***
Виолетта Малышенко и Кира Медведева враги. Они враждуют с первой недели первого курса. Кира — гомофобная идеалистка, а Виолетта — отбитая на голову лесбуха. Башни у обеих нет. Киру все знают как конченную, которая может убить за кривое слово. Она многим лицо своими кулаками облюбовала, а Виолетте ещё и словами доставалось. Виолетту Вилкой звали и считали душой компании. А ещё каждый знал, что она соблазнит даже монашку, ведь священники просто не в её вкусе. Она мужчин терпеть не может, и трахает она только девушек. А Киру это бесит. Она терпеть не может Виолетту, и считает, что это отвратительно. А Вилка по слухам бабница ещё та. И все к ней нормально относятся, даже преподаватели. Многие ей глазки строят, хоть и клячи старые. Она подкупает всех своей харизмой, а Медведева единственная, кто не ведётся. Ей абсолютно поебать на то, какая Вилка крутая и как с ней прикольно общаться. Ей хватило одного слова. Лесбиянка. И омерзение побежало по костям, дробя хрящи устоявшихся принципов и идеалов. Кира себя считала нормальной. Её просто не тянуло ни к кому. Секс с парнями у неё был. Когда-то. Очень-очень давно. Сама не помнит, сколько времени назад. Иногда даже отвращение к мужикам чувствует, но думает, что это нормально. И думает, что она асексуал. Ведь сексуального желания никто не вызывает. Она, наверное, слишком не для этого. Слишком неправильная. У неё есть только цели в жизни, к которым она идёт, попутно всем носы ломая. Пробирается сквозь отвратные лица тяжёлым шагом, который отдаётся в ушах страхом. Кира не странная, нет. Просто в этой жизни ей никто не сдался нахуй. Она одиночка. Для неё люди — расходный материал. Она никого не любит, ни к кому чувств не питает. Как она однажды сказала: «Мне плевать, кто встанет передо мной, хоть сам Иисус, я докурю и дальше пойду». Она была из тех, кто даже свою семью не любит. Их просто не за что. Да и семьи-то там нет. Бабушка и дедушка умерли давно, и всё живое из души Кириной будто ушло вместе с ними в загробный мир. Она учится на юридическом. На адвоката. Ей пророчат светлое будущее, потому что характером любого давит. Полемика с преподавателями всегда выходит жаркой. И победитель всегда один. Ей уже предложили стажировку в какой-то фирме, где берутся за дела убийц. Где могут вытащить любого за бабки невъебенные. А что Кира? Ей похую, на каких костях она себе деньги заработает на жизнь. Единственная её мечта — это выбраться из того места и положения, где она родилась. Она ненавидит всё там и желает, чтоб всё это сгорело синим пламенем. Ненавидит так, что готова сжечь сама и сесть в тюрьму за это. Совести у неё нет. Прокурила на какой-то из перемен в общей курилке вуза. Да и кому она вообще нужна? С Вилкой у Киры на дне открытых дверей даже нормальный разговор был, а потом кто-то подлетел, и вылилась информация о том, что та лесбиянка. И Киру понесло. Вилка её бесила с каждым разом всё больше. Медведева начала войну. Развязала третью мировую. Ругались уже на первой паре, не обращая внимания на то, что препод рядом и однокурсники. Многие друг друга ещё не знали, но точно в тот момент уже понимали, что эти двое никому спокойно жить не дадут. Они, как кошка с собакой, цеплялись по поводу и без. Крики, ругань и подъебы. Последнее, кстати, больше относилось к Вилке. Она спокойно воспринимала их конфликты и навеселе всё вывозила, пока Медведева в голове своей планы убийства строила. Кира бесилась сильно, когда не удавалось эту ёбнутую на место поставить. Она как будто непробиваемой была. Всегда навеселе, и даже оскорбления её не ранят. Будь она нормальной, Кира бы ей руку пожала. А так противно даже воздухом одним дышать, не то что прикасаться. Они разговаривать друг с другом не могли нормально от слова совсем Вилка начинала пошлить, чем Киру из себя выводила. Она специально на нервах Медведевой играла, будто это гребанное фортепиано. А Кира велась как маленькое дитя. Каждый раз провокация, а в ответ тысяча оскорблений и криков. Это уже устоявшийся обычай, когда одна другую бесит, а вторая психует. Учёба тоже подстегивала на конфликт. Медведева не понимала, как такая раздолбайка, как Виолетта, могла с ней вровень по успеваемости идти. Они, блять, наравне шли, хотя Виолетты вечно в универе не было. Хер знает, где её носило. Она то была, то нет. И это Медведеву тоже раздражало. Слава Богу, что она не староста, иначе бы порвала зубами на месте за вечные прогулы. Вилка была лучшей так же, как и Кира. Единственная, кто мог ей противостоять на практических занятиях, когда есть две стороны. Подсудимый и обвиняемый. Получалось всегда так, что либо побеждает Кира, либо Вилка, но каждый раз игра шла на счёт. И счёт равным был, как бы Медведева ни старалась вырваться вперед. Бесило до сжатых зубов, которые крошиться уже хотели. Вилке, кажется, было похуй на эту игру, а эго Медведевой не могло это выдержать. Но уважение как к будущему специалисту всегда вырывалось непроизвольно, хоть Кира и пыталась это отрицать. Становясь с кем-то другим за столы защитников, она выходила победителем, только вот удовольствия не приносило. Каждый раз она думала, что с Малышенко веселее. И это тоже раздражало, потому что в этом ебучем институте кроме неё не было никого, кто мог бы Медведевой противостоять. Кира всегда думала, мол, грязная лесбуха единственная, у кого мозгов хватает с ней тягаться. Даже преподаватели не могли похвастаться тем, что от Киры победителями уходили. А эта татуированная могла. И это душило до чёртиков, потому что Медведеву чужие мозги бесили до жопы, потому что неохотно признавала, что Ложка интересная. Как ни крути, приходилось признавать, потому что с ней бороться было веселее и жарче во много раз, чем с рохлями ебучими, которые возомнили, что могут кого-то защищать. Это же не детская песочница, тут характер нужен. Киру уважали, а Вилку любили сильно. Их двоих звали всюду, но по разным причинам. И это тоже раздражало. Бесило, что они были наравне, потому что Кира хотела быть единственной на пьедестале славы и уж тем более желанием не горела его делить с той, которая чужие пезды лижет и удовольствие от этого получает. Кулаки с каждым днем сжимались всё сильнее. Второй курс, Кира уже может сказать, что к третьему точно сядет за умышленное убийство с особыми издевательствами. В голове вечно мысли, как же ей хочется руками шею лебединую обхватить. Вечно картинка, как глаза чужие закатываются и стоны вырываются изо рта. Она кайф ловила, представляя, что жизнь Ложки забирает. Готова была кончать от мысли одной, что своими руками может кожу синяками украсить красивыми.***
Вилка была из тех, кто свободно жил. Плевать хотела на всех. На осуждения и прочее ей было похую. Жила как хотела и делала, что могла. Всегда веселилась и жила на полную катушку. Никогда себе ни в чем не отказывала. Кого не устраивало, тех нахуй не боясь посылала. Ненавидела гомофобов и ебала только девушек. Никогда не была тем человеком, который за стадом идёт. Впервые свою ориентацию осознала лет в тринадцать. А там пошло-поехало. С семьёй отношения были не из простых. А проще говоря: она с ними не общалась. Мать она слышать не хотела, а отца и не знала-то совсем. Всю жизнь, считай, сама по себе жила, оттого чужое мнение на хую вертела. Гуляла, пила, курила. С наркотиками связывалась не раз. Но вовремя от всего этого отстранялась, понимая, что может стать зависимой. Потому что у неё зависимость в крови. Курить один раз за школой попробовала, так курит до сих. Бухать в четырнадцать начала, так в запои иногда уходит. Конечно, юзает иногда, но в крайность не уходит, видя грань. Старается жить разумом, только вот не получается иногда. В вуз поступила. Сама на адвоката захотела, потому что фильмов американских насмотрелась. Решила стать второй Аннализой Китинг. Захотелось быть той, которая дверь суда с ноги вышибает не боясь. И, надо же, с лёгкостью получилось поступить. Учиться любит, но проебывает пары часто, за что отчитывают почти всегда. А ей на всё похуй. Ну не тот она человек, который переживать за что-то будет. Для чего это? А главное зачем? Она же знает, что ей горы по колено, что она всё сможет. Так зачем лишний раз нервы себе мотать? Ей говорят, что своим поведением она оппонента до смерти доведёт, потому что он за ней просто не успеет. Она же активная пиздец. Преподаватели к ней относятся со смехом, потому что она местный клоун. Придет, рассмешит, уйдёт. Многое прощают и забывают, главное, что всё знает и успеваемость у неё отличная. Долгов, конечно, куча, потому что ленивая пиздец. Но перед сессией сутками напролёт сидит и пишет что-то. Всё сдаёт, ни разу упрёка в том, что не делает что-то, не было. Но был один только человек, мимо которого Вилка пройти ну просто не могла. Так язык чесался подъебать, что ну невтерпеж. Она её задевала, сарказм вёдрами лила, а та эмоций не стеснялась. Отвечала тем же, так ещё и больше могла. Кира гомофобкой была, только вот Вилку не проведёшь. Она видит, что что-то всё-таки нечисто. Вилка думает, что та овечка в шкуре волка. А если по-простому, то латентная лесбиянка. Оттого Вилке было ещё интереснее. Кира была умной и сильной. Характер воина, который, как сталь, не гнется. Если честно, Вилка даже уважала Киру, потому что та не сдавалась никогда. Ну сколько они уже грызутся? Года два? Три почти? А Кира ни разу не сдалась. Война у них масштабная. Только вот Вилка с юмором относится и к Кире отвращения не испытывает, хоть та и гомофобка лютая. Ей её скорее жаль. Жаль, потому что ей эти оковы жить мешают. Малышенко видит, что с парнями она не может. Ни разу не видела, чтоб та на тусовке очередной хоть гетеро-флюиды излучала. А вот на девушек смотрит часто. Хоть сама этого не замечает. И это вызывает жалость, потому что ей общество рамки навязало. А ещё Вилка энергетический вампир. Ей нравится питаться злостью Киры. Ну вот правда. День сразу лучше становится. Точнее, поправочка, ей нравятся любые эмоции Киры в свою сторону. Вилке их потреблять одно удовольствие. Энергии сразу на неделю, а может на две даже вперёд. Вставляло сильно. Чужая сила вдохновляла. Иногда Вилка ради Киры в универ шла, чтоб эмоции чужие получить, потому что иногда бывает тяжко. Депрессия сваливается на голову, как снежный ком. Ну, клоуны же тоже не вечны, так? И Кира в каком-то смысле Вилку всё-таки спасала. Вилка любила многие предметы, но больше всего обожала слушать и смотреть на практике, как Кира давит морально оппонентов. Она по ним своими берцами тяжёлыми гуляет, ломая хребты хрустальные. Давит на мозги чужие прессом того, что им не понять. Она может лишь взглядом дать понять, что сегодня её противник не победит. Ещё больше Вилке нравилось бороться с Кирой. Это же игра. Когда они к столам выходят, то начинается самый настоящий цирк. Зрелище захватывающее. У них подходы разные, и по-разному думают. Вилка Киру побеждала, и не раз, и даже гордость испытывала, что могла. Восхищение в воздухе ловила самой собой, потому что могла, когда хотела. Виолетта сама по себе человеком интересным была. Ко всему свой подход имела. Мышление слишком нестандартное. Она задушит любого своей активностью и шутками. Она живёт тем, что сарказм льёт из губ. Она шутит вечно, но кто же знает, что за маской всегда скрывается боль, которую причинили когда-то очень давно? Девушки на неё вешались, а она против не была. Она ко всему относилась просто. Но кто же мог увидеть настоящую её? Иногда ей казалось, что маска становится явью. Срастается с душой. И это рвало на части, заставляя свой смех выблевывать нутром. Никто не знал в реале, что Вилка татуировки била, потому что пыталась в себе что-то заглушить. Никто не знал, что за маской вечной хохотушки скрывается та, что может трястись от воспоминаний, как её пиздила родная мать. У Виолетты расстройство, но она сама не ебет какое, потому что психиатры не знают, что поставить. Слишком сложный случай. Иногда Виолетта ловит себя на том, что понимает, что что-то всё-таки не так. Она будто видит, что внутри генома ошибка допущена. Где-то в кодировке допущена ошибка. Мутация, возможно, потому что она слишком не такая, как все. И это бесит. Убивает медленно. На части режет иногда. Иногда бывает, что хочется лезть на стену от бессилия. Но она продолжает бороться, потому что если бросит всё, то останется ни с чем. Ей жить никто не помогает. Сама бабки себе зарабатывает, сама карабкается. Ей не привыкать. Она треки записывает на студии. Точнее пишет тексты. Продаёт их. Малышенко пишет тексты, которые ни с чем не связаны. И от этого тошнить охота, потому что она хочет делать что-то, что смысл будет нести, а это никому не нужно. Потому и пишет то, о чем все услышать пиздец как хотят. Наркота. Секс. Бухло. Для неё это работа, которая даёт бабки на жизнь немаленькие, и это на самом деле круто, потому что она не смогла бы у матери просить. Виолетта гордая. Весёлая, но гордая. Ломанная, но до ужаса позитивная. Серьёзная к жизни, но лёгкая. Но матери не готова простить то, что было давно. Избиения, суицид, от которого она спасла родительницу. О Вилке никто и никогда не думал. Никто и никогда не заботился. А она этого простить не может. И не сможет никогда, потому что обида сильнее злости. Сильнее злости на себя. Кира ей прозвище свое дала. Все Вилкой её кличат, а та Ложкой называет. Все её любят, а та презирает. Все руки подать готовы и обниматься, а той противно. И Виолетте пиздецки нравится, что Медведева маску не таскает и не скрывает настоящую себя. А Вилка так не может, хоть и живёт свободно. Понимает, что её травмы никому нахуй не нужны. И ей кажется, что Кира так же сломана судьбой. И почему-то Кира Вилке нравится, если честно. Это не любовь никакая, а просто симпатия. Симпатия к чужой силе духа. Но Виолетта понимает, что Медведева не из тех, кто с девушкой встречаться будет. Иногда Малышенко дрочит, в фантазиях представляя Киру. Сама не знает, почему. Но та цепляет чем-то и кажется отличной от других. Виолетта никому и никогда об этом не расскажет, но с собой бороться точно не может. Кира для неё какой-то воздух свежий среди молекул перегара чужого лицемерия. Виолетта не признается никогда, но Кира ей пиздецки нравится.***
Кира иногда любит сидеть в перерывах между парами в одной аудитории, где практически никогда не ведут занятия, потому что она находится в самом дальнем корпусе. Слишком много времени занимает беготня туда-сюда от одного конца кампуса до другого. А ей похуй. Уходит туда, чтобы отдохнуть от ебучего социума, который из неё жилы тянет. Сидит себе в лаборантской и под музыку тихую пишет курсач очередной. Информацию нужную выискивает и пишет усердно, чтоб не завернуться на процентах оригинальности. Ей нужно сделать лучшую курсовую на потоке, ведь та решает, кто будет первым в рейтинге. Нет, вы не подумайте, что она заучка, Кира просто любит первой быть. Слышит шум открывающейся двери. И голоса, приглушённые толстыми стенами. Универ старый, строили ещё при царе Горохе, хуй че услышать можно. Так ещё и говорят тихо. Кира слышит смех и понять не может, чей он. Но забивает хуй, потому что пусть. У неё настроение сегодня нормальное, не хочется с кем-то отношения выяснять. Сидит упорно и пишет. Уже страниц пять так точно написала. Пишет по книгам из библиотеки. Любит запах старых страниц, к которым прикасались тысячи людей. Кайф ловит неимоверный от шелеста старых книг. Нравится пальцами ощущать потрепанную годами, старую бумагу. Да и информация там такая, какую сейчас не пишут. Слышит стон. И это оглушает, потому что… Что? Неужели кто-то здесь потрахаться решил и осквернить любимое место той, которая ебальники и за меньшее сносила? У неё в голове что-то щёлкает, и она книгу от себя откладывает подальше, потому что боится сжать хрупкий переплёт, который и так на ладан дышит. Думает, что сейчас порвёт тех, кто решил, что им можно всё. Подрывается со стула вмиг и идёт к двери грозными шагами. Бесит. Неужели мест других нет в огромном кампусе? Ну почему именно здесь-то, а? Кира злится, потому что блять. Потому что всё-таки это её место, и все об этом знают. Почему обязательно нужно идти туда, где Кира сил набирается, чтоб пережить очередной ебучий день? За ручку берётся, замок старый отпирает бесшумно, чтоб создать эффект неожиданности. Испугать. Чуть приоткрывает, тихо, совсем как мышка. И глазам своим не верит. Да блять, не может этого быть. Ну нет. Не надо. Внутри эмоции бушуют ураганом. Кира взорвётся сейчас как ядерный реактор в Чернобыле. Она в ахуе немом стоит. И слова сказать не может. Просто даже злость ушла. Ахуй подкрался незаметно, потому что такого она точно не ожидала. Она, конечно, знала, что… Ну не настолько же, сука… Её рвёт изнутри от того, что видит. Внутри чувство какое-то непонятное разгорается? Возможно, злость? А видит Кира ту картину живописную, где Ложка сидит за партой, а на столе девка какая-то лежит и стонет. Ноги раздвинуты широко. И по движению головы Кира понимает, что Малышенко той отлизывает. И отлизывает, видимо, умело настолько, что прошмандовка только вздыхает и слова сказать нормально не может. Чувства какие-то непонятные внутри. Кира стоит и наблюдает, не боясь, что Ложка может голову поднять и её застукать за подглядыванием. Медведева столько эмоций внутри переживает, что если бы кто-то увидел это на экране, то упал бы от шока. Кира наблюдает и почему-то от омерзения не плюется. Наоборот, подмечает, что Малышенко идёт вот так себя пачкать. Ей идёт купаться в такой грязи. Она даже выглядит по-другому. Надо же, без шапки своей вечно дебильной. Кира наблюдает за тем, как Вилка грязью обливается и девку ею пачкает. И ей идёт. Безумно. Кире нравится эта картина, ей приносит удовлетворение видеть то, как Виолетта в таком унизительном положении находится. В животе у Киры лава. Скручивает. Узел внизу тянет, будто кто-то взялся за разные концы и тянет канат в свою сторону. Чем дольше Кира стоит и наблюдает, тем больше болеть матка начинает. Глаза отлипнуть от картины не могут. Смотрит, пытаясь не упустить ни одной детали. Пытается запомнить, как Вилка унижается перед другой. Её от удовлетворения тянет. Ей хорошо видеть, как Виолетта унижается, и душа радуется. Внутри столько чувств. И омерзения нет. Только удовольствие, которое в кровь иголками пробирается. Впервые Кира щекотки омерзения не испытывает. В улыбке даже расплывается, потому что видит чужую грязь. Вспоминать будет вечно и радоваться. А живот всё тянет. Кира расстёгивает пуговичку на брюках кожаных своих. И пальцами пробирается к белью. Она мокрая от того, что видит. Её не возбуждает Малышенко, нет. Её возбуждает чужое унижение, которое она почти три года жаждала увидеть. Жаждала и хотела своими глазами лицезреть. Меж половых губ ведёт, смазку собирая, и глаза закатываются от кайфа. Ей хорошо. Но тут же распахивает взор, чтоб точно видеть грязь и на неё дрочить. Подушечками по клитору проходится. Ей так блядски хорошо, но стоны сдерживает. Кира умеет тихой быть, когда хорошо, когда больно. Опыт всё-таки большой. Мягко на клитор нажимает и позволяет себе громкий вздох, когда девка стонет. Медведева пальцами своими старается быть аккуратной, а в животе узел не ослабляется. Лишь удовлетворение соком течёт из женского естества. Пальцами туда-сюда бегает и понимает, что лучше, чем сейчас, не испытывала всё-таки никогда. Ко входу скользит, вставляя палец. А там внутри так жарко. Зубы от удовольствия сжимаются. Кира смотрит на то, как Вилка рукой расслабленно двигает, делая толчки. И следует её примеру. Подстраивается, делая точно так же. Ей так сильно хорошо, что приходится сдерживать стоны удовольствия. Течёт как сука последняя, еле-еле на ногах стоя. Старается так сильно, как только может. Губы пересыхают, и глотку дерет от жажды. Ей хочется голос Ложки услышать, но слышит только стон той, которая пачкает Виолетту. И это раздражает до скрежета зубов, которые глотки всем рвать готовы. Толчки делает, второй палец добавляя. Хочет больше. Но всё равно чего-то не хватает. Толчки-толчки, а всё равно будто мало. Глаза прикрывает и вспоминает, как Виолетта пальцами делает свою фирменную распальцовку. А пальцы у неё длинные, красивые. А потом мысли своей ругается, которая тонет в стакане чужого унижения и собственного падения в удовольствие. Губы облизывает, глаза открывая, и смотрит сквозь щель двери. Девка стонет. И Киру вопрос один единственный мучает. Неужели Малышенко настолько хорошо отлизывает своим поганым языком? На секунду даже представляет, как перед Ложкой ноги раздвигает, а та унижается, вставая на колени перед ней. Из влагалища пальцы вынимает, понимая, что ещё совсем чуть-чуть. На клитор нажимает, начиная его сильнее мучить. Ей жарко становится в моменте. Но так сильно хорошо, что опирается о стену прохода в дверь, потому что качаться от удовольствия начинает уже. Её кроет сильно. Кровь бурлит. Слышит то, как Вилка причмокивать начинает, и это бьёт по барабанным перепонкам, разрывая их до крови. Бьёт пиздецки сильно, потому что никогда не думала, что такое услышать может. Ей хочется услышать Виолетты стон. Стон как подтверждение того, что она унижается сейчас. Клитор чуть отросшими ногтями цепляет, что в чёрный лак покрашены. И вздыхает. Узел внутри затягивается всё туже с каждым движением языка Ложки. Кира видит, как та головой вверх-вниз водит, и крышу сносит ахуеешь как. Больно. Внутри больно, потому что матка в ахуе. Кира уже будто триста лет удовольствия не испытывала. Сама себе не доставляла и никому другому не позволяла, потому что начала себя ассексуалом считать. А оказывается, чтоб подрочить нормально, нужно было увидеть унижение чужое. Медведева наблюдает и видит, что девка кончит скоро. Её трясёт, а Малышенко удовлетворённости усмехается, делая толчки и откидываясь на спинку стула. Кира наблюдает и сама себя терзает. По мокром бархату пальцами скользит и слышит, как смазка хлюпает. Мозги не отключатся, нет. Но определённо ей ахуенно. На лицо Виолетты смотрит. И запоминает всё до мелочей. Глаза, которые почти что светятся от нарциссизма. Усмешку, что свидетелем проходит по делу раздутого эго. Кира всё запоминает и почти кончает. Второй рукой по стене скребет, потому что ахуенно. Сколько же такого она не испытывала? Да, наверное, никогда вообще. Кира Вилку ненавидит, но дрочит на то, как та лижет. Кира Вилку терпеть не может и готова каждый день бить её лицо, но вопросом задаётся, насколько хорошо та лижет. Кира Вилку ненавидит, но запоминает всё до мелочей. Кира Вилку ненавидит, но мысли в голове мелькают, что та красивая, когда кем-то руководит. Кира ненавидит, но почему-то омерзения не испытывает. Кира представляет свои руки на шее Ложки. И рукой ещё быстрее шевелит. Ей так сильно хочется ту придушить, что сил не хватает. Кира никогда не признается в том, что хочет оказаться на месте той тёлки. Никогда не признает то, что хотела бы, чтобы Виолетта унизилась перед ней движениями языка. Кира кончает, когда слышит голос Малышенко. — Кончи для меня, — Виолетта это своей одноразовой говорит, но Киру так вставляет. Она в моменте теряется, закусывая костяшки на руке. Организм плачет слезами удовольствия, и матка бьётся в конвульсии безумной. Кире хорошо. Она кусает так сильно, как только может, чтоб сдержать ебучий хриплый стон прокуренного голоса. Медведева будто умирает на минуты три. А может больше. Просто чуть скатывается по стене, потому что удовольствие переживает и в себя прийти не может. Она будто в астрал впадает, потому что мыслей наконец-то нет. Разум замолчал. Она глазами своими смотрит в стену, а ничего не видит. Кира понимает, что хочет закурить. Сейчас бы она выкурила всю пачку своих красных Мальборо и не поперхнулась дымом. Сейчас бы она курила одну за одной, потому что то, что она испытала, было впервые. Она никогда настолько сильно не падала в эту грязь. Никогда не дрочила на девушек других. У неё в душе что-то склизкое теперь. Она будто бы опять вернулась в тот момент, когда испытала разочарование, узнав, что Виолетта лесбиянка. Что-то склизкое ползёт по костям, и практически трясёт. Удовольствие прошло, и понимание пришло. Она дрочила на унижение, но на Виолетту всё-таки. Ей по-прежнему нравится то, что она увидела, но омерзение ползёт по позвоночнику как удав, душа глотку принципов силой чужого распутства грязного. Кира почти не замечает, как девка кончает, лишь слышит стон, крик почти. Но ей так похуй, потому что дверь она закрыла, чтоб не видеть больше. Чтоб просто не лицезреть картины мерзкой. Её тошнит. Хочется выблевать все жилы и хрящи тех суждений, что ей прививали в ебнутой семье. Ей хочется убить себя, выпустив грязно-черную кровь, которая на взгляд напоминает Венома до симбиоза с человеком. Кира не замечает и не слышит, как девка уходит из аудитории, оставляя Вилку наедине с тишиной и Кирой, стоящей за дверью. Ничего не слышит и не замечает, лишь дышит глубоко, скатываясь по стене в разочаровании. Ей кажется, что хочется блевать. Ей кажется, что сейчас на старый пол она кишки свои выблюет и сдохнет. Мерзость, блять. Тянет в боку и в сердце. Кира морщится как от боли, когда накладывают швы. Она морщится, потому что ей никто не дал анестезии, и теперь ей невыносимо. Теперь ей хочется орать от того, что натворила. Зубы сжимает сильно, понимая, что это всё похоже на какой-то ебучий жанр. Кажется, сатира злая. — Я надеюсь, что ты кончила, Кирюх, — слеза скатывается по щеке.