И черный пламень воздымался, неистов, Вкруг стен крепостных; В великом сраженье всех смерть приняла. Уходили во мрак и всадник, и конь, И в тени угасали удары копыт.
Все пути сходились отныне на востоке, на рубеже грядущего и неизбежного. Зевая во весь рот, Мерри с трудом различал горные кряжи в хмурых тучах меркнущей, сумеречной мглы. Дорога от Эдораса до Дунхарроу не была долга, однако хоббиту, не привыкшему к езде верхом, и час в седле тянулся днем. Рядом вился бурливый поток, сбегающий с высокого перевала, клокочущий в узком русле меж скалистыми откосами в сосновом убранстве и вскоре вырывающийся на приволье из каменных теснин. Всадники держались то холмистых, то равнинных берегов, оглашаемых непрекращающимся гулом воды. Кипучая река, усиленная притоками, мчалась, обдавая пеной каменистое ложе. Вздымались заоблачные взлобья могучих гор; их иззубренные вершины в шапках вечных снегов укрылись черно-синими тенями. Мерри изумленно озирал этот неведомый край; небес тут, казалось, и вовсе не было: вглядывайся не вглядывайся в туманную пелену поверху, увидишь только громоздящиеся склоны, утес за утесом, да грозные ущелья, подернутые дымкой. Он сонно вслушивался в шум потока, в смутный шепот деревьев, в треск расседающегося камня — и чуял огромное молчанье. Ему вообще-то нравились горы, точнее сказать, как они возникали за обочиной рассказов о дальних странах; однако теперь его придавила несусветная тяжесть взаправдашнего Средиземья, жестокого, сурового и не признающего слабости, и большего всего на свете он хотел бы оказаться у себя, возле камина, в уютной комнатушке. Мерри очень устал, хоть после их расставания с кузеном прошло всего ничего: к полудню князь уже вместе с войском покинул стольные поля в полной боевой готовности. У хоббита в ушах до сих пор отдавался звоном зычный голос княжича, поднимающего дрыхнущих по палаткам солдат. Удивительным, конечно, народцем были эти ристанийцы — выпили-то сколько, а хоть бы хны. Впрочем, Мерри не совсем нравилось, как некоторые из них поглядывали на него, усмехаясь такому соседству. Те, кто знал его незавидную историю и о плене Сарумана, смотрели, однако, с большим уважением. Ехали они быстро, без отдыха; тряслись по тропам вверх и вниз, через перевалы, долинами и бродами. Мерри и поговорить было не с кем: Арагорн, взявший его к себе, хмуро молчал, да и Гимли с Леголасом не сказать чтобы сильно отличались в настроях. Порой Мерри вслушивался в плавную, почти слитную речь рохиррим, доносившуюся со всех сторон; иногда чей-нибудь ясный голос заводил песню, и у хоббита взыгрывало сердце, хоть он и не понимал ни слова. Наконец к ночи второго дня от того, как они распрощались с Пиппином, через узкую горловину ущелья, будто сквозь высокое оконце, едва-едва стал виднеться крутой спуск к сумеречно-серым, луговым ложбинам, испещренным крохотными огоньками. Кони стали. Теоден обменялся речами с дозорными и начал спуск. С высот грянули рога единым сводом: слитный гром раскатился по каменным склонам, гулким эхом отозвались утесистые отроги. Последняя рать Марки встречала князя, отдавшего приказ на общий сбор эохере — всей армии — в Дунхарроу после победы в Хельмовой Пади. Воеводы по зову рогов выстроились у переправы. Все больше солдат и местных хуторян прудило долину, толпилось вдоль троп, приветствуя князя, его дружину и чужеземцев. Конечно, потрепанным собственной страной людям в одночасье тяжко было собраться в дальний путь и покидать родные дома, однако срок был почти соблюден. Гонцы срывали их с хуторов, рассеянных по горам, долам и равнинам. Многие горько роптали: давненько уж не звучал призыв на брань в таких масштабах, а все походы на юго-восток по обычаю оканчивались скорбью и тризнами. Полевые обеды и ужины в ожидании князя Теодена из столицы зачастую хранили в себе пересуды о походе две тысячи восемьсот восемьдесят пятого года. Получив весть о вторжении харадрим в Гондор, князь Фолквине отправил на подмогу к союзнику большое войско; его повели старшие сыновья-близнецы, княжичи Фолкред и Фастред. Оба они погибли, сражаясь в Итилиэне, как и две трети ристанийской армии. Наместник Гондора, Турин II, выплатил за княжичей щедрую виру золотом, однако эорлинги уже сполна подустали исполнять древние клятвы Эорла ценою своих жизней, сынов, братьев и отцов, и превращать живых людей в лучшем случае в драгоценные металлы казны, а в худшем получать их кости на захоронение, да и то не всегда. Гондорцы вообще от века отличались спесивостью и излишней гордыней, смотрели на ристанийцев свысока, мнили их намного ниже себя, а, случись что, сразу вспоминали об исконных друзьях и верных соратниках, требуя отдавать им все и как можно скорее. Большей печалью в народной памяти отзывалось правление третьего сына князя Фолквине после гибели старших братьев, деда Теодена, Фенгеля. Его считали самым дурным князем за всю историю, жадным, злобным и жестоким, а его страшное самодурство в собственной семье еще при жизни обросло легендами: Фенгель до одури ненавидел и изживал со свету своих дочерей и единственного сына Тенгеля, которому пришлось бежать в Гондор и искать покровительства у наместника Тургона. Там же, за десять лет до восхождения на трон, он сочетался браком с Морвен, леди Лоссарнаха, ставшей впоследствии княгиней Марки. После возвращения Тенгеля с супругой влияние гондорской культуры возросло, при дворе чаще звучало иноземное наречие, нежели родное, что отзывалось в народе в неблагоприятном свете. И вот, Гондору вновь потребовалась военная помощь. Впрочем, что-что, а ристанийцам было не привыкать поить коней из чужих рек. Стройные ряды палаток и шатров, частоколы и коновязи, стяги, поросли копий, вонзенных в землю, высоко сложенные островки щитов — лагерь дышал ближней битвой. «Конница… — без остановки бурчал Гимли вынужденно слушающему его Леголасу. — Хотел бы я вести гномов, вооруженных до зубов и вонючих». Взад-вперед расхаживали закутанные в теплые плащи часовые. Мерри все гадал, сколькими головами богата ристанийская армия — в ночи на глазок было не прикинуть, но счет явно превышал несколько тысяч. Пока он пялил по сторонам, отделившиеся от столичного войска всадники вместе с князем приблизились к восточному краю долины, и тропа загнула вверх. Петляющая змеей, узкая дорога причудливым зигзагом острых углов взбиралась по крутому склону, врезаясь в отвесную скалу. Лошади этот хитрый подъем кое-как одолевали; можно было втащить и повозки, однако никакой враг не смог бы обойти защитников, разве что с воздуха. На каждом повороте торчали огромные человекоподобные изваяния с поджатыми ногами и толстыми руками, сложенными на пухлых животах. Лета времен стерли их лица, оставив чернеть лишь дыры глазниц, печально взирающих на мимоезжих. Всадники Теодена, включая его самого, не обращали на идолов никакого внимания, но Мерри, сидя за Арагорном, разглядывал скорбных истуканов с любопытством и почти жалостью. Именование изваяний на языке первобытных аборигенов — пукколы — сохранилось в памяти единиц из ныне живущих; рохиррим же, с начала заселения ими этих земель, звали их бесовскими камнями. Когда три дюжины коней растянувшейся цепочкой поднялись на несколько сотен метров, Мерри оглянулся, прищурился и различил далеко внизу пересекающих брод, все новых всадников, что сразу же растекались по приготовленным для них палаткам. Наконец дорога, по которой ехал князь с приближенными, нырнув в проем, вышла на плато, поросшее травой и вереском, высоко над ущельем говорливой Снежницы. За крутой скалистой расселиной открывалась долина Харроудейл. Стелилась она до южных склонов Старкхорна, Стылого Рога, и северных отлогов пилообразных хребтов Иренсаги, Железной Пилы; туда-то и направлялся князь. Пред ним вздымалась стена Двиморберга, Горы Духов, с ее одетыми мрачным сосняком леса Димхольт кручами. Дорога в Димхольт уходила во мглу коридором из двойного ряда каменных вех и пропадала среди елей. Таков был угрюмый и непознанный Дунхарроу, сооруженный древним племенем, о котором ни песни, ни сказания не сохранили памяти. Неведомо было рохиррим, что воздвигали туземцы — то ли град, то ли храм, то ли усыпальницу; труды их велись в Темные века, задолго до нуменорских якорей у западных берегов и основания Гондора. Неведомые зодчие исчезли, оставив после себя только придорожных идолов. Вехи на плато выветрились и почернели; одни наклонились, другие и вовсе упали, треснули или рассыпались, напоминая челюсть дряхлого старика. Мерри надеялся, что князь не поведет их этим траурным коридором. Вскоре, впрочем, его упование оправдалось: по обе стороны дороги были разбиты палатки, лепящиеся по самому краю обрыва. Справа, где было попросторнее, их было больше, а слева в темноте вырисовывался княжеский шатер. В безмолвии проехали они вересковым лугом и спешились подле лагеря. Все было приготовлено воеводой Дунхерэ, с коим сразу же все прибывшие, кроме хоббита, направились на военный совет. Мерри выделили на окраине смежную с чьим-то оруженосцем палатку. Возле нее он и сидел, один-одинешенек, наблюдая за суетой, поглядывая то туда, то сюда: опять остался не у дел и острее прежнего ощутил свою никчемность. Знать бы хоть, о чем они там совещались и что надумают. Западные вершины высились в звездных венцах, а восток застилали пухлые тучи. Почти исчезли из виду каменные зубья, но за ними из ночи проступала черная громада Двиморберг. На нее-то большинство людей и поглядывало с опаской, что, конечно же, замечал хоббит, однако ему было невдомек почему. Во времена княжения Брего, единственного сына Эорла Юного, они со старшим наследником Балдором проехали через Димхольт, однако на Тропы ступить не решились. После того как князь Брего изгнал из Волда истерлингов, убийц отца, и в молодом Эдорасе было окончено строительство дворца Медусельд, на пиру в честь сего знаменательного события княжич Балдор пьяным языком поклялся на спор пройти Тропами Мертвых и пропал без вести. Брего умер от горя, получив весть. На престол Рохана взошел его второй сын, Алдор, чьему семидесятипятилетнему правлению и войнам с Дунландом благоволили Силы: умер он своей смертью в возрасте ста двух лет и с прозвищем Старый. Ему унаследовал в обиход трем старшим дочерям младший сын Фреа. Линия Эомера и Эовин же по отцу велась от третьего сына Брего, княжича Эофора, маршала Истфолда и заступника Альдбурга. Отец Эомера и Эовин, маршал Эомунд, взял в жены младшую сестру Теодена, княжну Теодвин, свою родственницу, чем и скрепил две родовые ветви в одну. Вначале воссоединенную семью покинула жена Теодена, Эльфхильд, и гибель ее в тяжелейших родах была поистине жуткой: крики были слышны на всю столицу, но ни один лекарь не смог помочь ей, однако их единственный с князем сын уродился совершенно здоровым. Следующим на покой волею орков и своего буйного нрава отошел Эомунд, и Теодвин, не выдержав горя, умерла от удара и отправилась к предкам вслед за двумя старшими бездетными сестрами. Теоден очень любил их и скорбел безмерно; и сразу же забрал на воспитание Эомера и Эовин в возрасте одиннадцати и семи лет соответственно. Несведущий в истории Ристании Мерри все гадал, чего же так озирались на Димхольт. Ему это быстро надоело, и он пошел в палатку, прижимая к себе новую сумку с кое-какими полезными мелочами из Айзенгарда; старую он потерял еще в Парт Галене. Разговора с навеянным судьбой соседом подтянуть не удалось — не понимал юный оруженосец-безотцовщина с пушком над верхней губой связных словечек на вестроне, да и не в том настроении пребывал, всем видом показывая, чтоб его не трогали и дали хорошенько выспаться перед службой. Укутанный в меха Мерри ворочался, но не то что сна, даже легкой дремы не сыскал, слушая голоса лагерной жизни. Вдруг ночь всколыхнула тревожная перекличка — Мерри напряг уши. Он подполз поближе к пологу, все время озираясь на соседа, но у того даже дыхание не дрогнуло. Хоть хоббит и корил себя за трусость, побоялся носа совать из палатки и лишь выглянул одним глазком, упершись локтями. По вереску быстро приближался отряд конных, и разбуженный Эомер, что встречал их, стоя вполоборота к любопытному Мерри, явно был не шибко доволен. Луна, высунувшаяся из-за тучи, прибавила света. Один из всадников спешился, протягивая в знак мира руку ладонью вверх — Мерри это удивило: чего ради, думал он, если их уже пропустили часовые? Незнакомец был высок ростом, даже, пожалуй, слишком: на полголовы выше княжича. Снятый капюшон открыл лицо его, выразительное, обветренное и суровое, с резкими чертами и впалыми щеками. Он казался спокойным, однако надувшиеся на лбу жилы и воинственность в смелом взоре предупреждали — бесстрастность очень скоро может обратиться кровопролитием. Жути нагонял широкий шрам на волевом подбородке, будто бы некогда обрушившийся топор разрубил его пополам. Ближайшие спутники его были такими же зловещими, думал хоббит, хоть и не видел их лиц. Вся наружность их указывала на преодоленные опасности и испытания, который не всякий и выдержит. На пути у них лучше было не вставать, это уж точно, однако Эомер держался не менее дерзко и бесстрашно, в отличие от стоящих поблизости эорлингов, что все как один схватились за оружие. Мерри еще немножечко поглядел на всадников, одетых в темные плащи, подбитые мехом; под ними виднелись кольчуги. Насколько позволяла рассмотреть луна, бедра их защищали такие же сплетения стальных колец, перевязи хранили длинные мечи и полупустые колчаны, а у седел покоились мощные луки. У того, кто говорил с княжичем, к нагрудному ремню крепились еще три здоровенных обоюдоострых ножа — такими впору было только кабанов резать, а не людей щекотать. Спины скучившихся эорлингов заслонили Мерри весь обзор. Кто-то уходил от них, кто-то приходил: слышимость была нулевой. Прищуренным глазам хоббита показалось, что в какой-то момент Эомер пораженно вздрогнул, а рохиррим, открытые для подглядывания, побледнели. Мерри стало не по себе. Покамест от него было мало толку, но он все-таки не какая-нибудь безделушка, да и Пип кинжал ему вернул. А пойди что не так, случись заварушка, чем он поможет? Один тот громила разжатием пальца отшвырнет его ярдов на двадцать. Впрочем, не быть же ему брошенным, как поклажа: лежи, мол, коли не надобна. Хотя и ристанийским всадникам он вовсе не нужен, некоторые даже над ним посмеивались и потешались. Хоббит уполз обратно к спальнику и затаился. Все быстро утихло, и, кажись, обошлось без рукопашной. Мерри немного успокоился, но так переволновался, что и сам не заметил, как провалился в крепчайший сон. Разбудил его сосед, тормоша за плечо: — Хольбитла, вставать! Хольбитла! Работать! Мерри приоткрыл глаз; клонящееся к западу солнце в прорези палатки доступно объяснило, что проспал он, лежебока, до вечера, а его никто и не хватился. Все не только давно уже были на ногах, но и каждый еще при деле. Сосед его зашел испачканную рубаху переодеть, достал какой-то припрятанный мешок и тотчас же вылетел стрелой. С ломотой в спине от скачки Мерри неохотно поднялся, зевая во весь рот. Он не чувствовал себя и маленько выспавшимся. Наспех одевшись, Мерри вышел из палатки, побродил, покуковал. Невеселые мысли лезли ему на ум, и вдобавок он еще ужасно проголодался. Он крутил головой, думая, неужто один здесь такой голодающий, однако додумать ему не дали: грянул рог, созывая на ужин, а к нему лично подошел посланный и пригласил к столу в шатре князя. Мерри в очередной раз смутился чести, что ему оказывал Теоден. Князь встретил его учтиво и усадил не куда-нибудь на задворки, а на скамью слева от себя. По правую руку от Теодена расположились Эомер с сестрой, воеводы Гримбольд и Дунхерэ и маршалы Эркенбранд и Эльфхельм. Трапеза проходила в напряженном молчании, угрюмые слова роняли скупо, и Мерри не сразу собрался с духом, чтобы задать вопрос, вертящийся у него на языке: — Светлый княже… а вы не подскажете, где Ара… лорд Арагорн? Я походил тут, поискал… Пальцы Теодена дрогнули; ложка противно скрежетнула по глиняной миске. Вместо него ответил Эомер, совсем уж глухо и как-то отстраненно: — Лорд Арагорн ушел Тропами Мертвых, господин Мериадок Брендибак. Господин Гимли и принц Леголас с ним. Мерри уронил челюсть. Он переводил заторможенный взгляд с одного лица на другое, но никто и не думал отрывать глаз от собственных тарелок. — Тропами Мертвых… — будто не в себе, повторил Мерри. — Что это за путь, Ваше благородие? Куда он ведет? В Гондор? Эомер смочил горло ежевичным морсом. — Оттого и на сердце тяжесть у меня… не ведаю я, что это за путь. Однако, не унывай, господин маленький, чую я, встретимся мы вновь в битве, ежели хоть и все черные отродья Мордора вылезут меж нами. — Путь дурных предзнаменований, — сухо молвил Эркенбранд. — Дорога, по которой мы пришли, господин Мериадок, ведет к Запретным Вратам, а что за ними — никто из живущих не знает. — Не хотят помнить, — оправил маршала Теоден. — Есть древнее предание, искони передававшееся от отца к сыну в доме Эорла. Ежели правдивы старинные были, то за Вратами пролегает тайный путь в горные недра. С тех пор как Балдор, сын Брего, ступил за Врата и навеки сгинул для мира живых, никто не отважился последовать за ним: в тех местах витает ужас пострашнее самой лютой смерти. Задолго до этого Брего с Балдором уже подъезжали к Димхольту. У Двиморберга сидел старик по виду старше самого времени и иссохший, как древняя скала. Когда они решились проехать дальше, из-под земли донесся до них его голос, но понять его речей они не смогли. Старик в тот же миг упал замертво и рассыпался прахом. — А зачем же тогда Балдор пошел туда, светлый княже? — промямлил Мерри точно в воду опущенный. — На пиру в честь возведения Медусельда Балдор, осушив лишний рог до дна, сгоряча дал опрометчивую клятву… — задумчиво ответил Теоден, и взор его отстранился. Маршал Эльфхельм хлюпнул похлебкой. — Молва несет, что покойники Темных веков накрепко стерегут этот путь, и живым не войти в их сокровенные чертоги. Временами их тени будто бы видят в безлунные ночи перед большими и кровавыми бедами… В Нижнем Харроге все запираются по домам и наружу не суются. — Не нужно было лорду Арагорну идти туда… — повесил голову Мерри, растеряв всяческий аппетит. — Зачем же? Неужели совсем уж неизвестно? — Разве что тебе, его другу, от него самого известно что-нибудь, о чем не ведаем мы, — тихо сказала Эовин, не поднимая взгляда; она сидела застывшей статуей, совсем ничего не ела и не пила. — Если нет, никто из живых тебе ответа не даст. Теоден поставил кубок на стол, поджав губы. — У людей высокой судьбы выбор мало ведом и крайне невелик: проходить там, где не пройдет никто иной. Предначертанное и предназначенное никому не дано избирать по собственной воле — лишь так можно свершить, что должно. Разлука и меня огорчает, однако не время и не место тешиться печалями. — Вовсе не таким запомнила я его, когда впервые увидела во дворце, — едва слышно и медленно проговорила княжна. — Стал точно одержимым… посуровел. Его призвали непреклонные Мертвые замогильным зовом… он обречен. Мерри был с ней согласен: за пару дней Арагорн будто постарел на много лет, выглядел уж совсем мрачным и измученным. Вот так в жизни случается — королем еще не стал, а королевство уже дербанят. Эомер вздохнул, качая головой, однако из большой любви к сестре промолчал. — Он должен был биться с нами плечом к плечу, как велит сердце, — не унималась Эовин, окончательно забывшись, — приумножить наши силы… Но, видно, не суждено. Окажись я в одиночестве против всех полчищ Мордора, я бы не выбрала Троп Мертвых, что поглощают все живое. Жаль потерять столь отважного воина в такой роковой час… мало ли нечисти на земле, что надо искать ее еще и под? До войны рукой подать, битва вот-вот грянет, а он… сбился с пути… ушел во тьму, из которой нет возврата. — Следопыта трудно сбить с пути, — мудро подметил Теоден. — Он бродил по этим землям еще до того, как на них пал отсвет твоей красоты. — Верно говорите, светлый княже, — ответил ему маршал Эльфхельм, скользнув нежным взглядом по бледному и траурному лицу Эовин. — Однако позвольте заметить, что потерять тридцать таких, как лорд Арагорн, считайте, равносильно потере целого эореда. Многие наши солдаты кажутся рядом с ними беспечными мальчишками, вот это истинная нуменорская кровь, о которой многие уже и позабыли… — он помолчал и горько добавил: — Нашим надеждам суждено увянуть в эту горестную весну. — Да… — отстраненно протянул Теоден, думая о сыне. — Немало надежд иссякло. Однако биться мы будем, и обделенные надеждами. Ничего иного нам не остается. — Ни эльфов, ни их родичей нам не надо, — и не скрывая облегчения, буркнул Дунхерэ, жуя хлеб. — И без того времена смутные. Стояли еще так надменно, слова лишнего не дождешься. У Мерри вздрогнули плечи — неужели эльфы были здесь? — Рот закрой, пока языка не лишился, — сурово пресек воеводу Эомер, сверкнув глазами. — Не щадя живота, Его Высочество защищал Падь, и я не дозволю лживыми науськиваниями порочить его. Понял Мерри, что речь шла о Леголасе. — Так… — начал было Дунхерэ. — Я все сказал, — отрезал Эомер и глянул на сестру: — А ежели лорд Арагорн следовал бы лишь зову сердца, то ехал бы с господином магом. Княжич перевел сердитый взор на Эркенбранда, и тот понял все без лишних слов, тем более что Дунхерэ приходился ему племянником. Поблагодарив светлого князя за трапезу, маршалы и воеводы поклонились и удалились от дел семейных. Мерри замялся, не зная, оставаться ему или уходить. — Прекрати позорить меня! Не слыхано! — швырнул Эомер скомканную салфетку меж тарелками. — Он почти женатый мужчина, ты что творишь? Где это видано, чтобы дева Медусельда вела себя, словно блудная хуторянка? Кем ты себя возомнила? — громыхнул княжич кулаком по столу так, что посуда дрогнула, а хоббит чуть с места не вскочил. — Разлучницей? Я тебе дам! В девках сидеть будешь! Не дозволю о честь дома ноги вытирать! Эовин вспыхнула, повышая голос: — Я прекрасно знаю, чего стоит бояться, а чего нет! Хватит с меня этого гадкого мезальянса! Карты-то биты, а вот масти не сходятся! Эомер сощурил гневные глаза. — Где ты всего этого понахваталась? — По… пона… — чуть ли не задохнулась княжна, превозмогая слезы. — Понахваталась? Ты верно заметил, что я — воительница из дома Эорла, а не ваша неприхотливая служанка! Я лучше буду нищенствовать свободной в Гондоре, чем сидеть отшельницей в вашей золотой клетке, пока меня старость не съест! У меня не жизнь, а сплошной сон безумца! — Точно, — усмехнулся Эомер, отводя взор разочарования. — Нищенствовать в Гондоре… самой-то не смешно? Нечего тебе делать на юге. Говорю еще раз: не дозволю! Ради такой отшельницы, как ты, сестрица, любой бы тысячу верст проскакал, да только со свободным сердцем… Запомни, Эовин, жена — это тыл, а с таким тылом, что ты сейчас ставишь… и воевать смысла нет. У Эовин дрожали губы. Она глянула на дядю. — Твой брат прав, — ответил Теоден на ее взор. — Долг повелевает тебе оставаться с твоим народом… Да и не пристало благочестивой женщине зариться на чужих мужчин. Не этому я тебя учил, и дело вовсе не в чести дома, а в чести целиком. — Ты отправляешь четыре тысячи копий в Эдорас, а себе оставляешь всего шесть, — с надрывом произнесла Эовин. — Вас слишком мало, вам не победить. — Будь все наши мужи такими, как ты, Эовин, — сказал Эомер, — не было бы уже ни Медусельда, ни Марки. Теоден тер глаза, упершись локтем в стол, и, наконец, вымолвил, намного мягче племянника: — Чему быть, того не миновать. Не печалься о тех, чье время уже пришло. Саурон многое сгубит безвозвратно, но… я верю, ты доживешь до лучших годин. Хватит отчаяния. — И глупой любви, — добавил Эомер мрачно. Эовин вскочила со скамьи, ненароком перевернув свой кубок. — А иной любви вы не ведаете? — радуга слез стояла в ее глазах. — Любви к свободе, к справедливости, к миросозерцанию. Я доказала свои умения в Пади, однако вы по-прежнему отбрасываете меня, как ненужное бремя, которое рано или поздно может понадобиться для выгодной вам женитьбы. Во мне, быть может, впервые за всю жизнь меня увидели, а не ваше нерадивое дополнение, а вы и этого меня лишить вознамерились. Каждый судит в меру своего ума, Ваше благородие и Ваше высокородие, и если вы решили, что я собираюсь кого-то там разлучать, это ваши нелепости, а не мои. Я лишь хочу следовать за теми, кто не мнит женщин убранством в собственной опочивальне. Хватит во мне сомневаться! Мне опротивело прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою! — Я сомневаюсь не в тебе, — с меньшим запалом ответил Эомер, не смотря на нее, — а в силе твоей руки. Твои умения в Пади кончились боем один на один на выгодном плацдарме. Опротивело… — с грустным смешком повторил он. — А мне, ты думаешь, ничего не опротивело? Думаешь, я для себя бы пожить не хотел? Отдохнуть от солдатских кровей? Есть такое слово «долг». О войне ты знаешь не больше пятилетнего мальчишки, мнящего себя героем по чужим рассказам. Когда тебя охватит страх, когда вокруг тебя будут кровь и распоротые кишки, вопли и стоны, ты сбежишь и будешь права. Что ты мне предлагаешь делать? Врагов рубать и заодно следить, чтобы тебя никто не порезал? Сиди дома и не лезь на рожон. Война — мужской удел, Эовин, и наш долг защищать вас, а твой — взойти на трон, если мы не вернемся, и продолжить род. Княжна выдохнула, смерив брата грозным взглядом. — Не было бы вас, мой визави, нас не от кого бы было защищать, — проговорила она сквозь зубы. — Хорошо, как прикажете — сгорю вместе с домом, ведь павшим он больше будет не нужен. С этими словами съедаемая мучительными тревогами Эовин спешно покинула шатер. Наступило долгое молчание. Хоть Мерри ни фразочки не разбирал на рохиррике, общий настрой отчаяния после ухода маршалов и воевод он сполна уловил и вообще с трудом смог собрать разрозненные мысли в какой-никакой порядок. Нестерпимая тяжесть словно придавливала его к земле, и он снова поневоле чувствовал себя никчемной мелюзгой, остро жалея, что рядом с ним не было веселого, неунывающего Пиппина. По кузену он скучал, конечно, больше всего: с ним можно было и душу отвести и не чувствовать себя уж совсем обузой. Очень ему было одиноко и тоскливо, особенно теперь, на закате дня. Он все думал с низко опущенной головой, пока дом Эорла споры вел, куда же в этом непонятном мире подевался Пип, повстречался ли уже с Боромиром или еще в пути; где Арагорн, Леголас, Гимли. И внезапным холодом полоснула тревога: а Сэм с Фродо — они-то где? Совсем про них позабыл, укорил он себя. Они же из всех них главные — он и пошел-то им в помощь, и вот теперь их разделяли сотни миль, и то неизвестно, живых или мертвых. Мерри испуганно поежился. Один он остался не при деле из всего их отряда. Всех судьба разбросала: Гэндальф с Пиппином отправились воевать к Боромиру, Сэм и Фродо — в самую жуть Мордора, а Арагорн, Леголас и Гимли уехали на верную погибель, как говорили ристанийцы, и ведь уехали, каждый дурак бы понял, потому что никаких надежд уже не оставалось. Мерри лишний раз подумал: вот все они на сечу отправятся, а ему что делать? Дорогу домой искать? Положим, при нападении он как-нибудь улизнет в темноте, как однажды это случилось с похитившими их орками, а потом что? Шататься по диким, бескрайним ристанийским степям, пока его зверье какое не загрызет, или воронье не заклюет? «Нет уж! Настал мой черед!», решился в конце концов Мерри. Он поднялся со скамейки, достал из ножен свой кинжал и возложил его к сапогам князя, опустившись на одно колено. — Прошу, светлый княже, — дрогнувшим голосом начал он, — примите меня на службу. Кля… — Принимаю, — без раздумий, однако и не меняя выражения лица, ответил Теоден. — Отныне господин Мериадок Брендибак — оруженосец Риддермарки. Эомер вздохнул, отпив из кубка: еще хуже отсутствия надежды была лживая надежда. Мерри улыбнулся и немного просветлел. — Я буду готов, — со всей честностью заверил он, — и пойду за вами, даже если вы позовете меня на Тропы Мертвых. — Надеюсь, этого не случится, — жестом велел ему подняться Теоден. — Однако нынче любая дорога может оказаться Путями Мертвых. Впрочем, о твоих дорогах мы подумаем завтра. Ступай к себе… а лучше для начала в кузницу и подточи клинок: туповат он у тебя. Передай мое распоряжение, чтобы тебе выдали облачение, а ты сам с восходом будь наготове. — Как прикажете. Мерри еще разок низко откланялся для приличия и князю, и княжичу и вышел из шатра чуть приободренным новым званием: теперь-то он стал нужным, никто не оставит его здесь одного. Эомер отодвинул от себя пустую миску и взглянул на дядю. Теоден молчал, уткнув губы в костяшки кулака. Не желал он больше ни совещаться, ни обмениваться по кругу благоразумными советами. Положение Гондора было хуже некуда, однако поход на юго-восток и его княжество мог похоронить ударами по плохо защищенному северу. Айзенгард обошелся Рохану слишком многой кровью, а война может грянуть откуда угодно: у Черного Властелина достанет сил и Минас Тирит обложить, и обрушиться на Волд, перейдя Андуин за Вратами Королей. Впрочем, если они не выступят с рассветом, вполне могут найти одни разрушенные стены Минас Тирита и разве что спугнуть орков и южан с пирушки в Белой башне. Утро вечера было мудренее. Теоден уже хотел просить племянника удалиться, как он сам заговорил, возвращаясь к вчерашнему обсуждению: — Я снес от тебя все и ни разу не возроптал, ныне же прошу тебя не пренебрегать моим советом. Напутствуй эорлингов и возвращайся в Эдорас. А когда кончится война… — Хватит, — оборвал его Теоден устало. — Твоим устам не подобает изрекать речи наподобие Гриминых. Мне кажется, прошли не дни, а годы с того часа, как Гэндальф пришел к нам… Ежели война будет проиграна, чего мне хорониться среди гор? А если нас ждет победа, гибель моя не станет чрезмерной ценой. Оставим это… Хоть одна мирная ночь у нас осталась. Ступай к себе. Эомер поклонился и уже повернулся, как услышал в спину голос дяди: — Ежели мне суждено будет вернуться, думай обо мне лучше… сын мой. Эомер застыл на мгновение, однако не обернулся: — Зависит от того, как именно ты вернешься. Он ушел прочь, не видя одинокой слезы, скатившейся по дряблой щеке старика. Глубокой ночью зажглись сигнальные огни Гондора — знамение хоть и ожидаемое, но оттого не менее грозное: вся надежда королевства была лишь на Рохан, больше помощи ждать было не от кого. С рассветом под звучание рогов войско строилось ровными рядами. Мерри тыкался, словно котенок мордочкой, то туда, то сюда, но нигде не встречал нужных лиц. Не зная, куда себя пристроить, он немо наблюдал, как воины поправляли снаряжение и сбрую, оглаживали коней, затягивали пояса потуже. Его сам разыскал князь верхом на Снежногривом и попытался ему улыбнуться: — Хоббитам не место в грядущей битве, добрый господин Мериадок Брендибак. На Пеленноре тебя не ждет ничего, кроме гибели. Поезжай с воеводой Гамлингом в Эдорас. Он плохо говорит на вестроне, однако, видится мне, вы сможете найти общий язык. У Мерри все упало. — Князь мой, — запинаясь, дрожащим голосом, со слезами на глазах заклинал он, — все мои друзья отправились на войну, а я должен в стороне оставаться? Мне стыдно будет отсиживаться в тылу. — Мне жаль, но путь долог, и едем мы налегке, не нагружая коней. Никто не возьмет тебя обузой. — Привяжите меня к седлу, но не оставляйте! — взмолился Мерри, еле сдерживая себя, чтобы не вцепиться в его стремя. — А если нельзя ехать верхом, позвольте бежать за вами! Пусть я ноги сотру до колен, но не отстану! Обещаю! Я ж не по прихоти, а по совести указу! Теоден выпрямился и на миг обернулся, оглядывая сдвоенные ряды всадников. — Это мое последнее слово, и это приказ, а ты, как оруженосец, должен мне повиноваться, — строже прежнего сказал он с тяжелым сердцем и погнал коня вперед. Мерри пошатнулся, чуть не упав от горя и отчаяния. Как и предполагал в своем жутком кошмаре, он стал ненужной вещью, от которой все норовили избавиться. — Строиться! — подгонял криком Теоден. — Строиться! Бросьте лишнее! Нам нужна скорость! Эомер с оруженосцем Эотаном поскакали подтягивать задних. — Быстрее! — грозил исполненный решимости княжич. — Быстрее! Пришла величайшая из битв нашего времени и ждать вас не станет! Быстрее! За Марку! До конца! Озирающийся по сторонам Мерри ничегошеньки не понимал, ведь с отъездом чужеземцев все говорили на родном наречии. А крики все стояли, и рога пели. — Пробил час, сыны Эорла! — возвращался Эомер левым флангом в авангард на Огненогом. — Вы дали клятву! Настало время исполнить ее! За князя и Марку! Выступаем! «Выступаем! — повторяли воеводы своим эоредам. — На помощь Гондору! Вперед!» Сохраняя суровое, неподвижное лицо, Теоден в последний раз оглянулся через плечо: — Судьба нашей Эпохи решится у стен Мундбурга! Ежели мы не сдержим врага, черный потоп захлестнет наши степи! Вперед! Впрочем, если Марке и не грозила бы опасность, эорлинги все равно бы пришли на выручку — таковы были эти люди высокой судьбы и твердой воли. Пятьдесят пять сотен всадников в полном вооружении и пять сотен солдат резерва с запасными, легко нагруженными конями двинулись по велению воздетой руки князя. Во главе шли двенадцать воевод, бывалые воины, успевшие сполна покрыть себя славой. Одесную князя ехал Эомер, старающийся гнать от себя горечь расставания с сестрой и думать лишь о предстоящем пути. Земля сотряслась от тысяч копыт. Рать Рохана выступала по восточной дороге. Женщины, дети и старики окрестных хуторов провожали их тяжелыми взглядами. Рок навис над страной, но рохиррим принимали судьбу молча, лишь изредка по чьему-нибудь лицу текли вымученные слезы. «Не может быть! Быть не может!», повторял себе потерянный Мерри на разные лады. Новый шлем стал тяготить его голову. Он опустил взор на свою кожаную курточку, как внезапно его оторвали от примятой травы луга и усадили впереди себя. — Поедешь со мной, — прозвучало прямо у его уха, и в голосе том хорошо слышался многочасовой плач. — Для истинного мужества не существует преград. — Княжна! — ахнул Мерри и чуть повернул ошеломленное лицо. Поблескивающие глаза Эовин выражали обреченность — хоббит невольно поежился: так смотрели те, кто оставил надежду и искал лишь смерти. Подбородок ее был нелепо измазан сажей на манер щетины; угольные тени добавляли и широты изогнутым от природы бровям. Длинные волосы были надежно убраны под шлем, стан покрывала добротная кольчуга, подпоясанная мечом. — Она самая, — приглушенно ответила Эовин. — Только не кричи и зови меня Дернхельмом. Я рядовой солдат, как и ты. — Спасибо, — едва сумел вымолвить Мерри, благодаря и княжну, и судьбу. В лица им заструился ветер. — Мы в эореде маршала Эльфхельма, — объясняла ему Эовин вполголоса, — следуем за ударным авангардом. Наша задача — прорвать ряды осаждающих, в открытый бой ни с кем не вступай, если окажешься на земле. Повезет уцелеть, лучше притворись мертвым: тебе не выстоять против орка в рукопашной. — А мы прорвем? — Конечно, — без раздумий ответила княжна. — Ты воображаешь, что это такое, когда на тебя с грохотом несется конница? Мерри потупил взгляд. — Не очень, если честно. — Многие без особой муштры не выдержат одного вида ощетинившегося копьями вала в пиковый разгон. Нужно быть необычайно сильным духом, чтобы устоять. Пехота представляет собою трудно опрокидываемое препятствие, но среди них все должны быть с одинаковой выдержкой, ведь крепость строя меряется по самому трусливому из пехотинцев. Как только он побежит, а следом за ним побегут и другие, в размякшем строю образуется брешь. Вот туда наш авангард и ударит, остановить его будет уже невозможно. Мы проломим орков и будем их сметать. Начнется чудовищный разгром, им даже копья не помогут. Мерри трудно было все это представлять: он впервые в жизни такую груду людей-то видел, а ведь орков будет еще больше. Хоть княжна говорила вполне уверенно, по ее тону с затаенной скорбью было ясно как день: исход бойни ей известен. Впрочем, лишних вопросов он решил не задавать: все равно не смыслил в этом деле, да и не хотел лишний раз терзать единственную женщину, безвозмездно протянувшую ему руку. Серый конь продолжал их нести все дальше и дальше по равнинам и осененным всхолмьям, вдоль гор, зарослей ивняков и раскидистых дубрав; своего скакуна Ветровала Эовин оставила в Дунхарроу. Она не выбивалась в своем облачении, хоть и уступала многим воинам и ростом, и статью, ведь нынче были призваны и совсем юноши, толком и не успевшие окрепнуть. Эовин прикрывала Мерри своим плащом, да и без этого устремленные всадники в упор не видели чью-то выпуклость, а если случайный взгляд скользил по хоббиту, как ему казалось, то хозяева их предпочитали не замечать лишнего новобранца, ибо забот было предостаточно, да и если решился кто навьючить зряшную поклажу — его трудности. Во всяком случае, ни с ним, ни с Эовин никто не пытался заговорить. Угрюмые края объяла страшная тишь, птицы попрятались. Первая напасть пришла следующим вечером на закате: с восточных вершин медленно поползла по мрачному небу хмарь, пожирая звезды. Ночь была темной — глаз коли: скорость пришлось сбросить в разы. Мерри казалось, что не успел он и веки прикрыть, а его уже разбудила Эовин. Вчерашние слова о наползшей теми, которая в силах будет погасить солнце, оказались пророческими. — Почему не рассвело? — сонно и испуганно спросил он, озираясь по сторонам. — Я не знаю… — вымолвила Эовин надломленно. Мир потемнел, тьма окутывала все кругом стылым саваном. Весь день прошел в сумерках. Воздух был мутно-бурым, а пейзажи мелькали тусклыми и бесформенными. На мрачном небосводе не опознать было даже очертаний туч, лишь далеко на западе, куда не дотянулись еще цепкие лапы мрака, пробивался брезжащий свет из-под рваного края. Навислый свод придавливал слепотой. Солдаты тревожно переговаривались на скаку; те, кто был помладше, выглядели совсем уж испуганными. С наступлением полной темноты рать вновь замедлилась. Внезапно раздался трескучий хлопок, будто бы сами земные недра раскололись. Воздушная волна, словно мгновенный ураган, хлестнула по лицам. Кони встрепенулись, повставали на дыбы, оглушительно заржав. — Не отпускайте поводья! Мы упадем! — от потрясения выпалил Мерри, вцепившись в луку. В общей неразберихе его никто, кроме Эовин, не услышал, что сыграло им на руку: дело было не в голосе хоббита, а в том, что он единственный говорил на всеобщем, и это сразу бы привлекло внимание. — Правда? — Эовин вернула себе правление конем. — А я думала отпустить. Так, потехи ради. Никто не понимал, что произошло. Те, кто бился в Пади, сравнили неведомый хлопок с ползучим огнем, Мерри он напомнил морийский барабан, однако долго разбираться во главе не стали: что бы это ни было, связано с Минас Тиритом. — Вперед! Вперед! — командовал Эомер. — Не сворачивать! Топи защитят нас с фланга! Быстрее! Приказы разлетелись по рядам. Мерри сильно дрожал, не замечая, что дрожала и его спутница. Сколько часов прошло, Мерри не разобрал — извечная темнота сбила напрочь все понимание времени — и небо ужасающе загромыхало. Гром долбил без продыху. Ни дождя не падало, ни молний не сверкало, лишь бесконечный раскатистый «бух-бабах», словно кто-то там наверху, за застланной пеленой мглы, крушил скалы в каменную крошку. Эовин и Мерри помогали друг другу, чем могли: на редких привалах прикрывали при отходах по нужде, на ночевках от лишних глаз, а чудовищный гром не прекращался, нагоняя на людей жути. Впрочем, ко всему привыкаешь. Кричать приходилось громче: у воевод уже голос осип. Пение рогов не казалось Мерри теперь зычным и властным хором; глупое, зловещее завывание тонуло в удушающей мгле, разрезаемой небесным набатом. Вскоре ко всем прочим прелестям на них еще стали наползать вонючие клубы туманов с болот. Хоббит научился определять время в извечном сумраке: когда видно было крупы впереди скачущих коней, значит, наступал день. На привале Мерри лежал, завернувшись в легкое одеяло, и тщетно вглядывался в темноту, будучи уже неспособным полноценно уснуть из-за тревог и немыслимой усталости. Дорога ему, непривычному к тяготам лагерной и походной жизни, давалась намного труднее, чем он мог себе вообразить в самых смелых предположениях. Все познавалось в сравнении; вот и Мерри сполна сравнил, что в Братстве о нем на самом-то деле нехило заботились, а здесь всем на тебя по большому счету было плевать. Спать, вставать, принимать пищу — все строго по приказу, ни шага вправо, ни шага влево. Мерри быстро стало казаться, что дышал он тоже, когда дозволялось. Густеющий мрак, становящийся все плотнее, угнетал людей и одного хоббита. Мерри уже не понимал, чего рвался так в этот поход, ведь ясные слова князя миловали ему остаться. Он не раз гадал: а знал ли вообще Теоден о его самоуправстве и что сделает, если узнает? Разгневается, наверное, и очень сильно. Первый приказ на службе получил и тот не выполнил, дурачина. Невидимые в ночи, стали на отдых войска рохиррим подле бора у подножия сигнального холма Эйленах, вздымающегося высоко во тьму над лесом Друадан. Лес этот не любили ни ристанийцы, ни гондорцы, и он сполна отвечал им взаимностью. Все и вся пропахло конским потом. Мерри различал, как пофыркивали лошади, переступали с ноги на ногу, ударяли копытом в хвойную подстилку. В перерывах «бух-бабах» едва слышно вздыхали в безветренной духоте деревья. Хоббит чуть приподнял голову и вновь услышал настороживший его рокот: где-то вдали глухо били барабаны. Смолкая в одном месте, они тут же возникали в другом. У Мерри грудь похолодела — неужели часовые их не слышали? Внешние укрепления Минас Тирита, как ему поведала Эовин, были в одном дне, но их загнали в тупик: дозорные, которым удалось вернуться, доложили, что дорога впереди захвачена вастаками. В километрах пяти западнее Амон Дина стояла лагерем целая орда, а передовой отряд шел им наперехват и был уже километрах в двадцати от леса Друадан. Всякая черная тварь рыскала по придорожным холмам. Мерри вспомнил о Пипе и еще пуще расстроился: тот ведь, бедняга, не просто был брошен на произвол судьбы, а оказался в окружении стольких злобных врагов. Ему отчаянно захотелось стать рослым и сильным, как Эомер, чтобы трубить в рог и, не разбирая пути, мчаться кузену на выручку. Князь с княжичем и воеводами держали ночной совет. Мерри вновь навострил уши, хоть из-за клятого грома вообще мало что удавалось разобрать — ему показалось, барабаны теперь били намного ближе. Внезапно раздалась чья-то грубая перекличка, и меж деревьев замелькали факелы. Люди зашевелились во мраке. Мерри встревоженно приподнялся, но толком и испугаться не успел — об него споткнулись и чуть не распростерлись, отдавив все лодыжки. Тотчас же посыпались проклятия сосновым корням, но удивительным было, что обругали на всеобщем. «Я не корень!», хотел было уже всхлипнуть Мерри, как Эовин спешно прикрыла ему рот ладонью и спросила на родном наречии, подражая мужскому голосу: — Что случилось? — Да в этом растреклятом мороке что только не случится, — раздраженно отозвалась Леди Крошка на рохиррике. — Готовься, ждем приказа выступать немедля. — Барабаны вражьи? — Дикари повылазили. Пока вроде без отравленных стрел обошлось и ладно: в лесу с ними не потягаешься, — Леди Крошка махнула рукой, исчезая. Эовин перевела хоббиту их небогатый разговор. — Кто эти лешаки? — шепотом спросил Мерри, и без того не зная, куда деваться от страха. — Враги или союзники? — Хороший вопрос… — перевернулась княжна на живот, следя за огоньками. Как говорится, вьюк не вьюк, а давай-ка вьючься, подумал Мерри и придвинулся к ней: — Подкрадемся поближе? Может, что полезное узнаем… Дожидаться уж совсем невтерпеж. Как по мне, лучше наверняка знать, что нас ждет. Эовин думала недолго и согласно кивнула. Они спешно поднялись и почти на ощупь крадучись пустились вслед мелькавшим факелам. Вскоре они достигли нужной поляны и вновь притаились. Лешаки развели под раскидистым деревом костер, оттого пытливым глазам и стали в тусклом свете видны Теоден с Эомером. Напротив них на корточках сидело странное существо, больше схожее с корявым пнем, нежели с человеком. Шишковатый, нескладный; с клочковатой, реденькой бороденкой, точно чахлым мхом, на мясистом подбородке. Его толстые руки были сложены на сильно выпирающем, излишне волосатом пузе, а на коротковатых ногах, совершенно не прикрывая срама, торчала травяная юбка. С десяток таких же стояли вокруг поляны. Эовин и Мерри переглянулись с единым выражением и подобрались ползком поближе, дабы лучше слышать. Вид лешаков напоминал хоббиту каменных идолов из Дунхарроу. Главный из них говорил низким, гортанным голосом, однако на понятном вестроне, порою с трудом подбирая слова, временами сбиваясь на родной язык, а иногда выдавая такие закрученные обороты или примешивая старинные и диковинные выражения, будто бы из какой-нибудь гондорской гильдии выполз, не меньше. — Нет, отец людей коней, — объяснял вождь дикарей Теодену, — мы не воюем, мы охотимся. Убиваем горгуни в лесах, ненавидим горгуни и больших горгуни с толстой шкурой. У людей леса длинный слух, зоркие глаза, и мы умеем прятаться так, что ты пройдешь мимо и не заметишь. Мы знаем все, это наша земля. Она была нашей еще до камень-домов, до того как из вод вылезли высокие люди. — Нам нужна помощь в бою, — настаивал Теоден. — Чем вы можете помочь сейчас? — Камень-город трудно стоит, хода-выхода нет, — быстро ответил дикарь. — Снаружи огонь горит, а теперь и внутри. Горгуни и дальние люди лжеравви, — махнул он короткой рукой на восток, — ждут вас на конной дороге. Очень их много, больше, чем людей коней. Мы можем провести мимо. — А тебе ведомо откуда? — недоверчиво прищурился Эомер. Плоское лицо и темные до черноты глаза дикаря оставались бесстрастными. — Мы люди леса, а не глупые дети. Я — избранный Ган-бури-Ган. Я могу сосчитать звезды на небе, листья на ветках, людей в темноте. У людей коней двадцать двадцаток, считанных десять раз и еще пять. У них больше. И еще больше бродит вокруг Камень-города. — Истинно, — вздохнул Теоден. — А приготовленные для нас рвы и колья не одолеешь с налету. — Все равно медлить нельзя, — вновь повернулся к дяде Эомер, говоря на рохиррике. — Мундбург в огне. — Выслушайте Ган-бури-Ган, — напомнил о себе дикарь. — Я проведу вас там, где нет ям, острых палок, горгуни и дальних людей, там ходят только люди леса и звери. Много конных дорог проложили люди камень-домов. Они резали горы, как охотник режет дичину, и резали нас. Люди леса думали, что они едят камень. Они ходили взад-вперед с огромными повозками и наживали себе врагов. Люди леса покажут забытую дорогу. Теоден недолго посовещался с Эомером и обратился к дикарю: — Мы принимаем твое предложение и согласны рискнуть пойти в обход. Хоть у нас за спиной и останется вражья рать, если падет Камень-город, нам незачем возвращаться, а если выстоит, орки и вастаки сами окажутся отрезанными. Будешь верен нам, Ган-бури-Ган, мы щедро вознаградим тебя и заключим союз на вечные времена. Дикарь дождался окончания очередного небесного залпа, прежде чем ответить, и голос его звучал намного суровее прежнего: — Не нужны нам ни дружба от вас, ни дары. Люди коней травили людей леса, как зверей, и, бывало, поджигали. Но в Великую Грозу я первым протянул руку отцу людей коней. Теоден растерялся. — Чего же ты желаешь? — Мы ничего не желаем, — всплеск пламени осветил грозное лицо дикаря. — По Завету древних мы ждем прихода Мессии. Теоден с Эомером переглянулись. — Мес… Мессии? — переспросил князь спустя мгновения раздумий. — Кто это или что это? — Мы верные раввиами, — исподлобья взирал дикарь прямо в глаза Теодену. — На вашем языке имя нам илуватариане. Князь приоткрыл рот, вспомнив недавний разговор с Гэндальфом и Селин, однако не молвил ни слова. Дикарь указал толстым пальцем с отросшим, пожелтевшим ногтем на небо: — Есть гром, нет молний. Вершится суд Великой Грозы. Служники лжеравви Кракулы творили зло перед глазами Равви и оставили Глас Его тут, — он положил ладонь себе на тучную грудь. — Воспылал гневом Равви на Раввену и сказал: «Вы оставили Меня и стали служить иным богам; за то Я не буду уже спасать вас: взывайте к богам, коих вы избрали, пусть они спасают вас в черные для вас динхи». Верные раввиами умолили Его, на что Он сказал: «Прежде Меня не было Равви и после Меня не будет. Я предрек, и спас, и возвестил, а иного у вас нет. Взыскивая за кровь, Я помню о беззащитных прибежища угнетенных и вопля их не забываю, но со грехом изменничества и нарушением Гласа Моего не отдалю вас от жерла смерти. Нечестивые канут в забвение гиблых — все люди, что забыли Меня. Настанет динх, и Я пошлю вам во спасение сына Своего из Своего колена, и будет носить он имя Мессии, Сына Людского и Спасителя. Сын Мой, Исса, станет единосущим Мне, будет воплощен от духа Моего и рожден по смертной плоти. Примите его во спасители свои, ниспошлю вам милосердие, а стесните и измучаете его, предадите рукам Крамулы, коли нападут на него те, кому должно защищать, в терзании его и пролитой крови Моей узрите вашу кару. Я воскрешу его в Великую Грозу и пошлю судить живых и мертвых. Перед ним потрясется земля, поколеблется небо; солнце и луна помрачатся, и звезды потеряют свой свет». У Эомера от нетерпения подрагивала нога, но Теоден жестом не дал ему слова. Смочив сухие губы языком, он спросил: — Ежели твой Мессия рожден от духа Божьего… как его могли убить? Как можно убить Бога? — Мессия есть целиком Равви и есть целиком людь. Равви спустил его прожить жизнь людей и решить, заслуживаем мы спасения или нет. Коли Его Вместилище забьют, как нечестивые забивали раввиами во имя Крамулы, первогрех отречения не будет искуплен. В Мессии исполнятся десятки десятков предсказаний пророков и знамений, его воскрешение из мертвых станет вестником того, что он есть истинный Равви, и проклятие смерти не имеет над ним власти. Страшитесь слез тех, кого вы обидели: они просили о помощи, и Мессия им поможет. — Давайте решать уже, — вполголоса проговорил Эомер на родном наречии. — Будем медлить, людей забьют и до прихода их Мессии. — Думается мне, — опустил взор на пламя князь, — он описывает Гэндальфа. Неужели он и вправду скрывал, что он — лик Илуватара? Как такое возможно? — С чего ты вообще ему поверил? Саруман тоже сказки вещал, языка не жалея. — Ежели я что и выучил за темные дни своей жизни, Эомер, так то, что легенды древности ныне оживают, и глупо с ними не считаться. Дикарь перевел суровый взгляд с одного на другого, будто понимая, о чем они толковали. — Верные раввиами, когда воскрешенный придет к ним, очистятся. А те, кто пророков Завета и Гласа не слушают, коли кто из мертвых воскреснет — не уверуют. Теоден вздохнул, расправляя плечи. — Так этого ты хочешь взамен на помощь? Чтобы мы не препятствовали вашей встрече с Мессией? Дикарь кивнул. — Нас рассудит Мессия. Не бойтесь, Ган-бури-Ган в ловушку не заведет и пойдет рядом с отцом людей коней. Ты сможешь убить меня, коли я обману. С тяжелым сердцем думал Теоден, что если странноватый дикарь окажется прав, значит, Гэндальф был уже мертв. — Быть по сему! — решил он, понимая, что иного выбора у него нет. — Сколько времени мы потратим на обход? Дорога узка? Верхом пройти можно? — Пройдут четыре коня в ряд. Люди леса ходят быстро и добираются от восхода до полудня. — Семь часов… — задумчиво молвил Теоден. — Семь часов для передовых эоредов, и часов десять для задних. Главное — не растянуться цепью. — А который час? — свел брови Эомер, поглядывая на грохочущее небо. — Кто знает? — понурил плечи князь. — Теперь есть только ночь. Ган-бури-Ган качнул головой. — Люди леса чуют солнце. Оно уже поднялось над горами. В небесных полях зачинается день. — Идем немедля, — поднимался Эомер, — иначе поздно станет. Мерри с Эовин тишком поспешили улизнуть незамеченными: вот-вот прозвучит приказ к выступлению. Теперь от сражения их отделял один переход. Хоббиту пришлось собрать все свое мужество, да вдобавок вспомнить о Пиппине в осажденном, пылающем городе, чтобы страх позволил ему шевелиться. Княжна придерживала его за плечо на обратном пути, тревожно размышляя над словами лешака. Внезапно Мерри остановил ее и в неведомом ему порыве обнял ее, борясь с дрожью и слезами: — Вы прекрасны и храбры, вам есть ради чего жить. Все вас любят. Я знаю, что слишком поздно отступать, знаю, что надеяться не на что. Будь я оруженосцем Ристании… но я всего лишь хоббит, и не в моих силах спасти Средиземье. Просто я хочу помочь друзьям. Больше всего на свете я хотел бы увидеть их вновь. Эовин сглотнула ком в горле. — Ты увидишь их, — гладила она его по спине. — Обязательно увидишь. Послышались возгласы воевод. — Пойдем, Мерри, — выдохнула Эовин. — Нужно строиться. Ган-бури-Ган разослал людей леса следить за орками, обеспечивая полную скрытность продвижения. Ни засад, ни вражеских дозоров не встречалось: мимо лешаков и мышь бы не прошмыгнула, не то что лазутчики. Кони шли друг за другом вплотную вереницею смутных теней. Каждую колонну вел лешак-проводник; Ган-бури-Ган широко шагал рядом с князем. Поначалу всадники мешкали, путаясь в сплошном кустарнике косогоров, цепляясь за острые кривые ветви, однако уже к вечеру передовые эореды углубились в серую чащобу близ восточных склонов Амон Дина, к устью потаенной долины огромного ущелья, за которым расходились кряжи на запад и на восток. Широкая, мощенная камнем дорога, выводившая в ушедшие века на главный анориэнский тракт, исчезала под грудами лежалой листвы и валежника. Деревья хозяйничали по-своему. Низко стелился туман; над головами с шумом проносились клинья неведомых птиц. Мерри порой улавливал где-то совсем поблизости тучные фигуры лешаков, мелькающих в чадном мраке, но те держались настолько уверенно и непринужденно, что и позавидовать впору было. Густые, путаные заросли давали рохиррим возможность пройти незамеченными — чащоба была последним укрытием войска князя Теодена: впереди простиралась ровная долина, а на юго-востоке высились скалистые хребты, и, будто опираясь на них, воздвигся гигант Миндоллуин во всей своей исполинской мощи. Авангард остановился. Пока задние подтягивались, выходя ущельем, князь призвал воевод на совет. Эомер хотел было выслать дозорных, но Ган-бури-Ган поднял толстую руку и принюхался: — Не надо посылать. Опасность. Зоркие люди коней уже спят без голов на краю леса. За час ходу стоит много дальних людей, — он указал на запад в сторону сигнального холма. — Отсюда до Камень-города пусто. Все заняты: стены рушат, чтобы не оставить камня на камне. У горгуни земные грома огня и дубины из черного железа. Горгуни так увлеклись, что не глядят вокруг. Горгуни думают, что дальние люди стерегут все дороги, — Ган-бури-Ган издал чудной, булькающий звук, будто бы у него в горле заклокотало. — Добрые вести, лиходея своя же кровожадность слепит, — немного приободрился Эомер и глянул на Эркенбранда и Эльфхельма. — Подойти поближе сможем. Теоден спрыгнул с коня и поклонился старому лешаку. — Благодарю тебя, Ган-бури-Ган, за оказанное пособие. Я крепко сожалею, что не первым протянул тебе руку мира. Дикарь припал к земле и коснулся ее шишковатым лбом в знак прощания, затем встал на ноги и собирался уже уходить, как вдруг замер, словно что-то унюхал, точно настороженный зверь. Глаза его заблестели. — Ветер поменяли, — молвил он то ли задумчиво, то ли испуганно, то ли обрадованно. — Великая Гроза кончается. Завтра вы увидите рассвет. Ган-бури-Ган приложил к губам три пальца, перенес их на середину лба и плавно отвел руку вправо. — Благодари Равви, а не меня, — в упор смотрел он на Теодена. — Служнику Кракулы недолго за горами сидеть осталось. Мессия идет. С этими словами он мгновенно исчез во мраке вместе со своими родичами, как нелепое наваждение; только барабаны опять глухо зарокотали на востоке. Никому из эорлингов и в голову не пришло усомниться в искренности людей леса, хоть их повадки и вера казались странными, если не глупыми; однако достаточно лицемерным было мнить глупцами тех, кто, прячась всю жизнь в лесу и скача в травяных юбках, считал в разы лучше девяти из десяти хуторян. Маршал Эльфхельм подъехал к князю, который опять был в седле. — Когда выйдем к дороге, возьмем к югу, а там уже почти сразу предместья, и до стены верст тридцать. Наступим во весь опор без лишнего шума. Преимущество улыбнулось нам. — Хоть поздно, да годно, — вздохнул Эомер. — Может быть, нынче старинные присловья окажутся вернее верного. — Да… — поправил перчатки Теоден, слушая громыхание небес. — Медлить больше нельзя. Выступаем. Воеводы собрали эореды. Ристанийская рать двинулась, обогнула подножия Миндоллуина обочинами и повернула к югу. Вдали, на краю темного небосклона, трепещущими сполохами багровело зарево, и черными громадами из сумрака выступали утесистые склоны. Эоред Эльфхельма шел следом за князем и княжичем. Эовин вела своего коня умело, незаметно продвигаясь вперед, и при конечном построении они с хоббитом оказались в первых рядах своего эореда. Мерри услышал приглушенную беседу с вернувшимися почти от самого Раммаса дозорными. Эовин ему перевела: повсюду бушевали страшные пожары; город окружен пламенем, а на равнине полчища врагов, которых и не сосчитать. У внешней стены почти никого нет, и никаких постов арьергарда не выставлено. Один дозорный из Волда по имени Видфара подтвердил чуйку дикаря: ветер переменился, потягивал с юга со слабым морским привкусом. Теоден пожелал ему дожить до мирных дней, прежде чем вздохнул полной грудью, собираясь с силами. Наконец князь развернул Снежногривого и обратился к первым рядам: — Роковой час настает, всадники Риддермарки, сыны Эорла! Впереди — враг и огонь, позади — наши дома. Судьбою нам суждена сеча на чужих полях, но слава навек останется с вами! Вы клялись мне, родимой земле и нерушимому союзу! Время исполнить обеты! Солдаты ударили копьями о щиты. — Эомер, сын мой, — повелел Теоден, — поведешь головной эоред с хоругвью дома Эорла. Эльфхельм, за стеной отойдешь правым флангом, Гримбольт — левым. Остальным держаться за вами согласно боевому разуменью. Кони почти с места взяли в галоп. Эовин, стремясь к головному отряду, горячила коня. Мерри изо всех сил уцепился за нее левой рукой, а правой пытался проверить, легко ли ходил клинок в ножнах. Ему отчетливо вспомнились слова Теодена о том, что для хоббита не найдется в грядущей битве ничего, кроме гибели. Оставалось лишь надеяться, что он не слетит с седла под копыта, и ему не придется притворяться мертвым. — Смелее, Мерри, — шепнула Эовин. — Смелей, ради друзей. Я прикрою тебя, что бы ни случилось. Я с тобой. Всадники домчались до стены быстрее, чем хотелось бы хоббиту. Горсть воплей, противный лязг — и от отряда орков с молотами не осталось ничего. Заслон просто смели. Перед развалинами северных ворот Раммаса конники вновь выстраивались рядами. С востока Гримбольт стал у широкого пролома в стене. Тяжело дышащий Мерри повертел головой и увидел, что эоред Эльфхельма сдвинулся далеко вправо, а они с княжной влились в головной, ближе к Теодену. Километрах в пятнадцати разливалось зарево пожара в белых стенах, и огромным огневым серпом отрезали Минас Тирит от пажитей пылающие рвы. Равнина тонула в удушливом мраке — ни просвета, ни проблеска. Молчаливые эорлинги выдвинулись медленно, неодолимо и в общей какофонии совершенно бесшумно, как прилив проникал сквозь рассевшуюся плотину, которую считали надежной. Саурон в этот час жестоко и безоглядно мстил гибнущему городу, и не подозревая, что в его планы уже вкралась ошибка, тревожные вести которой не дошли еще до его командиров, позабывших о тыле. Князь приближался к линии осады в обход рвов, медля подавать сигнал к бою, ибо их до сих пор не обнаружили. В воздухе смердело гарью и трупной гнилью, до Минас Тирита было рукой подать. Войско остановилось. Кони беспокойно фыркали, прядали ушами, переступали ногами. Теоден недвижно застыл в седле, взирая на агонию Минас Тирита. Казалось, бремя бедствий и ужаса согнуло его спину и заставило поникнуть плечи. Мерри, с мучительной тревогой наблюдающий за ним, вдруг и сам почувствовал страшную боль в районе груди: сердце его стеснилось. Неясные сомнения и предчувствия неотвратимой беды, невозможность любого действия захлестнули хоббита, и он перестал осознавать себя. Все поздно, все тщетно! Самые жуткие кошмары оказались явью. Время словно замерло. Спустя миг над городом слепящим языком полыхнула пронзительная молния, соединившая небо и землю серебристым клинком. Сверкнувшая Белая башня Цитадели выступила из тьмы, и мрак, будто в испуге, отпрянул. В последний раз пророкотал оглушительный раскат грома, и всем воинам показалось, что исчезла давящая на плечи тяжесть. Поднялся сильный порыв, ударил им в лица, на южном горизонте посеревшие тучи заклубились, раздвинулись, и за ними — о, чудо! — забрезжило солнце. Тьма над городом сомкнулась вновь, но Теоден уже сбросил оцепенение, поднимаясь в стременах, и над войском пролетел боевой клич: — Не страшитесь мрака! Он вскоре сгинет! Громите скопища врага! Разите мучителей! Копья вздымайте, щиты крушите! Кровавый день сечи! День славы! Навстречу заре! Летите вскачь, сыны Эорла! На смерть! «На смерть!», — прокричали в унисон шесть тысяч человек и один хоббит. Снежногривый рванул вперед, опережая плеснувшее по ветру знамя с белым конем на зеленом поле. Под пение рогов ужасающей лавиной повалила ристанийская рать. Пеленнор задрожал от сокрушительного грохота яростного буруна Марки.***
Да убоится история какой бы то ни было лжи, да не убоится она какой бы то ни было правды. М. Т. Цицерон
Арагорн распахнул глаза, тяжело дыша; грудь будто бы каменной плитой сдавило. — Милорд, — громче повторил солдат, придерживая завесу палатки. — Его благородие зовет вас. Срочно. — Жди снаружи, — сдавленно прохрипел он, все еще будучи не в силах совладать с дыханием, словно в удушье. Когда невидимая удавка с горла медленно сползла, он вышел распоясанным из шатра и направился к княжичу. Вокруг Эомера столпились ристанийцы — все как один с ладонями на эфесах. Когда те расступились, у Арагорна упало сердце: — Бри взят? — Нет. Шир тоже под замком, — Халбарад не мог отвести глаз от землистого и угрюмого лица напротив. — Скверно выглядишь, брат. — Ты не лучше. Они крепко обнялись, хлопая друг друга по спинам. Эомер жестом велел солдатам поумерить пыл. — Не беспокойтесь, — вполоборота Арагорн повернулся к княжичу, говоря на всеобщем. — Это мои люди. Могучие и статные кони безмолвных следопытов разошлись по сторонам, пропуская задних седоков. Прибывшие эльфы в блестящих кольчугах под серебристыми плащами, двое из которых вообще были неразличимо похожи для человеческих глаз, выглядели тревожно. Люди смотрели на них, приоткрыв рты; лишь один всадник оставался скрыт капюшоном, но Арагорн узнал пришельца и изменился в лице. По толчее рохиррим прошел ропот, однако Эомер вновь строго пресек их, хотя частично недовольство и разделял: если к Леголасу, защитнику Хельмовой Пади, все уже попривыкли и считали его почти что своим, то встретить еще одних представителей остроухого народа никто явно не ожидал. Элладана, Эльрохира и Арвен сопровождал Халдир из Лориэна. Он первым и подал голос, внимательно оглядывая людей: — Где Селин, Арагорн? Я послан владычицей говорить с вами. Арвен остановила его легким взмахом руки, легко спрыгивая с коня. — Не время, — слабо молвила она и вновь глянула на Арагорна. — Я несу тебе весть: «Срок близок. Ты идешь на войну, но не за победой. Вспомни о Малбете Прорицателе и пробуждении Мертвых на их Тропах». Поднятый шумом Гимли за их спинами недовольно прокудахтал; Леголас вполголоса перевел ему ее слова и тут же осознал ошибку: княжич вздрогнул, а люди, стоящие поблизости, сделались белее мела. — Пойдем, — указал Арагорн позади себя. Пятеро эльфов, один гном и тридцать один дунэдайн направились на край лагеря и образовали там надежный круг. Арвен выглядела болезненно, бледнее обычного; Арагорн знал, что дело было вовсе не в изнурительном пути. — У тебя холодные руки, — сочувственно сказал он, взяв ее за ладонь. Лицо его стало мягче, и на нем еще отчетливее проступили следы душевной муки. — Жизнь эльдар покидает тебя. — Это мой выбор, Эстель, — прошептала Арвен. — По воле отца или против нее — ни один корабль не увезет меня отсюда, иначе я стану сожалеть об этом вечность. — Для тебя здесь нет ничего… лишь смерть. Свет Вечерней звезды угасает. Арвен чуть сжала его пальцы своими, желая подбодрить. — Еще не угас. — Малозначимо, — отозвался Эльрохир, что стоял за спиной сестры; лицо его с отцовскими строгими чертами хранило стойкий отпечаток тревоги. Из уважения к гному он говорил теперь на вестроне: — Дол Гулдур несет гибель обоим берегам. Дела обстоят крайне худо, однако Мглистые горы враг еще не пересек. Гимли зыркнул на Леголаса, но тот мрачно молчал, будто зная, что происходило на его родных землях. — А Эребор? — встрепенулся Гимли. — Вы не в курсе, случаем? — Случаем, в курсе, — опустил квадратный подбородок Эльрохир. — Истерлинги загнали северян в Эребор. Гора осаждена, король Бранд погиб. О твоих родичах мне ничего не известно, сожалею. Гимли шумно сглотнул. — Верно говорят… — протянул он сипло. — Если уж начинают сыпаться несчастья, то сыплются они со всех сторон. Арагорн усмехнулся собственным мыслям и глянул на Халдира. — Что тебе нужно от Селин? — Для начала знать, где она. — На пути в Минас Тирит. — Почему она там, если ты здесь? — Я ее на привязи держу, ты думаешь? — излишне резко ответил Арагорн, и Халдир нахмурился. Эльрохир перевел сосредоточенный взор с одного на другого: — И Митрандир? Арагорн кивнул. — Хорошо, — вздохнул в раздумьях Эльрохир. — С ним нынче безопаснее, чем с кем-либо. Арагорн прищурился. — С каких пор вас интересует ее безопасность? — С тех, — спокойно молвил Эльрохир, — как нашему отцу и матери матери открылось о вас пророчество. Арагорн чуть повернулся к Леголасу, и тот красноречиво глянул в ответ: мол, если бы знал, давно бы тебе обо всем сообщил, и благодарю, что усомнился. Леголас видел, как ему тяжело, а прибытие ночных гостей на земли Рохана только усугубило положение. По этой же причине он старался лишний раз помалкивать — что толку тушить костер обданными смолой поленьями? Будто бы все они были обделены разумом и не понимали, что Саурон ударит по-крупному, со всех сторон одновременно, и прежде наступления с юга начнет истреблять Верхний Север, дабы попросту сдавить их. Впрочем, если говорить о пророчествах, ему вспомнились родители Арагорна: Гильраэн была намного младше Араторна, и ее отец Дирхаэль, невзирая на отсутствие препятствий по чистоте крови, был против этого брака. Дирхаэль считал дочерь слишком юной, к тому же предчувствовал, что будущему тестю не суждена была долгая жизнь, и не хотел обрекать единственную дочерь на вдовьи страдания. Однако Иворвен, матерь матери Арагорна, посоветовала мужу уступить и благословить их брак, предрекши: «Ежели эти двое поженятся, надежда родится для всего нашего народа; ежели они расстанутся, ее не будет, пока длится эта Эпоха». Решив все с самим собой, Арагорн провел ладонью по лицу. — Довольно с меня пророчеств. Я иду Тропами Мертвых, а вы — поступайте как знаете. Прежде чем он бы развернулся, Арвен подалась вперед и придержала его за локоть. — Онэн и-Эстель эдайн, — распахнула она полы плаща. На мгновения Арагорн онемел, неотрывно смотря на сработанные из серебра ножны. Нарсил, реликвия королевского рода Арнора, выкованный в Первую Эпоху Тельхаром, лучшим кузнецом Ногрода, ныне был перекован в Имладрисе. — У-хебин эстель аним, — наконец молвил Арагорн, выглядя до ужаса потерянным. — Андурил, Пламя Запада, — подала ему Арвен дар отца. — Саурон не забудет клинка, что был сломан. Арагорн принял меч из ее рук и обнажил ножны. На доле были запечатлены гравировкой семь звезд меж полумесяцем и солнцем в обрамлении из венца рунической вязи; края поблескивали бледным огнем. Дунэдайн, приложив ладони к груди, склонили головы. — Надежда зажглась, — произнес Халбарад и оглядел людей. — Обещанный час настал. За считаные минуты все, кто решился пройти через Димхольт, были собраны цельным отрядом. Темная ночь скрывала их от множества глаз, но были и те, кто горестно смотрел на них, молчаливо провожая на верную смерть. Арагорн тронул рукой холку оседланного Брего, вскочил на него и в последний раз обернулся к Эомеру, что глядел противоречивым, однако печальным взором. На прощание они обменялись кивками, и княжич стал разгонять людей, образуя уезжавшим свободный проход. Вскоре они исчезли в облаке ночной пыли, поднятом копытами коней, словно их никогда в лагере и не было. Черная тень Горы Духов поглотила их преддверием мертвецкого края. Первые волны необъяснимого бедствия, жуткого, нещадного и безнадежного, захлестнули их в сени древних скал на подходах к ущелью. Меж поросших кривыми деревьями с густой черной хвоей уступов теснилась падь; вход в нее запирал могучий одинокий утес, вздымающийся, будто перст судьбы из небытия. — Кровь леденеет в жилах, — пробормотал Гимли; в полной тишине его голос прозвучал глухо, словно шорох сырой хвои, покрывавшей здесь всю землю. — Надеюсь, забытые люди не забыли, как сражаться. Иначе я не вижу, чего ради их беспокоить. Поначалу ответа гном не дождался, но Леголас все же смиловался и негромко сказал: — По легендам нет армии в Средиземье более смертоносной, чем Мертвая Рать, однако, если до сего дня их никто не осмеливался призвать, думаю, ты сам должен понимать… Гимли поерзал, отчего Арод, и без того упираясь и храпя, расфыркался. Леголас успокаивал его ласковыми поглаживаниями. Гимли безо всякой уверенности, что хотел вообще об этом знать, спросил: — А кем они были при жизни? Прислужниками Моргота? — В глубинах Эред Нимраис они строили ему храмы и святилища. К западу от нас, меж Ангрен… — Ангрен? — Айзеном, — оправил себя Леголас. — Меж Айзеном и южными отрогами лежит земля Друвайт Йаур. Друэдайн заселили те леса, кочуя с Востока, и сделали их своим домом. Их противоборство с горными племенами вынудило часть друэдайн бежать, а после прихода нуменорцев во Вторую Эпоху их остатки в Друвайт Йаур были… рассеяны. В те годы жившие здесь горцы, бывшие приспешники Саурона, дали клятву Исильдуру поддержать его в случае войны, однако предали союз, когда их призвали. Тогда Исильдур проклял их и предрек, что освобождение они получат, лишь исполнив клятву по призыву его наследника, ибо несчетные годы будет длиться эта война. — Да уж… — мрачно протянул Гимли. — Кем нужно быть, чтобы ждать верности от клятвопреступников? Леголас слабо пожал плечами. — Отчаявшимся. — У тех, у кого не было чести при жизни, не сыщешь ее и после смерти. Гном умолк ненадолго, суетливо егозя. — Только я вот понять не могу, почему они не померли-то? — Они мертвы, — с завидной простотой произнес Леголас, будто бы они вели беседы не о злобной мертвечине, а о каких-нибудь пташках. — То есть духи? — Навроде того. Проклятие не дает им упокоиться, как второрожденным. Их души не могут покинуть завесы нашего мира. — А как проклятие вообще было наложено? Это из-за связи нуменорцев с Валар? — Можно сказать и так. — Что в лоб, что по лбу, — буркнул Гимли, с волнением разглядывая унылый пейзаж. — Что Гэндальф юлил насчет своего воскрешения, что ты толком объяснить не можешь. Леголас вздохнул. — Некоторые события… — начал он, подбирая слова. — Ты просто не в силах понять некоторые события, Гимли, и не потому, что ты глуп, а потому, что они стоят выше твоего разумения. Это как со зрением: эльфы видят намного дальше гномов, так было, есть и будет. А Гэндальф… Гэндальф не воскресал, ибо не умирал. Он переродился… его тело способно на такое. Иначе сказать, он излечился. Слово «воскресать» пришло в вестрон с Востока от илуватариан, и тебе лучше побеседовать об этом с Селин. Гимли предпочитал безмолвию болтовню о чем угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями: — Так если ты знаешь, ты и расскажи. Почему именно она? Леголас скосил взор на Арагорна, что ехал рядом, но в каменном выражении того ничего не изменилось: он по-прежнему пусто смотрел перед собой в одну точку. Гимли ответила Арвен: — Селин — царевна мерихадского царства и единственный уцелевший потомок династии Аарра. Прикрыв веки, Арагорн шумно выдохнул, однако не повернулся; Гимли же от изумления крутанул головой так, что у него чуть шея не хрустнула. — Наша Селин? — ахнул он. — Потомок этих клятых душегубов? — Своих родичей из Орокарни вспомни, — прохладно обратился к гному Халдир. Потрясение било ключом в Гимли с такою силою, что он пропустил шпильку наглого эльфа мимо ушей. Еще большее смятение вызывало в нем то, что никто, кроме него, не выглядел удивленным. Часть следопытов во главе с Халбарадом ехала далеко впереди, разведывая местность, а остальные — далеко сзади. Но сыновья Эльронда, Халдир — и Леголас! — ничем не выказывали того, что слышали это впервые. — Если ты дорожила вашей дружбой, как ею дорожит она, — остро глянул через плечо Арагорн на Арвен, — то знай, что сейчас ты ее предала. Ты имеешь представления, каких трудов стоило южанке заключить союз с рохиррим и гномами? — Я защищаю ее, — тем же тоном ответила Арвен, только на всеобщем, — от безвыходной западни. Ежели даже ты изменил воззрения, отчего ты думаешь, что не смогут другие? Быть может, перестать иметь представления, что эдайн в корне отличаются чем-то от тех, кого лишили выбора, предопределив тем самым исход? — Арвен заправила выбившиеся, запыленные пряди за уши. — И да будет тебе известно, что о ее происхождении я узнала от отца, а не от нее самой, поэтому я ее ни в чем ее не предавала. Губы Элладана и Эльрохира тронули слабые улыбки: речи сестры на вестроне по манере высокопарного слога преобразили как раз таки их «тайные» встречи с непризнанной королевой Бри, о которых, Арвен наивно полагала, не догадывались ни они, ни вездесущий отец. До появления Селин в ее жизни ей не с кем было общаться на чуждом наречии, меняющемся и богатеющем от века в век. Сбитый с толку Гимли почесал лоб; голова его после злополучной Пади все еще побаливала. — На вашем же все люди «эдайн»? Разве нет? — Нет, — Арвен перевела на гнома взор. — Так именуются три племени людей, пришедшие в Белерианд в четвертом солнечном веке Первой Эпохи. Дом Беора, дом Мараха и дом Халет стали союзниками нолдор в войне против Моргота. — Однако и на Востоке оставались те, кто был предан сердцем Эру, — добавил Леголас. — По возникшей тогда легенде Создатель единственный раз вмешался в судьбу мира и помог верным Ему в Бескровной битве. Он обрушил молнии с небес в пустыне Памир и поделил ее надвое рекой Йедуарим, чем вынудил войско прислужников Моргота отступить. Шесть веков спустя Мерихин, землю илуватариан, завоевал вождь племени Хаду и обратил всех в рабство, а вдову убитого вождя Мерихина против ее воли взял в жены. Их общий сын стал в начале династии Селин и царства Мерихада. Гимли шмыгнул носом, крутя головой, и с какой-то уж совсем детской обидой спросил: — Ты давно знал? — Она нарекла коня Бьюсефалом, о чем ты? — уклончиво ответил Леголас. — Однако я разделяю мнение госпожи Арвен и вижу в Селин Белизарию, а не Аарра, поэтому считаю, что ее должно защищать не только от ее народа, но и от тех, кто живет предрассудками. Селин верит, что на Юго-Востоке остались еще последователи Эру, и в этом лично для меня кроется немалая надежда. — А что с ней случилось? — Аарра распял троих сыновей Белизарии на ее глазах, изнасиловал и после родов предал казни через забитие камнями. Перед смертью Белизария прокляла его род, сказав, что, если он начал его детоубийством, им же и окончит. У Арагорна дрогнули губы. — Я слышал иное, — тускло молвил он. — Последними ее словами было обращение к Эру: «Прости им, Отец, ибо они не ведают, что творят». — Этого мы никогда не узнаем, — повел плечом Леголас. Арагорн поднял взор к светлеющему в сероватую дымку небу. — Что открылось владыке, Арвен? — едва слышно спросил он. — Вы оба должны пережить войну. — Ты в это веришь? — Это будущее почти утеряно… однако не окончательно. Арагорн вновь обернулся к ней, и от его измученного взгляда она сдалась, хотя не хотела до срока грузить еще большими мешками, чем он уже был нагружен. — Дагор Дагорат, — выдохнула Арвен кротко, и грудь ее обуял трепет. — Ваш потомок нанесет удар в сердце. Глаза Арагорна и Леголаса расширились, и они оба как-то неестественно быстро отвернулись, будто стараясь скрыть свои лица. Наступило кромешное молчание. Гимли не понимал, что произошло, но, чувствуя, как напрягся Леголас, в кои-то веки решил поставить его интересы выше своих и ничем его не донимал; хотя под ложечкой засосало: в скольких передрягах они ни оказывались, Леголас всегда оставался уравновешен и сдержан. Вскоре отряд снова собрался единым целым: первыми по крутому склону коней под уздцы вели Арагорн, Леголас, Элладан и Эльрохир, за ними ступали Гимли, Арвен, Халдир и Халбарад, а остальные дунэдайн, разбившись по четверо, высокими тенями шли следом. Мерно шагая с секирой на плече, Гимли искоса поглядывал на новоприобретенный меч Арагорна. Тельхар из клана широкозадов был воистину великим мастером, несравненным в своем таланте — достойный ученик прославленного наставника и покровителя. Могучий Гамил Зирак, прозванный Древним, открыл Тельхару многие из таинств, от которых ныне не осталось и малейшего отзвука. Грустно это было все, думалось Гимли, ведь предки их во многом жили лучше и знали больше, чем они — спустя столько тысячелетий — сейчас. Если бы он мог что заполучить из могущественных творений прошлого, без сомнения, выбрал бы легендарный Драконий шлем, сработанный Тельхаром для короля гномов Синих гор, государя Белегоста Азагала. Шлем был откован из стали особого сплава, изукрашен чистейшим золотом и победоносными рунами. Мечи ломались от удара по нему, стрела отлетала, не причинив вреда, и ни один пламень не мог опалить его. Забрало наводило на врагов ужас; гребень грозно венчала золоченая, испещренная шипами голова дракона Глаурунга. Кончины государств Ногрод и Белегост были трагичны, хоть и развалины частично восстановили беженцы Второй и Третьей Эпох; их погубили войны с эльфами Дориата. Так, в своих печальных размышлениях гном вдалеке от осажденных родичей ступал к проклятым духам людей вместе с эльфами, которых по всем понятиям должен был ненавидеть. Удивительная была эта все-таки штука — судьба. Голову его тронула странная по своему наполнению мысль: а было бы это все, не случись Саурон на их веку? Ущелье вывело отряд в еще более узкую долину, противоположный край которой перегораживала отвесная стена. Посреди нее, будто разверстая пасть, зияли Запретные Врата. Широкую арку в пустоту жерла ночи венчала смутно видимая, глубоко высеченная в скале кривыми линиями тайнопись. — Путь закрыт, — без труда прочел Элладан, подлаживая смысл к вестрону. — Этот путь проложен Мертвыми, и Мертвые хранят его. Путь закрыт. Воздаяние за ослушание — смерть. Арагорн вздохнул, крепко сжимая поводья тревожного Брего, и обернулся к дунэдайн, на привычно бесстрашных лицах которых застыло сомнение от невыносимого давления, исходящего от арки и неведомого им прежде. Для тех, кто встречал смерть ежедневно, как старого друга, подобное чувствие казалось до жути чужеродным. — Я не стану приказывать вам следовать за мной, — молвил Арагорн, заглядывая им в глаза. — Вы вольны отправиться на Пеленнор с рохиррим. Решайте, ибо, переступив границу, обратно вы уже не вернетесь. Общее мнение без промедления выразил Халбарад, чья грудь под плащом тяжело вздымалась: — Ты не подводил нас прежде, не подведешь и сейчас. — Я не знаю, что нас там ждет. — А знал бы, повернул бы вспять? — Нет. — Тогда и не думай, что наша воля слабее. Мы пойдем за тобой даже на смерть. Арагорн кивнул, доставая огниво, и первым вошел во мрак. Один за другим эльфы и дунэдайн направлялись следом, удерживая дрожащих коней. Позади остался только застывший Гимли; колени его в непривычке мелко тряслись, и ноги попросту отказывались идти. — Неслыханно! — воскликнул он в гневе на самого себя. — Эльфы идут в подземелья, а гном боится! Ух… нет! Не бывать этому! — как следует пристыдив себя, он овладел телом и бросился вперед, будто в омут. На Гимли, потомка Дурина, бестрепетно бродившего во многих глубинах, обрушилась, словно обвал, кромешная и ледяная, пещерная тьма. В носу пощипывало от омерзительного смрада: в сухом и безветренном воздухе будто бы тысячелетиями тлело само мироздание. Отставший Гимли нагнал отряд, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги. Он видел перед собой только тусклый свет подрагивающих огней, а когда останавливался, затаиваясь — слух его полнился наползающим со всех сторон, невнятным беспрерывным гулом; ропот и отзвуки нашептываний не походили ни на один известный гному язык. Невнятная молвь нарастала. — Что там? — испуганно подбежал Гимли поближе к Леголасу, на лице которого не отражалось и намека на страх. — Что они говорят? — Мертвые идут, — выдержав паузу, ответил эльф. — Их созвали. Последние его слова подхватило гулкое эхо, отскакивая от черных скал. Никто не спешил нападать на них, ничто не преграждало путь, однако страх гнома все накалялся, как и отчетливое понимание того, что вспять уже не повернуть. Он кожей чувствовал, как позади, во тьме, возникали незримые сонмища, которые, казалось, вот-вот обессилят его, настигая шелестами, шорохами, призрачным звуком несчетных поступей. Гимли все брел, спотыкался, давно уже сбившись со счета в минувших часах, однако однообразие было нарушено: широкий проход внезапно раздался, стены отступили, и его придавил такой ужас, что ноги подкашивались на каждом шагу. В свете факела слева нечто тускло блеснуло; Арагорн остановился, щурясь, а затем решительно свернул. Леголас единственный из отряда направился за ним. «Да как они не боятся!», мысленно поражался несчастный от собственной трусости Гимли. Будь это любая другая пещера, он бы первым поспешил поглядеть, что это там за штука такая с золотым блеском, но только не здесь! Пусть себе лежит, где лежало, в своем злачном местечке, что бы там ни было! Тем не менее в дребезжании факела, что теперь держал Леголас, Гимли удалось рассмотреть чьи-то останки; судя по виду, человечьи. Кольчуга и доспехи достаточно хорошо сохранились: металл облачения был вызолочен, а воздух настолько сух, что чуть ли не скрипел на зубах. Подпоясан скелет был золотым, отделанным гранатами ремнем, и такой же богатый шлем с насечками прикрывал череп уткнувшегося ничком в песок. Гимли приблизился и увидел, что неизвестный упал у стены, впившись в щели костяными пальцами; прямо перед ним была запертая каменная дверь с отметинами, указывающими на тщетные попытки ее открыть. Подле останков валялся меч: обломки клинка были все в зазубринах, словно им в отчаянии рубили скалу. Гимли не слышал, о чем вполголоса переговаривались Арагорн с Леголасом, но, еще чуть подкравшись, заметил, как неестественно были выгнуты кости скелета — Мертвецы подло сломали ему ноги и бросили подыхать. Гимли чуть ли не лопнул от смешанного с испугом возмущения! Арагорн тряхнул головой на слова Леголаса и вернулся к исходному пути. Бездонная тишина, охватившая внезапно отряд, была еще чудовищнее прежнего смутного шепота и зловещего шелеста. Налетел порыв пробирающего до костей ветра — факелы вспыхнули, затрепетали и угасли, зажечь их вновь не удалось. Ужас сжимал сердце Гимли все сильнее и сильнее. Кое-как он поспевал за остальными; раз споткнулся и чуть прополз на четвереньках, как зверь; ощущая, что все меньше оставалось в нем от Гимли, сына Глоина, и все больше пробуждалось нечто дремучее, с чем уже невозможно было совладать. Он чувствовал, что еще немного — и бросится назад, на растерзание ужасу, однако в каждую из его заминок за ним возвращался Леголас, будто пастух за овцой. Сотен пятнадцать метров шли на ощупь; воздух переменился. Скальный проход вытолкнул отряд в пустоту. Стены исчезли. От царящего здесь духа кровопролитных злодеяний Арвен еле устояла на ногах. Ее будто бы нитями насквозь прошивали. Арагорн подхватил ее за талию, не позволяя упасть; люди перенесли встретивший их отголосок культа Тьмы намного лучше эльфов: Элладан и Эльрохир схватились за грудь со сбитым дыханием, Халдир и Леголас побелели; последний опирался на плечо шумно сопящего гнома. Внезапно контуры древнего святилища Моргота стали проступать, подсвечиваясь тусклым, мертвенно-зеленым цветом. Бледные рваные стяги свисали с зазубренных сталактитов, похожих на кривые клыки. Вихри черной пыли взметнулись, обнажая дальний край гигантской пещеры с покоящимся там, жертвенным алтарем в виде стола из грубо вытесанного камня. Множество ступеней десятков лестниц, покрытые толстыми трещинами, струились по скалам высоко вверх. Пол был устлан костями и выложен черепами, еле различающимися под слоем грязи и пыли. По сторонам зияли темные провалы, будто бы чьи-то исполинские ноги проломили их в исступленной ярости, либо же сами недра пытались поглотить эту проклятую землю в бездну. Высоченные колонны, поддерживающие своды, хранили образы мучений; подножия их овивали изогнувшиеся каменные змеи. В зеленоватом свете с трудом различались потускневшие лики демонов. Меж столбами чернели выжженные круги ритуалов и неведомые знаки, сложенные из ножных костей. Глаз порой улавливал длинные гробы, покрытые символами древних письмен горцев. Кое-где валялись чаши, урны и почти обратившиеся прахом амулеты. Этот храм был забыт живыми, но не был оставлен опочившими. Он был большим, чем просто заброшенным местом — он служил напоминанием того, что вновь было готово пробудиться из вечного ожидания, заключения эха времен. Черепа, вмурованные в стены и колонны, внезапно дрогнули, и густой воздух шелохнулся. Из костей заструились вязкие потоки, обращающиеся подобиями полупрозрачных людей. Заиндевелые кустарники пиков в мгновение ока выросли в лес копий. Живые кони оглушительно заржали, норовя умчаться отсюда куда подальше. Удерживая поводья, свободной рукой Халбарад подхватил Арвен у Арагорна, дабы ей было на кого опереться. Хрустя колотыми костями, Арагорн прошел вперед на несколько метров. — Кто вторгся в мои владения? — раскатисто прозвучал замогильный, надтреснутый голос под высокими сводами. — Тот, кто освободит тебя от бремени, — Арагорн ступал навстречу духу в зеленоватой зубчатой короне со слабым золотым отблеском. С плеч предводителя духов свисал лохмотьями призрачный плащ, изъеденный до дыр, а стан его был покрыт пластинчатым панцирем, исписанным примитивными письменами из образов. Король Мертвых подлетел к нему за долю секунды — у Арагорна по спине пробежал холодок, однако взора он не отвел. Лоскутные струпья на лице мертвеца зашевелились, словно черви. — Родословная была сгублена, — безжизненный голос духа странно изменился: в нем почти слышалось изумление. — Ее воскресили. Челюсти Короля Мертвых двинулись в подобии улыбки; он крутанул шеей к юго-востоку. — Чую смерть… стоячие воды плесневеют. Арагорн знал, что пустые глазницы взирали в направлении Минас Тирита. — Я зрею больше тебя, больше вас всех, — клочья полупрозрачных волос под зеленоватой короной зашевелились вялыми ящерицами. — Порою Тьме может противостоять только Тьма. Пропадешь ты пропадом, пропаду и я. — Именно поэтому я здесь, — сквозь зубы процедил Арагорн. — Я призываю вас исполнить клятву. Идите со мною в бой. — Ответь мне, наследник Исильдура, — Король Мертвых приблизился к нему вплотную, — ты страшишься смерти? Темно-серые глаза смотрели прямо в пустые глазницы. — Не своей. — Пыток? — Если вздумал меня пытать, советую не медлить, ибо все тогда будет напрасно. Каждый час на счету. Под сводами пронесся глухой и хриплый смех, раздавшийся словно издалека. — Все будут испытаны, — заверил Король Мертвых. — Я был испытан, и я проиграл. Мертвец встрепенулся, оторвался от земли: — Уходи. Клятва тебя нагонит. При этих словах лестницы затряслись; трещины стали шириться, разбрасывая каменья. — Арагорн! — истошно крикнул Леголас оцепеневшему дунадану, указывая на проход в дальнем конце пещеры. — Быстрее! Пол проваливался под копытами стремглав несущихся коней; стены ходили ходуном, будто живые. Гробы трескались — из них выливались рои смоляных пауков. Бездна горы поглотила грубо отесанный алтарь. В конце единственного хода из этого клятого места наконец-то забрезжил свет. Журчанье ручья встретило отряд, вылетевший из широкой сводчатой арки. В темно-фиолетовое небо с мелкими колючими звездами вонзались островерхие изломанные утесы, а вниз по уступам глубокого и узкого ущелья спускалась дорога. Со вздохами облегчения Гимли сжимал в кулаках плащ впереди сидящего эльфа — он никак не мог поверить, что они все-таки выжили в этом жутком кошмаре, который ему не хотелось бы вспоминать до скончания его дней. Знай он, куда они шли, никакая дружба не заманила бы его на проклятые Тропы Мертвых. Ему, без сомнения, было чего стыдиться и за что крыть себя позором: он считал себя куда крепче и выносливее любого человека, а уж под землей и подавно, а на деле перетрусил самым отчаянным образом и еле-еле выдержал. Гном обернулся: один из следопытов потерял в обвалах коня и теперь так же, как и он, во весь опор скакал с еще одним на попутках. С протяжным хрустом обрушилась арка, из которой они вымахнули считаные минуты назад; из-под глыб повалил густой пыльный дым. — Мертвые изничтожают храм, — пояснил ему Леголас, обернувшись на миг через плечо. — Они придут? — с волнением выпалил Гимли. — Откликнулись на зов? Эльф промолчал, подгоняя Арода. Ледяной ветер, словно дыхание духов, задул с гор. Гимли померещилось, что где-то вдали прозвучали рога. Ущелье открывало, как сквозь трещину в стене, вид на высокогорную долину. Ручей, что сопровождал их, сбегал вниз, холодно звеня средь камней, и соединялся со студеной рекой Мортонд, Черноводной, с переплесками низвергающейся водопадами. Ступенчатые склоны поросли густой травой и в темной ночи подернулись серой пеленой. Вдалеке мигали огоньки деревенских домишек. Пониже истоков река круто забирала вправо; прошивая Анфалас извилистой нитью на триста километров, соединялась с Рингло и впадала в залив гаванью Эделлонд. Ниже пристаней, на одном из мысов, стоял сокрытый скалами порт Дол Амрота, второй по важности морской центр Гондора и один из ключей к побережью. Отряд же мчался влево, к проходу в Белых горах, именуемому Шеей Тарланга. Даже Гимли, хоть и не любил все эти людские дела, знал древнейшую, известную на весь мир легенду: когда великаны создавали горы, Тарланг сломал шею, несши тяжелую скалу на голове. Его тело легло в основу массива, а разлом образовал проход. Часы мелькали вспышками. Отряд скакал горными лугами, косогорами, заброшенными тропами и стежками, мостами над стремнинами, крестьянскими селеньями. Дети у заборов разбегались при виде чужаков, как вспугнутые лани от охотников, но единственными защитниками оставались как раз таки они на пару с матерями и стариками: всех мужчин поголовно призвали на войну. Порою гномий глаз улавливал при дневном свете дальние усадьбы, обнесенные каменными стенами. Вряд ли их можно было обозвать крепостями, однако земли всяко принадлежали каким-то лордам. Поля были пусты, а что творилось за оградами во внутренних дворах, оставалось только догадываться. Выстроены они были все в едином стиле; порою встречались пристройки из небольших зубчатых башен или дополнительных двойных частоколов из заостренных бревен и укреплений. Не будь седоками испытанные дунэдайн и эльфы, не будь ретивые кони из Ривенделла и Эдораса, избранный Арагорном путь было бы невозможно преодолеть за столь короткий промежуток времени. Взбаламучивая пыль, они буквально летели, как ветер, отбросив все тяготы, кроме одной — нужно успеть, покуда кони не начинали спотыкаться, сбиваясь с ноги. Гимли спал в седле, уткнувшись лбом в спину Леголаса; остальные довольствовались крохами сна на редких стоянках, но в совокупности их едва бы набралось свыше семи часов. Тьма, наползающая с Мордора, накрывала земли черным саваном. Буроватый воздух становился удушливым, угнетающим. Кровавое солнце, окутанное багровым маревом, опускалось за рваный край гор, погружая город Этринг с мостом через Рингло в сумрак. Все города вдоль тракта были пустынны и оставлены без гарнизонов — жители бежали в горные селения долины Тумладена. В каких-то окнах порой мелькал отблеск свечей, однако наружу никто носа не совал. Наутро рассвет не наступил. Хлынувшая из Мордора мгла погасила солнце. Люди и эльфы переглянулись с единым сознанием и налившимися свинцом сердцами мчали дальше, а темнота все чернела и густела. Несчастные кони храпели от изможденности, однако спуску им не давали. «Выше бороду, сын Дурина!», подбадривал себя Гимли. Толковали ведь: будешь к пропасти катиться, надежда заново родится. С чего бы ей вновь рождаться, никто, конечно, не объяснял. Неподалеку за переправой через реку Гильраин следующей ночью отряд застал врасплох надсадный, трескучий хлопок, будто бы гора раскололась и отделилась от цепи. Хлестнувшая затем мощная волна чуть не опрокинула людей с седел. — Что это было? — воскликнул Арагорн, и сам не понимая, к кому из эльфов именно обращался. Полнейший ступор стал ответом. Все взирали в направлении Мордора, гадая, что могло послужить причиной неведомого всплеска. — Кольцо? — предположил Гимли, в сонных глазах которого разливалась тревога с новой силой. — Нет, — хмуря брови, ответил Элладан. — Должно быть, нечто иное. Я не встречал подобного прежде. Арагорн с тяжестью вздохнул. Брего взмахнул хвостом и вновь прянул с места машистой рысью. Размышлять было бессмысленно, время утекало сквозь пальцы и воевало против них. Арагорн не мог отделаться от грызущего его сердце наваждения, почти разъедающего его изнутри. Долетевшая до них напасть всяко в итоге будет связана с Минас Тиритом, если не была уже. Он перебирал десятки возможных вероятий и надеялся лишь на Гэндальфа, единственного, кто мог противостоять магической составляющей Мордора. Впрочем, пустынные владения вселяли в Арагорна мысль, что гарнизон столицы был силен и настолько многочисленен, насколько вообще мог быть. Но как бы он ни пытался вести здравую беседу с самим собой, нечто на задворках сознания подсказывало ему обратное. Природа этого предчувствия ускользала, оставаясь неуловимой и необъяснимой. Это была не просто тревога, а почти убежденность в том, что он опоздал, а последствия его промедления ему были хорошо известны: он доподлинно знал, какие зверства творили южане с захваченными городами и в особенности с женщинами. То, что ему доводилось зреть собственными глазами, мало бы кто выдержал, да и он поначалу спал, прилагая усилия и превозмогая себя. Новым утром, что не наступило, небо оглушительно загрохотало. Не было ни молний, ни ливня, ни даже малейшего дождика, лишь рокочущий барабан, сотрясающий беспросветные тучи. Лебеннинская равнина оканчивалась укрепленным городом-портом Пеларгир, выстроенным нуменорскими колонистами близ Андуина в виде исполинского треугольника. В дни расцвета Пеларгир являлся главным портом государства, адмиралтейством королевского флота и столицей провинции. Нынче же, в двадцати километрах к югу, на гондорской земле стояла лагерем северная армия. Огни бивака виднелись загодя, вскоре стали различимы укрепления и разноцветные стяги; преобладала белая цикада на черном полотне. Наравне с громом ночь резали гомон голосов и бряцание железа. Томным взором разглядывал Леголас кружащих поодаль чаек; Гимли же, не замечая в темноте и дымовой завесе никаких птиц, в ожидании грядущего сражения все никак не мог поверить, что за спинами у них осталось четыреста пятьдесят километров. Сама эта мысль казалась немыслимой. В знак мира Халбарад показал ладонь часовым с поднятыми забралами, но те пропустили их безо всяких вопросов: приказ, оглашенный Лиаму еще в городе сквозь безупречные зубы королевы, был предельно ясен, и в прибывших следопытах брийцы видели ближайших союзников, а не врагов, хоть и недолюбливали их. Среди сборной похлебки под названием «северяне» встречались и лица тощих и смуглых гондорцев. Вооружены они были похуже, если не кое-как, да и облачение их местами выбивалось. Лагерь служил наглядным примером того, почему Селин именовали Королевой-Нищенкой: казна была пущена на войну. Загоны для лошадей и скота тянулись с западной стороны, где кучились повозки и припасы. Немногочисленная конница Бри была позаимствована у истерлингов: за каждым седоком в бою сидел стрелок, однако в грядущем сражении это не имело ровно никакого смысла. Солдаты косились на проезжающих мимо коней, облепленных засохшей грязью, и пыльных донельзя всадников. В основном все держались группами возле костров с пряным пивом или подогретым вином, встречались и спешащие мимо одиночки, однако странное дело: нигде не было видно женщин, ни из одной палатки не доносился их смех. Отсутствие этого вполне естественного сопровождения остро выбивалось из привычного уклада лагерной жизни. Даже в самых патовых ситуациях всегда находились те, кто искал развлечения и утешения, и многим это облегчало свалившиеся на них напасти. Еще большим удивлением для Гимли становились встречи с дунландцами: в каждом заросшем лице он видел тех, с кем еще недавно сходился в бою. Однако здесь они вполне мирно сосуществовали с северянами и гондорцами. Многие занимались стряпней, чинили одежду, точили мечи, а не пытались всадить друг в друга нож ради потехи. Находились, конечно, те, кто бранился, пихался, мерился мускулами или мочился у всех на глазах, но всяко не в большей степени, чем другие. Расставленные патрули не обращали на чужаков никакого внимания, поглядывая на громыхающее небо. — Ослина толстомордый, я до такого не напиваюсь! — гаркнул медвежьего вида человек кому-то за палаткой. — Будь это я, ты б подох! Вырвавшийся у Гимли смешок заставил его обернуться. Валдо развернулся, прищурился, оглядывая следопытов, и несколькими размашистыми шагами сократил разделяющее их расстояние. — Вас вроде семеро было, — пробасил он. — Десятеро, — спешился Арагорн и сразу же оперся о бок Брего. — Здравствуй, Валдо. — И тебе здравия. Где… Ответ прозвучал прежде, чем был задан вопрос: — В Минас Тирите. Помрачневший Валдо резко выставил руку и схватил за шиворот первого попавшегося, конопатого паренька с пращой на плече: — Зови сюда Одноглазого, да поживее. — Так его же нельзя тревожить до сигнала. — Передай, что сигналом нынче служит мое молчанье, за кое королева его по уши обмакнет в дерьмо, а я туда еще сверху накидаю. Пусть тащит свою душонку, пока она в телесах. Паренек со всех ног метнулся вглубь лагеря, не понимая, за что так разгневал судьбу, раз выбор свирепого дунландца пал на него. Не в то время, не в том месте — в самом деле. — Мы думали, ты погиб, — не без интереса глядел на него Гимли. — От улитки озерной? — усмехнулся Валдо. — Погань сама от меня удирала, слизь подтирая, когда до меня дошло, что двери пришел… Его прервал громкий возглас сбоку: — Торонгил! Вот уж кого не чаял увидеть вновь! — поспешил к Арагорну загорелый седеющий лорд в длинном плаще из оленьей кожи с подбитым серым бархатом капюшоном. Приветливо улыбаясь, лорд Ангбор из Калембела по прозвищу Костолом обнял старого боевого приятеля, дружба с которым была опалена огнем умбарской войны. Дождался он момента, когда стал выглядеть многим старше, хоть на самом деле был младше по летам почти на четыре десятка. — Какими ветрами? — снял Ангбор кольчужную перчатку с правой ладони, на указательном пальце которой торчал перстень Ламедона: большой изумруд, ограненный алмазами. — У нас они одни. Ангбор кивнул. — Слышал последние вести? Арагорн напрягся. — О чем? — Да даже не знаю, как и сказать… — цокнул он языком, покачивая головой. — Наместник сбежал из столицы в Дол Амрот и заперся там: ни мечей, ни провизии. Думали, к нам на помощь спешит, а оно вот как вышло в итоге. Мысли в усталой донельзя голове Арагорна завращались, будто мельничные лопасти. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы переварить сброшенные на него слова. Он чуть повернулся, поймал на себе десятки красноречивых взглядов. Элладан, Эльрохир и Арвен сочувственно склонили головы, Леголас поджал губы, выражение Халдира ожесточилось. Один Гимли, не знакомый с устройством Гондора, не особо понимал ситуации. — Разделяй и властвуй… — безотчетно пробормотал Арагорн, вспоминая Селин, которая и без того если и покидала его мысли, то лишь на короткий срок. — Гарнизон Минас Тирита? — Около трех-четырех тысяч, — угрюмо произнес Ангбор. — Я б послал своих, так выбор невелик: либо заслон в Линхире, либо открытый тыл, — он вздохнул, искоса глядя на Валдо. — Я, быть может, и скверный охотник в сравнении с вами, но, видится мне, надо указывать гончим, где залегла дичь, чтобы ее задрали. — Дело говоришь, — слабо кивнул Валдо, посматривая на небо. — Дурачья и соплежуев в мире пруд пруди, вот они пыжатся и друг другу помогают. Лорд Ангбор хмыкнул, вскидывая костистый подбородок. — А за кого северная королева стоит: за дом Арнора или за дом Хурина? Валдо хмурил лоб, вспоминая нужные слова, и было видно, каких усилий стоило ему выдать то, что можно было сказать намного проще: — Непристойно дело свободы государства и вод… вод… водворения порядка начинать бесчинством и кровопролитием, но не стоит предписывать злонамеренности туда, где все объясняется… — он замялся на мгновения и скривился. — Позабыл я, чем объясняется. Говорю по-своему: вначале мы стоим против тех, — Валдо махнул в сторону юга, — а потом встанем против тех, — объятая мехами рука указала направление запада. — Всех крыс поганых перетравим, покуда живы, а я очень живучий. — Это я успел заметить, — с полуулыбкой ответил Ангбор, уже знакомый со способностями дунландского великана в налетах, и вновь обратил взор к терзаемому собственными думами Арагорну. Он поведал об умбарской армаде, что собиралась в заливе неподалеку от устья Андуина у оккупированного Харадом, гондорского острова Толфалас. По данным разведчиков, на якоре стояли пятнадцать десятков галер с метательными машинами, а малых суден и вовсе было не счесть. Большего бедствия положению нагоняла численность их войска: по прикидкам, харадрим было около пятидесяти тысяч; союзный лагерь гондорцев и северян насчитывал шесть с половиной тысяч, и еще полторы тысячи ламедонцов ожидали удара в Линхире, куда лорд послал их прямиком из Калембела, столицы провинции. Ироничнее всего в этих обстоятельствах было именно то, что город Линхир, основанный на месте слияния рек Гильраин и Сэрни, находился в вассальной зависимости от Дол Амрота, могучего полуострова, закрытого хребтами Дор-эн-Эрниль. Сушу с обширным мысом соединял перешеек, настолько узкий, что любое нападение с земли было совершенно бессмысленным, а с моря к замку невозможно было подступиться из-за преграды вздымающихся скал: торговые суда могли пройти к порту по лабиринту лишь в одиночку, следуя определенному маршруту, остальные же тотчас можно было с легкостью потопить. Лорд Ангбор, унаследовавший титул сюзерена от отца четыре года назад, был человеком прямым и юлить не привык; при стольном дворе он появлялся редко, чувствуя себя не в своей тарелке: грамоте хоть и был обучен, образование его хромало, да и цитадельским празднествам он предпочитал местные пирушки, на которых женщине можно было залезть под юбку, а не просто на прелестниц глядеть и изредка приглашать на танец. У Ангбора с малых лет выработалась непереносимость лицемерия: все благоверные от века изменяли обетам брака, только вот в провинциях об этом говорили свободно, а в столице двоедушно порицали. Полжизни он провел в глуши, полжизни в бою, привык к хорошо изведанному, а то, что творилось нынче, не подходило ни под какие его разумения: государство воевало не только с захватчиками, но и само с собой. Вот так, в канувший совсем недавно день, все понятное и традиционное пошло крахом. Когда до лагеря донеслась весть о шествии наместника, все ликовали: удар от сердца страны отведен, и им спешили на выручку. Глашатаи передали желание наместника провести смотр в замке лорда Имрахила, а события выкрутились так, что стены он эти больше не покинул, как и семнадцать тысяч бельфаласских мечей, которые сейчас заметно могли усилить их ряды. Поначалу мнения раскололись: многие приняли вести за несмешную шутку, однако, когда поняли, что так оно и было взаправду, и наместник их бросил подыхать, а там, севернее, укрывались их семьи, гондорцев обуял приступ лютейшей ярости. Лишь благодаря закаленной выдержке командующих буйство удалось угомонить, обернуть в нужные направления и прийти к согласию больших и малых; только вот не стоило забывать, что и сами эти командующие до вздутых жил жаждали теперь самосуда, праведной расправы и линчевания изменников. Главнокомандующий брийской армией Лиам Одноокий не участвовал в дрязгах и суждениях, следуя сугубо приказам, однако теперь лорд Ангбор, наконец, убедился, что и северяне поддерживали их. Делать такие выводы по одному лицу, конечно, было достаточно спешным решением, тем более что великан-дунландец и Одноокий на дух друг друга не переносили, но тех, кто хлебнул из одной чаши предательства, знал Ангбор по опыту, потом серпом было не разделить. Лорд Ангбор был по-звериному жесток и беспощаден к врагам, знал немалый толк в допросах, за что и пристало к нему весьма неблагородное прозвище, но и с теми, кого считал друзьями, отличался почти собачьей преданностью, и в жизни бы не помыслив обмана или заговора. Он скорее бы первым стал трясти в воздухе отрубленной головой, чем принял бы участие в каких-то там хитросплетениях за спинами, считая это не только ниже своего достоинства, но и вообще, ниже человеческого. — До последнего я верил сердцем, — завершал лорд Ангбор свое неутешительное повествование, — что Дэнетор не осмелится на такую подлость. — Погань клятая, — смачно харкнул Валдо в сторону. — С таким и в одном поле не садятся. — Это как же изменились времена, — с мрачной задумчивостью молвил Халбарад на синдарине, — что у дунландца нынче больше чести, нежели у гондорца. Белевший с каждой новой подробностью Арагорн не ответил. Даже если Король Мертвых явится на зов, и они разгромят южную флотилию, Минас Тирит не осилит столь долгое сопротивление войскам Моргула. Дезертирство Дэнетора обрекло всех, кто оказался в каменной ловушке, на гибель и открыло прямой путь вглубь страны. Единственная надежда оставалась на то, что ветер переменится.