за чужими зверствами. Он знает вкусовщину Юнги наизусть — уже неоднократно был её главным зрителем в пустом зале (а у тебя, живодёр, оказывается, совсем нет фанатов), — а потому отдаст предпочтение лёгкому опозданию на кровавый банкет. Юнги хватает Чимина за руку и крепко сжимает в своей. Странный позыв нежности. Видимо, у Юнги какой-то Верховный электрик вдруг включил свет, оттого мысли прояснились и появилась смелость, желание напомнить самому себе о том, что Чимин — мой, а я — его. Без остатка. Но это уже какие-то животные чувства. Нельзя человеку принадлежать другому. Чимин не вещь и такого отношения к себе не терпит. Хотя Юнги, конечно, это отдельный случай. С ним вот так иногда приходится нянчиться и, глупо хлопая глазками, улыбаться. Мол, нам бы сейчас, дорогой, в обнимку лежать на песке и долго-долго целоваться, да только жизнь (зараза!) портит всю малину — придётся немного постараться ради нашего будущего! Юнги кивает и прижимает чужую руку к своим сухим губам. Чимин лишь неловко тянет уголки губ вверх и прощается, а когда остаётся один, то вовсе закатывает глаза и вытирает руку об рубашку. Что за дрянной выпад псевдоджентельмена сейчас был, а?***
Попасть на третий этаж храма оказывается достаточно просто. Юнги предлагает таскающим какие-то коробки наверх людям свою помощь и вот уже стоит перед нужной дверью. Но надо быть очевидным идиотом, чтобы вламываться туда с ноги. Поэтому он трудолюбиво притворяется фанатичным до чистоты жителем: вытирает повсюду пыль, моет косяки дверей, в самую дальнюю комнату затаскивает рулоны тканей, передаёт их женщинам, которые режут красивые балдахины, подготавливают опочивальню для дорогого гостя-хозяина Нижнего Города. У всех помогающих счастливый и приятно ответственный вид. Они искренне рады копошиться в грязи ради того, кто пообещал навести порядок и теперь пыхтит через тонкую стенку. Да, глава уже успел прибыть. Никто его не видел, кроме пастора, но всё равно идёт слушок, что тот возник буквально из ниоткуда на рассвете, спустился с невидимых небес и уже успел запереться в одной из комнат. Выйдет лишь вечером, на торжественное собрание, где и огласит страшную кару для убийцы. Пока он отдыхает — жрёт небось приготовленные заранее блюда, — ждёт, когда оборудуют последнюю комнату и захрапит. По крайней мере, так о главе думает Юнги. Он знает примерный набросок внешности и характера этого пустоголового мужика. Теперь лишь ждёт, когда последние жители спустятся вниз. А дальше дело за малым — пригрозить ножом и попытаться поговорить. Если контакта нет, то просто резануть голову. В общем, ничего необычного. Главное, чтобы не возникло никаких проблем. Как сутками ранее, например. Когда Юнги простецки выбросили из окна и оставили помирать. Он-то выжил, но осадочек остался. Сразу ясно, что противник силён. Не хочется признавать, но бессмертному характеру он хорошая ровня. С такими драться в разы тяжелее. Словно твоё отражение разбушевалось, захотело вылезти за рамки зазеркалья и устроить собственную жизнь. Тебе, конечно, такой ареальный расклад не нравится, оттого приходится бросать вызов. Мол: либо ты меня, либо я тебя. У Юнги в этом случае есть огромное преимущество в виде способности к бессмертию. Но у оппонента, по всей видимости, тоже достаточно увлекательных качеств. Тем более он не раскрыл свои способности контрактора, а ведь явно дитя небес. Потому Юнги собирается быть максимально осторожным. Ведь никто не знает, когда ему в спину прилетит очередной нож. Скорее всего, собственный. Со спальней для главы заканчивают к обеду. Песочную комнату переделывают под королевскую опочивальню, в которой есть даже плотные шторы на окнах и графин с выдержанным вином. Номер-люкс. Это Вам не общежитие со скрипучими кроватями и двумя комплектами сменной одежды. Группка людей, что из местного дерьма сделала конфетку, начинает потихонечку собираться. Она убирает все инструменты, зажигает повсюду свечи, собирает грязные тряпки и спускается вниз, обмениваясь с заступающими на пост охранниками любезностями. Юнги же от них нарочито отстаёт, чешет затылок дураком и говорит плетущемуся позади пареньку о том, что где-то забыл свою иконку. Того нисколько не смущает факт того, что Юнги таскает с собой молельное изображение, и кивает, говорит, мол, иди ищи, я предупрежу. Ну это джекпот. Пока-пока, дурачок! Юнги его благодарит и шустро возвращается наверх, пока охрана не успела подняться на своё новое место для службы. Он не церемонится, не ждёт удачливой секунды, а просто залетает в помещение, где сейчас находится глава, и сразу же выставляет лезвия ножей вперёд, готовится к возможному сопротивлению. Но его логично не следует. Главой Нижнего Города — прославленным спасителем от рук зверя-убийцы — оказывается обыкновенный толстяк со скрипящим на боках дорогим одеянием. Никакой опасности — одно сало на мерзком лице и куча перстней, что передавливают короткие пальцы. Да уж. Ну это совсем, ребята, проигрыш, — думает Юнги. С главой ему не драться. Зато есть другой вариант. Потому что помимо псевдоспасителя в комнате замечена ещё одна персона. Окей, даже не просто «замечена» — она мозолит Юнги глаз и заранее жутко бесит. Парень, на вид ровесник. У него совсем не мелкое телосложение, стойка профессионала, никакого страха и смятения, запах силы знакомый, а пушистые волосы прикрывают взгляд хищника, вонзившего в жертву свои острые клыки. Он, увы, успел опередить Юнги: держит у горла главы острый нож — нож со знакомой холодной рукояткой цвета кедра (коллекционный, если честно), — без сожаления пускает струйку крови, как бы показывает, что от своего не отступится. Не с такими ещё воевали. Юнги довольно усмехается. Копчик ноет намёком. Эй, незнакомец, а ведь мы с тобой не первый раз смотрим друг на друга, да? — Незваные гости? — хмыкает Юнги и делает несколько шагов вперёд, проверяет реакцию. Но дёргается лишь один глава. Он трясёт всеми своими богатствами и бубнит что-то под нос. Наверняка молится. Теперь уже искренне. Но вот контрактор нисколько не меняется в лице — он Юнги совершенно не боится. — А я смотрю, с черепушкой всё в полном порядке? — язвит, но вроде бы и оперирует фактами. Юнги же от вопроса пробирает на тихий хриплый смех. — Интересно, — кивает он, — очень интересно, — а в глазах чёрная придонная жуть. Никакой божьей милости. Он чудовищно переигрывает — на самом деле уже находится в секунде от прыжка, готов рвать головы голыми руками, словно кочаны капусты срубать. Кажется, живодёр добрался до своей самой главной цели.***
Срез доступной на данный момент информации:
*Обновлённая информация*Пак Чимин
Сущность: контрактор; Код звезды: pj-995; Способность: призыв оружия; Плата за контракт: неизвестна; Уровень опасности: высокий; Принадлежность: контрактор самостоятельного действия; Возраст: 26 лет; Родной город: Пусан; Состав семьи: мать (известно, что родом из России), отец. Последний бросил его, когда Чимину исполнилось полтора года. На данный момент его статус неизвестен. Мать мертва. На территории Японии проживает бабушка. С ней поддерживает близкие отношения; Отличительные признаки: своеобразное чувство стиля; разговорчивость; эмоциональная лабильность; татуировки на внутренней стороне ладоней; намёки на полигамность; предпочитает применять на своих жертвах как физическое, так и моральное насилие; ради достижения цели готов на огромные жертвы; Характер: беспокойный; присущи перепады настроения; жестокость и агрессия преобладают над самоконтролем; эмоциональная нестабильность; яркие черты манипулятора; полное пренебрежение чужими чувствами и ценностями; присутствует полное осознание своей невменяемости; отсутствие контроля над частыми приступами агрессии; обесценивание насильственных действий; подвержен бредовым состояниям; Сильные стороны: недоступен моральный и физический типы боли; притуплены рецепторы страха; плохо развит инстинкт самосохранения; развита способность оказывать сильное влияние на других; Слабые стороны: оставшаяся в живых бабушка; Увлечения: балет; покупка необычных вещей; Любит: балет; коллекцию своих пиджаков; Не любит: когда всё идёт не так, как ему хочется; слабых людей; Хорошие отношения: неизвестно; Нейтральные отношения: Мин Юнги; Плохие отношения: неизвестно; Моральные принципы и жизненная философия: тотальное отсутствие моральных принципов; Статус: жив.Мин Юнги
Сущность: контрактор; Код звезды: my-993; Способность: бессмертие, а вследствие, и способность к регенерации; Плата за контракт: любовь; Уровень опасности: высокий; Принадлежность: контрактор самостоятельного действия; Возраст: 26 лет; Родной город: неизвестен; Состав семьи: неизвестен; Отличительные признаки: всегда носит при себе катану; способен отыскать звезду pj-995, не имея точных координат её нахождения; Характер: спокойный, в меру отрешённый; замечены несвойственные контрактору приступы преданности звезде pj-995; бесхребетность в отношении к звезде pj-995; открыт страх и эмоция отчаянья в отношении к звезде pj-995; из-за того, что не понимает собственных чувств до конца, легко поддаётся манипуляции; Сильные стороны: владение катаной на уровне профессионала; физическая и психическая стабильность; развито ночное зрение; Слабые стороны: звезда pj-995; в момент платы за контракт происходит частичное выпадение из реальности; Увлечения: выполнение просьб звезды pj-995; интересуется изощрёнными методами пыток; оправдывать действия звезды pj-995; Любит: катану; улыбку звезды pj-995; Не любит: проблемы; ложь; когда звезда pj-995 грустит/плачет; затяжные моменты регенерации; боль перед смертью; быть слабым; Хорошие отношения: Пак Чимин; Нейтральные отношения: Китаец Джек; Плохие отношения: неизвестно; Моральные принципы и жизненная философия: зависят от настроения звезды pj-995; Статус: жив.Обнаружены признаки созависимости звезды pj-995 и звезды my-993. Необходимо тщательное наблюдение.