Сны, которые он видит

      Так повелось, что обманчивая, исполненная мерцанием тишина Эшенвуда завораживала, навевая ложное ощущение спокойствия — древний механизм самозащиты леса. Ганн чувствовал себя среди его вековых исполинских деревьев как дома; впрочем, наверное, это и был его дом в самом первобытном его смысле.       Они продвигались вглубь медленно, настороженно, словно по натянутой серебристой леске, опасаясь неловко покачнуться и сорваться вниз, вздрагивая и морщась каждый раз, когда утапливающая их хрустальная нега разбивалась об особо громкий треск ломающихся под сапогами веток. Обычно подвижное лицо Савира отвердело в непривычном выражении тяжёлой задумчивости, и идущий по правое плечо Ганн не удержался мимоходом пожать его предплечье. Напряжённая мимика колдуна тут же схлынула, уступив место тёплой, чуть рассеянной улыбке. «Я в порядке», шевельнул он одними губами. Сноходец ободряюще качнул головой.       — Что именно мы ищем в Эшенвуде? — звонкий голос присоединившейся к вылазке Мадалин, наконец, рассеял вязлую тишину. В затылок следопытке тут же, словно увесистый топор, прилетел недовольный взгляд Сафии, куда больше предпочитавшей созерцать тишину.       — У меня нет конкретных идей, — Савир нерешительно повёл плечом, затем весь облик его как-то присобрался и заострился. — Надеюсь, госпожи хатран знали, о чем говорят, когда советовали сюда.       Чопорное «госпожи» резануло слух Ганна. «Позёр», — фыркнул он про себя и уже открыл было рот, чтобы поддразнить колдуна, неизменно доводящего своими манерами до зуда в печёнках, но осёкся на полуслове. Его внимание привлёк странный чёрный узор на кроне одного из деревьев. Стоило присмотреться внимательнее, чтобы понять, что это даже не совсем узор — словно неведомая гниль расходилась по тонким древесным сосудам. Он провёл пальцами по замшелой коре и, поднеся к носу, вдохнул, с зарождающимся на периферии сознания ледяным отвращением распознавая яд.       — Кажется, наши дорогие рашеменские ведьмы не прогадали с местом. Прямо сейчас некто — или нечто — травит рощу.       Мадалин тут же с заметным беспокойством развернулась к нему, затем, спохватившись, метнулась к ближайшему дереву. Спустя мгновение прозвенел возмущенный вскрик; ладонью она лихорадочно зашаркала о клёпаную куртку, вытирая яд. Савир угрюмо насупил брови:       — Пойдём выясним, что здесь происходит. ***       В пещере было тесно, в воздухе цвёл стойкий металлический запах. Такой же привкус распускался на губах Ганна. Рассечённый лоб болезненно жгло — несколькими мгновениями ранее он пропустил удар когтистой чёрной лапы, и, видят духи, это едва не обошлось ему в целый глаз. Отшатнувшись, он лишь удобнее перехватил саблю и подготовился к следующему широкому замаху.       Всё видимое с правой стороны неприятно застилало бордовой пеленой; он чувствовал, как намокла и отяжелела бровь, а ресницы слиплись от густой тёмной крови. Спереди клубился рык и злобное звериное шипение, сзади неустанно звучали почти синхронные инкантации Сафии и Савира. Избранный зверь Малара, прихрамывая на одну лапу, с холодной ненавистью взирал на жертв. С его клыков капала слюна, словно готовая вот-вот закипеть; шерсть местами была оплавлена от заклинаний, местами сползала уродливыми клочками.       Им удалось расправиться с более мелким зверьём и изранить Маларова питомца, но последний оказался куда более существенным противником, чем казалось на первый взгляд. Мадалин уже сидела в углу, прислонившись спиной к сырой каменистой поверхности пещеры, и ходящими ходуном руками пыталась самоналожить повязку. Из её распоротого живота медленно сочилась кровь.       «Глупая, только не высовывайся», — размышлял Ганнаев, параллельно фокусируясь на том, чтобы не упустить из виду воплощение чистой первородной ярости перед ним. Подобная оплошность могла не сойти ему с рук в следующий раз.       Громадная чёрная пантера, мгновенно присобравшись, рванула в сторону сноходца. Одновременно наперерез ей из-за спины Ганна вылетела молния, синим всполохом озарив пещеру, а сразу вослед шкуру могучего зверя пробило стальным остриём. Пучки мышц на руках сноходца дрожали, как перетянутые жгуты; силясь вогнать клинок глубже в плоть врага, чтобы, наконец, провернуть и обездвижить, ведьмак сам не заметил, как заорал от напряжения.       — Ганн! — это Савир шептал горько и взволнованно из-за его спины. Он находился вне угла ведьмачьего зрения, но, к своему удивлению, Ганн словно шестым чувством ощутил, как тот, охваченный отчаянной решимостью, извлёк кинжал из зафиксированных на грудном ремне ножен и бросился на чёрного зверя — очевидно, в страхе за шаманову жизнь торопливо израсходовав более-менее действенные чары. И без того трясущемуся от непомерного напряжения Ганну передавило горло от испуга; а что, если монстр вырвется из-под сабли? Одного взмаха массивной когтистой лапой было бы достаточно, чтобы оборвать нить, связывающую облачённого в симпатичные, но бесполезные с броневой точки зрения тряпки колдуна с жизнью. Бешеным усилием ведьмаку удалось провести лезвием вдоль хребта — короткое движение, позволившее, однако, выиграть шанс. И для Савирова кинжала этого было достаточно — он уже торчал из глазницы Избранного зверя, вогнанный в приступе ярости по самую рукоять.       — Хороший прицел, — обескураженно прохрипел Ганн, не без труда извлекая саблю из обмякшей туши.       — Повезло, — севшим голосом ответил колдун и устало грохнулся на колени, не в силах сопротивляться навалившемуся на него ошеломлению. Ещё не отошедшего от боя Ганна вдруг залило странной тупой волной злости.       — Идиот, — прошипел он. — Говорил же, не лезь на рожон! Всем вам говорил, — его так же быстро отрезвило, будто опрокинуло в чан с ледяной водой, и он, опомнившись, заспешил к сидящей в углу следопытке. — Мадалин! Ты как?       — Всё пучком, — сдавленно прошелестела она в ответ. — Рана несмертельная, заживёт.       Ганн бережно распутал её руки, обвивавшие живот и сдавливающие место ранения, затем очень осторожно распорол охотничьим кинжалом повреждённый доспех и наспех наложенные бинты. Обнажилась испещрённая ранами кожа, но, по-видимому (и к большому облегчению сноходца), внутренние органы оказались целы. Ганн наспех зачитал заклинание, после чего, убедившись, что края раны чуть стянулись под действием целительной магии, принялся накладывать повязку.       — Потерпи немного. Наложить на тебя ещё чары, чтобы унять боль?       Стиснув зубы, она одарила его довольно красноречивым взглядом исподлобья, и ведьмак, повинуясь внезапному порыву, нежно пригладил её взлохмаченные короткие кудри.       Рану она получила, прикрыв собой сфокусировавшегося на произнесении заклинания Савира.       Одновременно боковым зрением он заметил, как Сафия присела рядом с алым колдуном, и, не сводя с него глаз, обхватила его предплечье и тихо позвала по имени. Савир никак не отреагировал.

***

      Когда алый колдун поглотил предложенную ему в благодарность за спасение леса часть духа Лесовика, невидимая рука сняла с души Ганна тяжеленный камень. «И как я сам не заметил, сколько времени его носил?»       — Это… необычно, — колдун задумчиво поскрёб подбородок. — Я словно испил жизни. Хотя фактически, наверное, так и есть.       — Так и есть, — подхватила Сафия куда более уверенным тоном. — Я удивлена, что ты смог ограничиться тем малым, что было предложено, и не набросился на духа целиком. Насколько мне было известно из архивов и легенд, с которыми я ознакомилась ранее, такое почти невозможно.       — Значит, это самое везучее «почти» в моей жизни.       — Везучий ты сукин сын, — выдохнул себе под нос Ганнаев.       Сидеть у костра после затяжной борьбы, завершившейся триумфом, было по-особенному приятно. Тепло овевало их усталые тела, пламя мягко отсвечивало на волосах, придавая им пряные медовые оттенки. Пусть отвратительный в сущности своей Голод и не был побеждён в полном смысле этого слова, но выигранная отсрочка казалась лучом надежды, наконец забрезжившим сквозь плотные облака безысходности. Ганн украдкой поглядывал на товарища и не мог не отметить, как тот приходит в себя — будто дерево, которому обрубили корни, снова пустило их в благодатную почву. В отблесках костра его лицо сияло, словно подсвеченное изнутри.       Сноходец упустил момент, когда Савир перехватил инициативу. Лишь запоздало ощутил, что на его пристальный взгляд отвечают тем же, словно натягивая провисшую между ними блестящую леску. Колдун сидел напротив, через костёр, и взирал пристально и немного с хитрецой. Однако в глазах его так же проступала незнакомая доколе решимость, словно он определял что-то важное для себя — или уже определил. В какой-то момент Ганну стало казаться, что Савир встанет и пересядет к нему, но этого не произошло. Вместо этого колдун оборвал зрительный контакт и вовлёкся в беседу с женщинами их отряда. До Ганна донеслись обрывки их разговора, перемежаемые трескучим шипением костра, — чародеи самозабвенно отдались обсуждению сущности магии Плетения и её принципиальных отличий от природной магии.       Сноходец хотел было присоединиться к компаньонам, но их мелодичные, нежные от усталости голоса заставили его погрузиться в собственные воспоминания. Вот он синекожий подросток, бегущий по высокой жёсткой траве в предлесье; острые края её режут коленки, что ножи — но это такая ерунда, на нем всё заживает быстро, как на диком звере. Духи-телторы, благородные и чистые помыслами, окружают его, нарекают защитником Рашемена наравне с ними, обучают магическому ремеслу. Его магия не похожа ни на одну из тех, что даруется божествами — он чувствует это очень точно; его магия подпитывается самой верой народа в свою землю, в Рашемен, и растёт и мощнеет по мере его прилежания своей земле. Духи заменяют ему отца и мать; воспитывают, поучают. Люди пока ещё боятся большеротого волчонка, называют его обидными прозвищами. И тогда великие духи дают ему Имя. Он теперь не просто Ганн, мальчик из лесов. Он Ганнаев-из-Грёз, тот, кто танцует по снам его боящихся. Истинный наследник своей матери.       — Ганн, друг мой, — ведьмак очнулся, и поток воспоминаний в его голове рассыпался под чужим окликом, словно карточный домик от дуновения ветра. Савир весело помахал расправленной пятернёй. — Подкинь ещё поленьев.       — Без меня что, околели бы? — проворчал Ганн больше для виду, сам же лениво подчиняясь просьбе. «Совсем размягчел».       — Околели бы, — эхом повторил колдун. Затем, подумав, добавил: — Вообще не представляю, как бы мы справлялись без тебя.       Ганн добродушно рассмеялся.       — Ну-ну, красноволосый. Все мы в курсе, что ты искусен в обольщении, однако и я не промах. Не думай, что я так легко поведусь на твои сладкие речи.       Колдун сощурился с вызовом.       — Жаль, — он встал, приблизился к костру, подхватил почти опустевший котёл и упреждающим жестом осадил подорвавшуюся было Сафию. — Отдыхайте, я наберу ещё воды.

***

      Ганн быстрым шагом нагнал его, тут же напоровшись на недовольное: «Ты что, оставил дам одних в лагере?»       — Я не пустил тебя одного, — мгновенно парировал сноходец. — К тому же, мы уже зачистили лес, бояться им нечего.       — Так выходит, мне тоже.       Ганн непонимающе замедлился.       — Ты не хочешь, чтобы я шёл с тобой?       Савир замер и как-то странно посмотрел на него. После ответил твёрдо:       — Нет, хочу. Мне нравится твоя компания. Извини, я, наверное, был грубоват. Не хотел тебя оскорбить чем-то, просто устал.       — Всё в порядке, — Ганн отмахнулся. — Тебе тяжелее всего из нас.       Они дошли до родника; Савир опустился на корточки, чтобы набрать воды. Из котла плеснуло на землю, когда Ганн перехватил кручёную металлическую ручку. Колдун устало усмехнулся:       — Ну же, дружище, я не настолько слаб, чтобы не сумечь понести котёл. Не береги меня понапрасну.       В сердце Ганна мягко защемило; он, не разбирая до конца, зачем, отставил котёл на сырую мшистую землю и воззрился на колдуна, словно в первый раз. Тот, истолковав по-своему, потянулся было к котелку, но ведьмак безапелляционно перехватил его руку и покачал головой. Колдун не торопился её отнять, и Ганн сжал его ладонь чуть крепче перед тем, как выпустить насовсем. Савир уставился в наливающееся тяжёлой бархатной синью небо.       — Знаешь, до сегодняшнего дня я полагал, что сопротивление Голоду бессмысленно, и дни мои сочтены. Я делал что-то по инерции, как будто жить было привычнее, чем умереть насовсем. В мучительных кошмарах мне являлись воспоминания прошлых Носителей проклятия, моих предшественников, подтачивая веру в лучший исход. Одни из них пытались бороться, другие безропотно принимали свою судьбу... Но, несмотря ни на что, им всем был уготовлен один исход — безумие и погибель. Их страждущие измождённые души, наконец, проваливались в вечное забвение, в само небытие, а мёртвые тела обращались в прах, оставляя после себя, как тёмную болезнь, лишь ненасытный алчущий Голод. Каждый, кого я спрашивал о проклятии, смотрел так, будто желал мне лёгких похорон. — колдун задумчиво опустил голову. — Когда побеждённый Окку склонился предо мной, покорный моей власти, я испытал практически императивный позыв сожрать его целиком, без остатка… и это было бы не моё решение. В тот миг я испытал такое отвращение, такое яркое презрение к собственному неволию, что понял: перестать владеть собой и есть моя смерть. Всё остальное — лишь затяжной путь к ней.       Ганн смотрел на него, ощущая лёгкий гул в ватной голове — на его аккуратно очерченный, тронутый эльфийскими чертами профиль, мягко подсвеченный серебристым лунным светом, и вскользь подумал о том, что ноша, павшая ему на плечи, наверняка могла бы его придавить совсем, если бы не... Если бы не что?       — Не представляю, как и почему Голод перешёл именно на тебя. Если честно, я думаю, тебе просто не повезло, — его губы скривились в горькой, сочувственной усмешке. — И в то же время твоё невезение — наша удача. Никто другой ещё не справлялся с Проклятием лучше.       Плечи Савира вдруг мелко затряслись; в следующий миг голова его запрокинулась назад, как плохо закреплённый набалдашник, и из его рта послышался тихий смех, с каждым новым вдохом становясь всё громче, чтобы под конец сорваться в неконтролируемом хохоте.       — Ганн, — наконец, успокоился он и смахнул со щёк невидимые слёзы. — Это ты хорошо сказал. Знаешь, у меня была подруга-гитцерай, которая, с чем к ней ни подойди, всегда находила время восторгаться моими волевыми навыками. Вот ты мне её напомнил сейчас.       — Гитцерай? — Ганн выгнул бровь: что там было по союзникам под стать?       — Да, — колдун заговорщицки подмигнул, но выражение его глаз осталось серьёзным. — Прежде, чем мы вернемся в лагерь, Ганн, я хотел бы кое-что тебе сказать: на днях мы выдвинемся в Затопленный город… Я пойму, если ты захочешь остаться в Мулсантире.       — Я проведу тебя, — почти перебил его Ганн. — Ты всерьёз считаешь, что я отпущу тебя одного в эти отвратительные места к моим не менее отвратительным сородичам? Я бы мог счесть это за оскорбление, будь я чуть более чувствителен.       — Вот как? Не хотел бы ошибиться в оценке твоей чувствительности, — на этих словах глаза Савира сузились, утаивая тёплую поволоку, зародившуюся в их глубине. Сноходцу пришлось отвернуться, чтобы скрыть в первую очередь собственную взволнованность. Он подобрал котёл с водой и стрельнул взглядом в сторону красноволосого.       — Пойдём, попьём чай. Думаю, наши дорогие спутницы нас уже заждались.