Альтернатива

      Мне напомнили, что завтра обычный школьный день. То есть, не смотря на все проблемы, случившиеся за последнее время, никто даже и не подумал дать время на разборки и прочее. У школы есть план — и его надо выполнять, а эта казусная история, превратившаяся в неразбериху, заставляет нас работать вдвое усерднее. А ведь негатив, оставшийся после всего случившегося, отнюдь нам не помощник — наоборот.       Я простился со всеми, кто там был. Пульхерия провожала меня с несвойственным ей косым взглядом. Разумеется, в наших отношениях переобувание мое есть огромный шаг назад — теперь у нее ко мне доверия будет паршивое, а уж отношение тем более. На ее уроках будет особенно тяжко.       Домой я прибыл лишь к 7 часам вечера, на вид будто бы побывавший в неравной драке. Глазные сосуды налились кровью, отчего глаза были красные, мне было жарко, отчего я весь взмок, а всякое настроение пропало в забвение. На меня смотрели с немым вопросом.       — Все в порядке… — сказал я своим обыденным голос и ушел в свою комнату. За мной тут же послали отца, чтобы он хоть понял, что случилось. Родители мои в меня верят и поспешных выводов не делают, а потому, даже если я выглядел как самый настоящий наркоман, и не подумали, что их сын сидит на веществах. И слава богу, что они из тех, кто считает, что в первую очередь надо разобраться, а уже потом кричать.       И вот ко мне зашел отец и сидел на диван (я же, тем временем, был за столом).       — Ты здоров? — спросил он.       — Вполне. Просто стресс, — сказал я, снимая с себя пальто и картуз (почему-то при входе я этого не делал).       — От чего у тебя может быть стресс? Наверное из-за кружка? Ну ничего, время залечит… — сказал он многозначительно.       — Этот новый ученик… он уже второй день с нами… а я все молчу, закапывая свою душу под землю, — наконец-то решился я.       — Мы слышали про него — он робот, да?       У меня не иначе, как мозг сломался. Как и откуда он мог узнать об этом?       — Да не удивляйся ты. Мама твоя читает школьный чат, к сожалению. Мы-то раньше тебя даже об этом знали.       — А почему не сказали? Я бы хоть подготовился…       — Да мы под вечер узнали. Ты тогда уже спал. Будить тебя не решили, а утром просто забыли.       — Вот как…       Мне совсем не хотелось говорить, потому что я устал. А ведь я ни одного урока не сделал, а мне спать совсем скоро. Кажется, отец это понял и ушел из моей комнаты, так и не узнав, что и почему.       Весь тогдашний вечер я бы мог посвятить урокам, если бы не головная боль, оставшаяся после известных событий. В глазах было очень мутно, будто бы через толстенное стекло смотрю, а в голове звучал тот крик, который Родион издавал во время моих мечтаний о том, как я его разбиваю. А потом я отрубился…

***

      Очнулся я уже утром, лежа в своей кровати. Видимо, пока я был без сознания, меня перенесли. Все тело болело, ломило, голова так и не прошла, а мне дико хотелось спать. На часах был 8:49, это уже половина первого урока почти прошла. Но, если я лежу здесь, значит в школу мне нет смысла идти (меня будят, а тут, получается, не разбудили). Дома никого не было — все на работу успевает умчатся к 7 утра.       Я позвонил своей маме.       — Доброе утро, сынок, — сказала она мне своим успокаивающим голосом.       — Доброе… почему ты меня не разбудила?       — У тебя температура. В школу ты всю неделю ходить не будешь — где-то тебя угораздило продуть или еще что-то. В любом случае, рядом бактоблис лежит, каждый день по…       — Я понял, я знаю, спасибо… Я тогда продолжу спать, а то мне как-то фигово…       — Хорошо. Пока.       Она бросила трубку. На том я снова провалился в сон.       Я выходил из какого-то здания на смотровую площадку. Вокруг не души, а я под своим пальто держу топор. Небо темное-темное, то ли совсем уж черное, то ли темно-фиолетовое. За мной из здания выходит всего один человек. Я не помню, как он был одет, но, кажется, он был несколько похож на меня. Тогда я занес топор и ударил его по голове, отчего он замертво упал.       Не имею ни малейшего понятия, зачем я это сделал, но мне казалось, что это необходимо и очень важно. От этого действия я не имел никакого права отказаться — это было будто бы мое собственное желание, но какое-то спонтанное и необдуманное. Мне все больше казалось, будто бы мною завладел какой-то бес, учинивший все это.       Мой рассудок начал мутнеть. Кажется, я действительно начал сходить с ума и теперь уж окончательно. И тут я встречаю свою мать, выбегающую из того же здания. Увидев перед собой меня с окровавленным топором и трупом, она поняла это как то, что я его убил (впрочем, поняла она полностью правильно). На ее глазах сразу же выступили слезы и она заплакала. Чувства отяготили меня итого сильнее.       — Как ты мог, Цинк? Как? — спрашивала она у меня навзрыд.       — Я не знаю… я не знаю, зачем я это сделал! — отвечал я.       — Ты же убийца, тебя будут судить и ненавидеть во веки веков!       — Не будут! Я себя убью и судим не буду! Как можно мертвеца судить? Да и как будут в конце концов о покойном и больном человеке плохо говорить! Я вот возьму топор, которым давеча докончил этого господина, потому что кто-то сверху мне это велел, а потом сам погибну смертью достойною!       — Да брось же ты, не сделаешь ты мне горя! Не убьешь ты себя, рука твоя несправедливая на самого себя не поднимается во веки веков! Не верю я тебе, не сможешь ты себя убить!       — Смогу! И очень даже смогу, даже доказывать ничего не обязательно, ты сама все увидишь или поймешь, и не важно, как все это произойдет и где! Я убью себя здесь!       — Хватит нести чушь! Не делай глупости! Беги отсюда, пустозвон, а не пугай меня смертью своей!       — И ведь ты не веришь мне, будто я себя убить не способен! Я покажу тебе, на что я способен! Я согну себя с судьбой объединясь, и не допущу, что бы твой удар был для меня последним! Слышала, небось, данные строчки, это же Шекспир сонет написал! Вот ведь оказия, ты же любишь Шекспира! Я добью себя и свой скудный разум во имя бога нашего! Во имя добра и света, чтобы такие непостоянные убийцы как я не смели по земле ходить и отравлять своими погаными мыслями умы чистых людей! Нет мне жизни, а есть одна лишь только смерть, смерть, может быть, самая для меня желанная и необходимая, способная остановить в моем сломанном мозгу все эти непостоянные и болезненные течения! Прощай!       А затем я схватился за тот самый топор двумя руками, глубоко вздохнул, и шлепнул острием себя по голове, после чего свалился замертво…       — Господи… что же мне приснилось?.. — шептал я, весь покрытый потом. Дыхание учащенное, голова все еще болит, а тело также ломит, как и до того. На часах 9:03. Я проспал всего 13 минут, но даже за такое короткое время успел повидать такой ужасный кошмар…       Спать я не решился. Вместо этого просто лежал с закрытыми глазами, включив Сонату Бетховена.       Меня это успокаивало, очень сильно, потому что это… слушать классику надо не так, как другую музыку — тут, может, даже так сильно в ноты не надо вслушиваться, надо просто отдаться музыке без остатка. Нет, когда ее играют на концертах в нынешнее время, это не правильно, классика должна играть во время медитаций, в нее нет смысла глубоко-глубоко копать, она хороша только тогда, когда ты чувствуешь ее целиком. Ноты, музыканты… все сливается воедино и лишь сейчас можно получить настоящее удовольствие от этого.