Codex Scholastica, или Руководство по выживанию в школе для одаренных детей

В комнате для допросов — узкой, тесной коробке — Билл Толлмахер казался гигантским. Он был из тех, кого взрослые обычно осторожно называли «крупным для своего возраста», а сверстники презрительно звали “жирдяй”. Ростом он был метр восемьдесят семь и широк в плечах, но из-за полноты казался мягким, безобидным — будто плюшевый медвежонок. Сейчас, то и дело ловя собственное отражение в зеркале на том конце комнаты, он особенно остро ощущал, как несуразно выглядит. Он и вёл себя как-то по-детски — обхватив себя руками, жался на неудобном стуле, вперив взгляд в дверь, надеясь, что в неё, наконец, войдёт офицер, скажет, что все это была ошибка, которая, к счастью, уже разрешилась, и он может спокойно идти домой. Снаружи, по другую сторону зеркала Гезелла, за ним внимательно наблюдали. — Непохож на нашего клиента, — заметила помощник окружного прокурора Джудит Мейснер, сложив руки на почти несуществующей груди. — У тебя есть другие варианты? — спросил капитан полиции Джозеф Курц. — Потому что мы перерыли уже все, что могли, и, по правде говоря, Джуди, этот тип — лучшее, что у нас есть. Это была правда. Билл Толлмахер был парнем Эбигейл Ардстром — вернее сказать, ее незадачливым ухажером. Познакомились они, по словам четы Ардстромов, на одном из шахматных турниров, куда родители таскали Эбби с завидной регулярностью. Турнир был не очень крупный, но для узнаваемости бывают нужны и такие. Билл был в восторге от неё. Самой Эбби, которой, как говорили ее родители, было приятно внимание, но не более того. И все же Билл сходил с Эбби на несколько свиданий, последнее из которых состоялось незадолго до ее исчезновения в августе. Но подозрительным было даже не это, а то, что вскоре после Толлмахер со всей семьей уехал из города и вернулся совсем недавно. В участок его привезли детективы, перехватившие Билла по дороге в школу. — Мотив у парня есть, — рассуждал Курц, сидя у себя в кабинете и объясняя Мейснер всю ситуацию. — Свидетели видели их в кафе и говорили, что они крепко поругались. Сил совладать с Эбби ему тоже хватило бы. Черт, да он и меня бы заборол — он улыбнулся, и Мейснер чуть поморщилась: по сложению капитан был долговязым доходягой, и его измождённое лицо поразительно напоминало череп. — Быстренько уехал после ее пропажи, что как минимум подозрительно. — А что с алиби? — спросила Мейснер. — Проверяем. Она скривила рот на одну сторону, издала странный, щелкающий звук, посмотрела куда-то в пол, затем снова на Курца. — Звучит так себе, Джозеф. На основание для подозрения тянет, но с натяжкой. — Но ты же не отрицаешь, что это может быть он? — Это может быть он, а может и нет. Семь миллионов человек в городе, в конце концов, их ты тоже подозреваешь? Потому что твоим методом можно было затащить сюда вообще кого угодно. Кстати, родителей ты оповестил? — Зачем? Ему шестнадцать. По закону я и задержать его могу, не вызывая сюда родителей. А это даже не задержание. — По-твоему, мариновать его три часа — это разумно? — Вполне. У моих ребят и без него дел невпроворот. Мейснер всплеснула руками. — Поверить не могу… — Ладно тебе, Джуди… — Ну уж нет, Курц, давай без твоих уловок! Думаешь, я не понимаю, что ты пытаешься провернуть? Ты скажешь пареньку, который и так до чертиков запуган, что это не допрос, ты просто хочешь поговорить. А раз это не допрос и он не под стражей, то и права ему зачитывать ты не обязан, но черт возьми, если ты не хочешь говорить с нами, сынок, это очень подозрительно, ты же ведь друг Эбби, почему ты не хочешь ей помочь? — Да, Мейснер, ты меня раскрыла, и что теперь? Побежишь жаловаться Гиллиману на меня? А нет, стой, все, что я делаю — законно. — Это на грани закона, и ты прекрасно это знаешь! — Ну да, я нашел слабые места и пользуюсь ими! И что? Миллионеры уходят от налогов — и все закрывают на это глаза, а я пытаюсь найти пропавшую девочку, и внезапно все на меня ополчились! Можешь не напоминать, на какой шаткой почве я стою, Мейснер, потому что сейчас мне уже наплевать. И если есть хоть малейший шанс найти Эбби, я им воспользуюсь. Потому что я хочу найти ее, Мейснер. Желательно — живой. — А посадить ублюдка, который это сделал, ты хочешь? — огрызнулась Мейснер. — Это не парнишка из Бронкса, которого в лучшем случае будет защищать бесплатный адвокат. Нет, для него родители найдут кого-то поприличнее. Он скажет, что его клиента, этого невинного ангелочка, запугали злые копы, которым важнее поскорее закрыть громкое дело, чем найти настоящего преступника. Присяжные такое любят. И если в итоге его отпустят гулять на свободе и Конор Гиллиман решит спустить на тебя собак, я не буду ему мешать. — Гиллиман поимеет нас обоих, Мейснер! — рявкнул Курц. — Мы с этим делом оба в дерьме, так давай не топить друг друга ещё больше, окей? Мейснер вздохнула и сжала переносицу пальцами. Курц был прав: Конор Гиллиман, заместитель мэра по административным вопросам, курировал работу полиции и имел достаточно власти попортить кровь им обоим. — Один разговор, Джуди. Один разговор, и все. — Один, и без всяких фокусов. Я понаблюдаю. Они вышли из кабинета, и Курц сразу же заметил, как нервно посматривают на них остальные, явно слышавшие их спор. — Не волнуйтесь, дети, папа и мама вас все еще любят, — сказал он, и отправился к допросной. С собой Курц взял сержанта Марш — чуть полноватая, со стрижкой, навевающей ассоциации не то с незамужней библиотекаршей, не то с Вельмой из «Скуби-ду», и чуть раскосыми глазами она не слишком была похожа на детектива. На это и был расчёт. Пиджак он оставил в кабинете. Обычно Курц носил чёрное, и ему не раз говорили, что он похож на гробовщика — сейчас надо было избежать подобных ассоциаций изо всех сил. Вместо того, чтобы зайти в дверь допросной, Курц постучал. Сначала никто не ответил, и он постучал снова. Ещё раз. Ещё. Наконец, испуганный юношеский голос протянул из-за двери: — Я-я здесь! Курц открыл дверь, заглянул в комнату и осторожно улыбнулся. —Привет! Билли, верно? Билл Толлмахер осторожно кивнул. Марш и Курц сели напротив него. — Извини, что мы задержались, — продолжал Курц, как ни в чем ни бывало. — Ты, наверно, хочешь пить. Хочешь кофе? Или чаю? — На втором этаже есть автомат с кока-колой, — напомнила Марш. Какое-то время Толлмахер неуверенно смотрел на них. Большие, почти по-детски наивные голубые глаза со светлыми ресницами смотрели на них с удивлением. — А… а можно фанту? — спросил он, и тут же прикусил губу, как будто стыдясь вопроса. — Конечно, — Курц охотно кивнул. Надежда — самый лучший способ заставить человека на допросе выложить тебе все, что нужно. Дразнить его, как осла морковкой, иллюзией того, что скоро все это закончится, что скоро он выйдет отсюда — выйдет все еще свободным человеком, оставив этих дурачков-полицейских с носом. Курц знал, что сейчас в голове Толлмахера, три часа просидевшего в допросной, надежда сияла так, что застилала собой все остальное. Сержант Марш вернулась и поставила перед ним банку газировки, которая уже начала покрываться мелкими, словно бисер, капельками воды. Толлмахер нерешительно протянул руку к банке, попытался открыть, от волнения чуть не уронил. В итоге Курц открыл банку вместо него. Билл сделал большой глоток. — Освежает, да? Парень кивнул. Поправил светлые волосы, доходившие ему до самого подбородка. — Слушай, Билли — сказал ему Курц. — Я знаю, ты малость перенервничал из-за всего этого. Ты только вернулся с каникул, верно? — Ну да. — И куда ездил? — Эм… в Анахайм. Это в Калифорнии. Там, знаете, Диснейленд. — В самом деле? Я там никогда не был. Как-то предлагал семью свозить во Флориду, только сын мой чуть не истерику закатил — какой, мол, Дисней, он уже не маленький. Толлмахер кивнул, явно растерявшись от этих откровений. — Ну так вот, я понимаю, что это все ужасно неудобно. Но нам сейчас нужна любая помощь, сам видишь. — Это из-за Эбби? Он сам заговорил о ней, подумал Курц. Хорошо. — Да, из-за Эбби. — Мы знаем, что ты очень волнуешься, — успокаивающим голосом сказала Марш. — Но ты не под арестом. Мы просто хотим задать тебе пару вопросов. Если ты ничего не сделал, то и бояться нечего. Толлмахер понимающе кивнул. — Скажи, давно ты знаешь Эбби? — острожно начала сержант. — Не так давно. Мы познакомились года полтора назад на шахматном турнире. Я там взял второе место. — Надо же, — Курц покачал головой, явно впечатленный. — Я бы сразу выбыл, наверно, в шахматах я полный профан. Как кстати, играет Эбби? Хорошо? Толлмахер пожал плечами. — Она ну… неплохо. В серьезных соревнованиях она не слишком высоко забиралась, но ей, знаете, нравится играть. Я пару раз пытался, ну… поиграть с ней в поддавки. Но она это всегда замечала. Попросила, чтобы я с ней играл честно. «Я не научусь, если ты будешь так делать» — вот как она сказала. — Понимаю. Марш аккуратно продолжила. — Ты с ней встречался не только на турнирах, так ведь? — Нет. Я приходил к ней домой иногда. А она ко мне. Иногда мы вместе куда-нибудь шли. — И что вы делали? — подхватил Курц. — Играли в шахматы? — В основном. И просто разговаривали. Обсуждали всякое. Знаете, книги, кино, вот это все такое. — И ничего больше не делали? Билл отрицательно замотал головой. — Значит, были только друзьями? — Вроде того, — сказал Билл, нервно вращая банку Фанты. Курц понимающе закивал. Вот ты и попался, подумал он. — Расскажи, — сказал он. — Когда ты виделся с Эбби последний раз? С печальным и легким звуком газировка выскользнула из неловких пальцев Билла. Немного побалансировав на круглом днище, она, вращаясь, опрокинулась, разливая ярко оранжевую жидкость по сероватому столу. Билл Толлмахер посмотрел на капитана полиции испуганно и виновато. — Ничего страшного, — сказал Курц как ни в чем не бывало. — Мы это все сейчас уберем. Он действительно вышел из допросной и вернулся с коробкой бумажных салфеток. Скоро от разлитой лужи оставались лишь едва заметные оранжевые следы. — Ну что, продолжим? — бодро спросил Курц. Билли нерешительно кивнул. — Мы с Эбби… мы… договорились, что сходим сначала в кино, а потом погуляем и зайдем куда-нибудь поесть мороженого. — В какой кинотеатр вы пошли? Можешь вспомнить? — спросила Марш. — «Игл», это недалеко от ее дома. На углу 27-й и 34-й. — Не припомнишь, что смотрели? — поинтересовался Курц. — Она… Эбби хотела посмотреть «Призрака», но нас туда не пустили, поэтому мы подождали, пока начнётся «Назад в будущее» и пошли на него. — И Эбби понравилось? — Да, кажется… — А потом что было? — Мы пошли в кафе напротив. Мы туда обычно ходим после кино. Посидели, поели мороженое… Толлмахер неожиданно умолк. — Не бойся, Билли, можешь продолжать, — ласковым, почти отеческим голосом приободрил его Курц. — Хотя положение у тебя, конечно, незавидное. Либо сказать мне правду, но тогда выходит, что ты до этого соврал. Либо продолжать врать, но делать это хорошо ты пока не умеешь. Либо уйти отсюда, но так получится, что ты что-то скрываешь. Что ни делай, все плохо. В шахматах, кажется, это называется цугцванг, да? Толлмахер вздрогнул и посмотрел на Курца. Зрачки в его глазах расширились от ужаса. — Вы… вы же сказали что… — Ну да, я тебе наврал. Это, кстати, абсолютно законно. А вот врать мне — не лучшая затея, Билли. Подросток молчал, сокрушенно глядя куда-то в пол. По комнате разливался приторно-апельсиновый запах газировки. — Я хотел… ну, знаете, чтобы она была моей девушкой. — А Эбби? — Она… она не очень. Я ей не нравился… ну, или точнее — не нравился в этом смысле. Как парень. — Понимаю, — кивнул Курц. — И в тот день… — Я попробовал… я хотел… ну… ее поцеловать. А она не хотела. — И она обиделась на тебя? — Она… она была как будто в ярости. Как будто я посмел что-то сделать, что не должен был. «С чего ты взял, что ты мне нравишься?», вот как она сказала. Курц кивнул. Показания свидетелей из кафе говорили то же самое. — И ты… ты тоже рассердился? — Да, — признался Билл, глядя куда-то вниз, на собственный стул и джинсы. — Я на неё накричал. Назвал ее дурой. И ушёл. — Ты не знаешь, куда Эбби могла бы пойти после? Она была очень расстроена. — Она не пошла домой? — Нет. Мы надеялись, что ты можешь нам рассказать. Толлмахер снова посмотрел куда-то вниз. — Я не знаю… Подруг у неё почти не было, она всегда на это жаловалась… она же ведь много болела, и в школу почти не ходила. — Но с кем-то же она общалась? Не только с одним тобой? — У нее был… приятель. Какой-то другой. Не я. Я не знаю, кто. Сначала я думал, что это парень, с которым Эбби познакомилась на турнире, у него ещё имя было дурацкое… Магнус, кажется. Эбби как-то с ним сыграла пару партий, а я потом две недели слушал, какой он умный… понимал, что он ей запал, но ничего не говорил. — Уверен, что он не был ее парнем? — Да. Помню, спросил ее как-то, не видела ли она этого Магнуса. Она сказала, что не видела, что писала ему, но он ей так и не ответил. В общем, я так понял, что он ее продинамил. — С кем же Эбби тогда встречалась? — Я не знаю… но этот парень присылал ей подарки. Письма. Ей много писали, и она обычно зачитывала письма. Но эти… я как-то прихожу к ней в гости, а она сидит читает. Я спросил, что пишут, а она посмотрела на меня, так… будто я что неприличное спросил. Ну, я и понял, что от какого-то парня. И подарки он ей делал. Бабочек. Не живых, конечно. Таких, под стеклом уже, мертвых. Курц и Марш переглянулись. В комнате Эбби они действительно видели несколько бабочек на стене, но Ардстромы и словом не обмолвились об их происхождении. — Спасибо, Билли. Ты нам очень помог. — Это что, все? Вы меня отпускаете? Курц посмотрел на него с удивлением. — Конечно. Ну, если ты сам хочешь. Можешь остаться тут, но просто так слоняться по участку тебе не дадут, поэтому придётся закрыть тебя в камере с парой пьяных бродяг. Билли Толлмахер решил не испытывать судьбу и постарался убраться из участка поскорее.