«Итэр…»
Осторожное, едва ощутимое движение чужой ладони по слегка влажной щеке отзывается в груди щемящей сладкой болью, привносящей внутрь нечто очень знакомое… Такое, что с рождения селится в сознании, словно голос матери, сопровождающий человека в момент его взросления.«Итэр…»
Это что-то вроде эфемерного, неосязаемого воспоминания, недоступного никому из ныне существующих людей, к сожалению (или к счастью), обречённых терять остаток воспоминаний из детства.«Итэр, ты меня слышишь…?»
Это естественный и нормальный процесс. Человек не может восстановить в памяти первые три года своей жизни. Он не помнит своего появления на свет, не помнит своих первых приобретённых навыков, не помнит событий и вещей, происходящих с ним в тот отрезок времени.«Итэр, прошу тебя…»
Возможно, если бы люди помнили себя в раннем возрасте, перенося эти воспоминания из года в год до полноценного взросления…«Итэр, проснись…»
Это помогло бы им понять некоторые истины, заложенные в мотивах и желаниях тех, кто назывался их родителями.«Итэр…»
Пятница, 08:03
— М…? Какое-то обволакивающее рассудок помутнение оседало где-то в едва пробудившемся сознании Итэра, стоило ему только раскрыть глаза, выпутываясь из очередного тревожного сновидения… А… Юноша медленно приходит в себя, пока слегка щурится от ослепляющего яркого света, что исходит от фонарных столбов, мелькающих за окном на фоне просыпающегося города, погружённого в утренний холодный полумрак… И стоит только Итэру коснуться реальности, размытым взглядом всмотревшись в своё отражение в стекле, как вдруг до него доходит осознание происходящего… Сегодня утром Чжун Ли любезно предложил подвезти его в университет… — Итэр…? Он вновь слышит своё имя и медленно, с приступом тупой боли, раскатывающейся по всем телу, отнимает голову от окна машины, чтобы… О нет… Ощутив холодок в области затылка, Итэр вздрагивает и, резко выпрямляясь, поворачивается в сторону человека, сидящего рядом. Он видит его в расфокусе, почти в размытой картинке встречаясь с его лицом, в котором юноша спустя лишь пару секунд может распознать серьёзное, омрачающее его тяжёлый взгляд беспокойство… — Мистер Чжун Ли… — Итэр находит в себе силы и робко подаёт голос, до конца даже не осознавая, что именно он собирается сказать, будто его голос и сознание разнились во времени, — простите, я… уснул, — неведомо зачем начинает извиняться юноша, не контролируя слова, которые произносит. Вместо ответа профессор лишь протяжно, тихо, даже в некоторой степени устало вздыхает. Он не отрывает взгляда от дороги, за которой наблюдает, ведя машину, но даже по его строгому, статному профилю Итэр может распознать подобие какого-то сожаления или очень глубокой думы, которая в момент резко прерывается, стоит лишь янтарным глазам обратиться в сторону Итэра… Юноша едва заметно напрягается и отводит взгляд, понимая, что, кажется, слишком неприлично долго рассматривал мужчину, любезно предложившего помочь и подвезти его на занятия сегодняшним утром. Обычно Итэр всегда отказывался от подобного — он и так слишком много в последнее время создавал проблем семье Сяо, даже просто тем, что жил с ними… — Итэр. Парень ещё сильнее напрягается, слыша отчётливый, пригвождающий подобно камню голос, зовущий его по имени, будто в намерении отчитать или высказать нечто очень неприятное, такое, что могло начать возводить в Итэре чувство вины. Только это он и чувствовал последние несколько дней, ощущая себя проблемой для всех и вся… — Тебе не за что извиняться, — продолжает говорить Чжун Ли, на которого юноша всё же не осмеливается взглянуть, будто боясь увидеть в чужом лице отражение ещё большего недовольства, несмотря на озвученные слова. Что-то мешало Итэру адекватно оценивать происходящее, в каждой фразе или действии рядом находящегося с ним человека ища какой-то умысел или… — На самом деле нет ни единой причины, из-за которой тебе стоило бы извиняться, — чуть тише произносит мужчина, останавливая машину на светофоре, что позволяет ему обратить внимательный взгляд к Итэру, который моментально чувствует это и… — Не только передо мной, но и перед кем-либо. Итэр вздрагивает, ощущая укол внезапного осознания из-за того, что слышит. Будто сейчас Чжун Ли говорит нечто совершенно абстрактное, не имеющее образа и даже смысла, но почему-то такое, что попадает прямо в самое больное, воспалённое место. — Я понимаю, — вздыхает профессор, слегка сжимая собственные руки на руле, — мои слова могут показаться тебе несуразным бредом, особенно сейчас, в момент, когда ты так близок к истощению, однако я подозреваю, что лучшего момента поговорить с тобой у меня не представится. Чжун Ли говорит спокойным, хоть местами и похолодевшим голосом, в котором Итэр не слышит ничего, кроме… осуждения? Будто мужчина недоволен был тем фактом, что ему приходится прямо сейчас разъяснять и пытаться донести до Итэра какие-то истины… — И я правда хочу, чтобы ты услышал это, Итэр, — этой произнесённой фразой Чжун Ли вынуждает юношу всё-таки обратить на себя взгляд, что даётся парню с некоторым сомнением, с таким странным, почти невесомым ощущением страха перед словами, которые мужчина собирается озвучить… Неужели он… — Тебе действительно не за что винить себя. Что…? О чём он говорит…? — Ты не совершил ничего плохого, чтобы нести бремя вины, даже если тебе кажется обратное. Но… — Особенно после всего, что ты сделал ради других. Это гораздо больше значит для нас, людей в твоём настоящем, чем для тех, с кем тебе пришлось когда-то проститься. Итэр слегка вздрагивает, продолжая удерживать чуть недоумённый и даже тронутый испугом взгляд на мужчине, в словах которого парень не видел никакой связи. Либо Чжун Ли слишком проницателен и говорит то, о чём знать совершенно точно не может, либо Итэр сошёл с ума и видит сокрытые смыслы там, где их нет. А может, он просто всё ещё спит… — Повторюсь, что понимаю, насколько странным всё это может звучать от старика, с которым ты не то чтобы близок, тем более в твоём нынешнем состоянии, но, боюсь, если я не скажу этого сейчас, то потом будет уже поздно. Несмотря на головную боль и тяжесть во всём теле, несмотря на тревогу и чувство вины, которое без конца снедает изнутри, несмотря на отрицание всего, что происходит… Итэр более чем понимает озвученные мужчиной слова. Он понимает, что тот имеет в виду под словами о прошлом и о том, что не имеет смысла оборачиваться к нему, но… — Вы… — начинает говорить юноша, пытаясь обратиться к Чжун Ли с вопросом, откуда ему может быть известно? Откуда он знает о том, что именно может терзать Итэра и… — Не бери в голову, — качнув головой, просит мужчина, — я просто хотел сказать, что, если тебя что-то беспокоит и ты не хочешь говорить об этом Сяо, ты всегда можешь обратиться ко мне, — Чжун Ли ещё с несколько секунд пристально всматривается в лицо Итэра, словно пытаясь донести сказанную им мысль до юноши, прямо вглубь, чтобы он действительно понял вес и серьёзность озвученного. Итэр остаётся молчать, наблюдая за тем, как мужчина отворачивается, возвращая взгляд к дороге, по которой снова начинает движение из-за переключившегося на зелёный свет светофора. Что это…? Что это было? — Мистер Чжун Ли… — Итэр не знает, что собирается сказать. Он не может выстроить в голове ни единой логической цепочки. И проблема не в том, что Итэр не спал всю ночь и ещё несколько дней до этого. Просто ему кажется таким странным и необъяснимым поведение дяди Сяо, словно он… Он о чём-то знает…? Но откуда? Может ли он знать хоть что-то о том, что… — Тебе не о чём волноваться, — смягчившимся тоном произносит мужчина, смотря вперёд, прямо перед собой, словно заглядывая куда-то в далёкий, ускользающий горизонт, словно ища там ответы… — Со временем ты всё поймёшь.Неизвестное время
— Здравствуй, Итэр. Стоящий перед дверью высокий мужчина в пальто кофейного цвета одаривает мальчика мягкой, почти приветливой улыбкой, в которой на самом деле не было ничего хорошего и доброго. Так Итэр думал. — Скажи, твоя мама дома? — чуть наклонившись спрашивает пришедший мужчина, которому Итэр зачем-то открыл дверь. Мама учила его не отвечать незнакомцам, но этот… — Нет, — не теряя ни секунды, отвечает мальчик, чуть качнув головой, — она ушла. Он изо всех сил старается быть убедительным и уверенно отвечать на вопросы человека, которого не хотел видеть, не хотел впускать в квартиру, хоть Люмин и говорила, что это очень важно и нужно, но он… не хотел. Возможно, потому что всякий раз, когда этот человек в кофейном пальто появлялся на пороге их дома, мама потом долго плакала. — Ушла, значит, — задумчиво протягивает «незнакомец», — куда же она могла уйти? — Я не знаю, — продолжает с уверенностью врать мальчик, до последнего веря в то, что ему удастся обмануть взрослого человека, да к тому же ещё и… — А Люмин…? — Её тоже нет, — резко перебивая мужчину, произносит Итэр, начиная терять терпение. Ему хотелось как можно скорее закончить этот разговор и закрыть входную дверь, не позволив этому человеку войти в дом. — Хорошо, — вздыхает он, поправив очки, — передай тогда своей маме, что я приходил и что было бы очень неплохо, если бы она позвонила мне. Итэр спешно кивает, ничего больше не отвечая мужчине и намереваясь закрыть дверь, не удостоив незнакомца даже словом прощания, будто желая скорее избавиться от угрозы, преградив ему путь и… — Итэр…? Пока мальчик старательно запирает дверь, он слышит слабый, очень тихий голос, раздавшийся из спальни. Итэр наскоро поворачивает ключ в замке и прячет его в стоящий на обувной полке кроссовок. Он всегда клал ключи в правый — так он всегда помнил, куда именно положил их… — Итэр… Мальчик спешит в спальню, слыша знакомый, слегка сонный голос… — Да, мам? Он проходит в наполненную прохладой комнату, аккуратно закрывая за собой дверь и стараясь бесшумно ступать по половицам, боясь, что лишними звуками может потревожить и без того слабый сон своей матери… Она лежала на широкой кровати, слегка сжавшись под тяжестью нескольких одеял. Её худое, ослабевшее тело дрожало от холода из-за приоткрытого окна… Итэр вспоминает, что перед тем, как пойти к незнакомцу, позвонившему в дверь, он открыл окно, желая проветрить комнату на пару минут, но задержался из-за разговора и… — Кто-то приходил? — приоткрыв золотистого, померкшего, словно под тенью, цвета глаза, женщина обращает взгляд на мальчика, спешащего к окну, чтобы закрыть его и сохранить в комнате остатки тепла. — А? Нет-нет, — качая головой, отвечает Итэр, запирая окно, — никого не было. — Я, кажется, кого-то слышала… — прикрыв глаза, женщина устало укладывает голову на подушку, чуть ворочаясь, из-за чего её длинные, спутавшиеся волосы ещё больше разбрасываются по подушке. Итэр замирает на мгновение, не зная, как ему лучше всего ответить маме, чтобы та поверила. С каждым днём всё тяжелее и тяжелее становится ей врать… — Может, тебе послышалось с улицы? — наконец отвечает мальчик, закрывая шторы, которые впускали в комнату немного тусклого света декабрьского солнца… Теперь вся спальня утопала в холодном, густеющем с каждым мгновением полумраке. — Наверное… Она почти шёпотом соглашается с Итэром и вновь закрывает глаза, словно проваливаясь в беспамятство. Такая уставшая и изувеченная… Больше в комнате не раздаётся ни звука. И вместе с темнотой в спальню приходит совершенная тишина и покой. Итэр не осмеливается больше нарушать его, но… Медленными шагами он подходит к кровати, желая заглянуть в лицо матери и осторожно укрыть её худые плечи одеялом. Затем Итэр заботливо проводит ладонью по волосам женщины, желая собрать их и уместить в сторону, чтобы те не мешались, но, замечая, как золотистые ресницы на дрожащих веках матери слегка вздрагивают, он не решается больше прикасаться к маме, будто боясь спугнуть её слабый сон…. Не сказав больше ни слова, мальчик убирает свои руки и отходит от кровати в сторону двери. Он должен был вернуться к готовке ужина на сегодняшний вечер. Это порядок вещей. Ключи в правом ботинке, закрытые окна в спальне, абсолютная тишина и безмятежность, которую никто не смеет нарушать. Даже тот самый незнакомец, приходящий в их дом каждую неделю, словно по расписанию, с намерением «поговорить» и «помочь». Только ни от таблеток, которые он выписывал, ни от бесед с ним — маме не становилось лучше. Из-за него она ещё больше плакала и горевала из-за смерти папы. Итэр не хотел, чтобы ей было больно, и поэтому всеми силами старался оградить маму от тревог внешнего мира. Она сама этого хотела, и он уважал её выбор, считая подобное единственно верным решением и надеясь, что вскоре из-за тёплых одеял и вкусного ужина, любви и заботы… ей станет лучше. Ей обязательно станет лучше. Так он думал.
18:08
— Итэр, Итэр… Чувствуя тёплое прикосновение чужой ладони к своему плечу, сквозь полудрёму юноша слегка дёргается, пытаясь словно сбросить с себя тяжесть аккуратно касающейся его руки, даже не догадываясь, с какой осторожностью этот некто пытается разбудить его… — Итэр, пожалуйста, проснись… — повторяет кто-то, заботливо поглаживая парня по плечу, стараясь вызволить того из очередного провала в беспамятство. Чей-то добрый и такой ласковый жест… — Итэр… Парень неохотно, почти через силу раскрывает слегка опухшие глаза, отнимая тяжёлую голову от стола, на котором он, вероятно, уснул… Итэр хмурится, претерпевая приступ очередной головной боли, которая, кажется, становилась уже настолько привычной и частой, что парень надеялся перестать обращать на неё какое-либо внимание… — Итэр, что с тобой происходит…? Юноша вспоминает о человеке, стоявшем совсем рядом, и о тёплой ладони, которую тот продолжал держать на его плече. Итэр медленно поднимает взгляд к обладателю отдалённо знакомого голоса, коим оказывается Тома… — Ты выглядишь ужасно уставшим, — встречаясь с юношей взглядами, озвучивает он, присаживаясь рядом с партой, за которой Итэр сидел и ещё минутой ранее спал. — Прости, я…уснул? — спрашивает он, чуть выпрямляясь и пытаясь осмотреться в аудитории, в которой, кроме них двоих, никого больше не было. — Да, занятия закончились, — отвечает Тома, не переставая с неприкрытой тревогой вглядываться в лицо всё ещё сонного и слегка не понимающего действительности парня, — Аяка сказала, ты сегодня весь день сам не свой, — чуть хмурится парень, — почему ты не остался дома? Итэр опускает к другу замутнённый, почти ничего не выражающий взгляд, ощущая, как боль в висках сдавливает любую мысль, которую он хотел бы озвучить, но… — Прости… я… — это единственное, что Итэр может произнести прямо сейчас, будто по заученной схеме. Будто это всё, на что способен его воспалённый мозг в момент очередного болезненного пробуждения после внезапного сна. — Не извиняйся, — вздыхает Тома, осторожно погладив юношу по плечу вновь, — давай я провожу тебя до дома? — предлагает он, говоря очень тихо и медленно, видимо, полагая, что любой, даже негромкий, звук может приносить Итэру дискомфорт. — Нет… — отказывается юноша, слегка поведя плечами. — Не нужно, я в порядке, — пытается произнести он, но его слова не звучат убедительно, и даже сам Итэр это прекрасно понимает. — Нет, — чуть качнув головой, произносит Тома, — ты не в порядке, не ври хотя бы сам себе, — договаривает он, чуть сощурив глаза. И этот жест, который Итэр с трудом распознаёт, кажется таким непривычным, таким сильно контрастирующим со взглядом хорошо знакомых зелёных глаз, в которых всегда отражался блеск тепла и добродушия, но теперь… — Я же вижу, что с тобой что-то происходит, — продолжает Тома, не сводя пристального взгляда с парня, — что случилось? — Нет, нет, всё нормально, — вторит юноша, отворачивая голову в сторону, словно не в силах больше выдержать на себе пристального взгляда, от которого почему-то становилось только хуже. И почему все вокруг так осуждающе смотрят, почему все такие… — Тома, ты нашёл Итэра…? Парни слышат звук открывающейся двери в аудиторию, в которой спустя мгновение показывается Аято со слегка обеспокоенным видом. Итэр обращает к председателю чуть недоумённый взгляд, а затем замечает в дверях ещё одно знакомое лицо… — Мистер Чжун Ли? Итэр выпрямляется, ощущая, как что-то снова заставляет его напрячься. Будто при виде дяди Сяо внутри у него возводится несдерживаемая тревога, будто бы он… — Спасибо, — кивает профессор в сторону Аято, а затем и Томы, который, продолжая удерживать юношу за плечо, помогает ему окончательно подняться, — могу я попросить вас проводить его к моей машине? Мне ещё нужно зайти в ректорат, — просит он, на что получает незамедлительный кивок со стороны Томы: — Конечно. Итэр не вникает и не встревает в чужой разговор, он находится в состоянии, близком к подобию невесомости, будто всё, окружавшее его прямо сейчас, было таким… неосязаемым и прозрачным. Любой звук, любое сказанное слово, любое прикосновение… — «Аято, мы вернёмся к разговору про Хэйдзо завтра, хорошо? Сейчас мне нужно идти.» — «Конечно, спасибо вам, профессор…» Что…? Чёрт… Каждое движение давалось Итэру с болью. Будто его тело изломали в разных местах, что теперь приносило сильнейший дискомфорт… Юноша не чувствовал времени, не слышал звуков, не понимал ничего, что происходило вокруг. Это невесомое, грузное состояние сопровождало его всякий раз, когда он просыпался после короткого кошмарного сна… На протяжении всего дня он то и дело проваливался в эти почти обмороки, хоть и тщетно пытался сохранять лицо и даже слушать лекции, пока сидел на парах. Но, видимо, что-то пошло не так, и он каким-то образом остался в аудитории совершенно один… Итэр не был удивлён подобному состоянию: это всё было последствием бессонницы, которая преследовала его на протяжении последних нескольких недель. По ночам он никак не мог уснуть, боясь кошмаров, в которых ему всегда снились одни и те же сцены. Кухня. Мама. Мужчина в «кофейном» пальто. Однако его истощённый организм явно больше не справлялся с недостатком сна и при любой возможности погружал Итэра в состояние, в котором он мог хотя бы частично восполнить его… — Итэр…? Чёрт… Юноша ощущает, как его веки снова тяжелеют, а голова становится неподъёмной, будто… Нет, нет, нет… — «Тома…!»Неизвестное время
Итэр раскрывает глаза, оказываясь посреди знакомой кухни, наполненной до боли ощутимой прохладой и… колким жжением в руках, будто что-то неприятно стягивало его дрожащие пальцы. Будто кто-то связывал их жгутом, что больно врезался в кожу… Итэр оглядывается вокруг, натыкаясь взглядом на алое, расползающееся под его ногами пятно… Это оказывается кровь, которой истекали его изрезанные руки… Нет… Он в ужасе раскрывает глаза, обращая взгляд на собственные ладони, и издаёт громкий, протяжный крик… Он чувствует боль, охватывающую его настолько сильно, что она буквально сводит его с ума, возводя во всём теле хорошо знакомую ему тяжесть. Он знает сюжет этого сна. Он прекрасно помнит тот обычный будний день, когда, вернувшись домой, он застал свою мать лежащей на кухне, истекающей кровью… Как бы он ни старался оттянуть это время, как бы ни пытался защитить её, он так и не смог уберечь её от самого страшного… Его мать была подвержена мыслям об этом постоянно. Она пыталась уже несколько раз покончить с жизнью, и всякий раз её спасали, останавливая, но… Возможно, это было просто неизбежно… Так неизбежно, как попытка спасти её в момент, когда она лежала на кафельном полу с полуприкрытыми глазами и отражением некой болезненной радости. Итэр хорошо знал сюжет этого сна. И всякий раз он пугался и кричал, как в первый. Он знал, что прямо сейчас он застанет тело своей матери, попытается поднять её с пола, услышит её последние слова и… Что…? Итэр спешно оглядывается по сторонам в попытках найти её, но… он ничего не видит. Ничего, кроме очередной разбитой чашки и кучи осколков, окрашенных кровью. Сцена, похожая на события сегодняшнего утра…Неизвестное время
— Молодой человек…? А…? Колкий холод, пробравшийся под ткань пальто, неприятно саднил кожу изрезанных рук и слегка ноющую от боли шею, которой Итэру с трудом удаётся двинуть в попытке приподнять тяжёлую голову… Где я…? Парень медленно раскрывает словно после долгих слёз воспалённые глаза и слегка щурится от белого, приглушённого света, приносящего ощутимый дискомфорт. Итэр пытается двинуться, чувствуя странную, неопознанную боль в районе виска, которым, как оказалось, он прижимался к холодному, покрытому инеем окну… Что…? Юноша отнимает онемевшее лицо от стекла и поднимает взгляд, находя тот самый источник света, которым оказывается мигающий фонарный столб. И только увидев его, Итэр вдруг вспоминает события, предшествующие тому, как он оказался здесь: в пустом, холодном салоне автобуса, водитель которого, встав из своей кабины, со слегка обеспокоенным видом обращает взгляд в сторону одиноко сидящего юноши… До Итэра вдруг доходит осознание того, что он единственный во всём автобусе и что именно к нему водитель обращался мгновением ранее, видимо, пытаясь… разбудить его? Чёрт… Итэр вспоминает, как проснулся в похожей ситуации посреди пустой аудитории, как его разбудил Тома, как он встретил Аято, а затем Чжун Ли… Как он вроде бы добрался до дома, а затем… Что было потом? Неужели он снова заснул…? — Это конечная, дальше я не поеду, — слегка уставшим голосом объясняется водитель, — вы в порядке? Вам нужна помощь? Конечная…? — Нет, не нужно… Всё в порядке… — вздрогнув, отвечает юноша, — пожалуйста, извините, я сейчас… — торопливо шепчет он сквозь ломкую боль, возникшую в теле при попытке встать со своего места и пройти к дверям. — Извините… Пожалуйста, извините… Итэр старается изо всех сил удержать себя на ватных ногах, чтобы как можно скорее добраться до выхода и покинуть салон автобуса, не смея больше задерживать явно уставшего за целый день водителя, которому теперь приходилось ещё и разбираться с проблемным пассажиром… Выйдя из автобуса, Итэр быстрым шагом ринулся по покрытой снегом дорожке, не разбирая ни пути, ни местности вокруг. Сквозь холод и ужасную, накатывающую тяжестью головную боль он пытался добраться до воспоминаний и мыслей о том, что именно произошло… Неужели он и в самом деле уснул, пока ехал в автобусе или…?«Пожалуйста, пожалуйста, прости меня…»
Пройдя ещё несколько метров по хрустящему под ногами снегу, Итэр вдруг замедляется, в один момент застывая на месте от запоздалого осознания того, где именно он оказался…«Прости…»
В этом глухом месте, находящемся вблизи знакомого побережья и маленького городка, изрезанного короткими улочками…«Пожалуйста, прости…»
Месте, напоминающем Итэру о тяжёлых днях заключения, о боли и ужасе, которыми он жил каждый день, с тревогой и опасениями осматривая квартиру всякий раз, когда возвращался домой…
«Я не смог… Не смог…»
И о чувстве вины, которое тянулось за ним на протяжении долгих почти… пяти лет.«Я виноват…»
И вот теперь, стоя посреди заснеженной пустоши и узкой дороги, ведущей прямиком к горизонту, давно окрашенному темнотой наступающего вечера, Итэр вспоминает…«Я так виноват…»
…зачем именно он собирался приехать сюда и ворваться в поток болезненных, рвущих душу воспоминаний. Он впервые оказывается здесь, лицом к лицу со своей самой страшной тайной, до сих пор преследовавшей его грозной тенью, как бы он ни пытался исправиться и забыться в проблемах других людей, как бы он ни пытался заботиться о другом человеке, ставшем для него не просто кумиром и музыкантом…«Он старался, искренне старался задушить в себе это влечение, растворить его, развеять, чтобы больше никогда не иметь возможности вернуться к мыслям о том, что у него нет права путать свои чувства к Сяо как человеку с чувствами, которые он испытывал к нему как к своему кумиру…
Как к возможности исправить ошибки своего прошлого…»
Ошибка прошлого, с которой он, будучи изувеченным и слабым, решился наконец встретиться…«Прости меня, мама…»
…и проститься.Неизвестное время
Итэр впервые находился здесь. В этой глухой, потерянной, будто отстранённой от всего мира местности, дороги которой казались ему совершенно чужими. Возможно, так думалось из-за падающего снега и опускающейся с неба темноты, сбивающей парня с толку… Он не знал, куда идёт, ступая вдоль узкой дорожки. По пути он видел лишь несколько знакомых названий на указателях, ведущих в сторону пригорода, того самого, в котором жил до своих четырнадцати лет. Но сейчас, переступая притоптанный кем-то мокрый снег и временами оглядываясь по сторонам, он не мог вспомнить ни места, ни примерного расположения перелеска, за которым должна была находиться пустошь. Именно там, где-то между высокими голубыми елями и бесконечными, бескрайними полями, уходящими далеко в горизонт, должно находиться то самое место… Где под землёй и небольшой толщей снега покоится тело его матери. Люмин говорила, что её похоронили в отдалении от кладбища, потому что на этом настояли родственники. Они все видели в матери близнецов проблему — безнадежно психически больную «суицидницу», с которой никто не хотел разбираться. Она была балластом, и про неё чаще всего даже не упоминали в разговорах. А если её имя всё-таки случайным образом возникало, говорившие смолкали и прятали взгляд — будто она проказа, молва о которой приносит несчастье. Итэр смутно помнил то время, после того как мамы не стало. Он почти не помнил дней, которые проживал, находясь под опекой родственников, не помнил, как ходил в школу, не помнил ничего из того, что происходило с ним или Люмин. Единственное, что навсегда отпечаталось в его памяти — это укоризненные насмешки и уставшие вздохи людей, упоминающих имя его матери. Как-будто они все ненавидели её. И Итэру казалось, что никто, кроме него, даже Люмин… никто не сожалеет о её смерти. Поэтому он тихо и мирно переживал свою боль в одиночестве. Они никогда не говорили об этом с сестрой, он никогда не делился этим ни с кем, иногда он занимался творчеством, воплощая на бумаге оттенки переживаний — но не более того. Своё спасение Итэр нашёл в другом. Из-за того, что он испытывал ужасное чувство вины, потому что полагал, что именно его действия привели к тому ужасному итогу… Итэр начал пытаться искать себе утешение в искуплении. Он считал, что только так он сможет избавиться от боли утраты и пережить то, что, возможно, навсегда изменило его. Он перестал думать о себе, заботясь о других. Он переживал о Люмин, об Альбедо, который был его единственным другом на протяжении всего времени, о своём дяде, с которыми они с Люмин жили, о бездомных котятах, которых мальчик подбирал, выхаживал и пытался найти им новый дом. Пускай всё это он совершал искренне от чистого сердца, но всё же делал это ради того, чтобы простить себя. Чтобы успокоить тревоги и принять простую истину: он ни в чём не виноват. Однако шло время и это ни черта не помогало. Забота о других отвлекала на время, но в моменты одиночества боль всегда напоминала о себе. С сестрой Итэр почти не разговаривал. Пока он пытался справиться с горем, Люмин ходила к психологу, занималась собой и своей учёбой. Она, вероятно, не так сильно переживала, впрочем, этому было вполне логичное объяснение. Она никогда и не была привязана к матери так же, как Итэр. Так он думал. Однако он не мог не умалять заслуг сестры. Ведь именно она и познакомила Итэра с Тартальей. Шумным, неряшливого вида парнем, без конца хвастающимся тем, что родители позволят ему создать свою группу. Он мечтал об этом со школы и утомил, кажется, абсолютно всех в своём окружении разговорами о том, каким популярным он станет и как все девочки будут от него в восторге. Однако с начала создания его группы всё пошло наперекосяк. Помимо проблем с деньгами, у Тартальи буквально из-под носа украли доступную площадку и место для дебюта, о котором он так давно грезил… Аякс был зол и потребовал близнецов пойти с ним на концерт группы, которая посмела подставить его. Именно тот вечер изменил в жизни Итэра вообще всё.»…и тогда судьба подарила ему встречу с человеком, напомнившим о том, каково это — быть окрылённым и живым, несмотря на все горести и утраты…»
Ему стало чуточку легче. Он больше не заставлял себя улыбаться через силу, он привык делать это непринуждённо. Он перестал вставать каждое утро с мыслями о том, что очень близок к той же участи, которая когда-то настигла его мать…«Твоя музыка спасла мне жизнь…»
Ему стало проще дышать и радоваться каждому дню. Он жил проблемами и жизнью другого человека, как делал это со своей матерью, напрочь забывая о себе.«Итэр не позволит Сяо провалиться в ту бездну, из которой едва смог выбраться. Он не будет больше доставлять ему проблем, а наоборот, будет помогать, будет думать только о его чувствах, будет следить, чтобы Сяо был в порядке.»
Он жил не своей жизнью и продолжал делать это до сих пор, прикрываясь улыбкой и фальшивым «всё в порядке», даже в моменты, когда было совершенно очевидно, что это не так.«На вид такой сильный, бойкий, с вечным притоком оптимизма, с которым он встречал проблемы, решал их за других, забывая о себе… Пока за его худыми, хрупкими плечами, оказывается, столько пережитой боли и событий, которые, кажется, слишком сильно поломали его…»
Итэр полагал, что так будет всегда. Что ему удастся утонуть и раствориться в проблемах небезразличных ему людей, но… в какой-то момент всё пошло не так. Стоило только Итэру встретиться лицом к лицу со своими страхами… В тот самый злосчастный последний день фестиваля. Когда он чуть было не потерял самое драгоценное, что у него есть…Возможность исправить ошибку своего прошлого
Именно тогда его приветливое «всё в порядке» начало трескаться по швам, а потом, когда он по обычаю ринулся помогать нуждающемуся, предложив помощь уже Кадзухе, чтобы заботиться о Скаре, который не вставал с кровати и был морально сломлен… внезапно забота о другом человеке как способ избавиться от боли и сбежать от тревожных мыслей… перестала помогать. Итэр не чувствовал больше облегчения. Ему становилось только хуже изо дня в день, когда он видел увядающего в депрессии друга в точно таком же состоянии… В темноте, холоде, под тяжёлым одеялом, с блеклой кожей, худыми плечами и полным отрешением в пустом, невыразительном взгляде. Итэр буквально взглянул в лицо своему самому большому страху, который был рядом всё это время. Он никуда не уходил и всегда тенью следовал за ним, лишь в моменты истерик, которые происходили постоянно, возникая в голове мимолётным напоминанием о событиях прошлого…«Ты ничем не сможешь ему помочь, помнишь?!»
…о том, как болезненно было для него осознание, что он, будучи ребёнком, возложил на себя проблемы взрослого человека…«Ей нужен был врач, а не ты…»
…о тревожности, которая приводила к постоянным ошибочным суждениям, истерикам и постоянным сменам настроения…«Да, стыд и какое-то пока ещё непонятное чувство вины за свои мимолётные желания прямо сейчас изводили Итэра. Хотя, по факту, — ничего не произошло.»
…о том, что помощь другим стала его единственной целью…«Это значит, что, с какой бы проблемой «ANEMO» ни столкнулись, ты всегда найдёшь выход и поможешь им…»
…смыслом его жизни…«И тебя я пригласил, потому что уверен, что для тебя нет ничего важнее, чем комфорт и счастье других людей. Ты отзывчивый и очень добрый парень, Итэр, и это и стало причиной, почему ты здесь…»
…о той злобе и ненависти к врачам и людям, которые не спрашивали мнения его матери, а ставили её перед фактом, что она больна…»…что это за помощь такая, когда тебя просто ставят в угол и даже выбора не дают сделать, скажи…?»
«— Так почему вы сейчас решаете за Скару, что для него будет лучше? Почему не спросите у него, чего хочет он сам?»
И, наконец, о том, что он, пытаясь сокрыть в себе боль утраты, вцепился в другого человека…«Она, как никто другой, прекрасно знает, что Сяо значит для Итэра, знает, какой смысл юноша вкладывает в заботу об этом человеке, и всё равно она позволила себе сказать нечто подобное…»
Пытаясь заботой о нём вылечить свои страхи…«Но, когда самого Сяо постигло горе, когда он ощутил всю тяжесть такой же судьбы, как когда-то тронувшей жизнь Итэра, парень пожелал оказаться рядом. Он мечтал спасти его в ответ, умолял его в своих мыслях держаться до последнего.
«Пожалуйста, Сяо, только не сдавайся…»
И, вероятнее всего, в момент, когда Сяо чуть не погиб, стоя тогда на мосту — Итэр побоялся потерять его… Как когда-то потерял свою мать. Поэтому его маска, которой он прикрывался, треснула под тяжестью боли — настоящего шторма из чувств, вырвавшегося наружу. Итэр ненавидел себя за это. Осознание того, что Сяо был всего лишь некой надеждой на спасение, всегда царапало его душу. Он искренне любил его, но всё равно оставался один на один со своей болью, считая её эгоистичной и неправильной… И вот прямо сейчас, стоя посреди заснеженной, исчезающей дороги, окружённой высокими деревьями, шумно качающимися из-за сильного холодного ветра, вновь оказываясь посреди неразборчивого, густого лесного массива…«Сяо…»
Итэр медленно оглядывается, ощущая, как горячие слёзы стекают по его похолодевшим щекам, как изрезанные руки дрожат от колкого холода, что пробирается под одежду, вколачивая в ослабевшее тело последний гвоздь…«Сяо…»
Как и тогда, в тот самый вечер в день рождения Тартальи — Итэр в истерике и беспамятстве сбежал куда-то в заросли тревог и бесконечного ряда деревьев, не пропускающих даже крупицы света. Как и тогда, он, подгоняемый желанием разрыдаться и свалиться на землю, поддаться эмоциям и выплакать всю боль… Это происходит с ним постоянно. Это было с ним всегда… Как бы он ни пытался прикрыться заботой о других…«Сяо…»
Итэр из последних сил обхватывает себя руками, пытаясь сохранить тепло, которое слишком быстро ускользало от него. На самом деле в нём уже не оставалось сил на истерику и панику, учитывая то, что юноша не спал вот уже несколько дней. Всё, чего ему сейчас хотелось — это добраться до могилы матери, чтобы распрощаться с болью, терзавшей его столько лет. Он перебирал ногами, ступая по снегу и продолжая обнимать себя, до последнего надеясь, что сможет пройти участок леса и выбраться к той самой пустоши. Он не знал, правильно ли он идёт, не знал, хватит ли ему сил… Он просто хотел помочь себе… Он захотел быть сильным и попробовать всё решить самому. Как и всегда, он никому ничего не сказал и пожелал справиться в одиночку… «Он старался ради друзей и тех, кому нужна была поддержка, но за всё это время он ни разу не упомянул о себе. Итэр не говорил о своих чувствах, он не рассказывал о том, что он переживает и как относится ко всему происходящему…» Он не хотел привносить в жизнь других людей ещё больше проблем, поэтому он улыбался и заверял всех, что «всё в порядке»… Только теперь, посреди завывающей метели начавшейся зимы, холодного ветра и предательской сонливости, склоняющей слабое тело к земле…«Сяо…»
… было ли на самом деле всё в порядке?Неизвестное время
— Итэр…! Венти бегом, перешагивая толщу снега, спешит к размытому силуэту, лежавшему посреди белоснежного покрывала… — Венти…! Юноша слышит мужской голос позади себя, но не обращает никакого внимания… Он бежит быстро, надеясь подоспеть к хорошо знакомой фигуре человека с длинными, рассыпавшимися, потемневшими от влаги волосами… — Это он! — Кричит Венти, подоспевая к Итэру. — Он здесь! Мужчина торопливо следует за юношей, который очень ловко скрывается за деревьями… Он едва поспевает за парнем и, едва догнав его, тяжко вздыхает вместе с громко стучащим сердцем, изнывающим от боли и беспокойства… — Венти, позвони в скорую… — выдыхает Чжун Ли, подходя к лежащему Итэру и аккуратно поднимая его спящее тело на руки. Он был жив. Он слабо дышал, просто, видимо, потерял сознание… — Слава богам… Чжун Ли бы не пережил, если бы что-то ужасное случилось с этим мальчиком… — Итэр… …который когда-то стал эпицентром и началом всего.