Грань горизонта

Полная луна настойчиво проливает свой свет сквозь рваные облака. На фоне черного, как пустота, неба они то переливаются дымчатой белизной, то скрываются в далекой темноте. Слабые порывы ветра заставляют занавески легко колыхаться. Я смотрю в открытое окно. Сижу на полу, рядом с кроватью. На языке — привкус крови, по горлу поднимается желчь, а в моей ладони — рукоять Эбрехеля. Краснота ожога почти полностью спала. Так и не скажешь, что произошло. — Ты собираешься сидеть здесь до утра? — Орсолина стоит в дверном проеме, облокотившись на деревянный косяк. У нее не получается поймать мой бегающий взгляд. — Да. — Тебе следовало бы сделать что-то со своим страхом, — женщина качает головой и, развернувшись, уходит, не замечая, как я пьяно покачиваю головой в ответ. Не то чтобы это страх. Я… осторожно опасаюсь очень многих вещей. Не самая лучшая моя черта. Но полная луна всегда вселяла в меня невыносимое чувство напряженного ожидания плохого. Полная луна — трещина в привычном мире. Время будто замирает, как стеклянное, и ты больше не властен ни над своим разумом, ни над своей судьбой. Это связано с… равновесием. Вечность и движение, Луна и Мениската. Она — отражение, а все самое страшное проникает в этот мир через зеркала, разве не так? Не знаю и знать не хочу, в любом случае. Когда время останавливается, меня бросает в холодный пот. Пожалуй, в такие моменты лучше прятаться — лучше для здравомыслия. Перехватываю Эбрехель поудобнее и быстро моргаю, чтобы сбить сонливость. Теперь дело даже не в луне. Я совершил огромную глупость, и расплата настанет совсем скоро. Зависит от того, насколько быстро считальцы сориентируются. Нужно планировать отступление, как обычно, решать, на какой конец света отправиться, чтобы там точно не нашли, но… Это тоже большая глупость: уезжать не хочется. Я еще не закончил. Поход в церковь Святого Марка Молота, как по нервам стальной раскаленный нож. Не особо помогло разобраться в себе, но зато на секунду позволило ощутить, каково это: сгорать заживо. Мне не понравилось. Злость, и вправду, похожа огонь. Поглощает без следа. Есть в этом что-то… завораживающее. Как приносящий удовлетворение одним своим видом, только-только начищенный и тонко заточенный штык. Странное сравнение. мировоззрение. мысли. желания. Конечно, не поддающиеся контролю эмоции опасны, но, может, только это мне и было нужно. Орсолина сказала, что сны не пришли бы к тому, кто не пожелал бы… Хм. Ведь я давно об этом знал. До боли. До сожалений. До Великой войны. Все говорили, что Великая — потому что последняя, но мне с самого начала не верилось. Наверное, потому что после десятилетий повторяющихся событий восприятие меняется в худшую сторону. Это я тоже знал: любая жестокость станет обыденностью, но на каждое изобретенное оружие найдется что-нибудь побольше и пострашнее. Все мы люди, в конце концов. И все мы, люди, никогда ничему не научимся. Я всего лишь не хотел замечать, однако война действительно стала Великой. Столько крови пролито, столько лет отнято — так просто, когда жизнь не стоит ни гроша. Золотое время для считальцев, признаю. Мне приходилось убивать. Много, грязно и подло. Война уже не могла научить меня тому, что способ не так уж и важен. Но она показала мне, как несмышленому ребенку, что не всех ждет забвение. Зависит от того, чем ты готов пожертвовать. Я помню. Иногда до сих пор слышу крики. Солнце опрокинулось на выжженную землю злыми тенями и очертаниями разрушенных домов. Скоро от руин не останется даже воспоминания, когда по переходящему из рук в руки участку фронта катком пройдется очередная армия. Это начинает меня раздражать. Вражеские снайперы — не шутка даже для тех, кто посвящен в незримые искусства, и если до конца месяца французы не отобьют чертово поле, избавившись от надоедливого противника, я до конца дней своих буду ходить, согнувшись в три погибели. Все тело ноет, особенно спина. Воды в окопах по голень, а это лишь начало сезона бесконечных дождей. Нет, нет, как же я ненавижу это поле, эти страны и этот мир. Стоит еще одной атаке захлебнуться в пулеметных очередях, и я убираюсь отсюда. Плевать на приказы. Французские солдаты называют меня наемником и не совсем понимают суть моего назначения. Их капитан — вполне понимает. У него хорошая цена на годы. Он обеспечивает меня прикрытием и свежими трупами. Иногда — живыми пленниками. С ними сложнее, правда, проще убить сразу. Капитан не хочет быть навязчивым, но все время просит больше. Я пытаюсь объяснить ему, что за жадность можно поплатиться, и у одного человека больше десяти лет не отнять. Он не слушает. Кто вообще решил заключать сделки с такими людьми? Кажется, я прикончу кое-кого, когда вернусь. — Сколько еще? Успеем до утра? — Конечно успеем. — В твоих же интересах. Пока боши не начали артподготовку… Проводить ритуалы для людей, не умеющих проводить их самостоятельно — за дополнительную плату. Это очень удобно. Мои собственные накопления, за которые не нужно будет отчитываться. — Вы опять будете контратаковать? Разве это не бессмысленно? — А что тебя не устраивает? Появится больше материала для работы. Улыбка у капитана смущенная, взволнованная. Как только время сотрудничества истечет, я исчезну среди эшелонов раненых, спутанных коммуникаций и марширующих навстречу фронту подкреплений. Мысленно пожелаю на прощанье, чтоб его разорвало при следующем же обстреле. А пока тоже улыбнусь, фальшиво и едко. Эбрехель едва не вибрирует. Когда я успел встать с пола? Не привык надолго задерживаться в воспоминаниях. Иногда крики громче, чем обычно. Иногда это неразличимый шепот в ушах, как сейчас. Я все равно останусь в Венеции, пока… что-нибудь не случится. Мне приходилось убивать. Я переживал гораздо более жуткие ситуации, и вот что я должен был понять. У каждого путешествия должна быть цель, но какая длинная дорога обходится без испытаний? Мне приходилось убивать, старый-добрый холодный мир припас несколько хитростей. Если уж на то пошло, кто сказал, что я не смогу убить снова? * * * Смелость привлекает внимание. Возможно, в этом есть… преимущества. Мне нравится место в тени, за самым дальним столиком в ресторане Орсолины. Он уже закрыт из-за позднего времени. Сама Орсолина переносит на кухню тяжелые деревянные ящики с продуктами. У нее сильные руки и крепкие мышцы. Однажды она служила Львокузнецу, в конце концов. Даже представлять не хочу о том, как она выглядела бы в своем настоящем обличье. Скаптодоны… Бррр. Я методично собираю лежащие передо мной части пистолета, как помню. Это успокаивает. Мои мысли где-то далеко, беззаботно кружатся вокруг почти наступившей ночи. Полнолуние прошло. Оно всегда забирает много сил. — Я бы спросила, почему ты все еще здесь, — Орсолина садится напротив, растирая пыль между расцарапанными ладонями. — Но как будто бы уже знаю. — Не хочу уезжать, — тяжело вздыхаю, присоединяя затвор к рамке. Почти закончил. — Пока что… не хочу. — Они придут за тобой. — Да, — чувствую, что улыбка получается зловещей. — Пусть приходят. Женщина усмехается. — И на что же ты надеешься? — Я... — курок щелкает в тишине. В моей руке оружие. На глаза Орсолины как-то неправильно падает свет, и они отливают оранжевым. — Поразмышляю над этим позже. Мне... надоело. — Убегать? — Вроде того. — Ален, — Орсолина пристально смотрит, склонив голову к плечу. — Слышал о Совражестве? От неожиданности я вздрагиваю и напрягаюсь, едва не вжимая голову в плечи. Тем не менее, отвечаю коротко: — Слышал. И с сомнением поглядываю на мою странно воодушевленную собеседницу. — Последняя война была чудной, — она качает головой, одобряя что-то ужасное и уводя от волнующей меня темы в непонятную философию. — Вечные, наверное, давно так не развлекались. — Вечные Грани? — Ну а кто еще, — Орсолина фыркает, словно удивляется моей неосведомленности. — Ты не мог не замечать. За солдатами все время кто-нибудь присматривает. У меня по спине бегут мурашки. Я стараюсь не показывать, насколько мне некомфортно. Совражество — особое слово, которым адепты обозначают бесконечное соперничество Часов Грани. Я не адепт. Но я видел много странностей, которые неизбежно сопровождали каждую войну. Тела часто не находят, на самом деле. Не всегда это без вести пропавшие. — В любом случае, — Орсолина подпирает подбородок кулаком. — Ты не совсем солдат. Но мне кажется, твоя роль во всем этом гораздо больше, чем тебе представляется. — С чего бы? Считальцы правда старались сторониться связанного с Часами. Мы даже не пытались... — Не имеет значения. У тебя теперь своя война, разве нет? Личная. Смотрю на нее в упор, серьезно и немного угрюмо. Не то чтобы это было ложью, но все же. Представлять проще, чем говорить вслух. Слова, все же, иногда имеют свойство обязывать. — Ни одно сражение не остается без внимания. Зная тебя, ты будешь долго колебаться, — Орсолина по-доброму насмехается. — Но сам подумай. Ты же осознал это, когда вышел из церкви. Может, нужно просто выбрать иной путь? Сердце стучит болезненно, быстро, наполняясь горячей взволнованностью. Я только безмолвно киваю, и Орсолина оставляет меня в одиночестве. Разглядываю начищенный корпус пистолета, поворачивая его в бликах настенной лампы. Иной путь, да? Что ж... Почему-то это не так уж сильно пугает. Я жду преследователей. Я жду следующего хода. Битвы или побега? Зависит от меня самого. очередное убийство разве нужно оправдываться? кровькровькровь вернется в землю людьми для людей Кое-кем, кто в те времена еще не был моим врагом, было сказано. Я не помню контекста. не оглядывайся не останавливайся все Часы уважают решимость Я не солдат, но я многому научился. Через чужие жизни и смерть. Почему же тогда, интересно, я не пользуюсь этой возможностью?