Сколько тебе осталось?

Ранним утром в западной части Токио дует совсем не западный ветер. Холод просачивается под одежду, пробирает до костей, разгоняя по коже беснующиеся в присутствии чужака мурашки. Студеный воздух неприятно обжигает легкие на вдохе. Молекулы кислорода, поступающие в кровь, взрываются в ней праздничным фейерверком из кучи атомных бомб. Там, куда Симидзу приехала с восходом солнца, нет места новому дню. Здесь время не течет, и на крошечной, безликой прямой существуют исключительно два отрезка. Первый и последний. Рей крепче сжимает в ладонях стебли белой хризантемы и буравит разбитым взглядом громоздкую каменную арку при входе на Аллею Героев. В прошлый раз они петляли меж ее витиеватых рядов вдвоем, держась за руки. А сегодня она пришла, чтобы возложить цветы к его могильной плите. Одна. Кто бы мог вообразить такой исход? Рей оглядывается через плечо, чувствуя себя полярным зверьком, наблюдающим с отколовшейся льдины, как родной дом скрывается за свирепыми океанскими волнами, и шагает вперед, вглубь кладбища для некогда избранных. Хотя почему некогда? В памяти Симидзу всплывает интересный факт, который она вычитала в книге из школьной библиотеки. В ней было сказано, что трупы толстых и худых людей гложут разные виды червей. Мясистые тела — лакомый кусочек для ризофагов, а тощие — для горбаток. У последних явно преобладают аристократические наклонности, раз уж они чураются обильных, нездоровых трапез. Те, кто при жизни питал слабость к чревоугодию и не следил за фигурой, им отвратительны. Именно благодаря вкусовым привычкам червей Рей с детства усвоила урок. Люди не равны, даже когда оказываются в одинаковых условиях под толщей земли. Туман еще не успел рассеяться. И без того безрадостный пейзаж сливается в единое бесформенное пятно. Но Симидзу не зря выбрала это время. Зеваки, туристы и рядовые граждане, желающие прознать о геройских подвигах, приходят сюда ближе к вечеру. Редко — в обед. А когда и птицы спят, на Аллее Героев едва ли можно наткнуться на посетителей. За исключением тех, кто знал своих героев лично. Знал и потерял. Симидзу на автомате проносится через строгие ограды, памятники и выбитые из камня статуи. Все, что она делает в эти тоскливые дни, происходит на автомате. Рей не замечает, как ест. Не замечает, как спит. Не замечает, как ходит, дышит и плачет. Замечает только арктическую мерзлоту, исходящую от второй половины постели, и гулкую пустоту дома, так бережно оберегающего его запах. Запах человека, который больше никогда в него не войдет. Волоча тяжелые, не принадлежащие себе ноги, Рей терпеливо огибает надгробие за надгробием. Куда ей спешить? Разве что хризантемы слегка завянут. Она расстегивает молнию своей трикотажной ветровки и прячет цветы с ароматом горя под плотным слоем ткани. Теперь порядок. Увлеченная бессмысленными заботами о пока что живом, Симидзу не ведает, как добирается до мемориала, торжественного оцепленного красной атласной лентой. Она поднимает глаза, желая оценить полную картину — масштаб под стать герою, для которого он возведен. — Надо же, как быстро они управились… — пренебрежительно слетает с ее растрескавшихся губ, стянутых в скорбную усмешку. — Всего за неделю отгрохали стенд и облагородили место… Видишь, как им не терпелось поскорее тебя похоронить. Еще и здоровенным булыжником сверху придавили, чтобы наверняка из могилы не восстал… Это победа, Кацуки. Ты согласен? Симидзу, согнувшись, в наглую отодвигает вычурную ленту и по-хозяйски ступает на территорию на пересечении живых и мертвых, любезно отведенную Бакуго щедрым правительством. — Официальное открытие состоится днем. К тебе вот-вот выстроится целая очередь, поэтому я пришла пораньше. Надеюсь, ты не против, — Рей выпрямляется и, сунув обледеневшую руку под куртку, достает скромный букет цвета первого снега. Вглядываясь в черты лица своего собственного героя, выгравированные на твердом памятнике, она сглатывает тягучую слюну с привкусом потери. — Я принесла тебе цветы. Ну, или никому нахрен не нужный поганый веник, как будет угодно. Дрожащие пальцы Симидзу со стертыми под корень ногтями сами тянутся к буквам его имени, выбитым на гладкой поверхности изящным шрифтом. — Бакуго Кацуки. Геройский псевдоним — Великий Взрывной Убийственный Бог Динамит… — читает она вслух. Медленно, монотонно. Без тональности и намека на выражение. Словно бездушный робот, который сообщает, на каком этаже остановился лифт. К сожалению для Рей, все ее чувства, вся ее любовь, душа и вера рухнули вниз вместе с его кабиной семь дней назад. — Бог, значит… Не сходится, Кацуки. Не сходится. Боги бессмертны. А ты лежишь тут, в почве, наслаждаешься компанией оголодавших насекомых. Так какой… какой из тебя Бог? Глухая тишина ложится на плечи Симидзу, рискуя переломить ее как никогда хрупкий хребет. Вопрос, который она озвучила, подвисает в воздухе. Но Рей без претензий. Она и не рассчитывала услышать ответ. Однако судьба давно перестала считаться с ее планами. — Такой же, как и мода на джинсы, — произносит незнакомый голос за спиной Симидзу. — Непредсказуемый. Смелый. И… любимый многими. Она устало, безучастно оборачивается на выпад незваного гостя. — Кто вы? — Здравствуйте, Симидзу, — его подбородок прячется за плотным воротником куртки. Слова застревают в плетениях ткани. Рей приходится навострить уши, чтобы разобрать их. Мужчина подходит ближе, и только сейчас Симидзу замечает охапку цветов в его руках. Он аккуратно опускает их перед надгробием, заботливо коснувшись его ладонью, и спрашивает у Рей: — Как вы? Держитесь? — Повторюсь. Кто вы и зачем вы здесь? Долговязый мужчина, одетый во все джинсовое, сжимает кулаки и просовывает их в широкие карманы своей небесно-голубой куртки. — По той же причине, что и вы. Хотел сказать ему пару фраз до того, как сюда набегут толпы… — скрывая сожаление во взгляде за тяжелыми веками, он вдыхает еще не выветрившийся запах свежевскопанной земли. — Бакуго будет в ярости. — Был, — грубо одергивает его Рей, настроенная враждебно. — Был бы в ярости. — Не будьте так категоричны. — Если вы знаете мое имя, то, должно быть, и о моей категоричности наслышаны. А уж как она была подана устами Кацуки — боюсь представить. — Мне не хотелось бы вас расстраивать, но Бакуго мне о вас почти ничего не говорил. И о том, как вас зовут, я узнал случайно, когда вы ему звонили. Симидзу отмечает, как спустя почти год отношений они с Кацуки славно повздорили из-за того, что в его телефоне она до сих пор была записана по фамилии. Просто по фамилии. Без смайликов, скобочек и других признаков близости. Симидзу и точка. Даже не Рей. Динамит парировал тем, что это не имеет никакого значения, и исправлять текст он не намерен — как забил ее в контактах в первый день знакомства, так и оставит. Внутри себя Рей была с ним солидарна — это не имеет никакого значения, но злилась из принципа. Однако позже, когда Кацуки поступил входящий вызов от мамы, записанной как «Бакуго Мицуки», Симидзу сдалась и смирилась. Эту битву ей не выиграть. — Не в его стиле распространяться о… подобных вещах, понимаете? — продолжает собеседник. — За Бакуго говорят не слова, а поступки. Я видел, как он торопился домой, когда вы появились. Как неспокойно ему было, когда он надолго уезжал на миссии. Слышал, как он, вымотанный до изнеможения, полчаса диктовал вам в трубку, в каких пропорциях нужно смешивать специи для ужина, чтобы не угодить на разделочный стол патологоанатома, и как он… — Говорили, — ледяным тоном отчеканивает Рей, подавляя закипающую внутри ярость, и прижимает подбородок к груди, не желая пересекаться с мужчиной взглядом. — Говорили поступки. Ваша манера использовать настоящее и будущее время при таких обстоятельствах звучит как гнусное издевательство. А если вы пришли читать мне проповеди о вечности души и о том, что никто по-настоящему не умирает, то сейчас не лучший момент, и я прошу вас уйти. — Это не проповеди, Симидзу. Это правда. Поверьте мне — бывшему герою, потерявшему почти всех своих друзей и товарищей, — мужчина дрожит, но голос его остается ровным. Смазав петли печального опыта, которые многие годы вдавливали его гортань в затылок, он уверенно заключает: — Наши близкие, наши любимые и родные… Они не уходят навсегда. Они присматривают и берегут, стоя нерушимой стеной за нашими спинами. Не с первого дня… Требуется время, чтобы добраться до мира, в котором бьются живые сердца. Тем не менее, это возможно. Только сроки у всех разные. Бакуго, наконец, нашел дорогу, и скоро будет здесь. Я это чувствую. Его проникновенные речи пинают Рей под дых, кроша ребра. Ее терпение лопается вслед за сосудами в мозгу. На смену приходит чистый, концентрированный, отчаянный гнев, который она решительно подавляла с момента, как перешагнула порог Аллеи Героев. — Но какой во всем этом смысл?! Какой?! В чем чертов смысл, если я не могу с ним поговорить?! Если я не могу его обнять, не могу дотронуться?! Не могу разделить с ним ужин и постель?! Не могу сказать, как безумно люблю и любила? Не могу попросить прощения и услышать, что он… меня прощает? — Рей захлебывается кровью, фонтаном хлещущей из вновь открывшейся, рваной раны, которой не предписано зажить. Прикусив изнутри щеку, она побежденно стихает. — Это призрачное, неощутимое присутствие, лживая надежда на то, что он все еще со мной, делает только больнее. Мертвые мертвы. Их нет. Все, что от них остается — это могильная плита, прах или белые кости. Симидзу нутром чует, что незнакомец не намерен ей уступать. Однако чувство такта мешает ему немедленно забросать ее контраргументами. Он дает ей перевести дух, а затем аккуратно подкрадывается, словно боясь спугнуть, и устраивается возле ее осунувшихся плеч. — Смысл не нужно искать для себя. Смысл нужно искать для них. Пока мы живем, мы многого не замечаем. Находясь в вечной погоне за счастьем и земными благами, мы растрачиваем силы на думы о том, что нам поесть, где работать и где жить. В суете бытия мы не всегда можем оказаться рядом с друзьями в нужное время и в нужном месте. Даже когда нам хочется помочь, когда мы готовы помочь, увы, мы часто опаздываем. Потому что живые любят ошибаться. Они слепы. А оттуда… — он блаженно задирает голову к небу, разглядывая неспешно плывущие по нему густые, пышные облака. — Оттуда видно все. Людские души как на ладони. И те, кто получили к ним полный доступ, ключ, отпирающий самые прочные двери, могут всегда быть рядом, чтобы больше никогда не опоздать. Симидзу, утомленная и измотанная, уродливо поджимает губы и усилием воли старается затолкнуть обратно подступающий к горлу плач. Предвосхищая, что чеку с ее гранаты вот-вот сорвет, она разворачивается на пятках, готовясь выдать гостю на прощание пару ласковых, но замирает в оцепенении. Крупные слезы струятся по его щекам и шее. Воротник джинсовой куртки приобретает темный оттенок на участках, где соленая жидкость впитывается в ткань. Он моргает, как ошалелый, продолжая упорно смотреть наверх. Рей пасует перед осознанием того, что каждый переживает утрату по-своему. Кто-то вручает бразды правления циничному рационализму и принимает горькую правду, заковывая сердце в железный саркофаг, изнутри утыканный острыми наконечниками. А кто-то тешит себя иллюзиями о вечном и обещаниями встретиться в иной жизни. Симидзу копошится в кармане ветровки, достает пачку бумажных платков и подает ее мужчине, чьи страдания льются из глаз косым дождем. — Спасибо, — он принимает салфетки и вытирает с лица мокрые дорожки. Немного успокоившись, гость, запоздавший с приветствием, возвращается к началу. — Я… был его наставником в академии. Меня зовут Бест Джинс. Вероятно, вы обо мне слышали. — Да, но вы не удивитесь, если я скажу, что не от Кацуки? — смягчившись, произносит Рей. — Выходит, мы с вами из одной категории. Те, кого нельзя называть. — Получается, что так, — гордо улыбнувшись, бывший герой смолкает, настраиваясь на дальнейший разговор. — Я должен вам кое в чем признаться. Симидзу открещивается от серьезности его намерений. — Если у Бакуго была любовница, я не хочу об этом знать. — Сами-то верите? — насмешливо отвечает Джинс. — Любовник? — Хах! — воображение героя играет на полную катушку. Он ловит себя на том, что жалеет, что Динамит не стоит рядом. Ему хотелось бы увидеть, как встрепенутся его колючие волосы от саркастичных предположений Рей. Как в его ладонях разгорятся искры, предзнаменующие активацию причуды. Как нецензурные ругательства и откровенная брань будут вылетать изо рта возмущенного Бакуго. Как Симидзу попытается его утихомирить, но попадет впросак. И ключевое здесь — хотелось бы увидеть. То, о чем толковала ему Рей несколько минут назад. Не так уж он непоколебим в своих идеалах и россказнях о смысле. Потупив взгляд, объятый пеленой терзаний, Джинс сообщает Рей то, что, по его мнению, поможет ей освободиться. — Он не смотрел. — Не смотрел… что? — Результаты, — герой уставляется на Симидзу, шокированно распахнувшую веки. — Бакуго не открывал письмо. Не ведал о цифрах. Это был я. Ноги Рей предательски подкашиваются. Твердая земля под подошвами ботинок мгновенно превращается в зыбучие пески. Лишь каким-то чудом ей везет сохранить равновесие. Дыхание спирает, легкие отказываются раскрываться. Грудную клетку словно сдавливает металлическим прессом с обеих сторон. Симидзу удается выдавить из себя одно-единственное, оповещающее о ее готовности узнать, что к чему: — Продолжайте. Сведя брови к переносице, наставник Динамита вдается в объяснения. — Правительственные тесты тонкой ниточкой связаны с теми, кто за всем этим стоит. Бакуго считал именно так. Он задавался вопросом: как можно узнать, кому сколько отведено? Где содержатся эти данные? Откуда их получают? Почему, даже зная место и время, человек не может избежать своей судьбы? Не подстроено ли все это? Так ли непогрешима система или… это лишь слаженная работа какого-нибудь секретного правительственного отряда, чья закулисная деятельность направлена на контроль популяции? — Я бы не удивилась… — перебивает Симидзу, не скрывая злобы. — Теперь бы не удивилась. — Чтобы ответить, нужен был тест. Важно было пройти через всю схему от начала до конца: с этапа заполнения документов до получения результатов. Бакуго хотел выяснить, хотел знать все и быть уверен. Но втягивать кого-то так глубоко не для его упрямства. Поэтому план был таков: Бакуго проходит тест, а мы стоим на контроле и выжимаем из каждого его шага максимум информации. Молча. И все шло, как надо, пока… Бест Джинс теряется в гнетущей паузе — мрачной и вязкой, как зловонное болото. Рей договаривает за него: — Пока вы не увидели результаты. — Да… Мы были вместе, когда пришло письмо, и я… Я открыл и… — он зажимает рот ладонью, не желая выпускать сожаления наружу. — Бакуго заранее предупредил, что результатов знать не хочет. И если хоть кто-то из нас осмелится ему их озвучить — испепелит в прах без тени раскаяния. Мы согласились. Но когда я увидел, что это так… скоро… я… Ощущая кожей раскаяние падшего героя, Рей сама еле сдерживает дрожь. Да только ее озноб не имеет ничего общего с угрызениями совести. Пазл в ее голове собирается в цельную картинку, которую сознание Симидзу отторгает, как донорскую почку. — Я начал кричать. Умолять его отказаться от этой глупой позиции и посмотреть результат. Но разве Бакуго из тех, кто ведется на уговоры? Его… принципиальность всегда была выше моего понимания. Мы тогда здорово разругались. Он сорвался с места, перевернув мебель в моем кабинете вверх дном, и направился к выходу, трубя, что с этого дня он сам по себе. Все, что я успел бросить ему вдогонку, это «Незуми-тори». Предупредить, что как только он услышит название «Незуми-тори», он должен бежать. Без оглядки. — Почему? — вопрошает Симидзу, прожигая в поникшем стане Бест Джинса сквозную дыру. — Почему, зная место и время, вы не бросились ему на помощь?! Почему не выволокли оттуда за загривок?! Вы… черт возьми! Вы могли все изменить! Вы же могли все изменить… — Живые часто ошибаются, Симидзу… — признания Джинса пропитаны сокрушительной тоской. — Когда у меня на руках оказался его тест, я бросил все труды на то, чтобы докопаться до истины. Я изучал, проверял зацепки, находил новые и так по кругу, потеряв счет часов. А когда… когда выяснил, откуда растут ноги, когда нашел все ответы и взглянул на календарь — было поздно. Я ринулся к машине, на ходу набирая номер Бакуго, но он уже был внутри горящей башни… И когда я поведал ему обо всем, он лишь ответил… Джинс протяжно выдыхает. Симидзу нетерпеливо подталкивает его к завершению диалога: — Что ответил? — «Я уже понял». — Но что конкретно он понял? Что происходит с этим миром? Время — это действительно наша новая реальность, взявшаяся из ниоткуда? Или это чья-то причуда: искусственно-выведенная, взятая под контроль вместе с носителем или его добровольный вклад в разрушение привычного уклада? Кто за этим стоит, и самое важное — с какой целью? Скажите мне! — Я не могу этого сделать, извините меня. От этого зависит ваша безопасность и… его обещание. Последнее, о чем он меня оповестил, это об условиях сделки с ними… Думаю, вы догадываетесь, о чем идет речь. — О том, что пока я жива и не представляю угрозы из-за скудных познаний в ваших таинственных открытиях, они меня не тронут? И цена тому — ваше молчание? Молчание всех, кто помогал Кацуки вести расследование? — Верно… — Бест Джинс прикладывает к губам ладони, собранные в замок. Он набирает в легкие воздуха и опаляет кожу горячим дыханием. — Затем он сбросил трубку, потому что ему было «нужно еще кое-кому позвонить». В памяти Симидзу воспроизводится та самая прощальная запись с автоответчика, которую она прокрутила уже миллиарды раз. Она засыпает и просыпается под звуки его голоса. Хоть это и не дает разрывам на ее сердце зарубцеваться, больше всего на свете она боится только одного — забыть, как он произносит ее имя. Произносил. — Я давал ему клятву не вмешиваться, но… Я не мог его потерять. Я просто не мог. Наплевав на все, я поехал к Незуми-тори, втопив педаль газа в пол. Отметка на спидометре зашкаливала, водители сигналили, автомобильное клаксоны истошно выли в унисон. А потом этот грузовик, выскочивший из-за поворота, и… — досада отравляет атмосферу. Пейзаж, в котором и так нет места краскам, окрашивается в черно-белые оттенки. — Когда я очнулся, я уже ничего не мог сделать. Он должен был жить дольше. Гораздо дольше. Рей нервно пересчитывает пальцы, норовя унять обуявшие ее переживания. Слезы, которым не видно конца, рвутся наружу, обжигая роговицу. Она хрипит, царапая глотку, чтобы отвлечься на физическую боль, но моральная сильнее. Предательская слезинка все же стекает по ее щеке. Симидзу рваным жестом смахивает ее с лица, как надоедливое насекомое. — Но раз ему не суждено… — не отступает Джинс. Он поворачивается к Рей и нежно, трепетно накрывает ее руку своей. — Живите вы. Как он и завещал — долго и счастливо. Глядя на его мягкую улыбку, Симидзу становится тошно. Невыносимо дурно. Обида, несправедливость и невозможность смириться с неизбежным пожирают ее изнутри. — Живите? — она грубо вырывается из его хватки и отшатывается. — Живите?! Это вы называете жизнью — нести крест, который он мне вручил? С барского плеча кинул право на неприкосновенность взамен на свои годы и удрал в закат, а мне — живите?! Смотрите, внимательно смотрите, как правительственные шавки и дальше ломают человеческие судьбы, играются с людьми, потешаются над их утратами и знайте, что все это будет продолжаться, пока вы живы, но вы — живите?! — Симидзу, я знаю, какие противоречия терзают вас… — Ни черта вы не знаете! Я… я всю ночь настраивалась, чтобы прийти сюда и сделать вид, что я справляюсь! Справляюсь, справляюсь, справляюсь! Осознаю, что мучения пройдут, и я буду жить дальше, вопреки всему. Что как только мне станет лучше, я буду пользоваться отведенным мне временем в удовольствие. Что хочу, чтобы он мною гордился так же, как и я гордилась им, независимо от того, совершал он подвиги или нет. Что ценю его жертву, его самоотверженность. Но почему никто, никто не спросил, нужна ли была мне эта жертва?! И стоит ли одна моя жизнь миллиардов других судеб, которые можно было бы спасти, если бы тайное стало явным, и люди прознали о том, что творят эти ублюдки в белых воротничках?! — Как видите, — отрезает Джинс, нисколько не запинаясь. Он переводит на Рей искрящийся взгляд, полный достоинства. В конце концов, это был его ученик. И ему тоже есть, чем гордиться. — Для него стоит. Симидзу на мгновение цепенеет, но вдруг понимает, что сдерживаться уже не может. Потопив испещренное грустью лицо в трясущихся ладонях, она дает волю немым слезам. Не двигается, издает ни звука. Но плачет так горько, что могильная тишина Аллеи Героев кажется пронзительно кричащей. Ощущая легкое прикосновение героя на своем затылке, Рей совсем расклеивается. — Простите. Я знала, что это будет больно. Очень больно. Но даже если умножить мои предположения на миллиард, они все равно не дотягивают до того, что я чувствую на самом деле. — Можете не объяснять, — он прижимает Симидзу, зашедшуюся в безмолвных рыданиях, к своей теплой груди. Джинсовая куртка похрустывает в ее маленьких кулачках, которые сминают плотную ткань. — Как я уже говорил… Человеческие души как на ладони. У меня будет к вам одна просьба, Рей. — Какая? — сжав челюсти, чтобы придать голосу каплю твердости, мямлит Симидзу. — Сделайте правильный выбор, — он крепче обнимает ее на прощание и отстраняется. — А сейчас мне пора. Берегите себя. Порыв ветра подхватывает распущенные волосы Рей, закрывая ей обзор. Из-за мокрых ресниц покрасневшие, припухшие веки наливаются свинцом. Когда Симидзу все же удается разлепить глаза, наставника Кацуки и след простыл. Рей судорожно вертит головой. Ей кажется, что они проговорили целую вечность, за которую Аллея Героев из угрюмого кладбища превратилась в благое место вечного упокоения. Сквозь облака проклевывается солнце, согревая теплом надгробие ее героя. Яркий лучик света падает на ту часть, где выгравировано его геройское имя, окрашивая заковыристые буквы в оранжевый цвет — цвет борьбы, пламени и нетлеющей храбрости. Его цвет. — Нашел дорогу, значит? Это чудесно, Кацуки… Я буду часто приходить. Но и ты времени даром не теряй и, пожалуйста, хотя бы… — Рей улыбается сквозь горечь и шепотом бросает напоследок молитвенное: — Хотя бы ненадолго приснись. Приложив к губам пальцы, Симидзу прикасается к массивному камню и, оставляя с этим глухим поцелуем всю свою трагичную любовь, уходит прочь. Песок и маленькие камушки, рассыпанные по дорожкам, забиваются в рельеф ее подошв. Листья на ветках деревьев колышутся, напевая незамысловатую мелодию. До слуха Рей доносится шум города, пробудившегося от долгого, спокойного сна. Добравшись до массивной арки, Симидзу сталкивается с первыми посетителями — группой непослушных детей, приехавших в большой город на экскурсию. — Ого! — восторженно пищит задорный мальчишка с торчащими передними зубами. — Аллея Героев! Я всегда мечтал здесь побывать! — Тогда чего рот разинул? — его неугомонный товарищ подхватывает друга под локоть. — Скорее, бежим! — А ну стоять! — молодая учительница, не разделяющая их восторга, угрозами призывает детей успокоиться: — Кому сказала! Ребятишки, вкусившие прелесть свободы и вседозволенности, разбегаются кто куда, едва не сбивая Симидзу с ног. Взволнованная преподавательница в виноватом поклоне просит прощения за излишний гам и шум, исходящий от ее подопечных. Разогнувшись, девушка несется за ними, ругается в попытках вразумить беспечных школьников. Но Симидзу в тайне надеется, что она с треском провалит эту миссию. Задорный, заливистый смех и отрадные вопли невинных душ вдыхают жизнь в это место. И под их напором запаху смерти, который слышат только израненные взрослые, ничего не остается, кроме как уступить. Уголки губ Рей слегка приподнимаются. Она набирает воздуха и шагает в сторону дома, сохранив внутри себя аромат, дающий надежду. Через весь город на своих двоих ей при всем желании не пройти. Поэтому Симидзу договаривается с собой — сколько получится. А как устанет — запрыгнет в ближайший транспорт: автобус, поезд или монорельс. Тут уж как решит случай. Она неспешно минует квартал за кварталом. Разглядывает витрины, вслушивается в разговоры бесцельно снующих по улицам прохожих. Приклеивающийся к позвоночнику желудок и давно забытое чувство голода любезно напоминают ей о необходимости позавтракать. Симидзу удивляется. Всю неделю ей кусок в горло не лез, и она обходилась подножным кормом или ложкой супа быстрого приготовления. Порывы к выздоровлению нужно поддерживать, поэтому Рей тормозит у ближайшей лавки, чтобы прикупить уличной еды в дорогу. — Соус немного островат, поэтому будьте осторожны, — предупреждает ее продавец. — Благодарю вас, — забрав заказ, она протягивает улыбчивому торговцу смятые купюры. — Острый соус — то, что нужно. — Хорошего вам дня! — он прижимает подбородок к груди. — Будем ждать вас снова! На ходу жуя мягкую паровую булочку с мясной начинкой и пряным соусом, Рей ощущает, как стремительно наполняются слезами ее глаза. «Сделайте правильный выбор» — прощальное напутствие учителя Кацуки настойчиво проносится в ее мыслях. Окруженная толпой, она останавливается возле перекрестка, разглядывая наполовину съеденный никуман. — Это будет непросто. Но, кажется, я уже на пути к нему, — довольно бубнит она под нос, ожидая, когда пешеходам загорится зеленый сигнал. — Симидзу Рей? — слишком доброжелательно произносит мужчина по левую руку от нее. — Добрый день! Не ожидал вас здесь встретить. Не смотря на его миловидное лицо и обходительные манеры, внутри себя Симидзу ощетинивается. Нутро чует неладное, дурное предчувствие рвет и мечет, но Рей не может объяснить причину. Пока настырный незнакомец не заговаривает вновь. — Я думал, вы будете присутствовать на торжественном открытии мемориала Кацуки Бакуго. Примите мои соболезнования. Он был отважным героем и добрым человеком. Встревоженная Рей, нахмурив брови, оценивающе проходится по элегантному костюму, дорогим запонкам, деловому чемоданчику и… кипенно-белому воротничку человека напротив. — Не представляю, как вам тяжело. — Что вам нужно? — бойко отрезает она в ответ на его наигранные беспокойства. — Вы неверно поняли, — не случайный прохожий обезоруживающе раскрывает перед ней ладони. Притворно. Дешево. Под стать прихвостню верхушек, которые, как предупреждал Кацуки, будут следовать за ней по пятам. — Я всего лишь хотел узнать, как вы. — Как я — что? Как много я знаю? Как долго собираюсь молчать? Как сильно хочу врезать вам и потуже затянуть этот чертов галстук вокруг вашей чертовой шеи? — Догадались, значит, — он ядовито ухмыляется, и все мягкосердечие из него словно разом выкачивают. — Не требуется быть гением, чтобы допереть, кто вас прислал, — досадное раздражение берет верх над разумом, и Рей, не отдавая себе отчет, гнусно блефует. — Мне известно все. Все до последней капли. До самой маленькой, грязной, отвратительной детали. До самой незначительной подробности. Каждый ваш нечестивый шаг, который вы уже сделали. И каждый, который только собираетесь сделать. Мне. Известно. Все. Так и передайте своим покровителям. — Что ж, в таком случае, вам известно и то, что пока бездействуете вы — бездействуем и мы. Это называется взаимозачет. — Это называется мы сборище жалких ублюдков, которых пригвоздили к стенке. — Как вам будет угодно, — он вновь расплывается в липкой усмешке, а затем резко подается вперед, хватая Рей за предплечье. Прильнув к ее уху, мужчина угрожающе шепчет: — Но я бы на вашем месте выбирал выражения. Да, нам отдан приказ не трогать вас, но что насчет них? Незнакомец тычком призывает Рей посмотреть на кучкующихся вокруг них людей. Молодая мать с пятилетним ребенком, уплетающим клубничное мороженое за обе щеки. Школьница, резво печатающая любовное сообщение своему первому парню. Юные студенты, строящие совместные планы на успешное карьерное будущее. И старики, прожившие вместе не один десяток лет. — Они — вне соглашения. Любой из них может завтра проснуться одиноким. Сиротой, вдовцом или скорбящим другом, чьим мечтам не суждено сбыться. Если мы этого захотим. И вам ничего не останется, кроме как молча наблюдать и мириться с тем, что каждая оборванная жизнь — это ваша вина. Ваше молчание. Поэтому не стройте из себя святую. Будьте благоразумны, и счастливых вам, долгих лет жизни. Как завещал Великий Взрывной Убийственный Бог Динамит. Геройское имя Кацуки слетает с его губ с едким пренебрежением, от которого у Рей ржавеют тормоза. Загорается зеленый сигнал. Люди, ждавшие от механизмов разрешения перейти проезжую часть, направляются вперед. Рей теряет из виду всех, кто стоял рядом. Правительственный незнакомец до тошноты вежливо кланяется ей и собирается слиться с толпой, но Симидзу, поддавшаяся каким-то первобытным инстинктам, вцепляется в его запястье мертвой хваткой. — Знаете, что еще завещал мне Великий Взрывной Убийственный Бог Динамит? Рей вспоминаются те заведенные школьники возле Аллеи Героев. Их искренние эмоции. Их радость, их смех. Их цельные сердца, не познавшие тягот жизни, не раздробленные горем. Симидзу невыносима мысль о том, что когда придет время, их беспечность канет в лету. Радость сменится разъедающей тоской. Смех превратится в пронзающий горло крик. Души и сердца разлетятся на осколки. И все из-за них. — Я процитирую. Если тебе не понравится, как они базарят… Рей заносит ногу для удара и начинает отсчет. — Пах! Пинок приходится куда надо. Мужчина скулит от боли и торопится прикрыть причинное место, но Симидзу и ее острое колено играют на опережение. — Живот! Из его рта вылетает сгусток слюны с примесью горьковатой желчи. Незнакомец истошно хрипит, разрываясь между очагами болезненных ощущений. Не зная, за что хвататься, он позорно сгибается пополам. Этого сигнала Рей и ждала. Основание ладони прилетает ему точно в: — Кончик носа! Хруст костей ласкает слух Симидзу. Она тяжело дышит, победно нависнув над рухнувшим на асфальт телом противного госслужащего. По старой привычке Рей тянется в карман, где покоится ее мобильный, но одергивает себя на полпути, и, скрывая печаль в голосе, заключает: — И… никому не звоню. Не дожидаясь, пока прохожие, наблюдавшие этот насильственный спектакль, поднимут панику, Рей разворачивается на пятках и бежит в противоположном направлении. Туда, где должна была оказаться с самого начала. Туда, куда ее тянуло какой-то неведомой силой. Туда, где она, на правах живых, не должна опоздать. Преодолев сотни домов, Симидзу, запыхавшись, останавливается возле обветшалого здания с разломанными редкими посетителями ступенями. Кровля разваливается на молекулы. Утомленная незапланированным марафоном, Симидзу сомневается, что память не сыграла с ней злую шутку, и она верно запомнила адрес. Неуверенно войдя внутрь, Рей окидывает пространство беглым взглядом. В конце чудовищно узкого, мрачного коридора призраком маячит женская фигура. — Прошу прощения! Извините! — кричит Рей и шагает навстречу. — Я… я правильно пришла? — Смотря куда вы направлялись, — отвечает ей худощавая женщина лет сорока пяти. Приветливо улыбнувшись, она опускает руки вдоль тела, сцепив пальцы в замок. — Здравствуйте. — Штаб благотворительной организации «Подари время», это… здесь? — Верно, — сотрудница виновато склоняет голову. — Простите, у нас тут не очень… презентабельно. Едва сводим концы с концами, но на воспитанников средств хватает. — Ерунда, — отмахивается Симидзу. — Скажите, мальчик по имени Изаму Фукуда, он… могу я его увидеть? — Изаму? — удивляется она, но быстро берет себя в руки. — А кем вы ему приходитесь? К нему с момента поступления никто не заходил. У Рей на этих нотах в груди что-то щемит. — Никем, я… Я видела ваше рекламное сообщение, когда ехала в поезде. Меня зовут Симидзу Рей. Мне бы хотелось с ним познакомиться и, возможно, чем-то помочь. — Сасаки Азуми, — женщина протягивает ладонь для рукопожатия. — Что ж, Симидзу. Пройдемте со мной. Согласно кивнув, Рей послушно следует за Сасаки на второй этаж. Поднимаясь по хрупким ступеням, которые не вызывают доверия, Азуми тихо добавляет: — Должна вас предупредить, Изаму совсем сдал... Он почти не встает с постели. Недавно попросил переставить кровать ближе к окну, чтобы смотреть на небо. Так и утекают его дни. Те из немногих, которые были отведены ему судьбой. За что ребенку такое наказание, скажите? — Судьбой ли? — выпаливает Симидзу, не подумав. — А кем же? — философски рассуждает Азуми, придерживая подол длинной разлетающейся юбки. — Все мы до своего рождения играем с Господом в лотерею. И либо нас ждет счастливый билет, либо… Застыв у шаткой двери с облупившейся белой краской, сотрудница несколько раз предупредительно стучится прежде, чем войти. — Здравствуй, Изаму! — она проходит к крошечному, болезненно-тонкому тельцу, неподвижно лежащему на постели. Мальчик и ухом не ведет. — Как ты себя чувствуешь? К тебе пришли гости. — Гости? — ослабленный, но до краев наполнившийся надеждой голосок врезается в барабанные перепонки Рей. От его минорных нот в ее душе рвутся натянутые струны. — Ко мне? Правда? — Привет, — дав себе четкую установку во что бы то ни стало запихнуть подступающие слезы обратно, Симидзу бодро представляется: — Меня зовут Симидзу Рей. Я пришла, чтобы познакомиться с тобой, Изаму! Малыш медленно поворачивается, и Рей уже не так уверена, что сможет сдержать данное в пылу обещание не плакать. Впалые щеки уродуют детские черты лица. Выступающие, костлявые скулы обтянуты полупрозрачной кожей. Алые глаза, облаченные пеленой смирения, проваливаются в череп. Ребенок убирает в сторону покрывало, приоткрывая вид на потасканную сорочку, висящую на нем, как на вешалке. Вытянув руки, похожие на спицы, Фукуда упирается в пружинистый матрас, решая потратить остатки жизненных сил на то, чтобы присесть. — Это ни к чему! — спешит тормознуть его Рей. — Ты можешь лежать. — Не могу. Это невежливо. Его вымученная, но такая прямодушная улыбка режет без ножа. Как безжалостный мясник, она кромсает внутренности Симидзу в лоскуты. Последние из тех, которым удалось уцелеть. — Я вас оставлю, — поклонившись, Азуми удаляется. Как только дверь за сотрудницей закрывается, мальчик, хлопая рядом с собой по постели, аккуратным жестом приглашает Симидзу присесть. Она не противится. Расположившись на краю его скрипучей кровати, Рей нехотя признается: — Не знаю, с чего начать… Если честно, я в общении с детьми полный профан. — Да я со взрослыми тоже так себе, — успокаивает он взволнованную Симидзу. — Просто расскажите мне что-нибудь. — Что-нибудь? Например? Фукуда слабо дергает плечами. — Ну... О чем вам нравилось слушать в детстве? — Мне? Ох, я и не помню… — задумывается Симидзу. — Наверное, о героях… — Честно?! Я обожаю героев! — малыш мгновенно оживляется. — Кто? Кто был вашим любимым героем? У Симидзу от ответа, который вертится на языке, спирает дыхание. Поэтому она предпочитает соврать. — Я тащилась от Косатки. Не спрашивай почему. Сама знаю, что выбор, по меньшей мере, странный. — Он не странный, — Изаму отчитывает Рей за попытки пристыдить себя. Нырнув в раздумья, он уверенно высказывает осенившее его предположение: — Думаю... Может быть, вам просто нравился океан? Невинное и неожиданное откровение Фукуды вынуждает Рей по–настоящему рассмеяться. — Может быть… — смахнув с ресниц осевшие на них слезинки, Симидзу задает встречный вопрос: — А что насчет тебя? Кто твой любимый герой? — Ну, это легко! — в рубиновых глазах Изаму впервые отражается блеск. В ярких радужках пылает благодатный огонь. Такой знакомый и такой родной. Этот взгляд Симидзу уже видела. Правда, в другом человеке. Но она ни с чем его не перепутает. — Мой любимый герой — Великий Взрывной Убийственный Бог Динамит! Мальчик гордо обнажает белоснежные зубы, а у Рей сердце падает в желудок. Она натянуто сглатывает подступающую слюну. Не обращая внимания на ее ступор, воодушевленный Изаму продолжает болтать. — Он мой кумир! Я им восхищаюсь! Я мечтал, что когда вырасту, стану таким же крутым героем, как он. А потом я… я заболел и… — Фукуда сникает, но судорожно отпихивается от грусти, которой его дух так просто не сломить. — Я все-все про него знаю! Спросите меня о чем угодно! Изаму победно скрещивает руки на груди в ожидании викторины от Рей, которая до сих пор старается прийти в себя. — А… последние новости? Ты знаешь, что Динамит… — Погиб? Да, знаю… Мне очень жаль. Но ведь он спасал людей! Значит, все было не зря. Это достойный конец для героя. К тому же, пробыв в таком месте, — ребенок обводит взглядом свою скромную комнатушку, обещавшую стать его склепом. — …начинаешь по-другому смотреть на все эти вещи… Ну, понимаете? Рей не находит слов, чтобы ответить. И не находит храбрости, чтобы сдерживаться. Слезы бурным потоком струятся по ее щекам. Тело бьет крупная дрожь. Изаму в панике уставляется на нее и теряется в догадках о том, чем он, дурак, спугнул единственного посетителя, не оставившего его догнивать в этом приюте в одиночестве. — Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я не хотел вас обидеть, я не… — Это я должна извиниться. За то, что напугала. У меня была… тяжелая неделя, не бери на свой счет, — Симидзу живо смахивает с покрасневших щек следы своих сантиментов, за которые ее грызет совесть. Успокоившись, Рей собирается с духом. С прищуром поглядывая на Изаму, она бросает ему вызов: — Говоришь, все-все про него знаешь? Ехидно ухмыльнувшись, мальчик, не колеблясь, отвечает: — Все-все! — Давай-ка мы это проверим… За болтовней с Изаму Рей напрочь теряет счет времени. За окном вечереет. Сасаки на цыпочках проходит в комнату, чтобы напомнить им о скором отбое. Но Симидзу не хочется расставаться. Впервые за последнюю неделю она смеялась. Смеялась, не ощущая тяжести гирь, повисших на ее сердце. Не ощущая зияющей пустоты в душе. Словно Фукуда одним своим присутствием залатал сквозные дыры, пробуравленные в ее теле горестными событиями. — Вы еще придете? — неловко спрашивает он у удаляющейся за дверь Рей. — Приду, — обещает она. — Но не совсем так, как ты думаешь. А пока… не скучай тут! И до скорой встречи, Фукуда Изаму. Она салютует на прощание, и Фукуда, не теряясь, салютует в ответ. Закрыв дверь, Симидзу следует к выходу вместе с Сасаки Азуми. — Я хочу пожертвовать ему свое время. — Неужели? — женщина замирает в изумлении. А поняв, что Симидзу не шутит, сгибается в благодарном поклоне. — Спасибо! Спасибо вам! — Можем приступить прямо сейчас? — Если вы уверены в своем решение, то да, конечно. — Уверена. Несите документы и покажите, где подписать. — Мне нужно пару минут, чтобы все подготовить. А пока назовите цифру, пожалуйста. Сколько… сколько лет вы готовы подарить нашему мальчику? — Все, — твердо заверяет Рей, сбросив с шеи огромный камень, тянущий ее ко дну. — Я хочу отдать их все.