Лето с запахом свежих яблок

      Солнце пробивалось сквозь тонкие занавески: освещало комнату, даже тонкие частицы пыли были видны взору подступающему свету. Было умиротворенно тихо — ничто не могло потревожить сон двух беспечных юношей. Это был второй раз, когда Скарамучча спал спокойно, словно так и должно быть. Судьба ли это? Ведь если она, то почему же, так легко это всё было? Впервые ему удосужилось почувствовать — безмерное спокойствие: оно поглощало, окутывая с ног до головы, дыхание беловласого обволакивало сердце покоем — заполняя пустоту до краев. Если бы у Скары спросили: Что тебе нужно для счастья? Он бы без лишней мысли ответил: «Казуха». Скарамучча быстро привязался, хоть это и не входило в его планы: ступишь вперед — бросят, напоследок выставят тебя виновным, отступишь назад — будешь жалеть, что не принял первый исход. Он так боялся, что его отвергнут, боялся делать первые шаги к кому-то. В школе у него была подруга — Мона. Наверное она была первой, с кем Скарамучча нормально смог общаться, вплоть до старших классов. Видимо постоянный срыв нервов и излишние эмоции ей наскучили, и она нашла себе нового друга — Фишль. Ох, ненависть к ней кипела больше, чем к Моне. Ведь она отобрала у него единственного человека, которому он мог чуть-чуть открыться. Вырвала все те года, что они вместе строили, всё то доверие — рухнуло. Скарамучча привык, что всегда что-то, да и забирают у него: ловко, быстро, без зазрения совести, с приторным «Прости», что оставляло отвержение ко всему, что происходило вокруг. Мона не понимала, что ему сложно, она ушла в астрологию и новые знакомства. «Зачем ей иметь дело с таким как я?» — каждый день так думал темноволосый, сопровождая унылым взглядом смеющихся подростков, кои находились недалеко от его парты. Но вскоре, он встретил рыжее существо, что спасало от любых бед, любых мыслей, драк, обид. Скарамучча любил Тарталью — как друга. Он был до боли в сердце благодарен ему. «Поддержка в любую минуту?» — Да, хорошо. «Прикрыть где-то?» — Он всегда прийдет на помощь. «Переночевать и порубиться в приставку» — В любое время. Аякс смог наполовину залатать пустующую дыру: своим тупым, но таким уже приевшимся юмором, опорой, защитой и всем-всем-всем. Хрупкому, такому разбитому ребёнку этого всего — не хватало. Раньше он с таким рвением старался больше проводить время с Тартальей: гуляли с ночи до утра, курили в первый раз, пробовали спиртное, знакомились с новыми людьми ради новых ощущений. Под «новыми ощущениями» имелось ввиду — наркота. Скара был против этого, он может бы и хотел попробовать, ощутить таящую на языке таблетку, что вскоре окунёт тебя в мир с яркими красками. Нет, никогда, ни за что, он не станет принимать это, здравый смысл всегда при себе, в отличии от Чайльда. Тот с детской шалостью всегда хотел попробовать что-то из арсенала Кэйи: травка, таблетки и прочее — постоянно были при нём. Тарталья, Синьора с Дотторе — шайка с деньгами. Влиятельные родители — путь ко всему запретному. Кэйа знал это, и пользовался этим. За распространение наркотических веществ ему ничего не было. Это настораживало. Сия компания не нравилась Скарамучче: тяжелый дым давил на легкие, а липкий страх за друга оседал смогом. Он не часто видел их, но те не внушали доверия, именно поэтому Скара делился всем, что происходило у него в жизни, прося друга посидеть с ним, во благо ему. Он не хотел чтобы тот зависал с теми сошками. Скарамучча опекал его, как и он — это ли настоящая дружба?       Лежащее тельце крутилось во сне, посапывая, иногда жмурясь от чего-то. Снилось что-то? Скарамучче нравилось ощущать тепло под боком, оно необычное, оно отличалось от того, что было с Тартальей, после таких же приступов истерики. Ему нравился Казуха — отрицать глупо. Признавать это так рано, для его то жизни, но к нему так тянуло. Он терялся в этих чувствах к этому человеку. Почему? Все бы отдал, ради таких моментов. Разлепив рубиновые очи, блондин перевел взгляд на Скару. Он был полон задумчивости и прозрения. Казуха оперся на руку, хмуря тонкие брови, спросил: — Что тебя тревожит, любовь моя? — улыбнулся он, склонив голову вбок. Скарамуччу мигом выбило из транса. «Любовь моя?» Казуха видимо, прекрасно знает, куда давить. Любовь… Сладостное чувство с привкусом горечи, если это не взаимно. Как всегда было у него. Но ощущать всего два слова с уст Каэдэхары, было весьма необычно: с такой трепетной легкостью это было произнесено, что Скара — тлел. Противоречивые мысли окутывали его: было так хорошо, что аж плохо. Он решил проигнорировать последние слова, отвечая: — Ничего, все хорошо, по крайней мере сейчас. — Скарамучча нарочито избегал изучающего взгляда, ему было непривычно, то с каким обожанием на него смотрят, да ещё и с утра, блять. Не умытого, с растрепанными волосами, в спущенной с плеча растянутой футболке, но Казуху это не волновало. Состояние соседа в первую очередь, бросилось ему в глаза. За что же так обходились с ним? В чём он провинился? — Давить я на тебя не буду, просто, знай, что я всегда могу тебя выслушать и что-либо обговорить. — заключил блондин, продолжая: — а ты боишься щекоток? — кончики губ поднялись вверх, а глаза искрили озорством — продолжая смотреть на младшего, что сразу ошарашено уставился, явно предвещая какие действия будут дальше. — Не… — темноволосый не успел договорить, ведь почувствовал на своих бедрах тяжесть чужого тела и тонкие руки на талии, что бережно очерчивали её, поднимаясь вверх, а потом вовсе исполняя интерлюдию по его ребрам. Смех разливался по всей комнате: звонкий и не щадящей уши ещё одной сожительницы. Услышав стук в дверь, Скарамучча напрягся, ведь если бы она сейчас зашла — она бы увидела весьма интересную картину для необщительного юноши. Скара встрепенулся, перехватывая запястья Казухи, тем самым сваливая его на соседнюю подушку, закрыв при этом рот рукой. Теперь его очередь проверить, насколько же рубин прочный под таким воздействием. — Да? — протяжно протянул он, ведь блять, не каждый раз тебе смотрят прямо в глаза и вырисовывают языком круги на твоей ладони. Скара окинув его недопонимающим взглядом, скользил вдоль лица беловолосого — выискивая ответ. Алые очи следили за каждым изменением Скарамуччи: бледные щеки приобрели пунцовый оттенок, оттенок — спелой вишни, дыхание замерло ровно в тот момент, когда Каэдэхара коснулся концом языка его ладони, хватка ослабевала, и Казуха воспользовался минутным замешательством — перевернул младшего. Он повторил действия Скары, накрыв ладонью рот, одаривая шёпотом нежное ухо: — Будь тихим, не говори что я тут, иначе она точно проболтается моим опекунам, что так просто от меня не отстанут. — Казуха лукаво улыбнулся, убирая руку вовсе. Скарамучча так и сделал, как он и просил. Признаться, он бы всё сделал, чтобы зреть такую улыбку каждый день. Казуха слез с его бедер, проваливаясь в подушки рядом. Все причудливые махинации, что Скара хотел сделать с ним, вмиг иссякли. Казуха минуты не терял: он повернулся к темноволосому, прикасаясь мягкими губами, к его открытой на плече бледной кожи. Она была: как чистое полотно — самое дорогое, для самых серьёзных художников. Казуха хотел разрисовывать его — целуя каждый участок нетронутого тела. Красно-фиолетовые краски — были его любимыми: кровавый клён и такая же прекрасно-одинокая глициния. Такие мысли порой пугали Каэдэхару, ведь никто не пробуждал в нём такого желания — по-настоящему любить. Любить, пока дыхание не выбьется из лёгких, а мысли погрязнут где-то далеко, крутясь лишь вокруг одного человека. Он боялся спугнуть Скарамуччу. Ему нужно привыкнуть, ощутить, что его могут любить. — Нам пора вставать, а мне пора домой, Бэй и Нин наверное заждались. — Казуха как-то грустно вздохнул, продолжая: — Мне прийдется оставить тебя на весь день, прости… Я бы отдал тебе все своё время, но родители ждать не любят. — Казуха заключил, тупя взгляд в одну точку, явно думая о чём-то ещё, — Дай свой телефон, я запишу мой номер. Соскучишься — позвонишь. — он хмыкнул, вовсе начиная улыбаться. Не хотелось, чтобы блондин покидал его, но тётя дома, а значит — уборка обеспечена.       Он будет скучать, даже если у него уже есть новый номер в контактах. Его номер. Пока Казуха записывал, на телефон пришло уведомление от видимо Тартальи, — Слушай, тебе тут пишет твой… друг? — алоглазый заключил, протягивая вещь соседу. — Я пойду, не скучай. — напоследок он взял свободную руку младшего, и быстро чмокнул, скрываясь за дверью. Фантомный след от секундного поцелуя, всё еще присутствовал, это было — приятно. Никто, никогда не целовал его плечо, руку… его самого. Новые действия заставляли чувствовать себя странно: он не любил, то что он не может ответить тем же, он не может принять, что его по-настоящему любят.