Одна из нас

Взобравшись на осколок мышино-серого валуна, Селин вперила взгляд в кучевые облака на темном небе, беззвучно шевеля губами: — Не бойся, ибо я искупила тебя, назвала по имени твоему. Будешь ли переходить через воды, Он последует с тобою; через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламень не опалит тебя. Ибо Отцу нашему, святому Небесию, спасителю твоему, в выкуп за тебя отдаю свою душу, сердце и жизнь. Запыхавшийся Гимли подковылял к ней со спины: — Все ямы с запада засыпаны углем. Селин кивнула. — Вы как?.. Держитесь? Она обернулась к нему через плечо: — О чем ты? Гимли замялся, приглаживая пыльную бороду: — Ну… — На войне каждый день кто-то гибнет, Гимли, — отрешенно молвила Селин. — Странно, что ты еще к этому не привык. — Пусть вы и выглядите хрупкой, — вздохнул гном, — но, видит Махал, сделаны вы из митрила. Селин поджала губы, хмыкнув, и спрыгнула наземь. — Пусть по вашим преданиям вас и создал Аулэ, но создал он вас безвольными куклами и чуть не уничтожил. Отчего же его вы почитаете больше, чем того, кто не только вселил в Семерых волю, но и остановил руку с занесенным молотом? — Неужели возвращение Гэндальфа не помогло вам уверовать? Подбирая слова, Селин почесала за ухом. Всякие рассуждения о вере были хождением по очень тонкому льду. — Когда мне было десять, дядя поведал об утраченных Тринадцати Скрижалях. Вместо ниспускания кары на женщину за распутство, Эру наставил мужчине вырвать себе глаза, коли они не смогли удержать его от насилия. Знаешь, как я это услышала, сразу поняла, что в моем сердце существует место только для одного Бога. — Эру есть Первотворец, — согласился Гимли, а затем скосил понимающий взгляд на осколок валуна. — Я прервал вашу молитву? — Я уже достаточно молитв отчитала, — опустила подбородок Селин. Гимли повернулся к Пади. — Князь говорит, эти стены никому не удавалось взять. — Я не стала бы заклинать Эру благословлять горнило раздора, — с непонятным ему надрывом сказала Селин, держась за грудь, будто в сильной боли. Ее дыхание участилось. Гимли нахмурил косматые темно-рыжие брови. — Кажется мне, вам все-таки нужна помощь, королева. Идите, поспите, я послежу за всем. В копании я уж всяко лучше разбираюсь. — Селин… — выдохнула она. — Отныне я для тебя Селин. Она отвела мысли в более утешающее русло — если по неосторожности смеси сработают раньше времени, или она допустит ошибку, закладывая их, ее останки придется соскребать со всей логовины. Селин решилась на то, на что не осмелилась бы раньше: добавить к пропорциям кремневую крошку без предварительной пробы. Ее окликнул паренек, опершись на лопату, и попросил об отдыхе. Тон Селин вмиг изменился: — Сколько тебе лет? — Десять и четыре. — В четырнадцать еще рановато уставать. Работай дальше. — Темя болит, мочи нету. — Перестанет, коли срубят, — невесело усмехнулся Гимли. Тот осмотрел неглубокую яму и, не сдержавшись, вспыльчиво пнул насыпанную горкой землю. Почва была слишком твердая и неподатливая для плодотворного копания: требовалось гораздо больше усилий. — Ну, поостри мне тут, — строго двинулась к нему Селин. — После победы я тебя еще всем оркам могилы рыть заставлю. — Победы… — глухо передразнил он, низко опустив голову. — Все гутарят, мы безысходны. — Вот, значит, как? — выгнула бровь Селин и оглядела приставленную к ней дюжину чумазых отроков. — Кто-то утверждает, что гнойное горло излечивают сухие тараканы. Что теперь, всякого дурака слушать? — Нас дюже мало, — поддержал паренька конопатый друг, ростом ниже его на полголовы. — Вы, главное, с ног сбейте, — отрезала Селин, — а там уже свои затопчут. Все уткнули унылые взоры в изрытую землю. Селин выхватила из ладони паренька лопату. — Испей воды и переведи дух. Если по возвращении настрои не изменятся, я огрею тебя черенком по заду и буду лупить, пока всю дурь из тебя, бестолкового, не выбью. Много ли вы в военном деле понимаете, что судить беретесь? Жить готовьтесь, глупцы, и сражаться до последней капли крови, матерей грудью защищая, а не позорно сдаваться, даже врага не встретив. — Слушаюсь, королева. — Иди давай, пока я не передумала. Помедлив пару мгновений, он засеменил в сторону крепости, так и не поднимая головы. Гимли прокряхтел, смотря ему вслед. Как бы то ни было, он и сам понимал, что все они с монетой во рту. Он уже хотел взять у Селин лопату, чтобы прервать ее копание, как отвлекся на громкий, повизгивающий возглас паренька. Тот ликующе прыгал на месте, тыча в светлеющий край логовины. — Воин с Севера! Воин с Севера! — радостно вопил тот во все горло. — Он жив! Гимли сощурил глаза до двух щелей, а затем расхохотался. — Живой! — подхватил он всеобщее упоение. — Аж от сердца отлегло! Селин вонзила полотно в комья, глядя на мирно плывущие облака: «Глас безгрешного в вопиющей пустоши, рожденный плотью от плоти, решивший явиться пророком скажет уверовавшим в Него: ежели будете верны вы учению, примите вы Небесие; не здоровые имеют нужду в лекаре, а больные, и пришел тот призывать не праведников, а грешников к покаянию. Чадо ничего не может творить сам от себя, ежели не увидит Отца своего творящего. Будем совершенны, как совершенен Отец наш Небесный, будем милосердны, как и Отец наш милосерден. Не клянись ни небом, ибо оно есмь престол Божий, ни землею, ибо оно подножие Его, ни Им самим, ибо есмь Он и начало, и конец. Ибо возлюбил меня Отец, что я отдаю жизнь мою; никто не отнимает ее у меня, ибо я доброй волею отдаю ее. Чадо Божие не для того ступит, дабы ему служили, а дабы самому послужить и отдать душу свою для искупления многих. Верьте делам моим, дабы узнать и поверить, что Отец во мне, и я в Нем. Аминь». Мчащийся навстречу Гимли широко распростер руки: — Ты самый везучий, самый ловкий и самый отчаянный воин из тех, кого я встречал. Я так рад, дружище! Арагорн насильно ему улыбнулся и глянул поверх него на Селин. Та подбежала, застыла, поблескивающими глазами смотря в ответ и склонив чуть голову, потрепала по шее возвратившего его коня. Брего, если память не подводила ее: обезумевший, темно-гнедой жеребец княжьего сына, что он разнуздал в Эдорасе и велел пустить на волю. Арагорн спрыгнул с конской спины, прижал ее к себе. — Двенадцать тысяч, — прошептал ей в висок. — К ночи будут здесь. Плечи ее, будто от свалившегося груза, поникли. — Я уже подыскала того, кто их хоронить будет, — шумно сглотнула Селин. — Ранен? Он мотнул головой, все еще держа ладонь на ее спине, и указал в сторону ям. — Смесь? — Эомер дал добро на изничтожение осадных машин. Арагорн кивнул. — Где князь? — Пойдем, — вызвался Гимли. Селин обернулась к своему скудному отряду и повысила голос: — Четверть часа на отдых! Отроки устало плюхнулись, понимая, что спуска никто не даст — когда направляли, им представлялся прогневанный старик-воевода, не ведающий дел, помимо службы, гонящий в темницу на хлеб за разгильдяйство, а оказавшаяся в княжьей чести молодая женщина, коей всучили их руки и головы, выявилась не менее взыскательной и требовательной вопреки призыву природы. Ополченцы и служивые суетились в крепости, точно пчелы в улье перед наступлением грозы. Хельмова Падь встретила стуком сотен молотков и передающимся гулом распоряжений. Тяжелым взором Арагорн прошелся по отмеченным сажей или известкой плечам хуторян — чтобы те не путали право и лево. Не ведали они ни смотров, ни построений, ни учений. — В крепости около тысячи боеспособных держать оружие, — разглагольствовал Гимли, важно вышагивая сквозь толчею. — Описательное слово «боеспособный» на всеобщем имеет не то значение, что ты в него закладываешь. Гном глянул на Селин. — А какое? — Боевые единицы, способные бесстрастно действовать в любых условиях войны. — Понял, — продолжил Гимли. — Это да, сбили войско из всех возрастов, но большинство в чересчур уж почтенных летах, а у других молоко на губах не обсохло. Матерых солдат, пожалуй, только у Эомера посчитать можно. Окрестные беженцы укрылись в здешних пещерах: калеки, женщины и дети. Туда же согнали весь скот, да и кормов заготовили в достатке, как говорят, но я иначе думаю: на долгую осаду не хватит, долины ведь разграбили и выжгли дотла. Селин отскочила в сторону от бегущей навстречу вереницы: — Оркам хватит их количества, чтобы влезть по собственным трупам. Если они перемахнут стену, пещеры не удержат долго. — Я согласен с королевой, Арагорн, — поднял взгляд Гимли. — Князь слишком обуян горем по сыну, дабы здраво мыслить. Его бы смог ущучить Гэндальф, но он не возвращался. — Изволь выбирать слова, — скупо ответил ему Арагорн. — Да как тут по-другому скажешь-то? Селин выглядела спину воеводы гарнизона и прикрикнула, останавливая его. — Ладно, увидимся, — бросила она на ходу, возвращая Арагорну его кинжал, и ускорила шаг. Престарелый и груботелый, состряпанный из хваткой закалки воевода Гамлинг по прозвищу Изношенный снял с порядком облысевшей головы шлем, приветствуя ее, назойливую, будто муху. Как и многие вестфолдцы, на вестроне он знал всего пару бытовых фраз, да тройку песней, как, собственно, и Селин на рохиррике, поэтому общаться им приходилось на ломаном дунландском. — Чем помочь, королева? — скрипуче спросил он, не скрывая огорчения и присматриваясь к ней с толикой недоброжелательности. — Нужны еще люди, мои все выдохлись. — Нет больше. Селин указала пальцем на восток. — Что видишь? Тот сурово насупил седые до белизны брови. — Небо. — Рассвет. К этому часу вся земля под Падью должна была быть уже изрыта. Гамлинг прожигал ей переносицу своими полусонными старческими глазами. Селин вздохнула и стерла налипшую на скулу грязь: — Слушай, я понимаю, нас, как слепней августовских, расплодилось, а быком отдуваешься ты один, но пойми и ты меня: без еще одной отпиленной балки мы худо-бедно обойдемся, а без этих ям — маловероятно. Хоть безногих мне дай, мне главное, чтоб руки рабочими были. Гамлинг кивнул, чуть разгладив глубокие заломы на лбу. — Уважаю тех, кто через голову не скачет. Знаете, как мой отец преставившийся говаривал: не та баба ражая, кто телеги ворочает наравне с мужиком, а та, кто всякого мужика их ворочать заставит. — Постараюсь запомнить, — ответила Селин на всеобщем. — Благодарствую. Парапет с бойницами, высотой с рослого воина, защищал широкую галерею по верху стены. Попасть на нее с тыла было можно по единственной лестнице в три пролета ступеней, а со стороны башни — через внутренние переходы. Само же ядро было скрыто еще надежнее, обложено глухими стенами, словно гигантскими подковами. Громадные каменья были пригнаны вровень и обтесаны так, что между ними и щели нигде не виднелось. Селин перетаскала по одному оставшиеся мешки и припала к входу пещеры, стирая с лица пот. Солнце уже взошло в зенит, обдавая землю отнюдь не весенним жаром. Работа в крепости почти встала; светя непотребствами, мужчины развалились вдоль ручья на постиранных одеждах, разминая в натруженных пальцах обеденный хлеб. Хельмова Падь получила свое название после войны Рохана с Дунландом, когда в крепости укрылся Хельм Молоторукий, десятый князь Марки. Тогда началась Долгая Зима, продлившаяся целый год. Горе от потери сынов, безумная, неистовая ярость вкупе с голодом истощили Хельма и, по поверьям, ночами он в одиночку ходил во вражьи лагеря с голыми руками. И своя, и чужая стороны верили, что Хельм стал неуязвим для любого оружия, пока сам был безоружен, и что он пожирал в отместку убитых врагов живьем, упиваясь их кровью до бессмертия. К одному из рассветов Хельм не вернулся и поутру был найден замерзшей ледяной статуей. Невзирая на пережитые несчастья, Хельма так и не поставили на колени, и после его гибели пришла долгожданная оттепель. Ныне же Хельмова Падь являлась последним рубежом ристанийской обороны с северо-запада. Такова судьба была отведена этой великой твердыне на протяжении столетий — защищать народ, пока земли его подвергались осквернению, мародерству и поголовному истреблению. Падь могла вместить в себя гораздо больший гарнизон, численностью в несколько тысяч солдат, да вот только камней во все времена с лихвой хватало, а людей — нет. Пользуя передышку во всю широту, Селин свысока изучала толстые вены крепости. Из нижней пещеры в полном обмундировании вышел копьеносец. Засунув пальцы в рот, Селин свистнула, и он, на миг замерев от неожиданности, растерянно обернулся. — В чьем распоряжении? — напрягла она глаза. Копьеносец склонил голову, спеша затеряться среди острых скальных языков. Селин усмехнулась, закидывая веревку на плечо, и потащила груз дальше. Арагорн спускался с башни вместе с Теоденом и Гамлингом; дряхлые мешки под глазами воеводы совсем уж налились от сыплющихся на него со всех сторон поручений. Княжич Эомер готовил двое врат и башенные парапеты; Арагорну же Теоден вверил оборону стены. — Усилить бойницы по всему поперечнику для флангового обстрела и поднять все бочки, — велел Арагорн. — Здесь ничего не оставлять. — Слушаюсь, сир, — устало ответил Гамлинг и заторопился лично исполнять приказ: у него уже не осталось голов, кому можно было перенаправлять работу; последних он еще пять часов назад направил на возведение барьеров. — Несметная рать! — без прямого обращения выпалил Теоден, сверкая от гнева глазами. — Ни одно войско не пробивалось через эти стены и не прорывалось в Хорнбург! Я прошел много войн, знаю, как защитить свою крепость… — убеждал он самого себя. — Пусть приходят, налетают, как коса на камень! Орды Сарумана опустошат наши земли и сожгут дома, но нам не привыкать. Мы вырастим новые урожаи! Хельмова Падь выдержит любую осаду! Принеси князю кто иной весть, он бы в жизни не поверил: у страха глаза были велики; сейчас же доподлинно знал, хладнокровие и опыт выжившего гонца не преувеличивали — головной отряд айзенгардцев во много раз превышал весь их гарнизон. — С обученным войском, — возразил ему Арагорн. — Вопреки моему совету о сборе эохере, ты понадеялся на ополчение из конюхов и кузнецов. Теоден в ярости развернулся, раздувая ноздри, однако говорил он едва слышно: — Чего ты хочешь от меня? Взгляни на людей — их храбрость висит на волоске. Ежели нам уготован конец, пусть они встретят его так, чтобы об этом слагали славные былины. — В черный час ты думаешь о славе и былинах? — Арагорн приблизился к нему почти вплотную. — Отправь за подмогой, князь, пока еще из этих врат способен выехать конь. — И кто явится? — укоризненно сощурил глаза Теоден. — Эльфы? Гномы? Прежние союзы давно отжили. Нам не везет с друзьями, как тебе, милорд. Кому на помощь отправила свое войско брийская королева, плюя на обязательства, заключенные с сыном моей сестры? Послушай и мой совет тебе: надобно судить человека, прежде чем проникся к нему, потому что, проникшись, уже судить не сможешь. Лицо Арагорна ожесточилось, а взгляд сделался острым, словно заточенный клинок. Он цедил сквозь зубы каждое слово: — Этих наставлений ты испрашал, вливая в себя одно зелье за другим? Теоден, смерив его противоречивым взором, сиганул по ступеням с удивительной для его возраста прыткостью, будто скинув пару десятков лет. Во всем выражении князя горела агонией бессловесная скорбь. Арагорн вздохнул, глядя на его зеленый, подхваченный ветром плащ, а затем поднял голову к темнеющему небу. Сбоку к нему бесшумно подошел Леголас и положил ладонь на его плечо. — Не припомню, когда я еще так радовался чьему-либо возвращению. Арагорн вернул ему слабый кивок приветствия и повернул к оружейной. — Отдохни лучше, — направился за ним эльф без прежней веселости, — от тебя полуживого будет мало толку. — Нет времени. — До захода солнца два часа. — Именно. Леголас скривил губы. — Если бы сломал себе что-нибудь, так бы не рвался. — Ты уже стал говорить, как Гимли. — Мне далеко до его сварливости, но зачастую он зрит намного приземленнее нас, и не только из-за роста. Я не считаю себя глупцом, однако, имея с ним дело, не могу отвязаться от ощущения собственного недомыслия. — Представь, каково мне. Леголас ухмыльнулся. — В сто крат тяжелее? — В сто крат тяжелее, — вздохнул Арагорн. Со спины раздался пронзительный возглас: — Милорд! Лорд Арагорн! Он обернулся. Эовин подлетела с румяными от гнева щеками. — Меня приковали к пещерам! Арагорн смотрел на нее, ожидая продолжения, которое и последовало почти незамедлительно. — Печься о детях и готовить постель для мужчин. Скажи, где же в этом слава? — Настало время для доблести без славы, княжна, — уклончиво ответил Арагорн. — В ком твой народ узрит последнее заступничество? Эовин понизила голос: — Позволь мне сражаться под твоим началом. В серых глазах Арагорна мелькнуло странное чувствие. — Этот приказ не в моей власти. — Ты не приказывал остаться тем, кто вызвался! Чем же я негожа тебе? — на высоких тонах выпалила Эовин уж слишком громко: на нее стали озираться. Поймав суровый взгляд эльфа, она пуще зарделась, только уже от стыда, и поспешила вниз, извинившись. — Что это было? — нахмурился Леголас. — Обрамленное достоинством отчаяние, — проводил ее глазами Арагорн. Открытая дверь в оружейную встретила их непрерывным лязгом. Мастера кузниц и арсеналов суетились, раздавая оружие и перенаправляя через посыльных снаряжение. Время было оценено весом чистого золота; общий труд лился непрерывно. Леголас подошел помочь Гимли, который никак не мог допрыгнуть по нужной ему навесной полки. Перебирая кольчуги, Арагорн повернул лицо к таращащемуся на него отроку, что сидел в углу стола, нашивая заплату на локоть рубашки. Тот, смутившись раскрытию слежки, сразу же увел взор. — Как твое имя? — Халет, — несмело ответил он, — сын Хамы, повелитель. Отец назвал меня в честь первенца Хельма Молоторукого, последнего защитника врат Медусельда, павшего от копья Вульфа Кровавой Мести. — Твое имя было покрыто славой задолго до рождения старшего сына Хельма. Его носила вождь племени халадин, которая бесстрашно бросила вызов самому Морготу в Первую Эпоху. — Вождь была женщиной? — с удивлением переспросил Халет, отложив кривую иглу. — Да. Глаза Халета вновь заблестели. — Соболезную утрате, — сказал Арагорн. — Благодарю, повелитель, только недолго мне осталось горем упиваться… скоро ведь встретимся. — Не оскорбляй память отца, — Арагорн упер испачканную засохшей кровью ладонь в его узкое по юношеству плечо. — Ты не проиграл до тех пор, пока ты не сдался. Надежда есть всегда. Халет трепетно закивал с подрагивающими губами. Протяжно затрубил рог, призывая занять позиции. Выстроившись шеренгой, ополченцы направились к выходу из оружейной под командованием солдат гарнизона. Гимли придерживал кольчугу у широких бедер, будто женщина юбку. — Будь у нас время, я бы подогнал, конечно… немного тесновата в груди. — Меньше провизии уничтожать надо, — Леголас обменялся с Арагорном слабыми улыбками. Гном состроил ему гримасу. — Пока толстый сохнет, худой сдохнет. — Думаешь? — Уверен, — фыркнул он. — Я еще за тебя не взялся… глянь, тощий, как щепка! Голод ведет к злости, а злость дурит помыслы. — Твои житейские мудрости не перестают меня удивлять, Гимли. Зашедшее солнце окутало дали плотной синей дымкой. Дозорные заметили на горизонте средь высыпающих звезд мелкие черные точки. Селин взбежала на стену, держа у бока корзину с хлебом и подогретым молоком. Она прищурила глаза, медлив у выступа парапета. — Кребайны? Леголас кивнул, задумчиво трогая тетиву. Гимли стоял рядом с ним, прислонившись к зубцу; трубка, что он попыхивал, давно уж погасла, но он продолжал ее посасывать для успокоения. — Мне здесь по нраву, — постукивал он о камень ребром сапога. — Добрая порода, крепкие кости у этой земли. Эх, сюда бы на годину другую сотню моих истых кладчиков… — Да… — Леголас растирал ногой сизое пятно золы. — А еще лучше, сотню эльфийских лучников. — Коли на то пошло, лучше б, чтоб уже орков к столу подали, — широко зевнул Гимли. — Топором помахать, так всю дрему и снимет. Честное слово, таких усталых гномов, как я, свет еще не видывал. Взмылили нас последние дни — из огня да в полымя без часу продыху. — Ни при каких условиях нельзя пренебрегать сном, — Селин подошла к ним ближе. Гимли окинул ее долгим взглядом, задержавшись на засохшем кровавом следе от двух пальцев, рассекающем ее лицо полосой от уха до уха. — А вы-то когда поспать успели? — Я для всего время найду, — Селин поставила у ног корзину, и Гимли сразу на нее позарился. — Нет, дорогой, это моим птенчикам, у вас свой командующий. Где, кстати, он? — Скоро будет, — ответил Леголас с крайне мрачным выражением. — Когда сказали, что к нам определили детей, я вначале надеялся, это несмешная шутка. — Да я вообще, знаешь ли, мало веселого в сложившихся обстоятельствах вижу. Только их своими сомнениями мне не гаси, они и без того еле держатся. Гимли взял сторону Леголаса: — Одного я только не уясняю: отчего ни вы, ни Арагорн не можете голову вправить князю? — Что еще мне сделать? — прохладно поинтересовалась Селин. — Я ж не в колкость, — сжал губы гном. — А я, думаешь, уколоть тебя хочу? — Без обиняков сказать или слова подобрать? Вы никогда не казались мне той, кто спускает такое с рук. — Гимли, я, быть может, не до конца понимаю особенности вашего государственного строя, но по всей протяженности людских границ, помимо вольных земель, существует единый непреложный закон — политика невмешательства. Мы лишены права оспаривать или отрицать приговоры законного правителя, не направленные против нас, как и посягать на суверенитет. И прежде, чем ты начнешь распинаться о слепом пособничестве и умышленном поощрении, я приведу тебе примеры небрежения этим законом: Червеуст не отправил бы варгов нам наперерез, не останови княжью руку Гэндальф, а Вестфолд бы не вырезали, не влияй все тот же Червеуст на решения князя. — Тогда он был под чарами, — брякнул Гимли, будто монетой по камню. — Я говорю вовсе не о магической чепухе… да и при большом желании можно хоть самому Саурону противостоять, чем бы он тебя ни прельщал. Леголас с подозрением прищурился, уловив нечто особливое в ее последних словах. Заметив это, Селин быстро оправила себя: — Имею в виду мистера Бэггинса… даже обоих. Нам бы всем у них стойкости поучиться. Мне так точно. Эльф, казалось, поверил, ну, или сделал вид. — Есть еще закон совести, — спрятал трубку Гимли. — Знаю, — неопределенно ответила она. — Рохан может войти в историю еще одним государством, которое решило, что не хочет жить плохо, и стало от этого жить еще хуже, но ни ты, ни я, ни Арагорн ничего не могут с этим сделать. У нас нет такой власти, Гимли, а если бы была, мы бы ничем не отличались от тех, кому ты в самое ближайшее время будешь драть задницы. Гимли издал горький смешок. — Ладно уж… погорячился. Простите… Селин. Он проникновенно глянул на нее. — Какая бы удача вас с ним ни вела, надеюсь, она протянет еще одну ночь. Леголас участливо сказал ему: — Их друзья с ними, Гимли. — И, надеюсь, тоже протянут еще одну ночь, — вымученно улыбнулся гном. На лестнице послышались спешные шаги. Арагорн поднялся на стену своей особой, чеканной походкой, которую Селин окрестила названием «не в духе». Видимо, вернулся после очередной беседы с Теоденом, решила она и сразу же получила порцию его затаенного гнева: — Будешь переговорщиком. — Комендант знает дунландский. — Не в твоей степени. — Как прикажешь, милорд, — блекло ответила она, подняла корзину и направилась к скучившимся малолеткам, стараясь натянуть на губы улыбку. Ей действительно становилось все труднее понимать соображения князя — что должно храниться под сводами черепа, чтобы вместо содействия прославленному в Ристании воину, который одним своим присутствием поднимал боевой настрой солдат, ты, делая все ровно наоборот, настраивал его против себя. Это как если бы она, к сравнению, имела подобного рода прилюдные положения в отношении Одноокого Лиама, который белке в нос попадал, толком не целясь. Личное должно оставаться за плотно закрытыми дверьми, в остальном, уж будь добр, держать лицо, коим бы величием ни было бы измазано твое имя. — Ну, что это такое? — протянула Селин. — Что я рассказывала вам о построении? Мальчишки, встретившие от семи до одиннадцати зим, неумело рассыпались, стараясь поровнее вытянуться. — Молодцы, глаз радуется! — Селин подала первому мальчонке корзину дрожащей рукой: ее гнули к земле слова, брошенные ей в оружейной: «Детской брони у нас отродясь не водилось». — Давайте, разбираем дружно. Неизвестно, когда в следующий раз вам удастся поесть. На стене закрепились оставшиеся солдаты гарнизона и горсть ополченцев. Селин тяжело вздохнула, заметив среди них суровую Хелен с желтым от недавних побоев лицом и одетого в ржавую кольчугу Джека. Видимость крепкой обороны — только вот пуховое одеяло не остановит копье, как щит. Воздух сгустился, обещая скорую грозу. Кребайны кружили по небу размашистыми тенями, подплывая все ближе и ближе; уши резало их натужное карканье. Девятилетка, коему кусок в пересохшее горло не лез, храбрился, вспоминая раскаленную по июлю степь, врезавшуюся в плечи бечеву плуга, огоньки родимого хутора, отцовские застолья да обрюзгшую до срока, постаревшую от горя мать, что обласкала и обслюнявила его всего, когда последнего ее, младшего из сыновей, под руки из пещеры выводили. Селин присела на корточки, отвернула его в сторонку, утирая ему слезы. Он и сам не заметил, как начал плакать. У нее по ребрам будто ножом водили. Когда младенцу больно, он орал во все горло, когда отрок ногу ломал — стонал и всхлипывал, а крик мужчины был безмолвен, но от этого не менее страшен. Взросли отравленные цветы на поколенческой почве этого мальчишки, к распусканию бутонов которых они не были готовы. Меж детьми Хвори и детьми хрупкого мира ширился не просто обрыв, а стелилась целая необъятная пропасть. Первые не думали, что смерть только чужие головы собирает, а вторые верили — колесо на мельнице жизни так и будет крутиться. — Вот смотрю я на тебя… — хрипло прошептала Селин. — И не мальчика вижу, а мужа. — Мне страшно… — потянулся он к ее руке. — Мне тоже, — сжала его ладошку Селин. — Но я не смерти страшусь, а того, что вряд ли смогу тебе объяснить. Он робко кивнул, до боли закусив губу. Нечто доселе незнакомое надорвалось в нем, лопнуло, будто сухожилие на отцовских гуслях; и отчаянный хлыст этот стеганул жгуче и безнадежно. Надломилась в нем вся мальчишеская наивность и посыпалась зазубренными осколками главного превосходства детства — неведения. — Дозвольте песнь завести, что из сердца рвется. Селин молча кивнула, поднимаясь. Мальчик сложил пальцы в кулаки, с достоинством задрал подбородок, отчего шлем его не по размеру съехал на затылок:

Черный ворон, что ж ты вьешься Над моею головой, Ты добычи, ой, не добьешься, Черный ворон, я не твой. Что ж ты когти распускаешь, Что ж ты песнь свою поешь? Коль добычу себе чаешь, За то весточку снесешь.

И млад, и стар подхватывали знакомые всем еще со свивальников слова. Свежа была в народной памяти кровопролитная война с Дунландом; да и как забыть, когда горцы столицу взяли, без пощады искромсав половину земель. Захваченный Вульфом Эдорас стоял под дунландскими знаменами — черным вороном на синем полотне.

Завяжу смертельну рану Подарённым мне платком, А затем с тобой я стану Говорить про все рядком. Полети в родну сторонку, Где у маменьки был мал, Передай ты, черный ворон, Отцу с матерью поклон.

Хрипловатые, сиплые, гнусавые, низкие, скрипучие, глубокие, зычные — все голоса слились в единый, набирающий силу, воспрявший глас несломленного народа. Девятилетний мальчик и сам не ведал, какую великую мощь разжег в сердцах, каким грозным огнем отхватил очи защитников крепости, вспомнивших заветы не вставших на колени предков, достояние их отцов и дедов. Хельмова Падь тягуче воспевала в унисон, загнанным в угол, свирепым каменным бирюком:

Ты скажи моей любезной, Что за Родину я пал, Потихоньку, взяв за плечи, Что за Родину я пал. А отцу скажи отдельно, Что я род не посрамил И пред ворогом смертельным Назад шагу не ступил. Скажи братьям, скажи сестрам, Я хороший у них брат, А к родимым семи верстам Кречетом вернусь назад. Отнеси платок кровавый К милой суженой моей, Ты скажи: она свободна, Я женился на другой. Ты скажи: вояка бравый Там женился на другой. Взял невесту тиху-скромну В чистой степи под кустом, Обвенчальна была сваха — Пика вострая, да конь. Калена стрела венчала Среди битвы роковой, Чую, смерть моя подходит, Черный ворон, весь я твой. Вижу, смерть моя приспела, Черный ворон, я, брат, твой.

Единый глас внезапно оборвался; рухнула с небес страшная, решительная тишина, хоть тишина и эта стояла в отозвавшихся сердцах: темноту по-прежнему резало карканье кребайнов. Не показывая детям лица, Селин надавила костяшкой на внутренний уголок глаза, проморгалась и влезла на парапет. Ночь колыхали уже иные мотивы, полнилась она многотысячным ревом. Ратный грохот нарастал, приближаясь по захваченной, покоренной земле. Бесчисленными факелами красновато-огнистый ковер стлался по скату без конца. Вспыхивали мрачные зарева, рыжие струи обуяли логовину. Селин заламывала пальцы, уповая, чтобы огонь не снизошел в одну-единственную точку земли раньше времени. Впрочем, слюну сушило иное — впервые в жизни ей доводилось видеть столь многочисленную армию воедино. Арьергард, не утруждаясь, мог спокойно предаваться сну, пока передние отряды разносили неприятеля. Вел их на огромном буром варге вождь дунландцев Грелта. На каждом шлеме и вороненом щите виднелась призрачно-бледная длань Айзенгарда. Над своей волчьей кавалерией тоже вдоволь извращенно постарался Саруман. Хоть Селин и не любила варгов, в этот час ей было их действительно жаль как обузданных зверей: те пронзительно выли, неся на острых, выпирающих хребтах грузные широкозадые туши горцев, будто старые клячи на последнем издыхании. Тела их с короткой жесткой шерстью были иссечены кнутом да палкой до ужаса; мухи облепляли подгнившие, розовато-красные куски живого мяса. Какие-то уже не выдерживали и, покачнувшись, валились; дунландцы спешивались, но не добивали их, позволяя кребайнам расклевать еще дышащих варгов за предательство седоков. Испытывая неописуемое чувство омерзения к самой себе, Селин подняла руку ладонью вперед в знак переговоров, водружая на шею ярем возвестника княжьего слова. Веля войску остановиться, Грелта промчался по невидимой границе полета стрелы, швырнул с плеча в землю нож и громоподобно зарычал. Селин дослушала окончание речи, опираясь на зубец, и повернулась к Эомеру на воротной галерее: — Требуют князя на поединок чести! Эомер передал слова наверх, но ответа так и не последовало. Стянув с головы капюшон, Селин вновь направила взор к логовине: — Достойному мужу не пристало биться со швалью, наподобие тебя! Собирай свой ублюдский выводок и сматывай подобру-поздорову! Грелта оскалился желтыми клыковатыми зубами, опознав ее по волосам. — Саруман велел сподобить тебе русло, южанка! Спускайся и уходи, он желает тебе здравия! Подпирая плечом выступ, Селин сухо усмехнулась. — А я желаю, чтобы всех вас черти в котлах варили! Может, уже закончим любезность приветствия? Зачем пожаловал? Коз надоело сношать? — Саруман Мудрый знал, что ты так ответишь! — Ты путаешь мудрость с сумасшествием! — И просил передать, что готов обменять голову твоего плененного друга на старого коневода иль его конюшонка! — Отказано! Еще требования будут? Грелта насупил брови, пару секунд помолчав в замешательстве. — Ты даже не спросишь кого? — У меня нет друзей выше княжьего положения! Саруман и вправду обезумел, если счел обмен равным! Грелта снял со спины мешок и достал отрезанную голову за темно-каштановые, тронутые сединой волосы. Из раскрытого рта вместо языка торчал короткий обрубок; глаза были выколоты в излюбленной манере Белого Колдуна. — Вот тебе на сватовство! Шарился по ущельям, выискивая рабов! Верхнюю губу Селин защекотала вытекшая из ноздри струйка. Размазав ее по кисти руки, она посмотрела на Арагорна и Леголаса, в ожесточившихся выражениях которых застыло и потрясение. Вновь глядя прямо в глаза вождю дунландцев, она понимала, что тот намеревался сделать, и, не оборачиваясь, велела детям отвернуться. Грелта гаркнул — сработали легкие катапульты. Подножие крепости усеяли отсеченные конские головы и порубанные человеческие тела. Многие из солдат узнали своих боевых братьев, взятых у Айзена во вражеские кольца, но больше было среди обезображенных мертвецов обычных хуторян, которые оружия за всю жизнь не держали, помимо топора по другому его назначению. Грелта озирался исподлобья, ожидая хоть какого-то отклика на подначку. Хельмова Падь молчала; лишь изредка доносились всхлипы юных ополченцев, не зревших до этого выворачивающих наизнанку ужасов войны. Казалось, безмолвная ярость самих скал и стен крепости взбесила осаждающих. «Спускайтесь, спускайтесь! — с издевкой гоготали горцы, в то время как полуорки ртов не раскрывали. — Спускайся к нам, коли есть что сказать! Подавайте нам князя-труса! Все равно мы проберемся, вытащим его из норы! Подавай, подавай!» — Что ты пялишься и зазря мелешь своим шлюшьим языком! — подстрекал Грелта. — Спускайся ко мне, не оттягивай время! Уважь меня с Саруманом! Мне говорили, ты похожа на вывернутую конскую дырку, да обманули, падлюки! — не прекращал хохотать он. — Я б давно к тебе в гости наведался! Селин повернула невозмутимое лицо к Арагорну в ожидании приказа, и тот ей кивнул. Она глубоко вдохнула, набирая в грудь побольше воздуха. — Прежде чем делать, вы хоть немного думайте тем, что вам шеи бесполезно тяготит! На него я бы согласилась обменять только свою голову, и вам бы не пришлось так пресмыкаться! Могу похвалить тебя за то, что не прячешься за юбкой Сарумана, но большего одобрения тебе не дождаться! На что ты надеялся, придя сюда? Выставить себя посмешищем? Ну что ж, в этом успех тебе обеспечен! Под густыми зарослями на лице Грелта покрылся багровыми пятнами. — Я вождь Дунланда! — Вождь?.. Где здесь вождь? А, честивые дунландцы? — Селин указала перстом на наваленные трупы. — Неужели вы в здравом уме следуете за тем, чей предел — драка с пятилетними детьми? Гордитесь, что самый достойный из вас смог одолеть женщину? Вот уж действительно, подвиг на века! Покажите, на что вы способны, куча убогих, ничтожных шакалов в обмоченных штанах! Думали испугать нас своей тлетворной сворой? Вы все здесь и передохните, даже если каждый из нас положит за это жизнь! Рыба проглотила наживку. Почти четыре сотни дюжих дунландских воинов не стерпели оскорбления и помчались к стене с жуткими воплями. По взмаху руки Арагорна зазвенели тетивы, взвились стрелы — и все они тотчас попадали наземь; самых рослых повалили со второго, а то и с третьего выстрела. Башня встрепенулась возгласами одобрения. Грелта взревел диким кабаном, понося собственное войско на чем свет стоит. По-прежнему упираясь в зубец, Селин велела детям восполнять бочки — те метнулись вдоль стены с охапками. Она взирала на Грелту скучающе, хотя внутри нее все клокотало жгучим ключом. — Если поставить барана во главе волков, то и волки забаранеют! Саруману нужна я? — она развела руки в стороны. — Так вот, смотри, я стою тут и жду, пока ты хоть что-то сделаешь! — Смейся-смейся, тварина! Мне велено вернуть тебя с головой на плечах, но не говорено, как должно быть ниже твоей поганой шейки! Познакомишься с моими парнями напоследок! «Давай ее сюда, пусть попищит! Иди, пощекочем! Кончай дурить, не отдавать же белой бляхе, в самом деле! — подхватили его ближние подпевалы. — Чего лясы точить, ни развлечься тебе, ни побаловаться! Уж мы сыщем применение твоим ручонкам! Еще пожалеешь, что они у тебя выросли!» — Хорошо, побудут хоть немножко рядом с настоящим вождем! Я-то, в отличие от тебя, город брала уже и выкорчевала оттуда ту падаль, от которой ты исподнее пачкаешь! — Припоминаю! — сдержал за усмешкой порыв Грелта. — Это когда твоих орясин по кругу пустили? Живого места, помнится, не было! Ее глаза потемнели. — В эту игру могут играть двое, дурень! Снова мы возвращаемся к соперничеству с малышами! — Селин сложила руки на груди, задумчиво поглаживая большим пальцем подбородок. — Кстати, это как-то связано с той давнишней историей твоего отца и каленой кочерги? Я много в жизни перевидала, но даже для меня это показалось чрезмерной жутью! Все хотела спросить, как после такого ты сидишь-то, бедолага? Поделишься опытом? А то вдруг твои пустые угрозы хоть кто-то начнет принимать всерьез! У Грелты чуть ли пар из ушей не повалил — топлива подкидывали гнусные смешки из своих же рядов. Со звериным ревом он наказал начинать наступление, мешая с грязью тактику Сарумана, а сам помчался верхом на варге в тыл. Загремели медные трубы. Айзенгардцы ринулись на приступ. Высоченные полуорки поволокли лестницы и железные баллисты. Их осыпали градами стрел со стены и башни: едва ли треть оставалась стоять на ногах. Леголас взял древко с обернутым в промасленную тряпицу наконечником. — Рано, — подошел к нему Арагорн, отдав приказ на очередной залп. — Мне вскоре могут перекрыть обзор. — Жди. Пусть подтянут фланги. Со стороны башни раздался громогласный возглас Эомера: «Таран!» Гимли подпрыгивал, все пытаясь углядеть, что творилось внизу: — Хоть в кого-нибудь попадают? Где лестницы? Почему лестницы-то не идут? Дайте сюда мне эту вонючую свору! Дайте! — Может, Гимли, мне лучше подыскать для тебя подставку? — сжимал в пальцах роковую стрелу Леголас. — Смешно! — хохотнул ободренный гном. — Ты, оказывается, не только остроухий, но еще и остроумный! Внезапно тучи на горизонте распорола ослепительно-белая вспышка, и огромная ветвистая молния проросла средь восточных вершин. Мертвенным светом озарилось кишащее здоровыми черными тараканами войско. Гром огласил ущелье. Селин жестом показала детям закрыть уши. Леголас прицелился с подожженной стрелой. — Давай! — на выдохе прокричал Арагорн, стоя в конце стены. Накрыв побелевшие губы ладонью, Селин отсчитывала каждый гулкий удар сердца, следя за крученым полетом огненной линии. Будто само время затаило дыхание. Смола веревочного фитиля отозвалась исключительной меткости; три секунды — и земля надрывно и трескуче содрогнулась от боли. С востока на запад взвились языки темно-красного пламени в черно-коричневых и сизоватых ореолах; взметнулись буро-серые столбы, комья; разлетелись машины, порвались по швам люди, орки и звери; попадали сбитые птицы. Треснувшие, обугленные детали, осколки, куски и изуродованные останки посыпались в хаотичной пляске смерти, словно исполинский град. Пылающий вихрь разрушения поглотил все вокруг, испещрил логовину большими кратерами, будто зияющими рваными язвами. Дрожь пробежала по рядам осажденных; кто-то и вовсе бросался наземь ничком, не веря в происходящее. Оглушенному же, оказавшемуся отрезанным огневой линией авангарду дунландцев почудилось, что они все разом передохли и оказались в пекле преисподней. Впрочем, туда их и отправил очередной, сорвавшийся с уст Арагорна приказ лучникам. В ошалелых, с рыжеватым блеском глазах Селин по-прежнему отражалась ревущая, созданная ею, огненная буря. Она оцепенела с пустой головой, будучи не в силах оторваться от наследия Возмездия Гектора. Все, что она копила в себе эти долгие годы и сдерживала, все, что кучилось в ней лютыми буранами и свирепыми штормами, выплеснулось наконец наружу. Смерть в ее первозданном виде. Нещадный мор и сокрушающий раздор мира. Разорванные по велению ее мысли на куски люди. Падающая с неба, горящая земля. Будто запертая в собственном теле, как в безвыходной темнице, Селин глядела в глаза этому ужаснейшему из порожденных чудовищ, видя собственный лик. Нос железным кулаком бил тошнотворный смрад серы и дыма, жареной плоти. После последних раскатов эха; отгремевшего со всех сторон грохота и недолгого, звенящего затишья Хельмова Падь зашлась ликованием. Эомер на радостях нечто кричал ей со своей позиции, однако она не могла разобрать ни слова. У Селин остро кольнуло под сердцем; давящая боль сковала левую руку, выстрелила под лопатку. Очнулась она, лишь когда Арагорн обрамил ее лицо ладонями, напряженно глядя ей в глаза. — Что? — громко прокричала она, не в силах перебороть гул в ушах. Арагорн зажал ей нос, из которого хлестал темно-красный фонтан. Селин опустила взгляд и наконец увидела, что весь ее панцирь был напрочь окрашен кровью. У нее помутилось сознание; она рухнула с подогнувшимися коленями. Чьи-то руки подхватили ее под мышки; с запрокинутым затылком она бессмысленно глядела на дымящееся, затянутое тучами небо, пока ее куда-то тащили — по резким скачкам, будто бы спешно спускали с лестницы. И ни о чем уже не думала она, кроме этого бесконечного неба, существовавшего до нее и явно намеревающегося существовать после. Череда блеклых пятен сменяла друг друга. Тряпка скользнула по мокрому от холодной испарины лбу. Ее будто бы затопило во мраке. Селин сделала слабый рваный вдох, задыхаясь от сжавшихся костей грудины; чувствуя себя так, будто рухнувший осколок скалы раздавил ее насмерть. Нечто влажное смочило ей губы. В глазах чернело от неистовой боли у сердца — его будто наживую пытались выковырять тупой ложкой. Селин мерещилось, что она кричала, рычала диким зверем, но ей настойчиво затыкали рот, все время прижимая за плечи к земле. Боль такая горела, что, словно ее на костре жгли. — Тише-тише, — мягкий шепот коснулся щеки. — Ты цела, тише. Селин постаралась собрать взор на светлом, расплывчатом разводе, смутно мерцающем перед лицом. — Эовин… — неразборчиво промямлила она. Княжна неуверенно улыбнулась, гладя ее по собранным в косы волосам. — Ты приходишь в себя, — измученно шепнула Эовин. — Потерпи. — Что?.. — Ты лишилась чувств на стене после… после горения земли. Память постепенно возвращалась, отделяясь от видений. Селин едва осилила чуть повернуть голову на коленях княжны и обвела взором полумрак пещеры, рассеянный слабыми бликами костра. Матери укачивали младенцев; беззубые старики обсасывали сухари, порою вздрагивая. Когда звон в ушах поутих, Селин и сама смогла расслышать отдаленное громыхание битвы. — Оборона?.. — прохрипела она. Эовин ощутимо напряглась. — Вторая ночь пошла. — Вторая? — с трудом привстала Селин. — Я сутки провалялась в беспамятстве? Четверо мальчишек занесли в пещеру залитого кровью мужчину с рассеченным лицом и переложили его с носилок. Одна из женщин подбежала к нему с тряпицами, развязывая мех, но было уже поздно. Согбенный, высохший до набухших жил старик стянул с макушки овечью тафью и долго сморкался в нее, затяжно плача, но сил подползти и проститься с сыном в нем уже не водилось. — Орки восстановили часть орудий и отстроили таран, — Эовин помогла Селин сесть, придерживая ту за плечи. — Врата стоят… но защитники редеют… из ополчения почти никого не осталось. — Сколько? — у Селин дрогнул плотно сжатый уголок рта. — Не больше трех с половиной сотен. — Из моих все живы? — Господина Гимли поразили стрелой в руку, и после перевязи он снова вернулся на стену. Это было за час до заката, больше я никого не видела. Селин сильнее приглушила голос: — Ты тот бравый копьеносец, что не боится полудницы? — Кто не скупится на книги, не боится духов ржаных полей, — обтекаемо ответила княжна. — Ты оправдала все мои надежды, — прокряхтела Селин, обливаясь водой. — Однажды пахарь счел меня ведьмой потому, что, дословно, не мог отделаться от навязчивого стремления прикоснуться ко мне и помышлял, что я его приворожила. Мне вот действительно непонятно, как он в итоге решил, что, обладай я такой способностью, выбрала бы его. — Считаешь эту несуразицу уместной сейчас? — после тягостной паузы ответила Эовин. — Все границы дозволенного только в твоей голове, — Селин растерла опухшие веки. — Владеешь копьем? — И мечом. Женщины Рохана уже уяснили: даже те, у кого его нет, могут от него погибнуть. — Что-то я не видела ни одной женщины на стенах, помимо Леди Крошки. — А ты? Хорошо стреляешь? — Отлично, только по тем, кто на месте стоит. Сумеешь прикрывать, когда придет приказ об отступлении? — Отступать некуда, королева. Селин мутно глянула на нее, полагая, что неверно ее поняла. — Был же ход вверх по ущелью?.. — Был, — не поднимая взора, сказала княжна тусклым, ломким голосом. — Огонь повлек за собой обвал. Мы отрезаны. Пораженная до немоты Селин качнулась, как от удара, схватилась за шею, издав ртом непонятный горловой звук: не то сжатый кашель, не то всхлип, не то стон. Плечи Эовин опустились. — Если бы не твой… твое вмешательство, мы бы столько не продержались. Не вини себя. Селин сглотнула кислую слюну, прикрыв веки и замедляя сердцебиение размеренными вздохами. — Я и не думала себя винить. Явно не в этом. Эовин будто и не слышала ее, перебирая контуры камней потерянными глазами. Свежей корой задавленного ужаса сковалось ее красивое молодое лицо. — И куда?.. На верную гибель в горах? Пришла пора с мужеством принять судьбу… это все, что нам осталось. Селин не так давно знала Эовин, однако была уверена, что та такого бы в жизни не выдала из своего рта. Ее попросту загасили, затушили нутро до дымящихся углей, что когда-то проделали и с ней самой. — С мужеством можно жить, княжна, но нет ничего достойного в том, чтобы подставиться под меч, сгнить в земле и прорасти травой. Почетную смерть выдумали такие, как я, отправляя солдат вырезать друг друга за свои интересы. Вслушайся в этот глас сотен тысяч переломанных судеб… он стенает тысячелетиями. Но сегодня все иначе. Можно сказать, нам несусветно повезло. Мы умрем не за алчного державника или глупого властника, мы умрем за нечто большее. За то, что Саруману, храни он в памяти хоть каждую песчинку неисчисляемого времени, никогда не будет дано понять. Селин шатко поднялась, разминая конечности. Она сорвала с плеч, отбросила плащ и наскоро надела панцирь. — Пойдем. Под невидимым гнетом Эовин направилась за ней, как слепая, на набившимся пухом ногах, покачиваясь, словно стройная березка на ветру. Селин подковыляла к выходу из пещеры и напрягла зрение. Полноводный после грозы ручей вспучился, забурлил, широко разливаясь. Буйные порывы с севера разметали пелену, в разрывах проглядывали звезды; ниже по ущелью желтоватой кляксой плыла мутная луна. Стена кипела перемежающимися точками; черные тени в остроконечных шлемах прыгали с лестниц, шибались; приступы, будто прибои, месили искалеченную землю, разбивались о скалы, откатывались врассыпную и вновь собирались приливными волнами. Полуорки, орки и дунландцы беспорядочными, позабывшими о любой наступательной тактике клиньями кидались к вратам, потрясая булавами и держа бойницы под ураганным обстрелом пышных туч, срывающихся с кривых луков; сверху их встречали метательные камни под предводительством Эомера: стрелы уже хранили как зеницу ока. Место каждого поверженного осаждающего тотчас же занимали, неся огромные потери. Раз за разом войско Айзенгарда дробилось, отступало и вновь бросалось в атаку, взбираясь все выше. Они достигали врат, прикрываясь щитами, и пытались тараном разбить их, но не выдерживали отпора и слетали с навесного моста. Селин сжимала и разжимала одеревеневшие пальцы, возвращая им подвижность: — Дослушай меня, княжна, а потом выноси решение. — Решение о чем? — Я предложу тебе не много исходов, уж извини. Применив рычаги, я могу попробовать завалить вход снаружи. Протоки в сводах позволят вам дышать, но припасы рано или поздно закончатся, да и вряд ли всех удастся собрать в одном месте. Эовин тяжко сглотнула. У нее засосало под ложечкой. — Знаю, что пожалею о вопросе, королева… но есть шанс, что при сдаче они хотя бы детей пощадят? Селин глянула на нее мельком, и Эовин увидела, что в глазах той стояли слезы. — Прошу, не надо… После пыток их забьют, как свиней. Если сил насобираешь, лучше сама подари им милосердную смерть. Эовин в неосознанном ужасе затрясло. — Тебе доводилось сражаться прежде? — вновь отвела Селин взгляд от кровавого месива и посмотрела на замершую, побелевшую до скисшего молока Эовин. — В настоящем бою нет. — Кто-то от безвыходности млеть начинает, а кто-то за пятерых рубит. Видится мне, ты из вторых. То, что многие по своей глупости именуют робостью, на деле приходит от недостатка опыта. Мне не веришь, спроси у любого воеводы — по первому бою трусость должно принимать за растерянность. Они мужчины, княжна. Не повторяй моих ошибок и не пытайся прыгнуть выше их голов, не перепрыгнешь. У них эта жестокость поколениями впитана. Эовин теребила пальцами рукав. — Неужели именно эти слова я слышу от единственной в истории женщины, ставшей во главе войска? — Известной тебе истории, — смочила губы Селин, не сумев сдержать горючих слез. — И что, долго я навозглавлялась? В крайней степени сочувствия Эовин обвела взором ее профиль. — Не могу я, княжна… не могу, — Селин ткнула себя в грудь, судорожно дрогнув подбородком, и с надрывом, с каким-то кошмарным лопаньем голоса задыхалась словами: — Вот здесь у меня болит, понимаешь?.. Каждый умник языком чешет, что к войне привыкнуть нужно, зачерстветь, выучиться чувства расходовать, совестливость перекраивать… а как выучиться-то?.. Помню, как пришла извещать мать о гибели пятого сына в боях за Бри… две недели до победы не дожил… все мои закаленные бойцы отказались, им проще было еще пару дней без продыху людей порубать, чем направиться на встречу с более страдальческим мучением. Да и правильно сделали, надо было их слушать, а не в геройство играть. У меня до сих пор ее лицо перед глазами стоит… за сердце взялась и уже бездыханной упала. Представь, какова была ее боль… три слова сделали то, что ни одному мечу в налетах не под силу было, ни голодной зиме. Селин подтерла ребром ладони сопли, доплакивая скопившийся в ней излишек: — И все эти сучьи отродья из каждой щели лезут без минуты покоя. Понятно, что на войне о живых думать надо… а потом как ответ держать? В глаза смотреть?.. Какой высшей целью оправдывать, что людей табунами складывали? Я тебе это не как мать убитых сыновей говорю, княжна, а как мать всех нерожденных поколений. Эовин запоздало осознала, что плачет сама. — За то, что Саруману, храни он в памяти хоть каждую песчинку неисчисляемого времени, никогда не будет дано понять. — Да… — еле слышно всхлипнула Селин. — Только не останется уже тех, кому было дано, — она шмыгнула носом и тряхнула головой. — Ладно, заболтались мы попусту. В общем, могу попробовать завалить вас, но не обещаю, что получится… здесь и поддеть-то толком не за что. — Нет, — расправила плечи Эовин, утирая щеки. — Умирать, так с честью. Я дам первый и последний бой. Селин слабо закивала и собиралась уже ступить вниз, как Эовин схватила ее за руку и заключила в объятия. — Спасибо. Селин провела ладонью меж ее лопаток и прошептала в ухо: — Не чурайся своей женской мягкости, ею надобно гордиться. Это они должны доказывать, что достойны тебя, а не наоборот. Без нас не было бы их. — Возвратись ко мне, — выдохнула Эовин, через силу улыбнувшись. — Попробую, — отстранилась Селин. — Посмотрю, кого еще можно вытащить. Когда-то я была целителем и вполне себе недурным. Всяко лучшим, чем солдатом. Эовин понимающе опустила подбородок, глубоко вдохнула и развернулась к прицельно-направленным на нее взглядам. Взращивая в сердце слова, княжна стойко выдерживала этот негласный напор упования и мольбы тех, кто зрел в ней ныне своего последнего защитника. По скользким камням и размытой ливнем земле Селин перебежками достигла стены — убитых было столько, что их уже не уносили. Повсюду были разбросаны мечи, щиты, обломки оперенных древков, разбитые бочки и пустые котлы. Сверху тела скидывали без разбора. Селин стянула с хрипящего солдата тушу поруорка, но тот уже был обречен — напоследок воткнувшись в ее лицо гаснущим взором, будто бы сказав: «Беги, дура!», он покинул этот мир. Воздух плелся затхлым, гнилостным, наполненным ни с чем не сравнимым, обжигающим ноздри привкусом крови и тяжело-сладковатым душком мяса. Селин знала, что легкораненых ей отыскать не удастся, ибо они вновь стояли бы уже в строю, однако она никак не могла и предположить, что не будет и тяжелораненых — повсюду густым покрывалом устилались лишь сплошные мертвецы. Она перебирала их, подвигала, словно рулоны тканей на рыночном прилавке, и все было тщетно. Ее встречали лишь вытекающие из ран кашицы; застывшие навеки, синеватые или обескровленные, со счесанной кожей лица; пустые глаза под жесткой паутиной из сосулек волос и распластанные в жутких, неестественных позах сломанные тела. В такие страшные мгновения действительно отчетливо понимаешь, насколько же мало в нас всех различий. Без оглядки и без возврата Селин пробиралась все ближе к лестнице. И тут застыла, как громом пораженная. Ком подкатил к горлу. Будь у нее хоть что-то в желудке, ее бы вывернуло. «Не сберегла». Поверженный, но не покоренный, черный вороненок спал мертвенным сном, прижав еще совсем по-детски к животу ручку, а из горла его, из окровавленной дырочки торчала дунландская стрела. Полузакрытые, застывшие глаза глядели с молчаливым упреком, но не было в них ни страха, ни отчаяния, ни сожалений. Девятилетний мальчонка, имени коего она даже не знала, расплатился за непростительный грех взрослых — тех, кто был обязан его защищать. Как же инородно ощущалась смерть в его года, как же не шел ее страшный лик этому юному лицу. Давясь спазмами, Селин вытащила осквернявшую его тельце стрелу, поцеловала в лоб и опустила до конца веки. Сверху вновь прокричали. Селин уже не обращала внимания на эти крики, вопли, от которых внутри все обрывалось и будто бы замерзало, покрывалось ледяной коркой. Они сливались какофонией. Ее проще было не замечать. Если не считать мастерский сбор всякой рухляди, своим истинным, совершенным талантом она зрела умение задвигать любые переживания на задворки черепа. Часто это казалось чем-то невыполнимым, но отчего-то каждый раз проворачивалось. Некий шов будто бы стягивался на сердце, позволяя ей идти дальше, как бы ни было тяжело. Ни для отмщения, ни к великой цели — просто идти, переставлять ноги, которые не единожды пытались подрубить. В этом не было особого смысла, зато тлела надежда. Однако Селин прекрасно знала, что рано или поздно настанет момент, та точка невозврата, когда котел переполнится, дымно забурлит и окончательно разлетится сотнями осколков. Такая участь светила всем, на чью долю выпадало подобное, и она не относила себя к исключениям, скорее, наоборот, к заурядностям. Селин углядела вихрем пронесшегося сверху Арагорна: вероятно, он направлялся на очередную вылазку к вратам. Шумно выдохнув, Селин опустошила поясные ножны, взбежала на стену и первым делом пригнулась. Около уха просвистела стрела. Она замерла у зубца, выжидая, пока влезшего горца зарубят, и метнулась со всех ног. Вскоре она уперлась в Гимли, что крутился до этого на парапете коренастой юлой, выкрикивая какие-то цифры. Притворившийся мертвым среди трупов орк резко вскочил и чуть было не рассек ей затылок, но на него с яростным возгласом: «Барук Казад! Казад аи-мену!» налетел Гимли и снес башку с тошнотворным хрустом. Гимли помог ей добраться до конца стены, орудуя секирой, словно серпом в поле, а затем, запоздало увидев в пылу бойни мощное столпотворение на мосту, помчался следом вверх, по внешней галерее, а затем вниз, по внутренним переходам, к боковой потайной двери, на которую враг пока еще не зарился — из-за излишне узкой тропы-карниза над обрывом. Чтобы пройти по ней, требовалось прикрытие с башни. Гимли было оглянулся, прежде чем протиснуться, и даже не понял, в какой момент проворонил Селин; той уже и след простыл. Створы главных врат держались на соплях: петли и железные засовы были покорежены или сорваны, поперечины и деревянные накладки — разбиты. Посягнувшие орки были смяты встречной атакой; сведенные щиты с белесой дланью раскололись, будто скорлупа гнилого ореха; все до единого нападавшие были изрублены или сброшены с моста, оставляя на месте себя лишь эхо предсмертных воплей. За ними же полетели бревна-тараны. После вылазки Эомер отдал приказ своим людям, самым отчаянным рубакам, а сам схватил за локоть Арагорна и указал на готовящийся новый штурм — казалось, полуорки множились на глазах. — Уже вряд ли сдержим. Надобно заткнуть крысиную дыру. — Замуруем, — согласился Арагорн. Боковую дверь общими усилиями удалось закрыть и напрочь обложить, а врата — подпереть балками и загромоздить камнями. Периодически потряхивая раненой рукой, Гимли добросовестно трудился больше остальных, понимая в этом деле похлеще всякого человека, хоть и постоянно ворчал: «Тесать камни секирой, удумали тоже! Еще б ногтями попросили!» Воспользовавшись передышкой, Эомер призывал к порядку сбитое дыхание, подпирая плечом стену. — Знал бы загодя о лихой сноровке народца подгорного, давно бы с вами крепкую дружбу водить стал. Не видывал я на веку своем столь буйных крепышей-коротышек. — Это я еще толком не разошелся, — обтирал Гимли лезвие секиры. — Да и, признаться, дикари для меня великоваты, их впору вашими мечами сечь. — Отрадное дело говоришь, господин гном. Все они спешно вернулись на стену. Пышные тучи быстро уходили, расчищая небо, заходящая луна светила в полную силу. Бравший командование в отсутствии Арагорна Леголас всадил клинок по рукоять в распахнутый рот полуорка и одним мощным толчком свалил новую лестницу. У Хельмовой Пади, неистовствуя, штормовым морем ярились айзенгардцы. Канаты с крючьями летели на парапет, но их вовремя успевали перерубать. Дунландцы висели на приставных лестницах, будто обезьяны в южных диких дебрях. Подобно гальке, остающейся на берегу после шторма, громоздились у стены убитые и покалеченные растущим на глазах, шквальным наносом. По нему же, словно по скале, карабкались цепкими лапами полуорки. Хельмова Падь стояла незыблемо. Осажденные бились на последнем издыхании. Колчаны их опустели, дротиков не осталось. Копья были изломаны, мечи иззубрены, щиты иссечены. Теоден направил на стену Гамлинга с уцелевшими остатками гарнизона. Врата были разбиты, но завал из камней и бревен никто еще не одолел; впрочем, это оставалось вопросом времени. Очередная вылазка измотанных воинов, поднятая Эомером и Арагорном, неустрашимым натиском отбросила врага и окончилась тем, что можно было смело именовать небывалым успехом — передышкой. Звезды едва начали бледнеть, луна неторопливо продвигалась по предначертанному пути к горизонту. Отовсюду доносились лязг и грохот — внизу готовился еще один штурм. Орки внаглую оттаскивали трупы своих, расчищая место для лестниц, но их уже не обстреливали — нечем было. — Ночь длинна, словно год, — Арагорн устало опирался на меч. — Да чем же рассвет поможет, сир? Вчера даже солнце не пробилось, — отозвался запыхавшийся Гамлинг, которому ввиду преклонного возраста требовалось гораздо больше времени для восполнения сил. Арагорн провел ладонью по лицу, оставляя след от копоти. — От века заря всегда приносит людям надежду. — Приносила, — поскреб плешивую макушку Гамлинг. — Сарумановы твари… как их обозвать-то вообще? Полуорки, полулюди? Им нынче и солнце нипочем. А дунландцы? Тьфу! Слышите, как кричат? — Зверьем, — стиснул челюсти Эомер, отирая лоб. Гамлинг кивнул. — Да, Ваше благородие, с первого часа требуют голову нашего князя на расправу и выдачи северной королевы. Арагорн нахмурил брови. — Ты верно перевел? Саруман ее смерти жаждет, а не выдачи. — Верно, сир. Вождь своры ей коридор предлагал, чтобы крепость покинуть, и поначалу даже вполне любезно… она отказалась. Сильная женщина, ей такое выслушать пришлось, у самого аж кулаки чесались. Да и сама она сволочи спуску не давала, конечно. Тогда он сказал, что, хочет не хочет, а живьем доставит, только перед этим на потеху своим дикарям отдаст, чтоб… — Я понял, Гамлинг, — пресек его Арагорн, покрепче перехватив эфес, — можешь не продолжать. Старый воевода оправил на плече плащ и надел шлем. — Полтысячи лет прошло, а дикари все забыть не могут, как Эорлу Юному Гондор земли даровал… Колдун вонючий только масла в огонь плеснул, заполучив себе этих свирепых и неукротимых людоедов. Им все равно: заря или сумерки — будут стоять насмерть. — А мы, что же, не насмерть стоим? — гневно глянул на него Эомер. — Думай, прежде чем рот раскрывать. — Да уж простите, Ваше благородие, только вторая ночь показывает, что наступать мы разучились. — А ну, отставить! — рявкнул Эомер, окончательно вспылив, и был бы на месте Изношенного кто другой, точно бы саданул. — Как у тебя язык-то поворачивается такое нам говорить? Мы с лордом Арагорном ни часу не спали, пока вы там трапезами заправляли. Где это видано, что заместо эорлинга гном больше крови проливает, защищая наши земли? Гамлингу уже не позволили стерпеть ни честь, ни гордость. — Если вы меня, Ваше благородие, как воеводу, ни во что не ставите, освободите тогда от службы и спустите до солдата. Так я больше пользы принесу нашей земле. — Ты коней-то попридержи своих буйных, — немного, но смягчил тон Эомер. — Я сам решаю, кого мне спускать, а кого нет. А впрочем… мы без князя выстояли, без тебя тем паче обойдемся. — Эомер, — предостерег его Арагорн на всеобщем, чтобы Гамлинг не понял, — это государственная измена. Тот безразлично махнул рукой. — До плахи не дотяну. С застывшим в горле ответом Арагорн резко обернулся, заслышав в общем шуме звук надсадного шипения. Огромный полуорк бежал к стене по умело организованному айзенгардским войском проходу с дымящимся факелом. Они не для лестниц подступы расчищали — к водостоку пробирались. — Убей его, Леголас! — сорвался с места Арагорн. — Убей! Леголас дважды выстрелил в корпус по щелям на стыках брони, но полуорку было все нипочем. Эльф потянулся еще к колчану, однако тот уже был пуст. Прежде чем он успел бы вытащить из кого-нибудь стрелу, полуорк размашисто прыгнул и скрылся под стеной. Раздался грохот, полыхнуло пламя. Шипя, клубясь и пенясь в густом дыме, ручей рванулся новопроложенным руслом сквозь зияющую дыру. Оглушенный Арагорн поморщился от увесистой затрещины — в ушах будто колокол бил. Его взор все отказывался собираться после падения, смягченного павшими, разбредаясь тусклыми обессиленными осколками. Явь от небыли тянулась на тончайшей паутинке. Стоя на коленях, Селин пыталась растормошить его и привести в чувства, натужно отхаркивая комки земли. Вместе с серо-черной слюной из ее рта вылетела сушеная каменистая ягода, которую она чудом не проглотила от неожиданности. Впрочем, вскоре чудо сделалось проклятием. В пролом лавиной хлынули полуорки. Селин схватила чей-то валяющийся меч и поднялась, с трудом удерживая ослабленными руками на весу зазубренный кусок стали. Горло будто тисками сдавило. Она уже замахнулась, чтобы отбить рубящий удар, как сбоку налетела огромная, измазанная сажей туча и повалила полуорка наземь. Селин проткнула ему горло, пока Хелен с яростными воплями разносила наступление. Едва опомнившись, Арагорн снес голову метнувшемуся к Селин полуорку и одним рывком задвинул ее за себя. — Уходи! В глаза ей брызнула кровь от еще одного раскроенного черепа. Арагорн тряхнул ее за плечо и оттолкнул от себя с такой силой, что она чуть не завалилась. Были на свете мгновения, необъяснимо тянущиеся, словно час. Он глядел на нее всего ничего, меньше доли секунды, но смотрел так, будто пытался запомнить и сберечь в памяти каждую ее черточку. — Уходи! Отбросив меч, Селин попятилась назад, с ужасом пялясь на вздымающийся дым, круто повернулась и стремглав рванула. Полуорки — основная ударная сила Сарумана — сотнями пробивались за стену, чтобы напасть теперь с тыла. Повсюду бушевала сеча, накатываясь приступами, будто мутными волнами, размывающими прибрежный песок. Спеша на помощь Арагорну, Леголас скатился по лестнице на щите, спуская с тетивы собранные стрелы. Осажденные отступали, сражаясь за каждую пядь пропитанной кровью земли; каждый шаг назад терпящих поражения солдат пронзал их сердца острием ножа. От возгласа «Казад!» вздрогнули сами скалы. Гимли скатился с уцелевшей части стены в гущу врагов и сразу принялся за дело. — Леголас! — надрывался он, рубя сплеча по плохо защищенным орочьим ногам, как сноровистый дровосек. — Мне одному тут не управиться, иди, поделюсь! Где же ты, дружок? Воевода Гамлинг Изношенный, еле-еле удерживая тело в стоячем положении, откликнулся на зычный глас гнома. Он воздел меч, собирая уцелевших после пролома стены. — Хельм! Хельм! — повел он их в бой. — За мной, сыны Хельма! На смерть! Горсть вестфолдцев ринулась вниз, прорывая плотные ряды противника. И будь Саруман в этот грозный час вместе со своим войском, своим невероятным творением в расцвете своих сил, он бы не смог ничего поделать. По всем законам осадной науки после разрыва обороны противник слабел, терял дух, и его оставалось только докончить. Однако пробудилось в людях нечто такое, что не поддавалось объяснениям ни отдельной тактики, ни цельной стратегии, ни военной науки. Как изложить, отчего воины, пронзенные пиками, распоротые мечами, поднимались с земли, истекая кровью, загибаясь от нестерпимой боли, и вновь шли в бой, упорно наступали на супостата, не щадя ни его, ни себя. Как растолковать, отчего личные подвиги отдельного солдата слились в единый несокрушимый героизм. Ни один бы мастер-гном не смог выявить пропорции непреклонного сплава, налившего несломленные людские сердца. Взятые в айзенгардские кольца, отрезанные от отступов, рассеянные, как зерно по амбару, воины не сдавались в плен, не молили о пощаде, а яростно ломали горло врагу голыми руками. Лестница вела от ущелья на крепостную скалу, к задним вратам Хорнбурга. Ее подножие удерживали Арагорн и Леголас, прикрывая отступление безоружных или тех, кому удавалось прорубиться сквозь шумные латные реки. Последний из них, зажимая ладонью кровоточащую рану от отсеченного уха, споткнулся на ступенях и с постыдным раскаянием выпалил как на духу: — Все, повелитель, черная сволочь сомкнулась! Арагорн подхватил его, помогая встать. Они взбежали по лестнице. С кличем полуорки брызнули следом. Первый из них, самый громадный, опрокинулся со стрелой в глотке, и его додавили свои же. Внезапно на них обрушился сверху метко пущенный валун и смел начало шеренги. Врата с лязгом затворились за прытко проскочившим Леголасом. Тот крутил головой, пробираясь все глубже сквозь раненых, и резко замер: — Я Гимли потерял. Опершись о шершавую поверхность тесаного камня, Арагорн лил на разгоряченное лицо воду из меха, поданного ему одним из мальчишек Селин. — Мы потеряли Гимли. — Так… — помрачнел Леголас. — Гимли был потерян. С трудом перенеся весь свой вес на ноги, Арагорн перехватил меч правой рукой. В несвойственной ему манере потупив взор, Леголас склонил подбородок. — Пойду… поищу, чем колчан пополнить. Арагорн поднялся, разыскивая Эомера. — Не ищите, сир, — невнятно ответил ему ополченец, размазывая по бороде кровяные слюни. — Я видел, как княжич собирал людей под стеной, рядом с Изношенным и гномом, но к ним было не пробиться. — А северная королева? Она должна была отступить в Хорнбург. Тот в незнании передернул плечами, бережно расходуя слова из-за сломанной челюсти. Со сдавленным доселе неведомой неотвратимостью сердцем Арагорн вернулся на внешнюю стену и обошел ее кругом, ободряя и подсчитывая воинов. Внизу продолжало трескуче громыхать, искристо трясти; камни гулко содрогались, поднимая черные столбы. У разваленного скирда он опознал ту, что спасла им жизни после падения стены. Прижимая к рассеченной брови оторванный рукав, Хелен встала и сразу же чуть не упала. Ноги ее не держали. — Сиди, — велел ей Арагорн. — Как твое имя? — Хелен, милорд, — опустилась она на солому. — Ты знакома с королевой Селин, не так ли? — Знакома, — с толикой чистосердной вины ответила она. — И достаточно давно, раз пропустила ее в Эдорас, ослушавшись приказа. Она скривила рот, отводя взгляд, и зажала рану сильнее. — Мы с ней не то чтобы друзья, но уважать мне ее есть за что. — Ты видела ее среди раненых? В отступлении? Хелен тряхнула головой и сразу же поморщилась. — Не видела, милорд, но если я что и выучила за наше долгое знакомство, так то, что ее вообще ничем не взять. С ней ничего не может случиться, потому что это она случилась с миром. Не знаю, что вы хотите от меня услышать, но, что она жива, я знаю наверняка. По Белым горам небось сейчас карабкается, чтоб через огонь Гривы в Айзенгард попасть. Она пока Сарумана клином в землю не вобьет, не успокоится. Арагорн слабо приподнял уголок губ, и Хелен углядела в этом одобрение. — У тебя не больше получаса собраться с силами. Готовься к вылазке. — Всегда готова, — тускло отозвалась Хелен, прикрыв глаза от очередного грохота. На налившихся железом ногах Арагорн пересек внутренний двор, по витой лестнице поднялся на самый верх и вошел в покой без привратников, где князь одиноко стоял, низко ссутулившись, подле узкого оконца. — Чем порадуешь, друг мой? — просипел Теоден, не оборачиваясь. Наедине они общались на рохиррике, вот и сейчас не нарушали многолетних традиций. — Я сдал стену, оборона Пади разгромлена. Мы понесли невосполнимые потери в людях и снаряжении. Шесть дюжин пробились в Хорнбург, однако половина из них уже не может сражаться. — Ты никогда прежде не отступал… Никогда. Ни шагу назад, стоять до последнего, до конца… твои слова? — Никогда прежде я и не воевал с пробойным огнем. Впрочем, ты прав. Это не оправдание. — Пробойным огнем, значит… — Теоден издал звук, отдаленно похожий на смешок. — Саруман оказался находчивым… Тоже. Арагорн промолчал, тяжело дыша. — Наш-то хоть лучше был? — В сто крат. — Тогда не стыдно… Чего же они выжидали так долго? Скончания ливня? — Думаю, да. Избежали рисков. — Эомер здесь? — Нет, князь, — с сожалением ответил Арагорн. — Быть может, ему удалось пробраться к пещерам и поставить новый рубеж обороны. — И оказаться в ловушке вместе с сестрой… — Узость подступов дает им немалое преимущество. Теоден потер бессонные множество часов веки и впервые за время разговора обернулся. Арагорн смотрел в ответ сочувственно. В посоловевших глазах князя плескались бездонные пучины горя, отражая бурю, что разрывала его душу на части. Весь его лик обернулся единым образом угасающей надежды, безжалостно препятствующей хотя бы слабым лучам пробиться сквозь плотный покров тьмы. Каждая его морщина, каждый залом казались наполненными тоской и безысходностью. Плечи его пригибались под тяжестью невидимого груза; взгляд метался по окровавленному лицу и стану Арагорна, будто разыскивая на них следы утешения или понимания, но находили лишь отражения скорби и страданий. Словно пленник собственных страхов и терзаний, он продолжал взирать, уповая найти ответы, которые мучили его сердце. Теодену уже каждый вздох виделся последним. Он вновь полубоком повернулся к окошку, долго сопел, представляя, как тысячи тяжелых айзенгардских сапог победно топчут землю, что он не сберег. Князь отстраненно закивал собственным мыслям, как-то странно и совсем уж потерянно клонясь вперед. Арагорну казалось, он вот-вот рухнет на колени, однако лицо того на миг прояснилось; прошлось по нему мгновенное оживление, необъяснимое светлое осмысление. — Что ж обо мне бы Эльфхильд сказала, увидь она меня? Арагорн не знал, что ему ответить. Теоден поджал губы, глядя на него искоса: — Ты-то сам не женился еще? — Нет. — Зря. Было бы время у нас, друг, я бы тебя племяннице сосватал. Дюже хорошая она у меня выросла, только строптивая. Впрочем, тебе такая жена и нужна. С другой от скуки изойдешь. — Давай оставим этот вопрос до лучших времен, князь, чтобы мой ответ не прозвучал так грубо, как может прозвучать сейчас. Не думал, что скажу это, но я смертельно устал… и сам не знаю, какая неведомая сила все еще меня хранит. Теоден слабо улыбнулся. — Ты себе не изменяешь. — Как и моей женщине. — А… — Теоден клацнул зубами. — Точно. Прости, запамятовал. Немного подумав, он склонил голову: — Считаешь меня хорошим правителем? — Не возводи на себя вину за вонзенные когти Сарумана, он сумел задурманить и обесчестить и равных себе. Множество лет ему удавалось отводить подозрения от самых пронзительных глаз. — Как ты умело избежал ответа. — Я считаю тебя благородным человеком, на чью долю выпало несправедливо много потерь. Не каждый смог стерпеть бы столько, сколько с доблестью и честью выдержал ты. — Спасибо на добром слове, Арагорн. Я в неоплатном долгу перед тобой за все, что ты сделал для Рохана… за то, что сделал для меня. — Ты ничего мне не должен. Я, как и ты, остаюсь верным клятве. Теоден прошелся по покою из угла в угол тяжелыми, шаркающими шагами. — Остался ли я верным клятве, отринув поединок? Зришь в этом тщедушную трусость, как, вероятно, делает Эомер? — Ты поступил мудро, не поддавшись подстрекательству. Войско Айзенгарда пришло к стенам Пади не по твою душу, и исход поединка ничего бы не изменил. Однако если бы ты принял поражение на глазах у… — Арагорн осекся и шумно выдохнул, собирая разрозненные мысли. — Забудь уже, наконец, о себе. Девятьсот восемьдесят шесть твоих людей двое суток стоически сдерживали наступление двенадцати тысяч. Ты говорил, Хорнбург не взять, пока его защищают твои воины. Они и сейчас защищают. Умирают, но защищают. Так будь их достоин… и живых, и павших. Теоден кивнул, потирая дряхлое горло. — Душно мне здесь, как в темнице. Верхом перед войском я бы хоть испытал в последний раз упоение битвы… а тут что? Хорнбург славен тем, что доселе не был испачкан вражескими подошвами. Правда, сегодня я уже в нем не уверен, нынче рушатся в прах вековые твердыни. Да и что вообще способно устоять перед бешеным натиском такой свирепой злобы? Знал бы я, как возросла мощь Айзенгарда… Каков был совет Гэндальфа? В чистом поле с ними силою мериться? Что б я делал, ежели бы ринулся опрометчиво по одному его слову? Теперь-то, видимо, его советам и уговорам иная цена. — Не суди раньше времени о советах Гэндальфа, — тверже прежнего ответил Арагорн. — И он предупреждал тебя о надобности собрать войска. — Чего же еще дожидаться? — горько обронил Теоден. — Конец наш близок и неминуем, но я не желаю подыхать, как старый барсук, обложенный в норе, — он посмотрел в оконце, за которым бледнело небо. — Заря занимается… Князь выпрямился, впуская в измученное сердце воодушевление: — Рог Хельма Молоторукого огласит Падь в последний раз! Будешь ли ты биться со мной плечом к плечу, верный друг, как в былые времена? Я зову тебя на смерть, даже если ее некому будет воспевать! — Я не оставлю тебя и твой народ, — Арагорн в ответ похлопал его по плечу. — Вели седлать коней. Он возвратился к внешней стене, собирая способных еще держать оружие. Вскоре снизу раздался оглушительный грохот, взвился огненный смерч. Своды врат расселись и обрушились в клубах дыма и пыли. Завал размело, точно стог соломы. Полуорки победоносно взревели, готовясь густой оравой ринуться в пролом, но их ликование осадил грозный рог Хельма. Ущелье отозвалось раскатистым эхом, будто незримые трубачи на каждом утесе подхватывали боевой призыв. Громовая перекличка огласила горы, и, казалось, не будет конца этому звонкому, полному грозной героики пению. Откликнулся зов Хельма в глубинах сердец. «Хельм! Хельм! — почти в один воодушевленный голос возгласили осажденные. — Хельм восстал из мертвых и идет на битву! Хельм! Князь Теоден!» И князь-конунг явился. — В бой, сыны Эорла! — воздел копье Теоден. — Не на жизнь, а на смерть зову за собой! В бой, эорлинги! С яростным боевым кличем на устах, громыхая оружием, врезалась узкая конница в айзенгардские полки и промчалась от врат по откосу, топча и сминая врагов, как траву. По ту сторону ручья под перекликание рога в горах раздались громогласные крики воинов, высыпавших из пещер и врубающихся в черные толпы. На решающую битву из Хельмовой Пади вышли все ее защитники. Мечи сносили осаждающим головы, копья вонзались в спину. Без оглядки те бежали, чтобы перегруппироваться общим строем вновь, как застыли в жутком изумлении. Теоден тоже потрясенно замер в рассветном сиянии. Солнце, выглянув из-за восточного хребта, золотило жало его копья. Излог было не узнать — там, где раньше тянулись склоны логовины, вырос угрюмый лес. Огромные деревья, нагие, с белесыми кронами, недвижимо высились ряд за рядом, сплетя толстые ветви и разбросав по густо намешанной земле извилистые, цепкие корни. Беспроглядная тьма была разлита под ними. От крепости до опушки выросшего за ночь леса лежал почти километр. Там и скоплялось вновь мушиным роем разрозненное войско Сарумана, опасное едва ли не пуще прежнего, ибо мрачные деревья пугали их больше нежданной вылазки под звучание древнего рога. Справа, по крутым каменистым осыпям, для них выхода не было, а слева, с запада, близилась их судьбина. Там, на высоком гребне, появились всадник в светоносном одеянии и двухтысячный отряд пехотинцев с обнаженными мечами. В бой вел их высокий, могучий мужчина с красным щитом; он поднес к губам черный витой рог и протрубил наступление. «Эркенбранд!», — приветствовали всадники маршала Вестфолда, которого считали погибшим. Эркенбранд возглавил Западную Марку после смерти Теодреда в битве при Айзене и мстил за расправу над княжичем кровопролитными боями. Айзенгардцы метались из стороны в сторону меж двух огней. Скадуфакс летел по склону, будто горный олень, едва касаясь изуродованной земли копытами — от ужаса перед Белым магом враги обезумели. Дунландцы падали ниц; полуорки, визжа от его свечения, катились кубарем, бросая оружие. Несметное, многолетним кропотливым трудом созданное воинство Сарумана рассеивалось, как дым по ветру, одним присутствием Гэндальфа Белого. В поисках спасения ополоумевшие полуорки кидались во мрак под деревьями и в этом мраке с жутким глухим хрустом исчезали без следа. Подле ручья вновь встретились Теоден с Гэндальфом и обменялись многозначительными взглядами, пока остальные не прекращали боя. Из бреши в стене вышли Гамлинг и Эомер; за ними вразвалку шагал Гимли: вместо шлема голову его окольцовывала напрочь багровая тряпица. Последними, плечом к плечу, показались грязные и мокрые до нитки, обрызганные кровью Селин и Эовин; в руке княжна по-прежнему сжимала меч, а глаза ее пылали исступленной яростью. Ни на одном из лиц не читалось и малейшей радости победы, помимо гномьего — тот засиял, опознав вдалеке живого и невредимого эльфа, всадившего клинок в очередную орочью глотку. Теоден спрыгнул с седла, с ликованием приветствуя племянников. Эомер ответил ему уважительно, однако холодно и отстраненно. Он свистнул Леди Крошке, приказывая подтащить связанного Грелту. Та, неизвестно, на каких потайных силах держась, незамедлительно исполнила повеление. Хелен ненавистно пнула вождя горцев в спину, и он рухнул на колени, но избитого лица не отвел. Если бы не замешательство своих, он бы вообще не дал себя позорно разоружить. Эомер плюнул ему в глаз и, отойдя на шаг в сторону, обернулся через плечо к Селин. Она молча взирала на скалящегося в ответ Грелту пустым взглядом несколько бесконечно долгих секунд. — Это не заслуживает легкой смерти, — наконец молвила Селин. — Считаешь иначе, даруй ее сам. — Их судьбы вершить мне, — вмешался Теоден. — Ты сидеть, быть трус, как затхлый крысенышиха, — выдавил Грелта с хрипотцой. — Ты не есть мужчина. Он содрогнулся от мощного удара по копчику. Хелен еще замахнулась, но князь ей не дозволил. — Увести его к остальным пленным, — властно велел Теоден, и Хелен вновь повиновалась. У Селин дрогнул в мгновенной судороге глаз. Она с трудом сглотнула и посмотрела на Гэндальфа. Ее шатало, будто вусмерть пьяную. — Там завалена изувеченная голова Радагаста. Я откопаю… но… у вас есть какие-нибудь похоронные обряды или… или… чтобы он обрел покой? Челюсть Селин так тряслась, что она с трудом говорила и, почувствовав со спины объятия Арагорна, прерывисто выдохнула. Она даже не заметила, как он подошел. Маг направил совершенно растерянный взор к стене и надолго замолчал. — Гэндальф, — тихо позвал его Арагорн. — Нет, Селин, — спустя время ответил маг ослабевшим голосом. — Ни одному из вас неподвластно узреть его истинный лик, как и сознать то, о чем ты вопрошаешь. Но я благодарен тебе, что чтишь его память, как, без сомнений, был бы и он. Селин судорожно кивнула, разворачиваясь и скрывая лицо от чужих глаз. Пальцы ее неосознанно дергались, будто она на невидимой лютне играла. Чтобы это выглядело естественным, она обняла Арагорна в ответ, будто радуясь победе, а сама умоляюще прошептала: — Уведи меня отсюда. Позади Скадуфакса Гимли подковылял к Леголасу, указывая пальцем на голову: — Моей же подругой. У последнего оказался стальной воротник, но я еще разок всех пересчитаю для честного счета. Уж прости, пару раз сбивался. Твои-то как успехи? — Да ладно уж, гордись, — вымученно улыбнулся ему эльф. — Если ты на ногах держишься, мне проигрыш не в тягость. Гимли в порыве обнял его: — Я тоже рад, что ты жив, брат.

***

Из окна Селин наблюдала за тем, как закладывали погребальные костры. Трупам не было числа. Приставленные к работе князем дунландцы снимали с полуорков броню и громоздили ее на переплавку в огромную черную кучу. Уцелевшие баллисты тянули цепями к крепости. Следила за остатками горцев не только брийская королева, но и насаженная на пику, срубленная мечом Эомера голова Грелты. Почему дунландцы предпочли подчиниться Теодену, а не умертвить себя согласно обычаю, Селин не ведала, да и знать, собственно, не хотела. Ее выворачивало от одной только мысли вновь заговорить на этом языке. Испив ромашкового отвара, Селин подкинула дров, в последний раз глянула в окно и вернулась в кровать. Сквозь сон Арагорн притянул ее к себе. Укрывшись шкурой, Селин таращилась в каменный потолок, внимая тихому накрапыванию из дальней трещины. Внутри нее ширилась вязкая пустота, которую хотелось просто выдрать, вырезать, вычистить, как гной из раны. С тихим вздохом повернувшись набок, она изучала его синяки и ссадины. — Я могу просить тебя об услуге? — Ты можешь просить о чем угодно, только позволь мне еще час сна. Селин поджала губы, не сводя с него взора. Перебарывая себя, Арагорн чуть приоткрыл один глаз. — Чего ты хочешь? — Обещания. — По поводу? — Без раздумий убей меня, если я превращусь в одного из них. Шумно выдохнув, Арагорн лег на спину, подложив под затылок руку. У него жутко ломило все тело. — Думал, ты попросишь неизбывной любви. — Давай не будем тешиться грезами. — Что ты имеешь в виду? — Мы же оба понимаем, что будущего у нас нет. Даже если и переживем войну, для укрепления престола тебе будет необходим династический брак со знатным домом. Его сжатые губы дрогнули. Он посмотрел на нее с нечитаемым выражением, однако в глазах его Селин углядела ту же терпкую горечь, что уже видела за душистой калиной — и поняла, что хоть и не обладала меткостью, на этот раз попала точно в цель. Дело по-прежнему было в долге, только вот, оказалось, в оборотной стороне монеты. Ее это даже позабавило. Как же счастливо, должно быть, жили глупые люди. — Ты ложишься со мной в постель, полагая, что у нас нет будущего? Селин тихо усмехнулась, решив облегчить ему грядущие события. — Мать забеременела мной от родного отца, наглотавшись колдовских порошков и до того извергнув на свет полдюжины мертвых уродцев. Как думаешь, каковы мои шансы выносить тебе наследника? — Цицерия… — Арагорн сдавил пальцами переносицу. — Если назвать рябчик розой, лучше пахнуть он не станет. Да и ты, видимо, скверно знал мою родню. То, от чего в твоем обществе вывернуло бы желудки, в моей семье именовалось будничным ужином. — Я похож на того, кто боится трудностей? — Необязательно быть похожим, чтобы желать легкой жизни. — Печально, что так окончилась и без того тяжелая судьба Хагар. Она была выдающейся женщиной. — Ты действительно хочешь поговорить о ней или пытаешься сменить тон разговора? — Я хочу спать, однако если выбирать из предложенного, то однозначно второе. Селин обняла его и положила голову ему на грудь. Арагорн уместил свободную руку ей на талию. — Она еще многое могла бы сделать… — с запинкой произнесла Селин. — Да вот времени ее лишили. — Открытое ею сечение поразило меня больше прочего. Эльфы искусные целители, но ни один бы из них не осмелился на подобное. — Мать пыталась спасти жизнь изнасилованной девушке. Ее вообще трудно было остановить в схожих сутях. Шла напролом. — Что неудивительно с таким отцом. — Давай теперь все оправдывать тяжелым прошлым. Грелту тоже отец по пьяни снасильничал на потеху дурачкам. Что ему от этого, голову на плечи вернуть и по шву сшить? — Я, может, и скверно знаю твою родню, однако уверен, что это разные понятия, Цицерия. Слушая размеренный стук его сердца, Селин с каким-то особым, щемящим доверием сказала: — У нее не было толковых учеников, да и вряд ли ее трактаты уцелели в пожаре. — А ты? — Знаю в теории, но ни разу не делала. Мне и без того достаточно обвинений, что я детей из материнских утроб вырезаю. Ты попробуй объяснить невежде, что из осемененной гнилой тыквы невозможно вырастить карлика, не говоря уже о науке. Арагорн закрывал усталые глаза, однако отвечал исправно: — Этим бы ты хотела заниматься после победы? Просвещением? — Да. Будь у меня состояние, я бы до последнего медняка спустила все на гильдии и школы. — Благородно. — Это не благородство, а расчет. Чем больше людей получат должное образование, тем меньше будут желать меня прирезать. — Как ты объяснишь им силу Назгул? — Однажды мне дали очень толковый совет — в любой затруднительной ситуации приплетай Валар. Знаешь, до сего дня вполне работало. — Мне тоже однажды дали толковый совет: опасно отнимать волчонка у волчицы, а у женщины — ее заблуждение. Селин перевернулась на другой бок. Арагорн тяжко вздохнул, с нежностью поглаживая ее бедро. — Обиделась? — Руку отлежала, — буркнула она. — Меня бесполезно переубеждать, Арагорн. Я могу знать о правоте прекословщика несколько часов, но продолжать спорить просто потому, что я такой человек. — То есть ты признаешь, что я прав? — Нет, — твердо ответила Селин, глядя на пламень в очаге. — Нет Бога, кроме Эру, и всякое отрицание этого есть великая ересь, позволившая взрасти таким, как Саруман и Саурон. — И чем ты это связываешь? — Верой в собственные всесилие и безнаказанность. Когда кого-то именуют Богом или полубогом, знаешь ли, это нехило так сносит голову. — По твоему воззрению, Эру стоило изничтожить собственных детей? — Мне ответить честно, чтобы потом ты и мне голову снес? — Твоя прелестная голова останется на плечах вне зависимости от ответа, однако да, я прошу тебя ответить честно. Селин покусала губу. — Знаешь, совсем недавно я открыла для себя удивительную истину… недостаток веры отдаляет от Бога, избыток науки возвращает к нему. Моим излюбленным занятием долгое время была попытка постичь историю. Я ведаю немало имен прославленных царей, королей, султанов, хус-ханов, полководцев… из века в век за них с чувством выполненного долга умирали десятками, сотнями тысяч. Но всегда требовалось их слово, их присутствие на поле брани, чтобы побуждать идти на верную смерть. Лишись они своих родовых имен или крови, многие бы за ними последовали? Глубочайшая пропасть разверзлась меж их судьбами и истинной властью Эру. Эпохами эльфы воюют за Валар, ибо имели с ними общность, эпохами люди слепо следуют их примеру, почитая неизвестное им, как Богов. Учение Эру же продолжает дышать, невзирая на то, что Его никто никогда не видел, и Он никого ни к чему не призывал; ниспуская лишь наставления. Он единственный, кто, даже утратив бы имя, не утратил бы собственного могущества, ибо в то время, пока другие создают и разрушают волею насилия и кровопролитий, в основе Его учения заложены любовь и справедливость покаяния. Он является единственным завоевателем, которому не требуются для почитания смертоубийство и падение во грех. Все прочее — лишь луковичная шелуха в сравнении с единственной верной проповедью, превосходящей сознание каждого из нас: Эру есть любовь, и эту любовь Он желает даровать всем живым сердцам, открыв им Врата в лучший мир. Пока остальные, вместе с Его детьми, взывают к невозможному, Он ставит еще более невыполнимую задачу — чистого сердца. Мне не нужно доказательств, Арагорн, чтобы знать — Он мог бы каждого приставить к ответу за свершенное, Он ведает даже то, о чем никому другому ты не говорил… однако Он всегда дает нам право на ошибку, а мы раз за разом Его подводим. Арагорн вернулся к разговору не сразу, утратив подчистую всю сонливость: — Вряд ли в ближайшее время я смогу отыскать подходящие слова, чтобы сполна ответить тебе, ибо ничего и близко подобного я в жизни не слышал. Но… ты никогда не задумывалась, что наш мир просто не сможет существовать по Его законам? Для того чтобы перекроить саму суть, потребуется повальное искоренение. Я знаю, что пути Эру неисповедимы, однако сомневаюсь, что Он желал бы изничтожения всего живущего. Большинство трагедий, в числе и обрушившуюся на твою семью, случилось не из-за веры, а из-за того, что люди были людьми и вели себя соответственно. — А кто этому способствует? Те, кто подливают топлива в жерло войны, не понимая, что, уподобляясь, лишь распаляют этот нескончаемый кошмар. Войну не должно славить — ее должно презирать за все убожество гадкого нутра. И в этом-то, думаю, и кроется самое страшное мое, двоедушное лицемерие, как политика… да, к черту… как обычного человека, потому что я не представляю, какой мощью духа нужно обладать, чтобы пощадить врага, убившего сына на глазах отца или изувечившего беззащитное дитя. Это превышает грани моего понимания, и мое восхищение гениями этих личностей лишь в очередной раз унижает меня и тычет носом в собственную ущербность. Арагорн развернул ее к себе за плечо и увидел, что лицо ее залито слезами, что было странно, ведь голос ее ни разу не дрогнул.