диски, на которых сирень за окном.

диск третий. март. Давно забытое новое — это женино детство в дискете. Полуживой, полуразбитый и полуглухой сидит за партой. Она — простое светлое дерево и никакой оригинальности: ни надписи 'Кирилл!!! ', ни привычного «лох», ни комичного рисунка пениса. Наверное, поэтому хочется бежать. Куда-нибудь в сторону парка, ларька и кладбища божьих коровок желательно. Каждый урок алгебры становится для Леши, сидящего сзади, либо лишним (дополнительным) часом сна, либо пытками. Несчастное уравнение складывается в песню, но никак не в линейное относительно х. И это только начало. За окном кипел мир: сгорал в пепелище и тонул в океанах, а он сидит в школе, пишет очередную проверочную. Куара на первой парте первого ряда очень старательно расписывает решение, оставляя синие чернила на своей ладони, Женя делает какую-то более сложную задачу, потому что, видите ли: «Это для него слишком легко», и Леша не завидует. Сожалеет, готовит еще место (уже четвертое) на кладбище божьх коровок. Тёмные волосы Куары вылазят из-под хиджаба, спасают от лучей, и непонятно чьих: Солнца, Ксюши или Нарине. Давно забытое старое — таблица умножения, выученная во 2 классе. Когда-нибудь Леша запомнит, что семь на восемь пятьдесят шесть, а засыпать лучше хотя бы в двенадцать. Но у папы 'когда-нибудь' то же, что 'никогда', а он же говорил брать с него пример. Школа сохранила в себе детские крики, мужские слезы и девичьи улыбки, помады, кроссовки и засохшую булку в столовой. Учителя, ученики, технички — все серая масса, и Леша привык их рисовать серым, только обитатели ларька: продавцы, покупатели, владельцы и менеджеры разрисованы в желтый, красный, золотисто-медный, 'спящую лягушку' и прочие цвета. Донской обещает себе найти такие фломастеры и подарить их Вере, чтобы та нарисовала их всех. Словосочетание 'обитатели ларька' Рахим по-смешному безграмотно сократил до «ларькочанцы», а Леша исправил на «ларьковчане», используются оба варианта. Свет выключен по всей школе, сюда будто лампочки и электричество не дошло (потерялось в лесах? лес здесь только севернее), люди, слишком много людей не пугают, но выходить из кабинета хочется все меньше. Холодные стены и побитые батареи еще пять лет назад сидели в горле. Леша кладет тетрадь в стопку, мысленно высчитывая сколько четверок ему надо получить для тройки в четверти, чтобы перекрыть все двойки. До конца четверти осталось три дня. Кудри Нарине ослепляют соглядатая в окне. Она — объятия в час ночи в углу ларька, травяной чай, кассета «динозавр and sweater» 2003 года, снимки на 'мыльницу' из роддома 2002 года и сжигающий луч. Когда-то он сожжет Лешу. Среди цветастых рубашек и черных пиджаков забились возможности и будущее, их здесь никто не ждал. Ровно, как и Рафаила. Он проходит в класс, садится рядом с Женей. И кого ебет, что уже начинается третий урок? У Рафаила в будущем море и военные корабли. У Рафаила в настоящем оборванные мечты, тренировки в пол седьмого утра и коньки в рюкзаке вместо биологии и иностранного, отчаяние. У Рафаила в прошлом отец алкоголик, сломанные игрушки, порез от лезвия коньков и вскрытая банка с деньгами. Без денег. Он тогда копил на подарок бабушке. В этот период жизни они познакомились, травмированные, без света в глазах, но живые. Им было по семь. — Чего такая кислая мина, бро? — Данис приобнимает Верфского за плечо, совершенно по-дружески, у него семья гомофобов. — Я же просил не называть меня так, и будь тише, у меня голова и без тебя раскалывается. — тихий безэмоциональный голос Рафаила ему так подходит. — Ну как пожелаешь, бро. — Данис всегда такой Данис. Последняя парта второго ряда — Гриши и Рахима — окружена самыми разными глазами: свинцово-голубыми, слишком холодные для их обладателя, изумрудными, похожими на луговые травы и тархун в ларьке, карими, формой похожими на одного из умерших котов Рахима, зеленым, как луговые цветы, и темно-янтарным и другими бесконечно горящими или сгорающими. Или уже сгоревшими. О сгоревших помнят хоть что-то только Дима и Родя, просто потому что увидели ларек раньше. Все остальные им завидуют по-разноцветному, по другому умеет только Рафаил, и Бог ему судья. Куара читает ебаный стих по литературе. У Леши уже кружится голова от бесконечных метафор, афоризмов и эпитетов. Еще бы знать, что обозначает каждый из этих терминов, но в гороскопе на сегодня об этом ничего не говорили, значит подождет еще чуть-чуть. Примерно вечность. Перемена осталась сладким сном, начинается литература. Женины глаза мечутся между засыпающими Лешей и Рафаилом и учительницей, пытающейся что-то рассказать, объяснить, но, признаться честно, всем все равно. Слушать про хокку стало неинтересно на первой же минуте, остальные сорок четыре приходилось терпеть, выжидать спасения. Ксюша сидела с Куарой за второй партой второго ряда. Первая улыбалась, говорила о новой туши, вторая внимательно слушала и учительницу, и подругу — их «соседство» казалось идиллией. Данис за последней партой третьего ряда расписывал очередной листок рэпом, потом пошатанные стены ларька будут содрагаться от гитарных аккордов, скорее всего упадут. Данис всегда такой Данис — Вот и нахуя мне это? — вопрос риторический, Женя это знает точно. Рафаил терпеть не может три вещи: Басё, март и отца. Катятся они к черту. Солнечные зайчики скачут в локонах Нарине, и она, вобщем, не против, только сильно чешется, но потерпеть можно. Часть из них перескакивают на Женю, терплят отросшие русые волосы. Как же он ненавидит этот цвет. После зайчики бегут по Рафаилу к Ксюше, целуют то белые кудри Верфского, то миллиарды веснушек Орьевой. До Леши никто не добирается: слишком грешный и отвратный для своих лет, Бог ему это нашептал во сне, на кладбище домашних и дворовых животных около лешиного дома, когда-нибудь там похоронят и его — между котом Лино и хомяком Хани (или Ханни), как дворового пса, наверное. Женя будет лежать около ларька рядом с божьими коровками, у них будет братская могила с Рафаилом и Данисом, чтобы и там вместе писать рэп на башкирском, потом Дунайский будет делать вставки на японском. По классу ходит шепоток под конец урока, пока Лариса Юрьевна говорит с кем-то из учеников. Литература никому не нужна, лучше слушайте песни. Наконец дискуссии прерывает звонок, с сердца падает камень, главное, чтобы не в почки. А женин желудок склевали дети в детском саду, поэтому в столовой он сидит напротив своих друзей, попивая яблочный сок. Еда не лезет, хоть убейте. — Женя, поешь хоть немного. — материнским тоном говорит Ксюша. Ей пора отдать все родительские права матерей ее одноклассников. — Нет, все равно выблюю. Пусть вот, — оглядывается по сторонам, — пусть Данис съест. Ему же много надо чтобы наесться, вот я же нежадный. — пододвигает тарелку с какой-то непонятной кашей к Агиделю. Каша, судя по всему, пшеная, а у Жени, судя по всему, будет язва. В восьмом 'а' классе 2016 года одной из школ где-то на краю детских сказок и обителя быдла привыкли целоваться в марте. Нарине скользит губами по лешиной щеке, так бесстыдно и глупо, но дети, наверное, на то и дети, чтобы бесстыдно и глупо. Ее малиновый блеск для губ остается следом на сухой скуле, папа Леши, увидев это, будет ругаться, но Леша же главный грешник, чего он ждал? Актеры погорелого театра — Данис и Женя, в очередной раз 'забывшие форму'. Физрук вздыхает, скорее смеясь, нежели реально устав от жалких оправданий прогулять физ-ру. Алик Генадьевич — золотой человек, и так считают все: и школьники, и учителя, и, наверное, портреты вождя в кабинете. Пора бы на их месте поставить фотки Алика. Женя с Данисом садятся на лавочку, на ней трахались Адам и Ева, праздновали победу монголо-татары и объявляли о распаде Союза: пережила три конца света, проще говоря. Четвертый конец света к ней пришел с очередным рэпом Даниса и Жени. Класс вертится под надоедливые: «Направо», «Налево» и «Кругом», хорошо хоть различают где право, а где лево. После математик и хокку и не такое бывает. Звучит: «Легко бегом», резко становится слишком холодно. На другой части зала 10 класс уже заканчивает пробежку, Женин взгляд прикован к высокому темноволосому парню, даже с другого конца зала видно какие его карие глаза теплые, и почему-то становится стыдно так откровенно пялиться. Бога бы побоялся. Данис косо поглядывает на Женю, улыбаясь. — Что лыбишься? — хмурится Дунайский. — Еще секунда, и ты в нем дырку просверлишь. Уши заметно краснеют, Данис, наверное, прав. По венам текут солнечный свет и песни о любви, дожди и плейлист с 'Кино', но время утекает куда-то слишком быстро. Приходится вырастать из колготок с котиками, наушников с наклейками, а потом из сигарет и дешевого безалкогольного пива. На время хочется ругаться, но оно не умеет слышать, а может не умеют те, кто в это время живут. Узнать в моменте, кто, все-таки, глухой — сложно, через 40 лет прочитаешь об этом в учебнике по истории у ребенка. Поймешь и заплачешь. Как же мир, в самом деле, прост, но как люди всё усложняют. На кладбище божьих коровок скоро появятся два ребенка.