о свободе

Сложно было играть сухую уверенность перед Сциллой, но если не делать этого, думал Вейн, то девушка бы раскололась, как упавшая с высоты фарфоровая кружка, прямо на его глазах. Вейн паниковал не меньше ее. Это и отражалось в его жизни: вилки и ножи выпадали из рук, мячи на тренировке улетали по неимоверным траекториям, он выпил все свои таблетки, рассчитанные на месяц, от этого голова становилась мутной, живот крутило, а сна как не было, так и не предвиделось. На четвертый день Вейн завтракал яичницей, параллельно разговаривая с старшим братом Джеймсом. -Да, завтракаю. С сыром и беконом. Как мама? Ясно. Отец? Понятно. Джордж? Отлично. Да, нормально. Да, смотрел, пенальти было несправедливым. Нет, выходной. Хорошо. Пока. Он отложил телефон, запихнул внутрь еще кусок бекона. Он пересолил свой завтрак и зажарил яйцо, но переделывать не стал. Когда зазвонил телефон, он не понял сначала, перечитал имя звонившего. Руки похолодели, но Вейн попытался настроиться на разговор, где снова нужно быть холодной, неприступной скалой. «Это их природа — делать больно друг другу, чтобы показать, что они рядом». -Да? -Это я. -Знаю. -Что делаешь? -Ты проспался? Авис выругался в трубку, но оскорбленно пробормотал положительный ответ. -Я рад, ведь теперь с тобой можно разговаривать. А у самого в голове одна мысль: «Он жив, слава святым». -Я хотел извиниться. -По телефону? -Подумал, что на порог ты меня не пустишь. -Отчасти верно. -Извини, Вейн. Он чувствовал себя отвратительно, когда говорил это, но все равно сказал: -За что? В трубке слышалось только упорное сопение, словно Авис душил сам свою гордость. -За то, что сказал. И что сказал Сцилле. И что накурился. И что вел себя так. И вообще за то, что я такой. -Не надо манипулировать жалостью. Молчание. -Найди Сциллу и скажи все тоже самое ей. Только искренне. -А это не манипуляция? -Не приятно, да, когда так делают? -Я приеду? -После разговора с Сциллой. -Да. -Да. Вейн сбросил звонок, бросил телефон на стол. А потом, выпуская эмоции, снес тарелку со стола так, что она разбилась. Авис припарковал красный Мустанг у дома, Вейн открыл ему дверь и молча пригласил войти. Он так нервничал и так не хотел показывать это, что готов был закурить прямо в квартире. -Нет ничего хуже снова видеть ее слезы и твой злой взгляд. Я, — он посмотрел на Вейна. — Прости меня. — И тише добавил. — Пожалуйста. -Авис… -Я был неправ, я повел себя отвратительно, как самый последний ублюдок, я знаю. Прости. -За что ты извиняешься? Ты соврал сам себе. Они сидели за столом друг напротив друга, Авис нервно стучал ногой по полу, пока Вейн до боли в костях сжимал свои ладони в кулаки. -Не знаю, с чего я подумал, что ты поймешь, — Авис опустил голову. -Я все еще предлагаю тебе помощь, — сквозь зубы проговорил Вейн. -Ты предлагаешь закрыть меня в больнице, пока из меня не выведут всю душу. -Не выведут весь яд, что мешает тебе жить, — повысил голос. -И кем я выйду от туда? Избитой куклой, которую потом удобно будет трахать, а на людях можно будет показывать всем, какой ты молодец, что вылечил ее? — истерически выплеснул Авис. Вейн со всей силы ударил рукой по столу, графин с водой задрожал, а маленькая сахарница упала на бок. -Это моя цель, ты считаешь? -Что это было? — тихо спросил Авис, посмотрев на Вейна с новой долей интереса. -Заткнись. -Нет, — протянул он. — Ты теряешь контроль. Вот как получается, Вейн, ты сам себя не контролируешь, а держишь поводья за нас двоих, думая, что справишься. Он встал, резко отодвигая стул, навис над Ависом и прошипел: -Я видел твои рисунки, — он говорил тихо, без злости, стараясь протиснуться между гневом, злостью и ядом Ависа, чтобы докричаться до его сознания. — Это прекрасные рисунки, которые создавал ты, когда помнил еще, каково это, находиться в трезвости. Я знаю, что ты бросил рисовать, потому что наркота стала дороже, начала занимать больше времени. Ты решил, что у тебя в жизни больше ничего нет, ты сдался после первого провала. Сильные люди встают после сотого, десятитысячного падения, ты не выдержал и одного, а когда тебе предложили помощь, ты воспринял ее в штыки, словно тебе тычат в нос твоим падением и смеются. -Это ты возомнил себя спасателем. Себя тогда спаси, — выплюнул он. Злость это волна, которая поглощает тебя без твоего ведома, тут ты уже не можешь себя контролировать. Вейн снес остатки посуды со стола, быстро, как буря, вышел в коридор, ударив по пути дверь. Были случаи, когда он приходил в бешенство при Реми. Он громил квартиру, крушил все на своем пути, а Реми тогда кидался ему на шею, пытаясь остановить. Он становился монстром, а Реми все равно пытался сдержать его, потому что, Вейн понимал, ему было бесконечно страшно в эти моменты. Однажды, единственный раз в жизни, Вейн ударил его. Была кровь, потом синяк на теле, Вейн ненавидел себя, извинялся на коленях, пока Реми плакал и обнимал его. Было страшно — он мог убить его. Стыдно — он так навсегда и остался в его глазах чудовищем. Авис же поступил еще хуже — просто стоял и смотрел. Он улыбался, словно доказал сам себе и Вейну, что они оба — прогнившие до мозга костей мелкие людишки, не справляющиеся с своими пороками, но от чего-то решившие, что смогут спасти друг друга. Он разбил зеркало, уронил комод, ударил по двери так, что одна из петель вырвалась из деревянного косяка, когда перешел в гостиную, то снес книжную полку, разбил телевизор, полка с фотографиями рухнула на пол, он перевернул маленький столик, цветное стекло на нем треснуло, ваза, которую ему подарила мама, полетела в стену и разбилась. «Я не завожу дорогих мне вещей, потому что в итоге уничтожаю их все». Вешалка в прихожей упала и сломалась. Вейн сломал медальницу, висевшую на стене в спальне, все медали и кубки валялись у его ног. Он тяжело дышал, когда поднял голову, то увидел Ависа. Он улыбался. По-злому, он ликовал и злорадствовал, он словно развернул зеркало в сторону Вейна, и тот наконец увидел себя без масок. Авис развернулся и легкой поступью вышел из квартиры. Перед глазами Вейна стоял Реми, его образ в тот день, когда он ударил его, разбил губу, а на скуле еще долго держался противно-фиолетовый синяк.