гтд: драбблы

Там, в лесу, перед логовом Анубиса, Костя второй раз в жизни обвинил Федю в трусости. Первый тоже был ночью, но не на улице, а на лестничной клетке у фединой квартиры. — То есть, — ответил тогда Федя, — я могу жениться только из трусости? Поверить, что я её люблю, ты не можешь? — Меня ты тоже когда-то любил, — зло возразил Костя. — И люблю! И люблю, — парировал Федя тоже зло, сквозь стиснутые зубы. — Только жить с тобой я не могу! — Потому что боишься! — Тихо ты! — зашипел Федя. — Соседей перебудишь! — Вот видишь! — Костя ничуть не сбавил тон. — Вот что тебя волнует! Соседи! Как бы кто чего не подумал! — Да, Кость! Меня волнует, что сейчас третий час ночи и все нормальные люди спят, один ты приперся скандалить! — и Федя тоже, не выдержав, повысил голос. — А тебя ничего никогда не волнует! Ни соседи! Ни близкие! — Зато я свободен и счастлив! — Да нихрена ты не счастлив! Нихрена! — Федя вдарил кулаком по ладони. — Ты себя гробишь, и других за собой тянешь! Хреново мне с тобой, понимаешь ты это? С тобой — хреново, с Ленкой — хорошо! Даже Игорю это видно, один ты уперся, как баран! В квартире за его спиной что-то зашуршало, зашелестело, и Федя вздрогнул и ступил на площадку, плотно затворяя за собой дверь. Теперь, без тусклого света из прихожей, было совсем не видно лицо Кости, только глаза блестели от уличного фонаря — он таращился, не мигая, как будто впервые увидел Федю, и как всегда, когда он так смотрел, Феде захотелось извиниться за жестокие слова, ведь ругаться с Костей было почти так же глупо, как ругаться с Игорем. Ты не бросаешься обидами в семилетку, вы не в одной весовой категории морально. С Костей тоже. — Вот значит как, — сказал Костя тише и почти спокойно, от чего Федю только хуже покоробило. — Ты, значит, не общественного осуждения боишься. Ты у нас, Федя, боишься трудностей. Не ожидал, Федя, не ожидал. И счастье, что Федя задохнулся в этот момент, потому иначе закричал бы он так, что соседи точно высыпали бы на лестницу поглазеть на ссоры влюбленных, для разнообразия не в нехорошей квартире на третьем этаже. — Трудности? — прошелестел он. Костя не ответил, только подбородок задрал выше, гордый, несломленный и несправедливо осужденный. Федя сплюнул под ноги, забыв устыдиться перед техничкой, которой потом тут мыть, и снова открыл дверь в квартиру. — Будь добр, иди проспись. Я тебя в таком виде завтра видеть не хочу. — Это всё, что ты скажешь? — Да, — Федя не обернулся, поэтому последнее Костя бросал уже ему в спину: — Я тебя тоже люблю. Не в прошедшем времени — нет, у них ничего не прошло. Когда проходит ведь, тогда уже не болит, а у них слова не скажи, чтоб не попасть по свежему синяку. — Знаю, Кость. Только от этого нихрена не легче. — И я трезвый. — Ну да, — это его хотя бы немного развеселило и заставило хмыкнуть в усы. — Нет, правда. Я хотел нажраться, но там драка была, пока разнимал, мне об голову бутылку разбили. Хочешь, алфавит зачту, — Костя звучал так миролюбиво, что внутри шевельнулось знакомое желание впустить его, как вампира, дав приглашение, о котором потом пожалеешь, проверить на свет зрачки и найти на затылке рану, промыть и заштопать, поцеловать, чтоб не болело, и просто поцеловать. И может быть, это правда была трусость, а может, это был инстинкт самосохранения, но Федя переступил порог один. — Тогда сходи в травму. С сотрясением я тебя на свадьбу тем более не пущу. Лена, конечно, уже не спала, разбуженная их руганью, и Феде сразу стало совестно, что он вообще позволил втянуть себя в выяснение отношений, когда любимая женщина ждет его в постели в канун их свадьбы, но Лена не показала ни капли недовольства, только посмотрела встревоженно. — Костя? — Костя, — вздохнул Федя (не в первый и не в последний раз в этом браке). — Что-то не так? — Получил по башке в какой-то драке и почему-то перепутал меня с травматологом, — он почти не соврал. — И ты его отпустил? А вдруг что... — А надо было притащить его в дом и устроить на кухне лазарет? Прямо над тем, что ты на завтра наготовила? — возмутился Федя, может даже слишком резко, и зря, ведь Лена не знала, чего ему стоил этот отказ, и только поэтому продолжала спорить: — Подвинули бы, ничего. Иди, позови... — Лена! — Ну что Лена? Он же к врачу не пойдет, он сразу домой. Лучше чтоб ребенок с этим разбирался? — Лена уперла руки в боки, и Федя не выдержал этого, не вынес этого взгляда, ковыряющего в его самых больных сомнениях, и бросился к двери, агрессивно топоча, и ключ провернул так, что чудом не сломал в замке. На лестничной клетке, конечно, уже никого не было, но он свесился в пролет, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте, и крикнул вниз: — Кость! Ты еще тут? Эхо прокатилось по ступенькам. — Костя! — он крикнул громче. — Поднимись, я тебе голову посмотрю! Нет ответа. В двери напротив брякнули ключи, щелкнула щеколда, в узкую щелку выглянула престарелая МаринПална. — Феденька, ну вы же приличный человек, сколько можно? Третий час ночи... Федя виновато скривился. — Раз так быстро убежал, то не сотрясение, — мудро заметила Лена в постели. — Завтра проверим, если что. На завтра, действительно, Костя не показывал ни признаков похмелья, ни сотрясения — ни сожаления, не считая одного долгого взгляда, от которого Федя торопливо отвел глаза.