***
Вычленив из общего шума тяжелые шаги, Селин отложила перо и надела на голову обод. Выйдя наружу в расшнурованных сапогах, она тяжко вздохнула. Одноокий Лиам вместе с кузнецом Нэлом Подковой волокли под локти брийца. Его желтый плащ, густо покрытый грязью и кровью, тащился по земле, крепленный только к одному плечу. Нэл пнул пленного в спину; он завалился с разбитым всмятку лицом прямо к ее ногам. Селин отступила на шаг: — Снимите повязку. Лиам вытер со лба пот, переглянувшись с Подковой одним глазом, но подчинился и стянул ее с головы пленника. Тот сразу стал озираться, за что получил мощный удар в затылок. — Довольно, — сухо сказала Селин и опустила подбородок, обращаясь уже к брийцу: — Давно служишь? Он набрал в рот воды. — Настоятельно советую развязать язык, пока я даю тебе такую возможность. Пленный презрительно скривился и выпалил вполне себе определенное, бранное слово. Лиам замахнулся, но Селин остановила его, вскинув руку: — Одарите его ушатом и привяжите в загоне. — Слушаюсь, — ответил Лиам, расправляя повязку. Вернувшись, она обнаружила, что Рхетт уже не спал, кутаясь в шкурах. Настроение его, как и все последние дни, было в крайней степени дурное. Нечего было испытывать судьбу, с затаенным злорадством подумала она и уселась в свой маленький уголок. Шатер, принадлежавший Ролану, перешел по наследству сыну, хоть и облюбовал Рхетт его еще до посвящения. Гораздо просторнее, утепленный мехом и шерстью, он мог спокойно вместить для проживания с десяток человек, однако был настолько пуст, что навевал уныние. Никакой утвари здесь и в помине не водилось, помимо шеста для панциря, трех кованых сундуков и небольшого стола, используемого Роланом только для трапез. Селин по-хозяйски его обставила. Теперь здесь разлеглись исписанная ею карта и несколько высушенных лоскутов телячьей кожи; в угол была отставлена колба с угольными чернилами и огарок для ее полуночных трудов. — Лиам приходил? — прохрипел Рхетт, в одной исподней ступая обнаженными ногами на холодную землю. — С Нэлом, привели брийца. Я велела привязать в загоне. Рхетт сглотнул горькую дурноту, мотая головой; сердито замкнувшись в свою раковину от ее неизменной компании. — Сказал что? — Кроме того, что я варварская подстилка, нет. По законам своего неприступного нрава Рхетт помрачнел; глаза его грозно и порывисто распылались, соразмерно рухнувшим из-за хворобы емким замыслам, сузившим наличники его до крючковатой взыскательности. Он и сам понимал, что превратился в завзятого придиру, однако со связанными руками копьем особо не помашешь. Что ему оставалось? Боги лишили его всех радостей, жизни ему не оставили; лишь волочить существование. Видел ли он вообще эту жизнь, хоть и перевидал немало? Познал ли ее смысл? Столько дорог переходил, а свою стезю не сыскал. Что подвернулось упорным трудом, так и то — опорожнил. Сидя к нему спиной, Селин обмакнула перо, обдумывая новую строку. Рхетт подковылял, упер ладони в ее плечи для поддержки и заглянул в письмо поверх макушки. От его стойкой, гнусной вони она задержала дыхание. — Светлейшему наместнику Двалину, сыну Фундина, иль его благороднейшему наследователю, — читал он медленно, с трудом разбирая витиеватые буквы. — Чертоги Торина? — Гномий город в Синих горах, между развалин Ногрода и Белегоста, — нехотя пояснила Селин. За незнанием кхуздула ей приходилось писать два письма: одно общее, для подозрительных глаз Рхетта, другое тайное, которое после прочтения Двалин сразу же перенаправит в Эребор, как она надеялась. — Для чего ты ему пишешь? — Цикадам нужны стальные доспехи и железо для осадных машин. Или ты собрался брать Бри на веревочных лестницах? Рхетт выпрямился, разворачиваясь, всячески избегая ее взгляда. Селин почесала бровь засмоленным кончиком пера. Ущемленная гордость превращала мужчин в маленьких детей. — Мы вроде условились, — сказала она, — ты действуешь руками, я головой. — И что голова подсказывает? Что гномы дадут обозы за лесть? — Собирайся союзники лестью, мы бы выиграли войну за неделю, — поставив кляксу, Селин цокнула языком и взяла лезвие. — О гномьей алчности складывают легенды. Предложу долговую расписку в часть брийской казны. К тому же Бри единственный живой город по эту сторону Мглистых гор на пути к четырем другим гномьим королевствам. В будущем мы можем дать им кров и снабжение. О Ривенделле она предусмотрительно умолчала, хотя вряд ли когда гномья нога ступит на землю клятых эльфов — их вражда исчислялась даже не столетиями. — Что за королевства? Селин зевнула в кулак. — Одинокая гора на северо-востоке Лихолесья. Там правит король Кили I из рода Дурина. Восточнее стоят Железные холмы под началом Даина II Железностопа из рода Дурина и Красные горы с поделенным надвое королевством Орокарни. Их короли на застольях пьют кровь друг друга заместо пива, так что я не знаю, кто там сейчас правит. Последним вроде был Мельхар из клана камненогов. — Это тоже узнала от матери, ленгортрендской служанки? — с темной насмешкой спросил он. — Именно. — Книжки… — Рхетт скривил рот. — Кто пишет в них правду? Да и когда это было? Все они могут быть уже развеяны по ветру. — Не в гномьих порядках очищать плоть огнем, — поправила Селин, будто сейчас это имело хоть какое-то значение. — И они живут по триста лет. Если память не изменяет, король Кили отжил только половину срока. — На Правом Севере нет войн? — Те, с кем воевал Правый Север, теперь воюют между собой, — Селин потерла уставшие глаза. — Даже если гномьи короли мертвы, на их плодовитое место всегда найдутся наследники или преемники. У Рхетта кольнуло в груди, ломота отдавала в левое плечо; сделавшись совсем мрачным, и вовсе не из-за очередного, уже породнившегося ему рвотного позыва, он встал у полога, держась за бок. Иногда жжение становилось столь нестерпимым, что он начинал, мечась, задыхаться, а после, в каком-то исступленном беспамятстве, вязком, темном забытье творил невообразимое невесть откуда взявшимися силами. Приходя в себя, обнаруживал в пальцах вырванные клоки собственных волос, зашибленную жену, собиравшую расшвырянные им вещи. Две ночи назад он хорошенько постучал ей по ребрам, что сейчас, нагибаясь или поднимая, она морщилась и стискивала зубы. Селин ему ничего не говорила, не перечила, чем пуще выводила из себя. Лучше бы сказала, ткнула носом в грязь, в убожество, в ничтожие не за дело поднятой на женщину руки. Вначале она не казалась той, кто станет терпеть, однако ж терпела. Неужели полюбила его? Калеку, что мочился нынче под себя? Да и сам он становился с ней каким-то мягким, то ли от стыда, то ли от иного. Где это видано, чтобы он трусил кому-то в глаза глядеть? А в ее падал духом. Ведь она знала его телесные пороки, знала, что лишен он был мужской силы, и хранила тайну, не трепала языком с бабами, не поднимала его на смех. Глаза ее изменились за это недолгое время, стали старушечьими, с увядшей в них молодостью. «Загубил девку», угрюмо и совестливо думалось ему, словно дикому зверю в капкане, однако тихий голосочек на задворках твердил, что жалел он больше себя. Селин-то всегда смотрела на него прямо, не теряла лица; не смущаясь и не страшась, показывала заложенную, несгибаемую силу характера. Повезло ему в женитьбе, понимал Рхетт, с ней он любые двери вышибет, когда выздоровеет, всем за предательство отомстит, всех к ответу представит. Воронье вдоволь накаркается. Если все южанки были столь одаренными, давно нужно было с ними родниться, не боясь глупых сплетен и предрассудков. — Ты знакома со следопытами, не так ли? Селин повернулась и уткнула взгляд в его сгорбленную спину: — Вернее сказать, с их мазями. Почему спрашиваешь? — Знаешь, что они стерегут? В ее голове мелькнуло несколько вспышек мыслей. Не дождавшись ответа, Рхетт сказал: — Шир. — Шир? — Землю карликов. Селин свела брови. — Безбородых недомужей, — пояснил Рхетт. — Издали примешь за детей. — А… — Селин облокотилась на стол, отводя взгляд. — Полурослики. Я думала, их выкосила Хворь. Не знала, что у них есть свое… селение. — Не все в твоих книжках написано, да? — Рхетт усмехнулся, но заплывшие глаза его внушали стращание. — Ответь мне, как ты собираешься прокормить народ, растранжирив брийскую казну? — Шелка и яства — дело последнее. Мне нужно, чтобы каждый мужчина был вооружен, обучен военному ремеслу и имел хорошую сталь с крепкой броней, а для этого не жалко и все золото растранжирить. — Тебе нужно? — Нам нужно, — Селин отвернулась и, вперив взгляд в карту, взяла кусочек сухого угля. — Где проходят границы Шира? У Брендивайна? Здесь же сплошной лес. Волоча ноги, Рхетт подошел, отметил на карте приблизительно известную ему территорию и сразу вернулся в постель, к меху с болеутоляющим отваром. Селин некоторое время изучала изгибы реки, а затем перевернула карту и стала смотреть уже на крупномасштабные линии Бри. Чертеж принадлежал уцелевшей руке Мордреда; тот проходил в город через южный канализационный люк, отмеченный жирным крестом. Рхетт запрещал ей говорить с Мордредом без свидетелей для ее же безопасности, заверяя, что лично допросит зятя после выздоровления. Впрочем, Селин и сама не горела желанием лишний раз вести с Мордредом беседы, зато из Рхетта намеревалась вытянуть все доступные ему сведения. — От кого следопыты охраняют их? — глубокомысленно спросила она. — Кусачих или людей? — Думаю, ото всех сразу. — И чем полурослики платят? Чем вообще промышляют? — У меня нет к этому интереса. — К тем, кто может или примкнуть к твоему войску, или снабжать его? — Разуй глаза, — огрызнулся Рхетт. — Шир лежит за Могильниками. Я не стану гневить Богов, ступая на гиблую землю. Селин не нашла достойного ответа, понимая, что и вправду нынче межу погребальных курганов дунэдайн Кардолана пересечет только окончательно отчаявшийся человек. Однако следопыты, ошивающиеся там, жили и здравствовали. Перо вонзилось острием в пергамент и спешно поползло, тонкими завитками возвещая Двалину, сыну Фундина, о почтительном поклоне Селин, дочери Салима, правящему роду Дурина, всему гномьему народу и семи кланам: длиннобородам, огнебородам, широкозадам, железнорукам, жесткобородам, черновласам и камненогам. — Ты бывал за Ветреными холмами? — спросила она, не отрываясь от письма. — Нет. — У истока Брендивайна стоят в руинах два древних града-крепости, Аннуминас и Форност, известные по легендам как Сердце Севера и Душа королей. Слышал когда-нибудь? Рхетт опустошил мех одним духом. — К чему клонишь? Никакие развалины Селин и даром были не нужны, однако любые присвоенные территории на Севере годились для торга, когда настанет пора мирных переговоров. Обыкновенная дробная монета, розыгрыш которой поспособит удержанию земель, что она рассчитывала оставить за собой. — Что, если следопыты стерегут не полуросликов, а дороги к Северным и Сумеречным холмам? — Там ничего нет, голая земля. — Есть кое-что непосредственно за голой землей, — Селин посмотрела на Рхетта через плечо, а затем и вовсе повернулась на табурете. — Залив Форохель. Его населяет племя лоссотов. Говорят, снежные люди могут взбираться по льду и камню, будто деревьям. Весьма полезное умение при приступе и штурме. — А еще говорят, что они повелевают водяными драконами. Сказки, и не больше. — Сказки сильно преувеличены, но крупицы правды в них всегда есть, в отличие от истории, которая переписывается со сменой правителей. Рхетт сжал челюсти от всплеска боли в груди и долго молчал, громко пыхтя. Воздух казался ему грузным, негодным для дыханья. — Ты сказала, что вылечишь меня… я еле осиливаю десять шагов. Не могу поднять меч, возлечь с женой. Кто пойдет за вождем, побежденным слабостью? Сколько еще они будут терпеть, что я прячусь тут, как отхожая белка? Селин пригладила платье на коленях; на лице ее участия не прибавилось. Напротив, выражение невольно посуровело, черты ожесточились. Это выражение хорошо было известно тем, кто перешел его обладательнице дорогу; оно красноречиво изрекало: «Пощады не жди». Она размеренно произнесла, словно заученный текст, и каменное сердце ее не болело: — Я делаю для исцеления все, что умею. Твоя битва с телом еще не проиграна, дай ему время. И я предупреждала, чем обернутся обильные возлиянья и поспешные посвящения. Ее слова коснулись уха, будто сквозь толщу воды. Рхетт напряг зрение, улавливая ускользающий силуэт жены, но был одолен накатившим, будто упругой волной, сном.***
— Что с губой? — Селин поудобнее усадила на коленях Гейба, глядя на вошедшего Джо. — Пропустил удар, — он повел плечом, скинул съехавшую набок, меховую накидку и покрутил головой, стряхивая крупные капли. — Диклан перья еще чистит, задержится к ужину. Селин с пониманием кивнула, поднося ложку к испачканному рту Гейба. — Садись, ешь, пока не остыло. Джо подвинул пустую плошку и зачерпнул рагу, задержав взгляд на своих красных костяшках. — Как Рхетт? Не легче? — приглушенно спросил он, усмотрев залегшую тревогу в углах ее губ. — Думаю… — Селин замялась, глядя на кудрявую макушку Гейба. — Нет… не легче. — Но ты справишься? — Его боль понемногу отступает. — Я не об этом, — Джо крошил в рагу тонкую лепешку, — а о цикадах. Каков план… ну, на случай если… Она перешла на еле различимый шепот: — Мой единственный план взять Бри с наименьшими потерями обеих сторон. Я хочу заключить мир и объединиться в единую двухтысячную армию. Джо чуть не подавился и, не прожевывая, переспросил: — Две тысячи? — Я считаю каждого отрока, способного держать оружие. — А как же Верхний Север? Разве это не важнее? Селин подвела к губам трехлетка еще одну ложку бульона. — Обстоятельства оказались сложнее. Уезжая, я должна удостовериться, что нам будет, куда вернуться. Он увел разговор в другое русло, когда услышал приближающиеся голоса. Сет просунул голову в палатку, перекинулся с Джо легкими кивками и позвал Селин. Та велела после ужина сразу идти спать, ее не дожидаясь; уложила Гейба на сбитую солому и всучила ему полого коника, внутри которого гремели камушки. Похожего она сделала сыну Сета; дочери Била выросли уже из возраста побрякушек, играя тряпичными куклами. Холодный весенний дождь заливал Южные холмы. Земля под ногами превратилась в труднопроходимое грязевое болото; полноводный ручей вышел из ложа, стал широким и буйным. Остатками выбитых зубов Сет посмаковал на ходу сухарь, обтер пальцы о бороду, на ночь глядя ведя Селин меж крытых телег к дозорной палатке, стоящей особняком прямо у склона. Цикады продолжали трудиться и под покровом темени; мало кто довольствовался отдыхом, да и поручения сыпались на их головы, словно молнии в грозу. В свободные часы Селин не чуралась любых занятий, помогая и скорнякам с кожевенниками чинить плащи и панцири, и стряпухам свежевать туши. Она держалась с ними учтиво, стараясь не терять достоинства и при копании навоза на сушку, хоть нынешнее положение освобождало ее от подобного рода работы. Знать себе цену и пользоваться спросом — разные вещи. Ей нужно было завоевать доверие и уважение цикад, а для этого не жалко было залезть в дерьмо и по уши. Навостренные, чуткие и умеющие слышать. Молоденькие девушки относились к Селин с уместной настороженностью, не избегали ее, не возражали и помогали по мере сил, а вот раздобревшее бабье, ведомое во многом устоявшимися порядками, не брезговало за глаза перемывать ей косточки. Селин не соответствовала здешним мерам красоты ни лицом, ни телом. Не было у нее пышущих студнем, отвислых грудей и пухлого, дородного живота; бедра, хоть и округлые, шириною не сулили плодовитости, да и вечно землистые от изможденности, впалые скулы и ввалившиеся, синеватые глазницы скорее вызывали жалость, чем вожделение, как, например, надутые и мясистые щеки признанных курносых прелестниц. Некоторые языки даже приплетали ей причастность к колдовству; мол, как иначе молодой вождь мог выбрать в жены ее, никудышный, щуплый скелет, а не местную хорошуху. Подобные пересуды Селин мало трогали. На своей родине, как и на всем Юге, дарованная природой внешность вписала бы ее в число первых красавиц, в отличие от сальных шматов, на которых не позарились бы и глаза низших постов. Главным остовом каждого дня для Селин являлось стремление предугадать, изобличить преждевременно угрозу не только ее положению, но и ее с мальчиками жизней. И все это, разумеется, зависело от того, сколько трещин разойдется в расколе ее новоприобретенной семьи. Пока что Селин выбрала для себя методу осторожности, хоть и намеревалась нанести удар первой. В дозорной палатке проходили утренние собрания, на которых обсуждались доносы разведчиков, и определялся дозор. После свадьбы на них вместо мужа присутствовала Селин; в шатер вождя вхожа была только она, Рхетт не желал никого видеть, даже побратимов и сестру. Глубоко беременная Алета уже и сама ходила вразвалку на распухших ногах, оставив многие дела. Однако этим темным вечером присутствовала в дозорной палатке вместе с супругом. Селин поздоровалась с ними, с Биллом и Лиамом и уселась во главе стола. Забытый в шатре обод дарил непривычное ощущение пустоты. Как-никак это был ее единственный символ власти. — Что по самочувствию Рхетта? — нарочито громко спросила Алета, сжимая ладонями чашу с водой. — Благоприятнее. — Тогда почему он по-прежнему не с нами? Селин обвела взглядом присутствующих. Сет смотрел с толикой сочувствия, Билл и Лиам — сосредоточенно, Мордред — холодно, а вот в глазах Алеты читался вызов. Пошатнуть и без того шаткое положение невестки для нее было проще простого — всего лишь убедить верхушку цикад в слабости и бесполезности Селин. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять, как искусно эта праведная по всеобщему воззрению женщина готовила почву на случай смерти брата. Селин, впрочем, занималась тем же. Еще не высказывался открыто, однако все крепче заседал в умах вопрос о том, сколько ночей осталось отоспать новоявленному вождю. И Селин не смыкала глаз, обдумывая, как склонить людей на свою сторону в этом, пока еще не явном, противостоянии двух женщин. Кому присягнут на верность преданные Рхетту воины — сестре или жене? Селин опасалась не без оснований; не будь она женой, а сестрой Рхетта, делившей с ним материнскую грудь, имела бы большие шансы на успех. Ее птичьи права не стоили ничего без наследника в утробе, в то время как Алета несла в себе прямое продолжение рода Ролана. Селин хоть и заменяла мужа на собраниях, по большому счету была никем; узнай кто, что их брак до сих пор не был скреплен плотски, ее бы вышвырнули отсюда пинком под зад, а может, и вовсе казнили. Она, конечно, могла попытаться вынудить Рхетта назначить наследником Джо, но родной внук Ролана все равно будет перевешивать на чаше весов, только если не скончается в младенчестве, как это часто бывало, или его кровь не окрестят дурной. Кто мог вселить в нее уверенность, что присягнувшие Рхетту цикады, не переметнутся к Мордреду, который сможет править от лица сына до его возмужания? Обычай северян гласил, что предводитель был обязан вести за собой в бой с мечом наголо, и Мордред подходил для этой роли; с одной рукой он дрался лучше, чем многие с двумя. После последнего вздоха брата Алета первым делом обвинит соперницу в безбожии и этим самым ее уничтожит. Тем более, свидетель тех событий на угодной стороне. Не было земли, ни в одном из концов света, помимо затонувшего Нуменора, где женщина имела бы полномочие или привилегию править единолично, да и там был установлен закон, гласивший, что, если королева не выходила замуж и оставалась бездетной, вся полнота власти над державой переходила по первородству к ближайшему родственнику-мужчине и совету скипетра, выполнявшему назначение многоликого консорта. Так мыслили нуменорцы, с их высокими одухотворениями, что уж говорить о низменных образах вчерашних деревенщин, считавших умелую травницу ведьмой. Селин ходила по очень тонкому льду, а у Алеты, несмотря на значительный перевес, было меньше шансов под него уйти. Ей казалось, что у нее вот-вот лопнет голова. Она смотрела на Алету из-подо лба, выражающего нервную неустойчивость: — Через пару недель и тебе придется нас покинуть. Забота о ребенке отнимает много времени, уж я-то знаю. Оставь хотя бы заботу о брате мне, я передам ему твои пожелания скорейшего выздоровления. — У меня дурные вести, — сказал Лиам, не желая тратить время на бабскую трепотню. — Еще трое брийцев подошли близко к развилке. Видимо, почуяли след. Мы пытались расколоть плененного, но пусто. Селин нахмурилась. — Я велела его не трогать, он может понадобиться. Лиам мгновения молчал, хлопая глазом, и выдал без обиняков: — А на что он сдался, как не для известий? — Рхетт бы не стал с ним церемониться, — поддакнула Алета, не кривя душой. — Задайтесь вопросом, — Селин приподняла подбородок, — кем вы будете для брийцев, войдя в город — кровавыми захватчиками или добродетельными освободителями? Воспользовавшись общей заминкой, она продолжила, не позволяя никому высказаться: — Думаете, они примут вас с распростертыми объятиями? Мой муж займет место Уильяма, безусловно, но на этом месте нужно будет еще закрепиться. Чем больше их крови мы прольем сейчас, тем больше нашей прольется в бунтах отмщения. Цикады должны показать брийцам, кто тот злодей, что вырезает собственный народ. — Цикады должны восстановить справедливость, — Лиам наставил на нее указательный палец, повышая тон, — должны свершить возмездие. Такие преступления искупаются только кровью. — Кровью виновных. Твоим внукам расти с внуками брийцев. Что, их тоже забьешь, словно тупую скотину? Лиам побагровел, сжав в кулак ладонь, косил в злости единственным глазом. В кромешном молчании Селин налила себе воды и отпила из чаши, скрывая длинными рукавами дрожь пальцев: — Вам знакома лишь прямая атака, я же предлагаю иные пути. Брийцы превышают нас по численности и оснащению, в числе их преимуществ также высокие стены. Без обмана невозможно обеспечить себе господство в этой неравной войне, а без стратегии нельзя победить. Сет, смирив взглядом задумавшегося старшего брата Билла, посмотрел на нее. — Как предлагаешь обмануть? — Обмануть, рассказав правду, — Селин скрестила на груди руки. — Вселим в горожан страх. Мы обложим Бри курганными трупами, дабы показать, что делают в застенках с их собратьями. — Нельзя тревожить мертвых, — тихо сказал Билл. — Жди беду. Прикинув в мыслях, чавкнув, будто что-то жуя, Лиам кивнул в согласии. Она смочила сухие губы: — Я больше пекусь о живых. — Осердишь мертвых — накличешь несчастья. Это каждый знает. Мы и так живем в срок, когда житие наше стало страшнее смерти. — Нельзя пренебрегать такой возможностью. Посеем в их умах зерна, ростки которых помогут нам в будущем. Брийцы считают дикарями и мясниками нас, не подозревая, какое чудовище восседает за двумя башнями. — А сами-то они кто? — Алета скривила рот, становясь как две капли воды похожей на брата. — Думаешь, им не ведомо, сколько людей остались тут, один на один с кусачими? Селин и не взглянула в ее сторону: — Не жди сострадания от достатка. Алета фыркнула. Мордред, прочистив горло, без особой уверенности в голосе сказал: — Паршивый план. Уильям выставит убитых преступниками или заявит, что мы сами их замучили. Шумно выдохнув, Селин провела ладонью по лицу. Невозможно было сбиться с пути, когда дороги не ведаешь. — Что нам вообще известно об Уильяме? Откуда он взялся? Насколько я знаю, у Гилберта не было детей. Сет и Билл пожали плечами. Лиам поскреб макушку: — Гилберт сдох от старости, как я понял. Ну, или ему помогли. Шепелявое слово взял Сет: — Уильям закрывает левую часть лица железной маской. Говорят, шрамы прячет, а может, чего и похуже. Еще толкуют, что иная девка будет покрепче него, плевком надвое проломишь. Вроде не старше третьего десятка. На первой фразе Селин метнула острый взгляд в Мордреда, но тот по-прежнему изучал трещины на столешнице. — Уильям трус, — яростно выпалила Алета, поглаживая живот. — Боится сойтись с Рхеттом в честном поединке. Сколько раз он его вызывал? Селин прикусила язык, чтобы не ляпнуть лишнего, однако же на первый вес глупая мысль оказалась удивительно мудрой. Вряд ли что было способно задеть мужчину сильнее, чем прилюдное обвинение в малодушии, а там, где буйна голова, нередко вспыльчивое неразумие, гнев которого доходил до беспамятства. Она твердо заявила: — Я вызову Уильяма на переговоры. Присутствующие молча на нее уставились. Даже в поначалу равнодушном взгляде Мордреда заиграли эмоции. Он не к месту тихо усмехнулся, жилистым кулаком уперев губы, в мыслях причитая: «Какой была, такой осталась»; языкастой, изворотливой, как влажный уж. Из любой ямы выползет, выдумав с полсотни причин, почем туда свалилась, и скормит их простачку, протянувшему руку. Не зря Рхетт ее выбрал, ой, не зря! Все его грешки отмоет, весь сор выметет, да и обставит, будто грязь сама виновна, что к подошвам налипла. Он, правда, в награду морду ей расшибет, ну ничего, и это стерпит, найдет весомый повод оправдать, лишь бы на жерди усидеть. «Дура, Селин, какая дура!», скрипя зубами, думал Мордред. «В какой ты улей влезла! и ради чего!» — У вас есть предложения лучше? — Селин обвела их взглядом. — Как можно воевать с врагом, не зная его в лицо? В сухом остатке нам ничего не известно об Уильяме, помимо того, что он хилый, трусливый и носит половинчатую маску. Сет возразил: — Сама знаешь, четверо к одному. Селин постучала пальцами по столу, закусив губу, а затем расправила плечи. — Ослепите пленного. Всю неделю раскидывайте на полет стрелы трупы и гласите причастность Уильяма, а когда глаза брийца заживут, я отправлю с ним послание. Переговорам быть. По Алете было понятно, что она в корне не согласна с невесткой. — Риск… — начала она. Селин резко ее оборвала: — Выполняйте приказ.***
Под чистым небом ветер трепал черный стяг с белой цикадой. Облаченная в темную кожу Селин крепко сжимала поводья верхом на сером мерине; узкие плечи ее покрывал тяжелый медвежий плащ, а шею сковывало ожерелье из волчьих зубов. Ее волосы были убраны в тугую косу, спрятанную под белый платок; на нем покоился медный обод с синим камнем. Багровая линия засохшей крови тянулась через горбинку носа от одного ее уха к другому — такую отметину по обычаю старообрядцев был обязан носить каждый правитель, вступивший в войну. По левую руку от Селин в седлах сурово и недвижимо выжидали Сет, Билл и Лиам, по правую с двумя громадными топорами стоял Валдо. Чернобородые, крепко сбитые, отмытые и зачесанные, по ее наставлению одетые в свои лучшие одежды и пышные меха, подпоясанные красными поясами, они стали похожи на исконных северян, вышедших из древних преданий. Селин ставила первой своей задачей показать противнику, что противоборствуют им не кучка нищих скитальцев, бьющих исподтишка, а умелая и снабженная братия бравых мужей; ратников, которых ни мечом не порубишь, ни огнем не возьмешь. Все молча взирали на стены с непоколебимой решимостью в сердцах. — Смолу бурлят, — рукой заслоняя глаза от солнца, обратился Сет ко всем, глядя на поднимающийся дым. — Думают, нападем. — Боятся, собачьи дети, — прогремел Лиам не без довольства. — Пущай боятся. Селин изучала недавно построенные засеки, поваленные острыми вершинами от частокола. Их расположением занимался не менее острый ум, грамотно преградив все пути подступа. Бреши в обороне были заделаны. И одному не проскочить, не уцелеть, не говоря уже о лестницах. Если не удастся уклониться от битвы, основная атака должна будет осуществляться изнутри, а при таком раскладе не избежать повальных жертв. Горожане представятся живым щитом. Отворенные вначале железные, а затем и деревянные ворота Бри выпустили из города узкую вереницу желтых плащей, и те стройной грядой спускались с холма по тропе меж глубоких оврагов. Селин приблизилась к Валдо и тихо сказала: — Держи в поле зрения рыжую. Валдо кивнул, крепче стискивая челюсти. Один вид всадников кипятил его кровь, выбивал острую жажду закопать их в разогретую запоздавшим весенним солнцем землю, что нынче, с сошедшим снегом, лежала голой: пахарей и сеяльщиков загнали в город. С каменным выражением Селин смотрела в округлившиеся глаза Хелен — она узнала ее. Как узнал и Уильям, до недавних пор носивший совсем иное имя. Селин до последнего надеялась, что ее шальное предположение останется лишь отголоском минувших дней, однако в сию минуту эта надежда окончательно погибла. Мирные переговоры обернулись убеждением в невозможности перемирия, даже толком и не начавшись. Двадцать брийских всадников остановились в сорока метрах; дюжина пеших лучников растянулась за желтыми плащами. Затишье длилось недолго. Уильям пришпорил коня, за ним поехали трое охранников, включая Хелен. Селин слушала частые удары собственного сердца, сохраняя напускное хладнокровие — но себя ведь не обманешь. Глаза предательски щипало; один лишь вид этой конопатой образины причинял ей такую боль, словно сердце резали закаленным в Моргуле клинком. Уильям остановился, изучая только лицо Селин, а затем мельком прошелся по остальным. — Желаю здравия, первый советник Уильям, — открыла переговоры Селин. — Желаю здравия, Селин. Гордишься работой? — рукой в латной перчатке он указал на подножие холма позади, усеянное гниющими телами. — Я лишь открыла людям плоды твоей работы. Селин неотрывно смотрела в его глаза: левый виднелся из прорези литой маски; она же закрывала и часть рта, отчего его речь звучала невнятно, однако в ней улавливались нотки необыкновенной сметливости. — Где твой муж? Я желаю говорить с ним. — Со своим племенем. Хелен с нескрываемой издевкой бросила: — Храбрейший вождь цикад прячется за юбкой? На губах брийцев заплясали ухмылки. — Вам ли говорить о храбрости? — Селин усилила голос. — Напомнить, сколько раз он вызывал первого советника на бой? — Я могу о многом напомнить и тебе, — Уильям чуть опустил подбородок, наблюдая за реакцией ее спутников. Селин гадала, осмелится ли он продолжить. — Что вам нужно? — после заминки спросил Уильям. — Я вполне ясно изложила требования пером. — И я отклонил их. Возвращайтесь туда, откуда пришли, и отныне не смейте ступать на мою землю. — Твою землю? — Селин выгнула бровь. — Как давно Пригорье стало твоей землей? Цикады причастны к возведению этой стены и имеют на нее больше прав, чем ты. — Строителям было уплачено. Каждый из них распорядился деньгами по желанию. Кто-то спустил все на выпивку и распутниц, кто-то предпочел жить в процветании. Жаждешь вырезать жителей из-за того, что Бри выстоял в то время, как Арчет пал под гнетом непроглядной глупости? Говорят, твой муж — его выходец. Как иронично, что ваши судьбы сплелись. Дикие глаза Селин сузились, превратились в две бездонные от черноты расселины. — Долго ли продлится ваше процветание, когда я перекрою водные пути? Сможешь засеять поля и пасти скот под градом стрел? Окстись, Уильям. Ваши игры окончены. Я предлагаю милосердие единожды. — Я знаком с твоим милосердием, — дрогнувшим голосом ответил Уильям с потемневшим взглядом, но быстро одернул себя: — Мы завалили проход, через который цикадная грязь просачивалась в город. Поставь численность моих солдат против своих двух сотен. Или ты думала, что я поверю изувеченному тобой Гвену, которому ваши лживые языки плели россказни о несметном войске? Цикады — не больше, чем жалкая свора разбойников, убийц и воров, и я клянусь именем Богов, что закон настигнет каждого из вас. Селин подняла взор к точкой парящему в синем мареве орлу. По чью душу прилетела эта сулящая верховенство птица? Кому решила покровительствовать? Селин подъехала к Уильяму вплотную, жестом веля Валдо оставаться на месте. Хелен с лязгом достала меч и наставила на нее, ненавистно таращась. — Не раньше, чем каждый из вас отправится в Чертоги Намо, — отчеканила Селин. — Ты можешь сколько угодно прикрывать свою алчность щитом из брийцев, но этот щит треснет, стоит ему окропиться кровью. Даю тебе десять дней. Теперь она понизила голос, говоря так, чтобы ее слышал только Уильям: — Когда-то ты спас мою жизнь, теперь я плачу тебе той же монетой. Сдай город и беспрепятственно покинь эти земли. В его глазах Селин прочла ответ. Напоследок смирив Хелен непреклонным взглядом, она резко дернула повод. Расставленные лучники прикрывали их отход до леса. Затерявшись среди деревьев, Селин спрянула с седла. Болезненный узел скручивал нутро. Отпив из меха, Селин обернулась к Биллу. — Останься с отрядом здесь. С наступлением темноты обстреляйте частокол огнем и сразу спускайтесь к реке для отвода глаз. Билл свел брови. — Ты дала ему десять дней. — Он использует их, подготавливая вылазки. Уильям скорее сровняет Бри с землей, чем сдаст его. Пусть знает, что мои угрозы — не пустой треп, которым его кормили раньше, — Селин подняла голову, глядя ему в глаза. — Мы не можем противопоставить им численность, а пустым бить по наполненному все равно, что мягким ломать твердое. Оплавим твердое каленым. Сет спешился, опустошил набедренные ножны и вспорол ладонь. После недолгой паузы Билл и Лиам последовали его примеру. У Селин против воли увлажнились глаза. Ей оказали высшую почесть на Севере, святость которой приравнивалась к вере. — Я не встречал женщин, кои обладали бы и десятой долей твоей воли и мужества, — Сет протянул окровавленную длань, поклонившись ей в пояс. — Узами крови я клянусь тебе в вечной дружбе, и величайшим позором станет осквернение моей клятвы. Да иссекут меня тогда моим же оружием. Отдаю за тебя жизнь и взымаю тяжкие испытания. «Узами крови я клянусь тебе в вечной дружбе, и величайшим позором станет осквернение моей клятвы. Да иссекут меня тогда моим же оружием. Отдаю за тебя жизнь и взымаю тяжкие испытания», — в унисон повторили Лиам и Билл. Селин порезала ладонь эльфийским клинком, скрепила три рукопожатия, став первой женщиной в истории, удостоившейся чести побратимства. Но внезапно произошло то, чего она не могла ожидать даже в самых смелых мечтах — все семнадцать лучников, пришедших на переговоры, пустили на руках кровь, с низким поклоном клянясь в вечной дружбе и верности. И в этот момент, опьяненная признанием, Селин не заметила мелькнувший в траве, черный хвост.***
Млечную теснину цикады покинули с началом недели и перебрались в подветренные логи Хладных сопок, что возвышались над землею в двух пеших сутках от Ветреных холмов. В отличие от Южных холмов, сопки были густо усеяны хвойным лесом, хоть и не являли собой столь надежное укрытие, как оставленная ими стоянка. Дозоры утроили, забрав с каждого отряда по паре человек, а в нынешних обстоятельствах, когда все вокруг буквально превратилось в плацдармы, это приравнивалось к крайним, почти самоубийственным мерам. Костры теперь тоже пришлось урезать, ибо дым мог с легкостью их выдать. Под удары топоров Селин в одиночестве въехала в лагерь через четыре часа после возвращения Сета и Лиама. В ответ на оказанные почести Лиама она назначила судьей и вверила ему вершение местных споров и приговоров над пленными; Сет стал войсковым казначеем и теперь вовсю по новой считал запасы цикад, раздавая указания во все стороны. Оказалось, что с переездом куда-то пропали двадцать копий и связка овса, за что сейчас он со сломанным луком в руках бранно отчитывал Подкову, а тот все норовил отвязаться и вернуться к прежнему занятию, ковке наконечников. Селин переглянулась с Лиамом, запрягающим юнцов копать сторожевые рвы кордонов. Среди них она увидела два новых лица, примкнувших к цикадам в ее отсутствие. Судя по ужимкам и скованным движениям, их только-только заклеймили. А теперь еще и одарили подзатыльниками, что те ей не поклонились. Каждый был при деле: кто-то валил деревья на лестницы и телеги, кто-то укреплял палатки, кто-то собирал сушняк на вязанки и трамбовал солому скоту. Гейб строил из мокрой земли домики, сидя у ног брата. Диклан, отдуваясь за братьев, освоил ремесло, не сильно отличающееся способом от знакомого ему плетения веревок, и теперь с завидной скоростью крутил тетивы и оперял стрелы. Видя их, живыми и здоровыми, Селин испытала прилив успокоения. Она подхватила Гейба, подбежавшего к ней, и чмокнула его в измазанную грязью щеку. Чувства Диклана не были столь теплыми; в его сердце жила любовь к родной матери, и память о ней по-прежнему выбивала железным кулаком слезу. Из троих братьев он единственный обходил Селин стороной, стараясь пересекаться как можно реже; зачастую и выдумывал лишнюю занятость, задерживался к трапезе или сразу шел ко сну. Селин не наседала; Диклан был обут, одет и сыт — большего она дать ему не могла. Однако воспылала необъяснимым трепетом к Гейбу. Названный сын тянулся к ней, перестал бояться. Селин нравилось, когда он засыпал у нее на руках; она перебирала его длинные темные кудри, гладила по голове и пухлым бочкам. За ужином Селин давала уроки грамоты Джо, обучала его читать, и, к ее удивлению, Гейб тоже стал тянуться к знаниям, хоть до этого она и считала его больным скудоумием. Когда он впервые заговорил, вернее, неразборчиво залепетал, у нее чуть не треснуло от улыбки лицо. В свои неполные четыре года Гейб знал лишь одно слово — мама — теперь же его запас заметно разросся. Селин обмолвилась с Дикланом лаконичными фразами, вернула в его компанию Гейба и направилась к шатру вождя, где ее поджидал Джо. Через четверть часа он вышел оттуда с порожним горшком, низко опустив голову, а еще через четверть границу шатра пересек озадаченный Мордред. Селин впервые вызвала его после той пьяной ночи погребения; до сей минуты они встречались только на утренних собраниях и никогда не оставались наедине. Мордред наспех осмотрелся, задержав взгляд на мертвецки бледном Рхетте, сомневаясь, что он вообще был жив, и взглянул на Селин, не отрывающейся от карты Бри. — Что нужно? — с хрипотцой спросил он. — Садись, — Селин указала на второй табурет. — Могу предложить меду. — Ты позвала меня выпить? — Я позвала тебя, чтобы извиниться. Селин встала из-за стола, разминая плечи, и выудила из раскрытого сундука у стены пару кубков и баклагу. Откупорив жженую пробку с характерным звуком, она плеснула по дереву крепкую, перебродившую сверх нормы медовуху и подала один Мордреду. Ее лицо не выражало ровным счетом ничего. В своем медвежьем плаще она напоминала ему огромную ворону со сложенными в зловещем предзнаменовании крыльями, а ворон, как широко известно, издревле являлся дурным вестником смерти. — Твое здравие, — отрешенно молвила Селин, усаживаясь, и отпила первой. Поясницу жутко ломило после седла, да и сама она чувствовала себя взмыленной кобылой на последнем издыхании, а Мордред смотрел на нее торгашом, вознамерившимся продать эту кобылу подороже. Он поерзал, поджал губы. — Извиниться за что? — За то, что превратила порядочного человека в закостенелого ублюдка. Он перекосился, вскочил, с глухим стуком отставив кубок; глядел на ее застывшее безразличием лицо глазами, полными затаенной, незабываемой обидой и ненавидящей любовью. Мучился ведь, грыз себя — а поделать ничего не мог. Дрогнуло у нее что-то в груди, сжалось, отдавая теплом ушедших дней, однако на попятную идти было уже поздно, не отвести ей было его от беды. Последний гамбит был разыгран. — Сядь, — сверкнула карими глазами Селин, — и не смей вставать без моего дозволения. — Не многовато на себя берешь? — прошипел Мордред, уперев ладонь в стол. — Думаешь, я стану терпеть твои оскорбления? — Станешь, если потребуется, — в тон ему прозвучал ответ. — Только сейчас я говорю не о тебе. Знаешь, кто занял стул брийского советника? Мордред нахмурил брови, оглашая очевидное: — Уильям. — Первый советник Уильям некогда был чернолесским выходцем Гарди. Помнишь такого? Янтарные глаза округлились. Мордред неосознанно прижал к груди культю. — Как так случилось? — А я, по-твоему, откуда знаю? — Селин отвела взор. — В последний раз я видела его, когда и ты. Похоже, они с Хелен решили попытать удачу в Бри, и удача явно им благоволила. Потрясенный Мордред залпом осушил кубок. Она разлила еще и продолжила: — Судя по всему, он стыдится своего происхождения. Заносчивые горожане не избрали бы деревенщину своим главой. Слабый козырь, однако в нашем рукаве. Честно говоря, наружность подмены. Я предполагаю, что за его личиной клеврета скрывается лицо, что взаправду правит городом. Он, конечно, мог за пять лет освоить азы арифметики, но всяко не в той величине, чтобы крутить казну. Да и армия? Приказы явно отдает тот, кому знакома не только карательная метода. Мордред вобрал голову в плечи; его взгляд сделался окончательно растерянным. — Разменная монета… Она кивнула, допивая медовуху, и вытерла влажные губы: — Ценнейшая из всех. Достав золотой, Селин покрутила его и подбросила большим пальцем; плоская монета, рассекши воздух, упала в пустой кубок Мордреда. Селин громко хлопнула ладонью по столу, пятнадцать ударов сердца слушая отдаленное ржание коней. Наконец сказала: — Вчера мне поклялись в верности двадцать побратимов, среди них Лиам, Сет, Билл и Пайп. Валдо тоже на моей стороне. Мордред медленно поднял на нее вмиг наполнившийся взгляд. — Я не лгу, — Селин одернула рукав, демонстрируя порез на ладони. Он шумно сглотнул. — Угрожаешь? — Да будет тебе, — невесело усмехнулась она, сцепив пальцы в замок. — Вот если бы я сказала, что знаю о вашем подлом заговоре, это была бы угроза. Побелевший Мордред скосил взгляд на шурина. — Не бойся, он тебя не услышит, — беспечно произнесла Селин. — Рхетт покинул нас минувшей ночью. Сердце все же не выдержало. — Почему Джо не сообщил? — Потому что Джонатан исполняет лишь мою волю, — Селин устало вздохнула. — Я намереваюсь стать следующим вождем цикад, и для этого мне не хватает ваших с Алетой согласий. Передай жене, что я готова обменять их на молчание. Его беспокойные, треснувшие от ветров губы то подрагивали, то кривились, то вытягивались трубочкой и вновь разомлевали. Янтарные глаза сильно блестели, но оставались недвижимыми. Наконец Мордред собрал волю в кулак. — Ты женщина, Селин, — он извлек из кубка золотой с возвратившейся к лицу краской. — К тому же южанка. — Ты действительно думаешь, что я буду мериться содержимым штанов? Давай лучше померимся другим. Я вызвала затворника Уильяма за стену, и он впервые вышел на переговоры, — Селин достала из нагрудного кармана письмо со вскрытой печатью. — К летнему Солнцестоянию гномы Синих гор обязуются поставить мне броню и орудия. Месяц только подходит к концу, а я сделала больше, чем вы за десять. И как бы вы это сделали, скажи на милость, плетя интриги против тех, кого клялись защищать? Мордред скривил лицо. — Мы одни, Селин, не разыгрывай святошу. Ты бы сама пустила всех под нож, не моргнув и глазом, будь тебе от этого выгода. — Ты идиот, Мордред. Я никогда не плюну в колодец, из которого пью. Он прямо на нее посмотрел. — У тебя нет никаких доказательств. Твое слово против моего, а мое потяжелее будет. Алета дочь Ролана и сестра… — Мордред запнулся и стал тереть глаза, смеясь тихо, на грани с истерикой. — Ты отравила собственного мужа… Какой кошмар, Селин. А ведь когда-то я хотел им стать. Вот уж действительно, Боги отвели… — У каждого яда есть проявления, — невозмутимо парировала Селин. — Можешь осмотреть его тело, ничего не найдешь. — На посвящении он был слаб, но здоров, а после брачной ночи ни разу не появился на людях. Не только у меня это вызовет подозрения, — извергнув последний смешок, Мордред тряхнул головой, сгоняя наваждение. — Ты хоть понесла? Не разрывая зрительной связи, Селин подвинула ближе к нему брийскую карту и, уткнув палец в жирный крест, нанесла расчетливый ход с мыслью, какой из трех вариантов защиты выберет Мордред: уйти королем, прикрыть короля значимой фигурой или пешкой или съесть фигуру противника, объявившую шах. — И мне благоволит удача. Есть доказательства, Мордред, есть самовидец, и Валдо держит его сейчас у трехпутья. Мы с ним выловили в лесах брийца, который оказался стражем, отворявшим вам решетку. Он бежал из города, когда Уильям завалил проход. Завалил, кстати, по моей наводке. Я упомянула его при пленном. — Это глупость, — выдавил изо рта он. — Это хитрость. Ведь Уильяму не ведомо, что я знаю иной путь в город. Пусть думает, что закупорил сосуд, — говорить ей становилось тяжелее, язык словно разбухал. — Не советую тебе белить умершего, Мордред, ибо он пытался обставить все так, будто вина лежит только на вас с Алетой. Просчитался, правда, в двух вещах. Счел меня дурой, вторая еще нелепее… Ни одна из его любовниц, видимо, не открывала ему, что он треплет языком во сне. Селин стряхнула с колен песчинки, внимая затянувшемуся молчанию. — Я все думала, почему предатель, о котором поведал Рхетт, не сдал брийцам местоположение лагеря. Это же важнее, чем какой-то патрульный отряд, пусть даже с вождем, — ее пальцы отбивали на бедре размеренную дробь. — Так что, подберешь мне ключ от головоломки? Никакой засады не было? Вы ждали, пока Алета разродится, чтобы увести ее и младенца? Или суть не в лагере, а в людях, — Селин сощурилась. — Ради чего вы желали продать двести пятьдесят пять душ, Мордред? — Алета ни при чем, — ответил он, прижатый в угол. — Она не знала. — Мне осточертело слушать это, — зверем прорычала Селин, скаля зубы. — Говори правду или получишь повод для сожалений. Я велю казнить ее на твоих глазах. — Алета ни о чем не знала, — тверже сказал Мордред, еле ворочая онемевшими губами. — Тогда рассказывай, как было. — Уильяму служит окудник. Несколько мгновений Селин перебирала известные ей наречия. — Кто? — Чернокнижник. Они ищут исцеление при помощи темных чар. Высоко приподнявшая брови Селин шумно выдохнула в прижатый к ноздрям кулак, предполагав умыслом сговора золото, земли, высокие посты, женщин, но только не это. Она не могла поверить в то, о чем спрашивала: — И им понадобилось нищее мясо для опытов, потому что горожане начали замечать пропажи своих? Опустив взгляд, Мордред кивнул. — Я задала вопрос. — Да. Понадобилось. — Какова была ваша выгода? Лишившись войска, вы бы не взяли город. В его рту иссушилась слюна; язык прилипал к небу. — Исцеление Хвори, Селин. Есть ли что-то важнее этого? Я хочу, чтобы мой сын жил в лучшем мире, чем я. — Как вы вышли на Уильяма? — У Рхетта был свой человек в Бри. — Кто? — Не знаю. Я знал только стражника. — Ты рисовал цикад и писал о тьме и свете? — Да. — Рхетт обучил тебя грамоте? — Передавать послания. — Для чего пытаться поднять бунт в городе, будучи в сговоре с его главой? — Никто не пытался поднять бунт. Мы переманивали обнищавших горожан и выводили за стены. Их ловили патрульные и доставляли уже напрямую окуднику. — И чем больше разоренных зрело надежду счастливого будущего, тем больше попадалось на вашу уловку? — Да. У Селин дрогнули губы, она накрыла их ладонью; отвернув лицо, долго молчала. — Соль… — не смотря на него, чужим голосом произнесла: — Разъеденные солью язвы и ожоги, обваренные глотки с вырванными под корень языками, вздутые кишки из разорванных животов… это твое исцеление, сучий ты потрох?.. Это твой лучший мир? Мордред не ответил. — Что стало причиной для убийства Ролана? — Его убили брийцы. Как и Ила. — Брийцы, на которых вы работали? — Мы возвращались в лагерь и попали в засаду. Спроси у Сета, он подтвердит. Даже если Рхетт и желал бы смерти отца их руками, вряд ли бы положил ради этого собственную жизнь. — Значит, я ошиблась, — удержала вздох Селин, отделяя лоскут телячьей кожи, — и лучше бы ошиблась в другом. Рхетт должен был развязать узел… а вы его намертво затянули. Наспех нацарапав пером несколько слов, Селин дала ему их прочесть. У Мордреда упало сердце. Он осознал, что влетел в расставленные силки на полном ходу. «Молчи, и Алета с сыном будут жить», набатом стучало в висках. Селин поднялась, неотрывно глядя в янтарные глаза; ее собственные подернулись мутью, стали будто золой присыпанные. — Я обвиняю тебя, Мордред, сын Илдвайна, в сговоре с врагом, в предательстве и измене, в лжесвидетельстве, в неоднократном пособничестве истязанию и убийству мирных людей путем бесчестия и очернения имени цикад. Я обвиняю тебя в клятвопреступлении против племени и приговариваю тебя к смерти. В шатер вошли Лиам и Сет. Их горящие жаждой мести глаза ярко выделялись на фоне бледных от потрясения, ошеломленных лиц. Следом ввалился разъяренный Валдо. Он въехал в лагерь объездом, по оговоренному плану, дабы Мордред его не видел и легче уверовал в выдуманного пленника. Нет, страж-то, конечно, был вполне наличный, только вот болтался в петле, вздернутый Уильямом. Когда запахло жареным, он ловко подчистил все следы связей с цикадами, ведь те шли в противовес его политике и измышлениям о кровавых варварах, которыми он потчевал горожан и солдат. После условного сигнала, хлопка ладонью, именно Валдо подвел к стенам шатра побратимов Селин. Именно Валдо знал теперь все наравне с ней, даже о том, кем на самом деле являлся Уильям. Именно Валдо она доверяла прочнее, чем всем им, вместе взятым, ибо его верность измерялась деньгами, а не обещаниями.***
Майская заря простерла над северными далями дымчатое покрывало. Из сероватых туч накрапывал дождь. Селин шла по скользкой траве, ощущая в горле ком, размером с Карадрас. Ноги подсекались; ее колотило, бросало в крупную дрожь. Красные, воспаленные от ночных слез глаза выдавали с потрохами. Душу рвала сама мысль, что она обрекла на смерть человека, не просто бывшего ей некогда другом, а боровшегося вместе с ней против Хелен, не раз рисковавшего жизнью ради нее, мстившего с ней за Салима. Чем обернулась эта месть? Взросшим в ее беспросветном поломени врагом. Обратился бы Гарди Уильямом, не осиротев в ту ночь по велению ее руки? Полыхнула бы бесчеловечная круговерть братоубийственной войны? Что сказал бы сейчас Салим, будь он рядом? Что, окажись она в Бри не со следопытом, а по своей воле, сгнила бы уже на курганах, истыканная иглами. Что сказала бы Дора? Разве мог этот мельничий губоня, пивший с ними бруснику, нянчивший Джека, носивший им в караулы хлеб с молоком, сотворить такое? Мог. Мордред мстил ей не за разбитое сердце, как она по своему нелепию думала, нет; он был выше этого. Мордред мстил за отца, не сумевши простить ей его гибель в обвалившемся от огня доме Пеньков. Она стала для него камнем преткновения, чудовищем, извратившим душу. С таким другом не нужны были никакие враги. В какой момент еще можно было что-то поправить… возможно ли было вообще? Все эти бессмысленные убийства, зверские мучения и переломанные судьбы теперь зияли на ее совести. Она встала подле Мордреда, не смотря на него. Ей было больно смотреть, больно стоять, больно находиться рядом. Осознание случившегося накатывало волнами, стегало кнутом. Она не могла смотреть и на бьющуюся в плаче Алету, и на их новорожденного сына, которого держала на руках Мэри. Сколько Мордред побыл отцом? Три дня? Что ждало его там, за отточенным топором Валдо? Вечные скитания? суд мертвых? пустота? Что было за невидимой, оборотной гранью смерти? Найдет ли упокоения его душа? Мордред глядел бессмысленно в одну точку, ничего и никого не замечая, видел в этом непостижимом, неуловимом, невнятном ничем что-то ему одному истолкованное. Селин заставила себя поднять подбородок. Спроси у нее с заходом солнца, о чем она вещала им этой пасмурной зарей — она бы не вспомнила. Как и то, что надрывно кричала ей из толпы убитая отчаянием и горем Алета. Мордред опроверг ее обвинения, заявив, что Селин никогда не совершала злодеяний именем Богов. Он во всеуслышание нарек жену сумасшедшей, обезумевшей от потерь и страданий, ведь только так мог оградить ее от напасти. Затем же в последний раз посмотрел на Лиама и Сета затяжным, стеклянным взглядом, безмолвно твердя: «Вы дали ей, чего она хочет. Вас ждет то же самое». Алета упала на колени, когда Мордред, отживая остатки жизни в воспоминаниях, опустил голову на плаху. Он встречал смерть бесстрашно, со стойким привкусом издыхающих сожалений. Ему сулили грозные расправы. Лиам настаивал на иссечении нагим прутом и сожжении заживо. Нашлись и те, кто кричал о кольях или забитии камнями, о конском четвертовании. Всех их диким порывам стало на ком разгуляться в полную масть. Мясники, оскорблявшиеся от этого обращения, доказали, что ими и являются. Валдо, ведомый корнями, жаждал отрезать от его плоти кусок за куском, поддерживая жизнь, дабы причинить ему большие мучения. Слово Селин оказалось столь же тяжелым, как и ее сердце. Стоя у плахи, она повторила вынесенный приговор и подняла взгляд на Валдо, который в тот же миг резко опустил занесенный топор. Селин дернулась, будто от удара под дых. Алета лишилась чувств; от ее пронзительного крика все еще звенело в ушах. С расколотым вдребезги сердцем Селин встретила первую в своей жизни победу, и победа эта стала для нее горше поражения. Новая глава жизни началась раньше, чем окончилась предыдущая.