Приручение пантеры. Полный курс

      Вадиму тридцать. Антон знакомится с ним по телефону, закрывшись в общажной комнате. Остальные ребята на парах, он в очередной раз прогуливает, зато налаживает свою личную жизнь. Встречу назначают на вечер, но не в ресторане или кафешке, а прямо на квартире.       Родился и вырос Вадим в Москве. Всю свою жизнь может расписать одним несовсем длинным абзацем: биологического отца никогда не видел, вместо него был мужчина-пантера, который хотел им казаться и, в какой-то день поссорившись с матерью, — то есть своей, вероятно, любимой женщиной, — ушёл на ночь глядя в неизвестном направлении. Он так и не вернулся. Спустя месяц мама повесилась, а двенадцатилетнего Вадима отправили к дяде, который понятия не имел о том, что его сестра имела какие-то силы и была связана с пантерами. Мало того, что он понятия об этом не имел, его это даже потом не интересовало. Человеком дядя был максимально ортодоксальным и увлечённым каким-то собственным небольшим мирком. Как-то выжив тогда, Вадим продолжал как-то жить сейчас. Выучился ради корочки, — дядя наставил, — работает ради денег, чтобы налоги оплатить и еду купить, всё по дядиным заветам. Только пантеры для него что-то из детства, где всё было не так серо и мрачно, как сейчас. Обучал его один знакомый ныне почивший старик, с которым они однажды подрались (тогда же и познакомилсь) в баре.       Антон всё это узнаёт, потому что пытается привязать себя к определённому хозяину, а через историю и бэкграунд человека это сделать намного проще, к тому же так сразу определяются некоторые моменты, отсекаются совсем плохие варианты, происходит первая влюблённость или случается интерес к новой персоне, появившейся на жизненном пути. Найти кого-нибудь в Москве, действительно, несложно. А вот найти кого-нибудь нормального — постараться ещё надо. Бегать от одного к другому надоедает (особенно с риском умереть в процессе), нужен постоянный вариант, каким одно время попытался быть Миша.       — Я — ягуар, — говорит скучающе Антон, рассматривая кухню в красных тонах. Несмотря на яркий цвет столешниц, обоев и плитки, здесь всё равно невероятно мрачно и неуютно. Эти сморщенные розочки вдоль полос на каждой стене явно хотят выдавить чужака из квартиры. Антон косится на них, на этот стрёмный узор, и шкрябает ногтями по грязной белой скатерти. Он умеет крепко держаться благодаря цепким когтям и всяких цветов не боится, лишь немного ёжится от тревожных мыслей и, в целом, атмосферы.       — Меня удивляет, как ты ещё жив, — монотонным голосом говорит Вадим, помешивая ложечкой только налитый чай. Он сразу делает сёрпующий глоток и громко выдыхает. — У меня нет практики с ягуарами. Но есть с леопардами, и я считаю её достаточной, — договаривает он более твёрдым.       Антон фыркает и смотрит на него прожигающим взглядом. Заводится с пол-оборота, расслабляется, выпуская наружу пантеру, а его даже не держат в бочке. Никаких ограничений на превращение — он с радостью использует данную ему возможность.       Но что-то идёт не так. На плечах появляется тяжесть, лапы передвигаются медленно, неохотно, будто околели на сильном морозе. Вместо прыжка Антон устало подходит к Вадиму и кладёт голову ему на колени. Его коротко треплют по шерсти на лбу, а на замедленный рык шлёпают по носу.       В качестве испытания послушания Вадим использует верёвки и ремень. Отводит, повязав ремень удавкой на шею, в спальню, там велит становиться человеком и бьёт, пока не получает результата. Антон не может толком прийти в себя даже человеком. Всё тело уставшее, свинцовое, голова еле переваливается с одного бока на другой, а просто дышать и глотать — становятся самыми важными и сложными занятиями.       Новый знакомый ничего не говорит, ничего не требует, всего лишь сечёт. Антон не следит за временем, он вообще не осознаёт себя в пространстве. В какой-то момент отрубается. Просыпается уже глубокой ночью, привязанный к батарее строительной верёвкой за руки и ноги. Всё тело у него болит, на оголённом животе красуется новый синяк, размером с два кулака взрослого мужчины, сразу поверх недавно зажившего после драки с теми тремя бэндиками на опушке леса. Это не единственная отметина, он становится таким же пятнистым, как далматин или курцхаар. Ему больно двигаться. Пока сознание неторопливо старается вернуться, он пытается как-то выбраться, но у него не выходит. Усталость вновь берёт верх, он отрубается.       На ранее утро Антон считает своё состояние условно нормальным. Он игнорирует боль, но не может игнорировать охваченное холодом сердце и забитую в угол пантеру. Той страшно, какой она оказалась беспомощной. Голодная и избитая она теряется в лесистой местности сознания, не беспокоя дальше практически целый день.       Вадим развязывает его перед тем, как уйти на работу. Запирает дверь на замок. Еды в холодильнике толком нет. Майонез, одно яйцо и луковица. В шкафчиках обнаруживается манная неначатая крупа с уже выходящим сроком годности и раскрытая пачка макарон. Антон выбирает последнее, параллельно с тем жарит яичницу. Вместе с соусом получается обычный дешёвый обед, какой он привык устраивать себе в общежитии.       Вечером они встречаются. Вадим сперва выглядит удивлённо, будто совершенно забыл о наличии нового человека в своей квартире, но скоро берёт себя в руки и вместо приветствия обрушивает на Антона своё чаровальное мастерство, лишает его возможности двигаться; дышать даёт через силу, из-за чего у того начинает кружиться голова и темнеть в глазах.       Всё последующее проходит словно под пеленой. Картинку он видит размытую, не может на ней сконцентрироваться из-за шума и боли в висках, у него постоянно ноют совершенно разные части тела и горят заведённые за спину запястья.       В вечер какого-то дня Вадим помогает ему искупаться, осторожно укладывает в ванну, задирает ему ноги, омывает кожу и особенно долго возится с волосами, ласково, отчасти безумно, втирает в локоны шампунь, за ним бальзам. Всё это время он сидит рядышком, на табуретке. Антон приходит в ясное сознание ближе к концу омывания. Тело не просто отмокает, а полностью расслабляется, отдаёт себя горячей воде, пока лёгкие насыщаются химозным, но приятно-дразнящим лавандовым запахом. Дышит он легче, полной грудью, чувствует себя максимально расслабленным и потому невероятно умиротворённым, остановившемся в счастливом моменте зверем, даже человеком.       Пантера сидит молча.       Наконец-то нашёл, думает Антон с гулко заходящимся в груди сердцем. Наконец-то. Никаких лишних голосов в голове, измотанный организм медленно регенирирует, забирая силы с превращения в более мирное русло. Потом они сидят с Вадимом на кухне и мило беседуют о вещах для них насущных.       Делясь своим опытом с бэндигерами, Антон упоминает Арсения и то, как проводил с ним время. Особо личных моментов не рассказывает, пока не настолько доверяет, однако в остальном максимально честен и открыт. Ему хочется с партнёром высвободить все свои желания и полностью перестать контролировать собственный разум — с каждым годом, если даже не днём, это делать ему всё сложнее и сложнее. Поэтому все подводные камни он хочет выяснить на начальном этапе с возможностью сразу прекратить зарождающиеся отношения, грозящие плохим концом.       Но здесь всё хорошо.       — То, как я тебя бью, разве уже не БДСМ? — уточняет Вадим, макая печеньем в чай. — Я тебя бью — ты подчиняешься. Схема одна и та же.       — В БДСМ всё же не так больно и нижний отдаёт себя добровольно.       — Пантера хочет быть подчинённой. А недостаток боли развращают её натуру. Думаю, бессмысленно разделять подчинение и эти твои БДСМ-сессии, всё одно.       Антон с этим не совсем согласен, но в целом уверенности в собственной точке зрения у него нет, так что он допускает мысль правоты Вадима, соглашается с ним, думая, в какое теперь русло направить разговор.       — И ещё, этот твой актёр явно не одной деятельностью занимается. Сколько лет я пытался изучать самостоятельно эти чары, а они у меня только четвёртого уровня. Среди тех, что ты назвал есть пятый, притом хорошо используемый. Если ещё раз увидишься с ним, лучше беги от него. К его возрасту такое можно отточить только при постоянной тренировке и имея все редкие записи о заклинаниях на руках.       — Может быть, его отец хорошо обучил?       — Ага, конечно. Федералы грёбаные. Запомни, встретишь его ещё раз — в пекло полезешь.       — Я слышал, что нельзя использовать пантер в боевых действиях.       Вадим закатывает глаза и горько вздыхает, смотря на Антона покровительственным взглядом, каким глядят обычно на неразумных детей взрослые, с трудом переживая их глупые для имеющего какой-никакой жизненный опыт человека вопросы. Он делает громкий глоток обжигающего чая и с усталостью, но и спробивающимся за ней удовольствием, отвечает:       — Все говорят, что нельзя, и все используют. Про ядерку так же говорили, уничтожить её все собирались. А в итоге что? Про яды слышал? Та же история! И у нас есть, и у тех есть, да у всех всё есть, твари мы такие — зажиточные. Себя хочется защитить всеми имеющимися способами, понимаешь? А чем пантеры хуже? На первый вид обычные люди, а при необходимости — то ещё оружие смерти. Сам посуди, в темноте видят, челюсть, лапы — мощные. Никакого оружия дополнительного не надо. Бендигеры их поддерживать могут, вылечивать. Пока силы позволяют, разумеется. Скорость — быстрая. В ночи практически незаметня, бесшумная, прыгает-то как? Если в лесу кто будет сделки проводить, то от них живого места не останется. Так что бред это всё, что пантер нигде не используют. Вот в штатах недавно первыми прокололись. Певец какой-то бэндиком оказался. И не просто, а в их разведке работает. Так что и у нас этого добра навалом. Говорю тебе, пятого уровня нельзя достичь без их подготовки.       Спорить с ним на эту тему Антон не решается. В голову к нему лезут два воспоминания: из машины, а именно Лёша, водитель Арсения, похожий на телохранителя из любого голивудского блокбастера, невозмутимо сидящий на водительском сиденье в чёрных очках с наушником и проводком в ухе и никак не реагирующий на проходящие позади него действия или разговоры. И второе, с отцом на кухне, недовольно глядящим на него во время рассказала о проведённом в отеле времени, и его последние слова, запрещающие водиться с подобными Арсению людьми. Разгоняя собственные мысли, он вспоминает и ещё кучу мелких диалогов или новостей, которым был сведетелем, где как раз подтверждали сплетни об использовании пантер во внутренней разведке, в охранных учреждениях и политических играх тоже.       — А почему от федералов лучше держаться подальше? — уточняет любопытно Антон, доставая телефон в желании посмотреть последние посты от Арсения.       — А ты как думаешь? Жить хотят, разумеется. Вся этя грязь, эта политика, убийства, обезвреживание всяких радикалов. Фу, не забивай себе этим голову. Просто не нужно к ним лезть и всё, запомни это.       — Ну, мы же пока с тобой договорились попробовать, верно?       — Да. Договорились. Посмотрим, как сойдёмся. Прошлая пантера от меня ушла, не понравилось ей что-то. Но она девочкой была, а ты пацан, должны сойтись.       Антон согласно мычит в ответ. Социальные сети прогружаются, но в них никаких новостей от Попова. Последняя запись была неделю назад. В новостях появились заметки о том, что актёр отправился в Африку на какую-то благотворительную встречу с высокими чинами и звёздами шоубизнеса. Новостные сайты прилагают также фотографию самого актёра, выходящего в светлой одежде и чёрных очках из самолёта в сопровождении того же самого охранника. Ветер сильно треплет тёмные волосы Арсения, взгляд у него сосредоточенный на чём-то, рука поднята и согнута в локте, как бы защищая лицо от солнечного света.       Ни о каких федералах и иже с ними Антон, честно говоря, не думает. Ему нравится лицезреть чужую жизнь, наполненную разъездами, посещением разных интересных мест и вольностью. Пожалуй, внутренней пантере слишком тоскливо смотреть на шикарные тропические или степные виды и понимать собственную скованность неудобным вечно мешающим человеческим телом да бетонным серым бездушным вонючим городом.       Вадим предлагает остаться на ночь. Он не лезет с сексом, наоборот, укладывает Антона спать как можно дальше от себя — на пол, но делает ему довольно уютное место. Между ними ещё есть небольшая нить напряжения, свойственная всем незнакомым людям. Они до конца не понимают, как себя друг с другом вести. Чисто внешне Вадим выглядит обычно. У него русые волосы, прямые, а где-то округлые черты лица, тонкие губы и глаза, свойственные самому такому незатейливому человеку на первый взгляд, но с каким-то подвохом, за напускной или даже настоящей простотой скрываются хитринки и им подобные особенности. Ему подходит выражение «в тихом омуте черти водятся».       У Арсения, если до мелочей докапываться, в лице тоже скрывалось что-то, и этого было в разы больше, его взгляд в нужное время приобретал удивительную мягкость и весёлость, а в другое изобиловал строгостью, плохо сочетающейся с первым образом. Но всегда в морщинах и общих его взглядах таилась какая-то вещь, скрытая от всех поклонников и случайных прохожих. Возможно эта тень была связана конкретно с его маленьким секретом в виде врождённых способностей к контролю за пантерами, а быть может, история там была глубже, злее и печальнее, чем казалась на первый взгляд.       В этой тайне есть свой шарм, но всякие тайны мешают крепким отношениям. Антон надеется получить от Вадима максимальную искренность. Он готов для него ластиться, терпеть боль и менять свою жизнь, лишь бы только тот взамен приручил его как следует и позволил счастливо существовать на этом свете. Много это или мало он понятия не имеет, не с чем сравнивать. Здесь и родственники его в пример не годятся, так как мать с сестрой обе женского пола и обе леопарды — существа в разы слабее мужской особи ягуара. Что среди диких настоящих животных, что среди человекообразных их сородичей.       Утром Антон отправляется на пары. На парах ему скучно. Преподаватели один за другим решают пожурить прогульщиков, устраивают унизительные опросы или кидают подколки с угрозами. Последнее вынуждает его взяться за ум, ведь общежитие всё ещё самый бюджетный и подходящий способ существования в огромном городе без возможности заработать. На большее родители сейчас не могут раскошелиться. Он и приступает к зубрёжке.       Пантере скучно изучать человеческие предметы. Для неё не существует ни математики, ни иностранных языков, ни истории или социологии. У неё понятия простые и с котячества понятные любому. Но в любом случае она не отвлекает. Не способствует, недовольно бурчит в подсознании, но не перенимает контроль над телом, оставляя разум чистым — человеческим. И это проблема Антона, что учёба валится из рук да кажется неинтересной бесполезной вещью.       Где-то два дня он тратит на перепись конспектов, иногда беседует с Димой, реже — с Вадимом. Жить — скучно.       Решая поразвлечь себя — не зря же бендигера завёл, — Антон выпивает банку пива. Всего одну, и для двухметрового роста это должно быть каплями в наполненную до краёв ванну, однако само чувство нарушенного запрета напрочь срывает башню. Пил он в общежитии, на выходе ненароком послал приветливую Агафью — консьержку их, — на детородный орган и пошёл куда-то.       Теперь Антон понять не может, в какой именно момент оказался на неизвестной тёмной улице. Он поднимает глаза на небо. Оно волшебное. Нет, на самом деле оно обычное, грязное, какое часто бывает ночной осенью в столице, покрытое серой дымкой дождевых облаков, наполнившихся недостаточно для полноценных туч или дождика. Звёзд в столице практически никогда не видно, точнее они есть, но настолько блеклые, что про их существование можно вовсе забыть. Но отчего-то Антон видит их. Видит эти звёзды, плавное движение тёмных потоков на иссиня-чёрном небосводе, и не может отвести от этого взгляда.       Пальцы крепко сжимаются, всё тело просит каких-то действий, вот таких вот простых — попробовать себя, ощутить собственное касание, как чужое. Грудная клетка двигается чересчур сильно, загазованный воздух влетает в лёгкие и кажется им правильным удовлетворительным топливом. В голове всё меняется, жизнь кажется жизнью, а потребность лениво дойти до ближайшего высокого дерева, едва перебирая массивным чёрными лапами, и развалить на нём свою тушу — влекущей до такой степени, что Антон оглядывается в поисках подходящего лежбища, но натыкается только на уличные фонари, мигающие вывески магазинчиков, гудящую дорогу и редких вдалеке идущих прохожих. Непослушными пальцами он зачёсывает чёлку назад, долго любуется на белый лунный диск, покусанный, небольшими частями пропадающий на секунды и вновь кривящийся во всё той же точке. Глаза его сужаются, приобретая кошачьи черты, и глоток слюны становится такой, будто проходит по звериной глотке.       Но дикое животное по-прежнему смирно сидит на задворках разума. Терпеливо ожидает, тоже наслаждается, но не давит, не забирает поводья. Вот он — контроль за собой. Антон рад безумно. Кусает в удовольствии губы, с улыбкой пишет Вадиму, но тот не отвечает, поэтому он звонит ему. Будит, разумеется. Идёт второй час ночи. Но не чувствует угрызений совести, только лёгкость, редко присущую его созданию.       — Каково, блять, хуя? — рычаще с спросонья, недовольно, даже зло говорит Вадим, услыша информацию про принятую банку пива.       А ведь Антон всё такой же проказник. Потускневший из-за пережитых событий, но в целом прекрасно пришедший в себя. С самого детства он был пуганный самыми разными страшилками по поводу своего нелёгкого существования, и лишь убеждался на практике, каково это — по-настоящему быть пантерой. Той самой дикой, вольной, злобной кошкой, держащей всех людей в страхе.       Это настолько отвратительно, что хочется утонуть в собственных слезах и растерзать себя своими же когтями.       Но только в моменты печали, иногда набегающей на него. Сейчас же Антон мурчащим голосом, стараясь подразнить, говорит:       — Да что тут такого? Все пьют.       — Ты пантера. Тебе нельзя. Я тебе запрещаю.       Антон дует губы, прислоняется спиной к первой попавшейся стене, то ли дома какого-то, то ли тыльной части магазина, и убирает одну руку за себя. Убрал бы и обе, но тогда нечем будет держать телефон.       — Почему сразу запрещаешь? Я же вот, человек, ни на кого не набросился. Значит могу пить. — выводит он беззаботно, совершенно по-детски играясь с чьим-то брошенным окурком носком кроссовка.       — Нет, не можешь! — почти орёт в трубку Вадим.       Антон фырчит, издавая тихие утробные звуки, похожие на недовольный кошачий рык, предупреждающий такой, и кратко лижет губы.       — Могу.       Воображаемый хвост в удовольствии качается подобно маятнику где-то в ногах.       — Ты едешь ко мне домой. Сейчас же. Быстро.       — Но я не знаю, где я, — беспечно говорит Антон, откланяясь от стены и начиная идти в неизвестную ему ещё более тёмную сторону. У него появляется желание стать прекрасно видящей в темноте кошкой, но происходящий телефонный разговор сдерживает этот порыв. — Не помню, как сюда попал.       — Сколько ты на самом деле выпил?!       — Хэй, я не вру. Правда, всего бут… тьфу, баночку. Обычную самую. Пиво такое противное, ужас. Не понимаю, как его пьют.       — Так. Слушай меня. Ты сейчас вызываешь такси. Слежка у нас везде теперь, технологии, так что твоё «не знаю где я» не работает. Вызываешь, — ты слушаешь меня? — и едешь ко мне домой. Я жду. Как только вызовешь такси, перезвонишь.       Звонок завершается. Собеседник кладёт трубку.       — Зануда, — бурчит Антон, вновь приваливаясь к какой-то стене, только на этот раз плечом. — А так хорошо гулялось. Интересно, а Попов бы так же нарычал? — хихикнув, говорит он, залезая в нужное приложение.       Оказывается, от общежития он прошёл всего полтора километра. Небольших сбережений на карте хватает на то, чтобы добраться к Вадиму. Перед этим Антон курит и отписывает тому об успешном вызове такси.       На самом деле он не пьян из-за алкоголя, он пребывает в пьяном состоянии на абсолютно трезвую голову. Но эти два состояния в настоящий момент ничем не отличимы друг от друга, только на завтрашнее утро не будет гудящего похмелья в висках, зато может быть что-то похуже его, если брать в расчёт демонстрируемое им неподобающее поведение.       Возле нужного подъезда Антон стоит и курит, по-максимуму оттягивая встречу с новоиспечённым бендигером. Ему по-прежнему спокойно на сердце, стремление погулять по району на четырёх лапах маячит на переферии, однако не забирает всё внимание на себя. Пантера скорее изъявляет такое желание, но в целом готова к отказу. Они находятся в мире друг с другом.       Однако в квартире их единение начинает сбоить. Дикая кошка утробно шипит, издаёт не то рычащие, не то орущие чайкой звуки, когда видит перед собой Вадима. Сильного, плотного, недовольного. Антон не успевает ничего сказать, как слабость овладевает всем его телом, и очередной шаг навстречу приводит к громкому падению на пол.       — Ты как посмел ослушаться своего бендигера? — сквозь зубы выплёвывает Вадим, поднимая Антона за волосы и направляя его взгляд в своё лицо. — Без идеального послушания ты станешь ковриком или шубой, создание ты безмозглое! Все тебе говорят, вталдычивают в твою тупую бошку, а ты слушать никого не хочешь. Говорят, нельзя пить! Значит нельзя!       Жуткая боль по всему телу похожа одновременно на ожоги и укусы красных муравьёв, она щекочет, вызывает невыносимый зуд и горит. Антон выгибается в крике, словно одержимый, хватается за сильные держащие его за волосы руки, стонет, ёжится, стараясь превратиться в ещё нерождённый, лишь зародившийся в утробе матери организм. Была бы его воля, он спровоцировал бы выкидыш, но вместо этого чувствует, как ломается собственное существо, оба его воплощения, и милостивое сознание вежливо выгоняет непрошенные мысли, выкидывая их подобно мусору.       Блаженное «чувствовать и не понимать» кажется таким только на ближайшие полчаса. После чего Антону больно настолько, что забитая в угол кошка старается расцарапать не окружающих, а себя любимую. Он не понимает, чем, сколько и как его бьют, голова раскалывается, крики выходят сами собой.       И только через полтора часа он начинает дышать. Просто дышать. Сквозь стон, шипение, но дышит. И осознаёт это. Первое осознание сравни глотку живительного снадобья. Даже пантера заинтересованно выглядывает из своего укромного уголка в сознании и осторожно разглядывает окружающую её картину. На коже россыпь синяков. Поверх жёлтых расцветают новые, алого оттенка. К ним не то, что прикасаться больно, но и любой сгиб конечности даёт такой сильный импульс к мозгу, что моментально вызывает непроизвольные судороги и утробное шипение. Крови нет никакой, однако воздух с трудом проходит по дыхательному пути и с усталым сопением возвращается наружу.       — Запомни, — Вадим присаживается перед ним на корточки, свешивает вперёд руки и спокойным непререкаемым тоном говорит: — ты обязан слушаться своего бендигера. И если тебе запрещено что-то, то оно запрещено без всяких исключений. На всё тебе требуется разрешение, ты меня понял?       Странным образом пантера внутри обиженно фырчит, но поджимает к бёдрам хвост, и Антон, слепо следуя за ней, смеет огрызнуться:       — А понимать можно?       Он обессиленно вскидывает голову с очередным шипением, когда рука Вадима хватает его волосы и натягивает до чрезмерно высокого уровня, будто нарочно запрещая подстраиваться.       — Будешь хорошей кошечкой, сможешь повилять здесь своими чёрными бёдрышками, а пока что — не заслужил.       Рука не просто отпускает пряди, а натурально отбрасывает их вместе с головой от себя, и пальцы брезгливо отряхиваются, сопровождаемые соответствующей эмоцией на лице владельца. Вадим с коротким хрустом коленей поднимается на ноги, пинает развалившееся перед ним тело, произносит очередное заклинание. Как только жест отправляет воздушное начертание в сторону приручаемого, Антон окончательно перестаёт себя контролировать.       На этот раз ему практически не больно. Ему тяжело. На спине будто камень весом в тонну, не дающий двинуться, но давящий не только на грудную клетку, а на все члены, в том числе голову, ощущаемую чугуной и чужой. Сил не то что встать, но даже пошевелиться — нет. Он так и лежит на полу, понятия не имея сколько прошло времени и без возможности думать хоть о чём-то.       Пустота. Разум ощущается чёрным, неприветливым, совершенно чужим — инородным элементом собственной жизни. Слёзы из-за общего гвалта чувств и эмоций выглядят на его лице жалко, оправдано и удивительно — ведь их слишком мало для человека подвергаемого невыносимым пыткам.       Засыпает Антон на полу, в той же позе, в которой, уходя на кровать, его оставил Вадим. Просыпается ранним утром от жуткого холода. Он дрожит, хватается за плечи, потерянно оглядывается по сторонам. Никакой амнезии, скрашивающей произошедшее, в нём не образовывается, чему он совершенно не рад. Пол — твёрдый и холодный. Из приоткрытого кухонного окна веет ещё более морозным ветром.       С трудом поднимаясь на колени, Антон держится одной рукой за голову, впутываясь в спутанную чёлку, другой упирается в единственную ближайшую опору — пол. Трижды падает. Мышцы не выдерживают, суставы гнутся так резко, будто ломаются. Но он всё равно упрямо встаёт на четвереньки — спать на полу слишком холодно. И по сантиметру преодолевает всё расстояние от прихожей до спальни.       К постели практически приползает, устало упирается в матрас лбом и берёт минуту на передышку. В это время вслушивается в громкое сонное дыхание Вадима, иногда переходящее на невыразительный храп. Собравшись с силами, кладёт на постель ладони и скребётся, негнущимися пальцами натягивая простынь на себя. Хочет что-то сказать, но непроходящий ком в горле даёт прозвучать только непонятному хрипу. Прочищает горло ещё около минуты, одной рукой наконец добирается до одеяла. Ему по-прежнему жутко холодно, а помимо этого одиноко. Ненавидимая вторая часть собственной натуры пребывает в абсолютной тишине, мелькает на краю сознания едва-едва подрагиваемым кончиком хвоста и глядит в этот момент в ответ немного укоризненным узким зелёным взглядом. Молча ненавидит.       «Зато не забирает на себя управление», с вымученным смешком говорит себе Антон и, не находя внутреннего собеседника, лезет к внешнему. Всё-таки пробует позвать. Получается тихо, хрипло, цели этот звук не достигает. Натягивает одеяло сильнее.       — Ва… Вадим, — шепчет, будто старается наоборот не будить его. — Вад… Вадим…       На очередном храпе происходит осечка, с неразличимым бубнежём Вадим поднимается корпусом, непонятливо оглядываясь по сторонам на предмет раздражителя. Антон коротко облизывает губы, не смея отодрать тяжёлый подбородок от кровати.       — Вадим…       Наконец Вадим промаргивается, уставляется на него прямым осознанным взглядом, оглядывает видимую им часть и удовлетворительно хмыкает.       — Что у кошечки случилось? — спрашивает с мягкой усмешкой на губах.       — Кошечка замёрзла, — находя в себе силы лишь на вымученную усмешку, отвечает Антон. — Пустишь… пожалуйста?       — Да, прохладно, — задумчиво говорит Вадим. — Неужели шерсть не греет? Хотя кошечка голая сейчас, конечно. А послушной будет?       — Будет.       Находя ответ приемлемым, Вадим кивает, откидывает край одеяла и кивает на свободное место. Антон прилагает недюжиную силу, а буквально всю у него имеющуюся, на то, чтобы просто забраться наверх и как-нибудь устроиться рядом. Лежит он вкривь, ноги перестают его слушаться тут же, да и голова спустя пару мгновений отрубается.       Просыпается Антон тяжело. Тело по-прежнему неповоротливое, ощущается чужим, как и разум, только дрыхнущая пантера видится дружелюбной, но не идёт на контакт. По-прежнему обиженная. В комнате светло, пыльно немного, неопрятно, пахнет жареными с сосисками яйцами. Дразнящий аромат вызывает болезненный спазм в желудке, умоляющий перекусить.       Не совсем понимая, в каких именно они с новым бендигером находятся отношениях, как подобает вести себя с ним, он сильно удивляется, когда Вадим появляется на пороге спальни и миролюбиво зовёт к столу на завтрак, да мягко поторапливает, потому что скоро ему нужно уходить на работу.       Стоять на прямых ногах у Антона не получается, первое время он часто заваливается набок, пытается унять дрожь в коленках и осознать приветливость такого строгого в ночи к нему Вадима, но быстро понимает, что тот всё же делал это для его блага и проникается к нему уважением с признательностью. Завтрак получается превосходным от одного лишь осознания, кто его приготовил, но по вкусу оставляет желать лучшего.       — Так, тебе нужно на пары. Учись усердно, на преподавателей и одногруппников не ведись, держи себя в руках, понятно?       Антон, не вынимая вилку изо рта, угукает, заодно кивая. Вадиму этого хватает, он целует его в лоб и перед прощанием возле подъезда велит после учёбы приниматься за уроки, писать ему и к вечеру приезжать обратно сюда, чтобы они нормально побеседовали.       Улыбка сама лезет на лицо Антона, стоит ему сесть в свой вагон в метро, а бьющееся в груди сердце заглушает собой подземные шумы старой громыхающей техники.       «У меня есть бэндик, представляешь», восхищённо делится он с пантерой, будто та об этом не знает, но его вторая часть сознания, отвечающая за неё, упрямо молчит, не разделяя общей радости.