rule of the universe

К большому разочарованию Чонсона, за весь остаток дня им с Хисыном не нашлось времени остаться наедине. Сразу после завтрака они поторопились сменить одежду, а затем и на съемку следующего эпизода EN-O’CLOCK, после которой в расписании стояла еще и студийная запись следующего альбома. Хуже ситуации и быть не могло; весь эффект утреннего сэнтинга сошел на нет уже ближе к обеду, а возможности отлучиться в уборную с Хисыном как раньше не представлялось, ввиду их занятости. Чонсон до этого даже не заметил, что успел уже и позабыть, что такое хронический стресс; что такое стягивающая тисками грудь, без устали гудящая паника, сдавливающая горло, до того они привыкли друг к другу. Кстати, об этом. За весь день тему сэнтинга никто затронуть так смелости и не набрался. Никому из головы не шли события утра, сомнений нет, но, очевидно, слова Хисына поимели свое влияние на участников, так что в итоге никто не понимал каких мер стоит предпринять. Мемберы, все до одного уставшие, к тому времени как оказаться в общежитии, двигались подобно зомби, поэтому по приезду обошлись без неизменных дебатов и спокойно приняли душ. Когда пришло время всеобщего отдыха, Чонсон, несмотря на всю свою усталость, понял, что уснуть-то у него получится не сразу. С другой стороны комнаты, в отличии от Пака, Джейку удалось уснуть почти сразу же, судя по весьма сонным вздохам. Добрый час Джей беспокойно метался и ворочался на кровати, прокручивая в сотый раз ленту Твиттера, Инстаграма и Ютуба, а затем снова испытывал удачу уснуть — и так по кругу. Но уже к двум часам после полуночи, он лишился всякой надежды провалиться в дрему. Чонсон не стал беспокоить тишину хисыновой комнаты, наполненной лунным светом из расспахнутого окна, стуком, проникнув внутрь и тихо прикрыв за собой дверь. Хисын, услышав посторонние шорохи, вздрогнул, озадаченно хмыкнув. Вытянув шею, он показался из-под одеяла, вопросительно прищуриваясь, предположительно, в направлении Чонсона, который уже пожалел о том, что пришел и разбудил хена. — Прости, — едва слышно молвил младший, — не мог уснуть. Хисын в ответ понимающе промычал, уткнувшись обратно в подушку. А затем откинул край одеяла. — Забирайся, — прохрипел огрубевшим, сонным голосом старший. Чонсону спрашивать надобности не стало: старший сам потянул краешек рукава, оголив шею и подобрав удобный для Пака угол для сэнтинга. И это все… все, в чем Пак нуждался. Руки и ноги младшего ослабли, все напряжение покинуло его тело, а сердце прекратило разрывать ударами его грудную клетку, возвращаясь к спокойному, умеренному ритму. — Хей, — отозвался Ли, как только Чонсон отпрянул, откинувшись на спину. — Да? Хисын на секунду притих, но затем вновь обратил взгляд на младшего рядом с ним. — Ты зол на меня? — Почему я должен быть на тебя зол? — За то, что не сказал. О сэнтинге. О значении. Чонсону не было нужды задумываться. — Нет, я не зол, — ответил он, в самом деле не держа зла. Ведь знал: сказал бы ему Хисын правду или нет, ситуация бы отнюдь не изменилась. — Я согласен с тобой. С тем, что ты тогда сказал. Хисын нахмурился. Чонсон подозревал, что тот должно быть думал о мемберах, которых довел до ярости, о прошедшем напряженном дне. В мыслях вспыхнули слова Хисына недельной или более давности, в которых он намекал о своем одиночестве, до его, Чонсона, представления омегой. — Они пытаются, — молвит Чонсон. — Я знаю, — Хисын вздыхает. — Меня просто все это расстраивает. Чонсон ощупывает взглядом губы старшего. — Да, и меня. Хисын замечает направление глаз Пака и прежде, чем сказать о чем-то, смачивает свои губы языком. — Повернись на бок. — А? — Вот так, я просто… Скользнув рукой и подхватив Чонсона, Хисын переворачивает его, чтобы тот уткнулся взглядом в противоположном направлении. Склонив голову, старший прижимается носом к запаховым железам Чонсона. Легким движением второй ладони по тонкой ткани ночной рубашки младшего Ли скользнул по животу парня, остановившись немного выше пупка. Возможно, Хисын переходит границы, прижимаясь вот так к спине Чонсона, — уверенно, тепло, настолько по-настоящему, что аж пугает. Чонсона наповал сражает мысль, что есть все шансы пахнуть весь следующий день Хисыном, если они так пролежат всю ночь. Он надеется, что так и получится. Пак, наконец-то, ощущает тяжесть век, когда на грани сознания бормочет в пустоту комнаты: — Если окажется, что всему виной были мои супрессанты, станет ли это концом всему? Хисын к тому времени уже спал. Они продолжают многократно чуять друг друга на протяжении всего дня. Земля продолжает свое движение вокруг оси; время не останавливает свое течение; участники все еще не одобряют. Но и своими нарицаниями не достают. Апокалипсиса не произошло, а значит все в порядке. Но, приходит день, а с ним и результаты обследования от доктора Чонсона. С тяжелым сердцем, он первым же делом спешит рассказать Хисыну. Без какого-то конкретного намерения, он заботится, чтобы дверь за ним была закрыта. Он неловко начинает: — Это… Хисын, что подобрав колени, лежал на кровати и выглядел невероятно сонно и тепло, словно только открыл глаза после дрема, отвлекся от телефона и поднял взгляд на Чонсона. Его уши забавно торчали из-под капюшона. — Доктор выяснил в чем была проблема. У Хисына вытянулось лицо. — И? — Сону оказался прав, — перешел сразу же к делу Пак, присаживаясь рядом со старшим. — Во всем виноваты мои супрессанты. Я аллергик. — Аллергик? — Практически. Они провели несколько тестов, и выяснили, что мои супрессанты повышали уровень кортизола до нездорового показателя, — … а еще им было нечего предложить, чтобы решить проблему повышенного либидо Пака. Кажется, и его наконец осенило, что причиной этому был и есть сугубо Хисын и то, каким хорни становится из-за него Чонсон. — И что теперь? Ты поменяешь супрессанты? Чонсон вздрагивает. — По всей видимости, проблема распространяется на любые подавители течки, — говорит Чонсон. — С некоторыми омегами такое случается и единственным решением в таком случае является отказ от них. Так что… я отказался. — Полностью? — Да. Хисын все еще выглядел растерянно. — Но твои течки. — Мои течки, — повторил за Ли Чонсон. — Я обязан буду проводить их. Чонгук-сонбенним имеет такую же заморочку. Компания солидарна с этим. Хисын хмурится. — Речь не о компании. — Менеджеры снимут целый этаж отеля для меня за необходимости, — внес ясности Чонсон, прикусывая губу. — Все в порядке: у них есть стратегия. Хорошая стратегия. Вероятно, в феврале, когда придет время твоего гона, провернут те же махинации. — И ты собираешься... проводить течку в одиночку? Четыре раза в год? Чонсон издает неловкое хихиканье, вместо настоящего смеха. — Не похоже, чтобы у меня был кто-то, с кем я мог бы провести этот период. — Верно, — говорит Хисын, захлопав ресницами. — Супрессанты выйдут из крови в течении следующей пары дней. Так что, пожалуй, к тому времени я буду в порядке. — М, — промычал Хисын, — вероятно это значит, что по окончанию той парочки дней, нам уже не будет надобности чуять друг друга. — Да, через пару дней, — кивнул Чонсон. — Хорошо, — вымолвил Хисын, натянув рукава на кончики пальцев. — М, стоит нам… ? - глаза старшего метнулись к плечу Чонсона. — Да, — ответил Чонсон, сердце которого запело от облегчения, но он тут же пришел в ужас от осознания той истины, что, вероятно, в скором времени всему придет конец. — Пока у нас есть эта возможность. Но, в действительности, концу так и не судилось прийти, ни через пару дней, ни через неделю. К слову, о тревожности Чонсона: она же действительно сошла на нет через предсказанные несколько дней. Но даже так, он осознавал, как его влечет к Хисыну и его запаху, а тот в свою очередь принимал его с распростертыми объятиями. Пак проводит несколько исследований на тему запахов и синдрома отмены, и приходит к выводу, что не существует такого явления. Что лишь в очередной раз доказало, что все дело в нем и его я-влюблен-в-Хисына проблеме. И, в действительности, все сошлось на одном: ни у кого не нашлось причин на то, чтобы прекратить происходящее. Они слишком привыкли друг к другу, к запаху друг друга, к тому, как на протяжении дня они прячутся от остальных. Они привыкли вместе проводить сонное утро обняв друг друга, при этом запутавшись в конечностях друг друга, не зная конца и края. Прошла неделя, затем вторая, а там и шестая. Мир не взорвался. Мемберы закрыли глаза на сэнтинг между ними. Сонхун создавал из этой ситуации шутки, а Ники хихикал над ними. Сотрудники продолжали кидать на них косые, подозрительные взгляды. Группа начала запись нового альбома. А лето перетекло в начало осени. А вот и оно: точка невозврата. В этот раз течка застала Чонсона почти так же неожиданно, как и первая. — Хен, — проскулил Пак, ворвавшись в комнату Хисына. Его подводили колени, и он для поддержки своего обмякшего тела навалился на дверь. Грудь омеги вздымалась от тяжелого дыхания, мокрые ладони скользили по поверхности дерева позади него. Запах Хисына тут же заполнил его легкие как цунами. Хисын, который по всей видимости находился посреди сеанса League of Legends, сорвал с себя гарнитуру и напуганный вскочил с кресла. — Джей, ты… — Думаю, у меня течка, — задыхаясь, говорит Чонсон, полным слюны от запаха старшего ртом. — Рано. Слишком рано. Не было даже предсимптомов его течки, пока буквально две минуты назад, он ощутил как его боксеры становятся мокрыми. — Да, — сказал Хисын, большие глаза которого были черны, а губы слегка приоткрыты. — Мог бы ты… — у Чонсона вырывается невольный вскрик, сопровождаемый сильным приступом боли внизу живота, что и препятствует ему закончить мысль. Омега понимает, что его боксеры уже насквозь мокрые. Хисынов голос становится затаенным и гортанным, однако осторожным. — Мог бы я что? — Пожалуйста? — Чонсон задыхается. — Я не могу… не могу ни о чем думать. Не могу думать ни о чем, кроме… — в этот раз Чонсон обрывает свои слова по своей воли, проглатывая тихое хныканье, что рвется из горла, совершенно беспомощный, чтобы отвести взгляд от фигуры Хисына. — Кроме? — спрашивает тихо, почти шепотом, Хисын. Чонсон не был способен молчать дольше, не мог больше замалчивать правду. — Тебя. У Хисына приоткрывается рот, но затем он вновь его закрывает. Он смачивает губы и его кадык дергается. Чонсон это подмечает и его поражает новой волной возбуждения. Он хочет Хисына. Больше, чем когда-либо до этого. — Чонсон, — говорит Хисын. Имя омеги с губ старшего слетает как предупреждение. И тут уже все выливается наружу. Все, о чем Чонсон так усердно молчал, чего не показывал (с чем он справился весьма сомнительно). — Я знаю, хен. Я знаю, что ничего хорошего в этом нет, что все чертовски неправильно. И для этого найдется уйма причин. Но я люблю тебя и поделать с этим ничего не могу. Я был влюблен в тебя с нашего первого дня знакомства, черт… а, когда выяснилось, что я омега, то стало только хуже. Я стал любить тебя только сильнее, а я ведь даже представить не мог, что это возможно. Я не знаю мой омега чувствует это к тебе, или я, или в конце концов это, блять, одно и то же. Меня даже не волнует, что ты не чувствуешь ко мне того же, потому что… потому что, черт… хен, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Прости, просто… я нуждаюсь в тебе. Мне не нужен просто кто-нибудь. Мне нужен ты. Я уже думаю о тебе, как о своем альфе, после всего этого сэнтинга– после всего. Я знаю, что ты не мой альфа, но… я хочу, чтобы ты был им. Я был в тебе по уши еще до того, как представился омегой, даже когда ты еще не стал альфой, а сейчас я люблю тебя даже больше. Я люблю тебя. И мне жаль. Хисын не выдавил ни слова, просто уставился на Чонсона. — Черт… — просипел Чонсон. — Я просто пойду… Хисын оказался возле двери раньше, чем Чонсону удалось выровняться. — Ты не покинешь комнату в таком состоянии. Чонсон резко покачал головой. — Ты уже… — захныкал он, в шаге от того, чтобы лишиться воздуха. — Ты уже сделал для меня так много, и я не знаю почему, ведь я безнадежно влюблен в тебя, а ты не… ты не… — Чонсон-а, — протянул Хисын, успешно прекращая вздор омеги. — Хен, — в ответ проскулил младший. Хисын погладил его по спине в районе лопаток, вызывая у него очередное поскуливание. Спина Чонсона вытянулась в ответ на жест старшего. — Я предложил тебе чуять меня, зная, о значении, — молвил Хисын, едва двигая губами, и при этом смотрел прямо в глаза омеги. — О чем не то, чтобы беспокоился, но… Мне было все равно, потому что… это был ты и я хотел тебя. Чтобы ты был рядом. И для меня было совершенно не важно правильно это или нет. У Чонсона кружилась голова. Он едва удерживался на ногах, не в силах отвлечься от рук Хисына на его лопатках. — А тогда на MCountdown, когда ты был с теми альфами. Я заревновал, увидев, что они разговаривают с тобой. И ничего не мог поделать. Ты был моим тогда и ты до сих пор мой. — Хен… — прошептал Чонсон, глаза которого расширились. — Хочешь знать, что произошло, когда у тебя была первая течка? — спросил Хисын, оглаживая большими пальцами его запаховые железы. — Только при условии, что повторишь еще раз через пару дней, потому что есть шанс, что я не вспомню, что ты мне сказал, хотя я очень, очень хочу запомнить, — выпалил Чонсон на одном дыхании. — Или не говори мне. Пожалуйста, не говори вообще, если это разобьет мне сердце. Но Хисын прильнул к нему, задев носом шею. — Я собирался трахнуть тебя тогда, — выдохнул он низким голосом, едва касаясь губами горла младшего. — Я так хотел сделать это с тобой. Ты был едва в сознании, когда оказался в моей комнате, но… ты взобрался ко мне на колени и начал принюхиваться ко мне, прижиматься ко мне, весь сладкий и нуждающийся. Чонсон захныкал. У него вновь подогнулись колени, но Хисын удержал его, подхватив рукой его за талию. Его губы практически прикасались к железам Чонсона; дыхание у него было горячим, поэтому младший откинул голову назад, опершись о стену. — Затем в комнату зашли остальные и привели меня в чувства. Они все сказали, что ты бы не хотел в свою первую течку… что ты хотел бы запомнить свой первый раз. Чонсон, вскинув ладони, схватился за футболку старшего, скомкав ткань. Он уже не чувствовал боль скопившуюся в животе, или же судорог, следовавших сразу же за выделением смазки. Из его глаз брызнули слезы. — Стань моим. Позволь мне быть с тобой. Чонсон, лишь вытянув шею, лениво и сладко ухмылялся своему альфе, со всей уверенностью равносильной годам, что были так важны для его жизни. — Я уже твой, хен.