***
Мы сделали все правильно — дали желанию созреть. Мы наслаждались эрекцией и ждали полного контакта несколько часов. Утром и днем бродили по Барселоне, сперва в прохладных недрах Готического квартала, потом — по узким улочкам, живописному бульвару и набережной Барселонеты, и, устав от жары, первый раз купались вместе на пляже Сан-Себастиа… В разгар купального сезона там яблоку было негде упасть, но это нам не помешало понырять и погоняться друг за другом в лазоревых волнах, как дельфинам, и посостязаться в плавании спортивным стилем. Я решил сдаться первым и шутки ради ушел глубоко под воду — а Масси, перепугавшись, что я тону, нырнул за мной и поймал за волосы. Это было чертовски больно, весело и возбуждающе, но мой любовник шутки не оценил и, едва мы выбрались на берег, первым делом наорал на меня… Удивительное дело — я смиренно перенес взбучку и даже не попытался возразить. Мне, черт возьми, был приятен его гнев, вызванный испугом за меня. Такого со мной не случалось очень давно. И будь вокруг поменьше народу — включая благообразных старушек, трепетных юных дев и розовощеких карапузов — я отблагодарил бы Макса по полной. Встал бы перед ним на колени и отсосал бы ему, стараясь, как не старался уже несколько лет… и не думал, что снова захочу подобных стараний. А вот, извольте… захотел. Тем более, что у Масси между ногами не какой-то там жалкий стручок, школярское недоразумение, а нечто вроде победителя состязаний кукурузных початков на празднике урожая…***
Пока я, крестообразно раскинув руки, валяюсь под широченным пляжным зонтом, Макс сидит рядом по-турецки (боги и божества, какой же он гибкий!..- словно целиком сплетен из виноградной лозы), сыпет мне на живот золотистый песок и рассказывает, что знает отличное местечко для нудистов: — Здесь недалеко… у серфер-клуба… если хочешь знать — там одни наши… — Не хочу… не люблю такого рода компании… — Почему? — Не переношу педиков! — это звучит так искренне, что лицо у Масси меняется, он растерянно хлопает ресницами цвета спелой ржи… блядь, я почти люблю его в этот момент, мне хочется, как ночью, вплести пальцы в его шевелюру, притянуть — щекой к щеке, и слушать его прерывистое, горячее дыхание… но сейчас не место и не время таким нежностям. К тому же мы слишком мало знакомы, и вряд ли наша дружба продлится долго, так что я не считаю нужным объяснять, что я и в самом деле не переношу педиков. Не мужчин, которым эстетически, сексуально и духовно нравятся другие мужчины, а… скользких существ, играющих на чужих слабостях и чувствах ради того, чтобы побыстрее забраться в кошелек, и если повезет — присосаться к банковскому счету. Клубных приставал, пляжных и ресторанных жиголо, глупых и алчных красавчиков из театральной и киношной среды. Второсортных танцовщиков из кабаре, доверху наполненных амбициями и строящих из себя японских гейш… Меня тошнит от всей этой публики, и я отказываюсь считать их своими. Потому и лезу немедленно в драку, если находится кретин, смеющий в лицо — или так, чтобы я услышал — обозвать меня maricón(1). Нет, Масси все эти сложности ни к чему… Он хочет задать мне вопрос, но я пресекаю попытку, прижав два пальца к его губам, и напоминаю: — Ты обещал, что на обед мы будем есть паэлью и ensalada в Испанской деревне… — Да, Эрни, да, я сделаю все, что обещал, все, что ты хочешь… но, может быть?.. — Нет, мы же договорились… и ты все утро расписывал мне таинственную бухту на побережье, и крохотный сонный городок, где для тебя всегда готовы меблированные комнаты… — Да, Аренис-де-Мар… это не так уж далеко, километров пятьдесят… тогда мы поедем туда сразу из Испанской деревни! — Конечно. И там я тоже сделаю все, что ты захочешь, Макс. — Все? — Все-все. — Ты обещаешь? — Да. — обычно я бываю несколько легкомысленным со случайными любовниками, но сейчас, наоборот, как-то уж очень серьезно настроен. Происходящее между мной и Массимо начинает напоминать картину Дали… или горячечный сон эротомана, как определил бы мой психиатр. Пусть так — но я не хочу просыпаться. …Наш обед в Испанской деревне не затягивается — в основном мы едим друг друга глазами и пьем прохладительное — а потом берем напрокат машину. Макс настаивает на кабриолете класса «люкс», но я отчаянно протестую: — К черту твой кабриолет! Возьмем что-нибудь попроще, обычный «сеат»… (2) — «Сеат»? Ты серьезно? Да мы испечемся в этой консервной банке! Нет, только кабриолет, и никак иначе! Прогулки в кабриолете вдоль живописного побережья Средиземного моря слишком напоминают о прошлом и вызывают ненужные ассоциации с потерянным раем… Я снова отказываюсь, и заодно довольно ядовито шучу насчет любви нуворишей к дорогим средствам передвижения. Макс парирует, что ради братания с простолюдинами можно поехать на велосипеде, но это довольно трудно делать со стояком… Я уточняю, что просто хочу машину поскромнее — и не люблю, когда мне в морду летит дорожная пыль и выхлопные газы. Макс недоволен моим ответом, у него в голове сложился какой-то план шикарной прогулки, и он требует объяснений: — Это… из-за твоих прошлых отношений, да?.. Плохие воспоминания?.. Или вы с ним попали в аварию на кабриолете? — Мое прошлое тебя не касается никаким боком. Останови полет своей фантазии. — я жестом прошу его заткнуться. Вот тогда мне и прилетает: — Эрни, ну почему ты ведешь себя, как упрямый неблагодарный осёл?! — и я отвечаю на автомате, не фильтруя ни слова, ни резкость тона: — Потому что ты заебал меня своим пидорским снобизмом, благовоспитанный козёл! Мы в шаге от ссоры, настоящей ссоры влюбленных, в крови закипает адреналин, возбуждение становится непереносимым. Макс хватает меня за рубашку, я вижу по его глазам (и по ширинке на его джинсах), что наша поездка за город под угрозой, потому что он явно намерен разложить «упрямого осла» на любой горизонтальной поверхности в ближайшем отеле… Эй, мальчик мой, осторожнее, я ведь не твоя собственность… но черт побери, я тоже хочу тебя до огненной дрожи, и абсолютно не желаю ссориться. Приходится нехотя сказать, что при любом намеке на буржуазность у меня пропадает эрекция (и это почти правда), и Макса неожиданно удовлетворяет мое объяснение. Машина, устраивающая нас обоих, находится на удивление легко: красный «фольксваген». Полсотни километров до Арениса-де-Мар — с каталонского, как просвещает меня Масси, это название переводится как «Пески у моря», а где-то по соседству есть еще «Пески на холме» — мы пролетаем меньше, чем за полчаса. Полдороги любовник в подробностях рассказывает мне, что он со мной сделает, когда мы доберемся до пляжа или до жилой комнаты, это уж как повезет, я же без особого успеха пытаюсь его успокоить. Наконец, расстегиваю ему джинсы и весь остаток пути держу прохладной рукой за твердый горячий член, отвлекая светской беседой от происходящего внизу… как ни странно, это помогает: Макс ведет машину как партнершу в балетном классе, и мы благополучно добираемся до места. Размолвка развеивается, как пар над остывшей кастрюлей, и даже тени не оставляет. Ах, если бы все мои друзья и подруги имели бы такой же страстный темперамент и такой же легкий характер… пока что Масси всем дает сто очков вперед, даже бедняге Роже Пикару, не умевшему злиться дольше пятнадцати минут.***
В пансионе «Ла Луна», где нам предстоит провести ближайшую ночь, Масси «золотой клиент», и нас счастливо избавляют от всех хлопот и формальностей. Мы оставляем машину и сбегаем на пляж Пикордия… по сравнению с Сан-Себастиа в Барселоне, он и в самом деле почти пустынный. Макс знает места «для своих» и уверенно ведет меня туда, где нам никто не помешает. Дневное пекло успевает смениться густым и чувственным вечерним теплом, а небесные краски, где смешаны золото, охра, лазурь и киноварь, становятся яркими до непристойности. В других обстоятельствах я бы схватился за акварель и гуашь, и за вечер написал бы серию этюдов, посвященных эротизму природы, который не в силах отменить и запретить никакая религия или государственная власть… но сейчас я нужен Масси, а Масси нужен мне. Если наши тела не сольются в одно под покровом теплой воды и морской пены, этюд не будет иметь завершения. Мы просто оба взорвемся. Чертовская глупость — добраться до «лавандового рая» (3) и не сделать того, ради чего мы сюда и стремились. Поплавать голыми и заняться запретным и страстным сексом между водой и воздухом, на виду у морских и небесных божеств… Наш контакт начинается так бурно, что по идее не должен продлится и пяти минут, прежде чем нас обоих накроет волной оргазма… но у бога любви странное чувство юмора. Пока мы лежим в теплой соленой воде, на отмели, точно в волшебной колыбели, и страстно ласкаем друг друга, я успеваю пару раз побывать на грани… и не позволяю себе излиться, потому что мы хотим сделать это вместе. Масси же так перевозбужден, что, постоянно находясь в шаге от пика, не может его преодолеть. Он злится, рычит от желания, подзадоривает сам себя: — Dannazione, dai! (4) — и то ускоряет, то замедляет движения, то приподнимается, сжимает член и скользит навершием по моему животу, но разрядки все не происходит… У меня самого начинает кружится голова и все сильнее ноет в паху, и я понимаю, что надо притормозить, пока нас обоих не хватил инфаркт. Я крепко обнимаю любовника за плечи и шепчу — шепчу, хотя здесь никто не может нас услышать, кроме чаек и ветра: — Макс, давай на этом остановимся… — Прости, Эрни… я не могу остановиться! — выдыхает он сквозь стиснутые зубы и с неистовой силой, до боли, прижимает меня к себе. — Мне нужно кончить… Ну еще бы. Это нужно не только ему, но увы, я знаю по опыту, что если продолжать в том же духе, это кончится только ознобом, натертой кожей, тахикардией, придушенным подобием оргазма — болезненным сокращением члена с несколькими каплями спермы, вот и все… и болью внизу живота. Нужно притормозить. Мы продолжим, но уже не на пляже. Макс чувствует мое сопротивление, наваливается на меня тяжело, всем своим весом, и его прекрасный лирический тенор становится драматическим, с металлическим оттенком и пиратской хрипотцой: — Scopami. Vieni qui e scopami! (5) — М-макс… — я теряю дыхание и едва не поддаюсь искушению уйти с головой под воду — и туда же утянуть этого дерзкого мечтателя, чтобы запомнил раз и навсегда, как связываться с ганконерами… К счастью, он в порыве мучительной страсти кусает меня за нижнюю губу, и боль отрезвляет: — Оххх, что ты творишь!.. — возмущенно рычу, но не отталкиваю Масси, нет, и даже позволяю ему в порыве раскаяния слизать крохотную каплю крови, выступившую на моей многострадальной губе: — О, Эрни… прости… прости… — его всего трясет, как в лихорадке, зато теперь он способен меня услышать, и я пользуюсь этим моментом просветления: — Эй, послушай… если мы не перестанем, то произойдет одно из двух — или ты вконец расплющишь меня и вдавишь в песок, как медузу, или начнется прилив, нас зальет с головами, и мы оба нахер утонем… — А… третий вариант?.. — он все еще тяжело дышит, но уже улыбается, и я вижу, что его немного отпустило. — Он… не такой романтический… вполне буржуазный… Теперь мы сидим на песке, в нашем укрытии за камнями, по шею в воде; волны плещутся вокруг нас, посмеиваясь, укачивая, и пожалуй, так можно сидеть долго. Очень долго, пока у нас не отрастут жабры и рыбьи хвосты, но у меня на Масси совсем иные планы. Я намерен исполнить его желания, он это чувствует, и с азартом требует: — Рассказывай! — Поплывем наперегонки к берегу, чтобы разогнать кровь… и пойдем туда, где есть человеческая кровать с простынями. — О… «на стальной кровати с голландскою простынею хочу умереть я, как люди, оплаканные роднею…» (6) — бормочет Масси с трагическим лицом, но я-то вижу, что он просто шутит, и подыгрываю, отвечая в тон: — «А грудь твоя в темных розах, и смертной полна истомой — но я-то уже не я, и дом мой уже не дом мой…» — Ты знаешь наизусть Лорку?.. — он смотрит на меня с таким изумлением, что это даже несколько обидно — неужели я выгляжу пустоголовым ремесленником, только и способным, что раскрашивать лица и плошки? Сердце делает «бум-бум-бум», и на сей раз это предупреждающие удары: какая, черт побери, разница, что Масси думает, и какой образ меня нарисовал внутри своей головы! Ремесленник? Ну и пусть… криво усмехаюсь и стараюсь усилить впечатление: — Так, слышал что-то… в школе еще, вот и засело в мозгах. — Ааааа… — разочарованно протягивает он, и я снова ощущаю в груди глухой и болезненный толчок. Ну не оправдываться же мне, в самом деле. Не рассказывать всерьез, что «Цыганские романсеро» долго были моей настольной книгой, потому что никто лучше Лорки не писал о любви и смерти, и о том, что нельзя называть… и что четыре года назад я собственноручно сжег ее, листок за листком, на костре в Сахаре… сжег вместе с дарственной надписью… и памятью о руке, сделавшей эту надпись… Волна налетает и захлестывает меня с головой, соленая вода попадает в нос, я фыркаю, чихаю и кашляю, бью руками по воде, и поднимаю на смех себя и Масси… Ведь это и правда комично — двое перевозбужденных парней, с еще не опавшими стояками, сидят в море, голыми задницами на песке, и беседуют о литературе! Осталось еще поговорить о психоанализе, обсудить детские травмы и возраст, в котором мы начали мастурбировать… Секунда-другая — и призрак из прошлого, промелькнувший и задевший меня орлиным крылом, изгнан прочь, дверь в сад воспоминаний заперта и завалена камнем, и остается только настоящее. Шар из червонного золота, медленно уходящий за горизонт, теплое море с перламутровым цветом волн, пляж, где можно разгуливать без одежды, и молодой любовник, из-за которого я остался в Барселоне на вторые сутки… и может быть, это еще не конец. **** В море мы не сделали все, что хотели, но в любом случае побесились в воде и покупались на славу. Выбрались из воды немного выдохшимися, просоленными насквозь, как матросы в Тулоне, и до неприличия счастливыми… Какие бы конфузы не приключались днем, впереди у нас целая ночь, и она все исправит. Ну а мы с Масси постараемся помочь друг другу — у нас ведь это неплохо получается. Шаффхаузен, помнится, что-то такое говорил, описывая «психологически зрелую личность»: про умение отсрочить удовольствие. А все мои учителя эротики и секса сходились во мнении, что основное удовольствие — не в финале, а в процессе. Подумать только, какие перспективы нам открываются… Добравшись до пансиона, мы пьем кофе в баре и съедаем на двоих здоровенный el bocadillo (7), при этом Максу достается весь тунец и вяленые помидоры, а мне — весь сыр и салат. Заказываем в номер «легкий ужин», просим принести его через пару часов и оставить поднос у двери. Бармен, красивый и стройный, как тореро, с золотисто-оливковой кожей и громадными черными глазами, явно «из наших», как говорит Макс, и явно знает Макса — но ведет себя потрясающе любезно, с достоинством, без скрытых гримас и противных понимающих улыбочек… О, святые небеса. Кажется, я все больше влюбляюсь в Каталонию. Мне нравится погода, природа, архитектура, музыка, еда… мне нравятся даже местные люди. А еще мне нравится, что за вечернюю трапезу можно не волноваться. Во Франции или в Англии, если заказать «легкий ужин», именно его тебе и принесут: лист салата, посыпанный сырной крошкой, или ложку вареных овощей внутри несъедобного сухого теста… или еще что-то в том же духе. Таким не наестся даже канарейка, не то что двое взрослых парней после секса. Зато в Испании «легкий» — это чуть меньше того, что готовят для пира троянской армии. И еще бутылка отличного вина. Или две. Шаффхаузен вечно порицает меня за пренебрежение «правильным полноценным питанием», и даже в письмах не забывает упомянуть, чтобы я не гробил свое здоровье кофе и никотином, и хотя бы раз в день ел «нормальную горячую еду, лучше всего — домашнюю». Ирма тоже изводит попытками играть в женушку и следить за рационом «гениального художника, хоть он и чертов хиппи» — и страшно обижается, что я не ценю ее кулинарные опыты и терпеть не могу ее любимый ресторан на Пикадилли, где готовят по принципу «мясо на мясе, завернутое в мясо, запеченное в мясном соусе». Испания в этом плане неожиданно оказывается идеальной страной, а Масси — идеальным компаньоном. И страна, и парень возбуждают во мне необычайный аппетит, и — о чудо — еда и питье приобретают удивительный вкус… ну а восхитительное тело Массимо и его нежные и необузданные прикосновения лучше и слаще любого десерта. Грубая чувственность, звериная похоть, только и всего?.. О, нет, нет. Это влечение к жизни и красоте, мое вечное преклонение перед красотой, и красота чистой, прозрачной души Масси, ласковый жар его родного мужского сердца волнует меня не меньше, чем гармония физической формы. В глубине собственной души я понимаю, к чему все идет, и что этот праздник жизни пора заканчивать. Хватит иллюзий, я не должен ни сам питать ложных надежд, ни внушать их другому. Я не хочу причинять боль — и сам не готов страдать, наносить себе свежую рану, поверх старой, которая так и не зажила, и, видимо, никогда не заживет. Мне пора уезжать из Барселоны, чем скорее, тем лучше… я так и поступлю, но пока что у нас с Масси есть в запасе еще одна ночь. И я исполню все его желания. О, Макс, это чистая правда: я исполню все твои желания, самые бесстыдные, даже грязные, если они у тебя есть… просто скажи мне, чего ты хочешь.***
Едва за нами надежно закрывается дверь «лучшего номера», Массимо бросается на меня с азартом корридного быка, заприметившего мулету. Я инстинктивно уворачиваюсь, чтобы он не сбил меня с ног, но наши руки успевают сплестись, и мы вдвоем исполняем какое-то немыслимое па из пасодобля… Инцидент заканчивается без травм, мы оба смеемся, но щеки Масси опять покрываются румянцем, и в голосе звучит смущение, когда он спрашивает: — Ты считаешь меня сексуальным маньяком? — Я не психиатр, чтобы ставить диагнозы, но если тебя интересует мой образ мыслей — нет, не считаю. — А кем ты меня считаешь? -настойчиво интересуется мой любовник и ловит меня за плечи. Оказывается, я не очень-то готов к подобной беседе, и отвечаю резче, чем нужно: — Святые небеса, Масси! Не порти все! Мы приехали сюда ради секса, и к черту разговоры! — Ладно… — его ресницы обиженно вздрагивают, он отпускает меня, садится на стул и начинает расстегивать рубашку. Я делаю вид, что отвлекся и осматриваю интерьер… Это и в самом деле довольно занятно. Комната, отведенная нам, в меру прохладная, но прогревшаяся за день до идеальной летней температуры, по-мещански уютная: с фестонами на бело-розовых занавесках, кисейным пологом над массивной кроватью из темного дерева, с кипенно-белым бельем и горой подушек, с полосатыми ковриками на полу, полированным столиком с позолоченной лампой, круглым зеркалом в узорной раме и свежесрезанными цветами в большой вазе… — Больше похоже на спальню томной сеньориты из эпохи ар-деко, чем на пристанище современных искателей приключений… — с усмешкой замечаю я, и слышу: — Это номер для молодожёнов. — Что?.. — не верится, что Масси дошел в своих мечтах обо мне до подобной дикой пошлости… но нет, к счастью, нет — он все понимает, краснеет еще гуще и торопится пояснить: — Да нет, нет… Просто… я всегда здесь живу, потому что это их лучший номер, для самых дорогих гостей… они сами его так называют, «номер для новобрачных», по местным меркам — люксовый люкс. — Понятно… Хозяева этого casa de huéspedes — весьма находчивые и деликатные люди. — Да, они именно такие, — соглашается Макс, но я вижу, что он просто «вежливо болтает», и ему совсем неинтересно обсуждать владельцев отеля. Подхожу ближе, чувствуя, как накатывает новая волна возбуждения, и конечно, мой парень не пропускает сигнал. Ловит меня за руку и подтягивает поближе, обхватывает за бедра и, задрав рубашку, утыкается лицом в живот… покрывает поцелуями просоленную кожу и что-то ласково бормочет. Я не могу разобрать ни слова, но мне сказочно приятно, несмотря на сентиментальную манерность сцены. Мы словно жеманные любовники с картин Ватто и Фрагонара, не хватает только пудры, кружев и атласных панталон. Галантный век просочился сквозь медовые соты столетий, и, вытеснив всех быков и тореадоров, ритмы фламенко и брутальную иберийскую романтику, растекся по полу и по стенам, превратил комнату в сельской гостинице в будуар мадам Дюбарри… Разыгравшееся воображение ведет меня вдоль живой изгороди, в садовый лабиринт из можжевельника и самшита, под перголы, увитые розмарином и клематисами, погружает в волны хвойного, лимонного и фиалкового аромата, с примесью лаванды и душистого табака… Сердце в груди начинает бить, словно молот по наковальне, и прежде чем я успеваю осознать, что у меня обонятельная галлюцинация (привет, дорогая, давно не виделись!), безумная растительная смесь делает свое дело. Член встает так, что Масси даже не нужно возиться с застежкой на моих джинсах — молния разъезжается сама. У нас идеальная позиция для минета, и я надеюсь, что это случится прямо сейчас, сию секунду, и бессознательно хватаю Макса за волосы на затылке, с грубой страстью давнего любовника… или незнакомца, забредшего в уличный мужской клуб под названием «общественный сортир», в поисках такого же незнакомца, жаждущего очень быстрого и очень дикого удовольствия, и готового глотать сперму, стоя на коленях. Да, мною завладевает тьма, я готов впустить ее в себя, готов на что угодно, только бы запахи острой соли, мускуса и сырого каштана вытеснили из моей головы ароматы ночного весеннего сада в замке Сен-Бриз — и мужского тела, которое мне никогда больше не обнимать, не целовать и не подчинять своей страсти, и самому не сдаваться его бычьей силе. Стоп! Как это там Шаффхаузен учил меня подмене образа? «Представьте, что снимаете с планшета один рисунок — и заменяете его другим. Ярким, очень ярким, и максимально приятным вам в данный момент…». О, ну если так, я не знаю, что может быть ярче и приятней, чем мой парень, загорелый, как бронза, с волосами цвета меда и губами цвета сангрии, делающий мне страстный минет. Резко качнувшись навстречу Масси, я проезжаюсь членом по его рту, и знаю, что если он будет упрямиться, то… можно и заставить. Надавить посильнее на затылок, ухватить за шею — и держать, управляя движениями губ по стволу, теснотой и глубиной захвата. Так будет еще лучше, ведь это игра, игра! Возмутительно-непристойная и восхитительная, достойная всего, что мы уже успели попробовать ранее, и в финале способная дать обоим полное удовлетворение. Нет, он не упрямится, потому что возбужден не меньше, чем я. Он крепко, до боли, сжимает мои бедра, наполовину стаскивает с меня джинсы… его собственные бедра и колени дрожат, а чресла, должно быть, сведены предоргазменной болью, но вдруг Масси поднимает на меня глаза — небесно-голубые глаза ангела — и шепчет с придыханием, как безумный: — Боже мой… Эрни… как ты сейчас похож на него!.. Я чувствую себя так, словно мне на голову опрокинулся кувшин с ледяной водой — то еще блаженство — но, не обращая внимания на озноб, сквозь зубы спрашиваю: — На кого? Жду, что он прикусит свои прекрасные припухшие губы и начнет вести себя как типичный педик, то есть — отпираться и уверять, что я ослышался… но Массимо — ангел не только по внешности, но и по сути, и продолжает удивлять меня. Чистое признание идет у него от самого сердца: — На Антонио… Он — артист, танцовщик фламенко, профессионал. Выступает в труппе «Эль Клавель»… Здесь, в Барселоне, во Дворце фламенко… и в других местах… Я так любил его, просто обожал, и мы были счастливы целых два года… — Да? И почему ты сейчас не с ним? — Он бросил меня шесть месяцев назад… бросил насовсем. — Больно было. — это не вопрос, и ответ ожидаем: — Не то слово… немыслимо. Масси усмехается: — Вот почему у меня так долго не было секса… и я веду себя, как маньяк! — пытается пошутить, но подбородок у него вздрагивает. Настает мой черед кусать губы. Вот оно что. Значит, мы воистину братья по крови. Оба раненые в самое сердце. Мученики любви. Heridos de amor. Макс лечится об меня, лечит мною свою сердечную рану, еще относительно свежую. Ну что ж, молодец. Когда-то я поступил точно так же, правда, моей ране уже четыре года. Она не смогла убить меня, но выжгла дотла. Я не хочу, чтобы это повторилось с Масси. Никто не должен испытывать подобную боль. Толкаю его на кровать, опрокидываю и наваливаюсь сверху, мои бедра упираются в его бедра, член прижимается к его члену. Он делает судорожный вздох, прикрывает глаза… вот так-то гораздо лучше. Пока мы смешиваем предсемя, я даю немного воли своей душе, позволяю ей окунуться в любовь, как в священные воды Ганга, и, почти касаясь губами губ Масси, шепчу: — Если он тебя бросил, mio bella macchia, значит, он просто imbecillo stronzo… (8) и не стоит и ногтя на твоем большом пальце. Массимо резко выдыхает, его ресницы поднимаются, в аквамариновых глазах плещется вечерняя заря. Руки обвиваются вокруг меня, бедра двигаются мне навстречу, и, оглушенный вспышками острого удовольствия, я едва слышу тихие слова: — Мне уже все равно… прошлое — это разлитое молоко, Эрни… я давно не страдаю и не сожалею о том, кто бросил меня, словно выжатый лимон… — Как тебе это удалось? — Рецепт универсален… Хороший немецкий психиатр и курс хороших американских антидепрессантов в первые два месяца. В следующие два — круиз на яхте по Средиземному морю. И два месяца работы по подготовке выставки русского авангарда… — Помогло? — Как видишь… я лежу под тобой в одном сплошном оргазме, с бабочками в животе, с радужным гало над башкой, и мне хо-ро-шо… Я снова жив, и это так чудесно, что словами не передать!.. Он блаженно улыбается, мне же остается только молча кивнуть… Эх, Масси, Масси. Хорошо, когда лечение срабатывает. Это все твой солнечный, легкий характер. Откуда в тебе столько житейской мудрости и смирения? Во мне ни на грош нет ни того, ни другого. И в душе то стелется черный туман, то идет беспросветный ноябрьский дождь… хотя твое гало такое яркое, что мне досталось немного золотого света. Макс ясновидящий, я уже привык и не удивляюсь, когда он шепчет: — Наверное, сам Господь послал нас одновременно на тот рейс… — О, да, да, разумеется… где ж еще знакомиться с ангелом, как не на небесах? — С ангелом?.. — Да, с настоящим ангелом… и я не себя имею ввиду! — Не смейся! — Я не смеюсь, — отвечаю и ни разу не кривлю душой. Масси же в своем экстатическом настрое, которое Шаффхаузен назвал бы «временная оргазмическая дисфункция на фоне перевозбуждения», продолжает делать признания. Теперь он хочет спрятать белизну ангельских крыльев и показать себя плохим мальчиком: — Я потерял всякий стыд… А знаешь, Эрни, почему я потерял всякий стыд? Это все из-за долгого воздержания… от настоящего секса… Не очень-то весело полгода дрочить самому себе и прыгать на фаллоимитаторе… а ты… ты живой… и ты просто идеален в постели, мне никогда еще не было так хорошо. Этот разговор надо прекратить любым способом, я почти готов зажать ему рот своими губами — вынужденная мера, была не была, но он сам приходит мне на помощь: — Теперь ты понял, чего я хочу больше всего, Эрни? — чтобы ты был внутри, а не снаружи… и поработал надо мной как следует! Я теряю терпение и без особого труда переворачиваю его, заставляю лечь спиной вверх: — Можешь не сомневаться, поработаю… у нас с тобой полное совпадение в желаниях. Завтра ты не сможешь сидеть, ну а пока что, мой ангел, готовься взлететь и увидеть небо в алмазах! Краска стыда заливает мне щеки из-за того, что я несу подобную хуергу, непростительную для трезвого человека, но Масси — непостижимо — нравятся эти любовные песни сумасшедшего, он стонет, прогибается, и готов сам насадиться на меня, ему вообще плевать на угол проникновения и прочие нюансы телесной физики. Лишь бы я вошел в него поскорее и до самого корня, и уж теперь не останавливался до самой фаэны — третьей терции корриды… (9) Мне остается только покрепче схватить его за бедра… и кажется, на сей раз обоюдное удовлетворение будет полным. Примечания: 1. maricón — (исп) вульгарное обозначение гомосексуала, педик, педрила и пр. 2 Сеат (SEAT) -Sociedad Española de Automóviles de Turismo, «Испанское сообщество легковых автомобилей для туризма», популярная испанская марка машины. Компания по производству до начала 80-х принадлежала «Фиат», потом вошла в группу «Фольксваген». 3. «Лавандовый» — на французском жаргоне «гомосексуальный». 4. Черт возьми, давай! (итал) 5. Трахни меня. Просто возьми и выеби меня! (итал.) 6. Федерико Гарсиа Лорка, «Сомнамбулический романс». Культовый поэт в Испании. 7. El bocadillo — это самый распространенный вид бутерброда в Испании. Это закрытый бутерброд, сделанный из двух половинок разрезанного вдоль багета (pan de barra). В современном разговорном испанском его обычно называют el bocata. 8. mio bella macchia — красавчик, imbecillo stronzo — что-то вроде «сраный мудак». 9. Фаэна (faena) — третья, заключительная и самая важная часть корриды, во время которой матадор работает с мулетой и в конце концов убивает быка шпагой. Поэтому фаэна называется «терция смерти», и длится она обычно не более 10 минут. Оргазм тоже называют «маленькая смерть».