Wonderwall

Неделя. Прошла неделя с момента, когда я вернулась, но все еще не нашла свою опору. Я оказалась дома, в месте, которое должно было быть уютным и знакомым, но вместо этого мое тело плыло по коридорам, как призрак, пол больше не ощущался как пол, а стены больше не ощущались как стены. Мое собственное тело не могло узнать дом. Мои родители и Сириус были непреклонны в том, чтобы я отдохнула до конца учебного года и вернулась домой, чтобы могла «исцелиться». Идея не показалась привлекательной. Я долго думала, а потом решила, что мне нужно быть в Хогвартсе, среди друзей. Они мне были нужны. Мне нужно было быть с ними. Мне нужно было знать, что они здесь, вокруг, всего в нескольких шагах от меня. Я не могла вспомнить, когда в последний раз спала. Это было так давно. Я не спала ночь за ночью, лишь смотрела в потолок. Не могла привыкнуть к выключенному свету в комнате. Было так холодно. Так темно. Так одиноко. Я обхватывала руками свое тело, натянув одеяло на грудь. Глубоко вдыхая, я закрывала глаза и молилась, чтобы сон пришел. Я чувствовала усталость кончиками пальцев. Мои веки больше не могли держаться открытыми, ведь я так устала. Но сон все равно не приходил. Каждый раз, когда мои глаза закрывались, холод пожирал меня. Тьма обвивала меня, заманивая в ловушку. Одиночество – море, которое медленно поднималось и поднималось, пока моя голова не оказывалась под водой. Мои крики эхом отдавались в голове так, что я не могла слышать собственные мысли. Я ничего не воспринимала из-за воя и криков, которые потрясли меня до глубины души. Иногда я не сразу понимала, что крики, которые слышала, принадлежали мне самой, те из подвала. Когда я закрывала глаза, то аппарировала обратно в этот подвал, снова была прикованной, пойманной в ловушку, холодной от боли. Перед моим мысленным взором появлялось лицо Самаэля. Окружающие меня образы, пропитанные лужей собственной крови на холодном бетонном полу. Самаэль сжал мое лицо своими костлявыми руками, поранив нежную кожу. — Ты получаешься довольно очаровательной игрушкой, дорогая. Моя собственная комната – это место, которое должно было быть моим убежищем, зоной комфорта. Оно теперь было запятнано и оковано железом опасности. Я не была в безопасности. Я не могла чувствовать себя в безопасности в собственной комнате. Меня забрали отсюда. Я вошла в комнату и увидела человека в капюшоне, стоящего у окна. Я попятилась к двери. — Кто... кто ты? Мужчина шагнул ко мне. — Ты узнаешь это в свое время. Мое тело дрожало и тряслось всю ночь. Я укачивала себя. Руки не переставали дергаться. Я сжимала кулаки. Ворочалась. Мне было так холодно. Надев несколько свитеров и одеял, мне было так же холодно, как в том бетонном подвале, в одних тонких штанах и тонкой черной майке. В мыслях я все еще была там, в том подвале, заключенной. Так холодно. Я не могла дышать. Подобно луне, у меня осталась только одна сторона, на которую даже звезды не бросали свой свет. Сторона такая холодная, что даже солнце не могло обжечь. Это была единственная оставшаяся часть меня. Грудь болела. У меня болело сердце. Я не могла дышать. Легкие горели. Казалось, что сердце медленно раскалывалось пополам, каждое сухожилие разрывалось медленно, чтобы я могла чувствовать каждую унцию боли. Все остановится, когда от него ничего больше не останется, нечего будет разрушать. Когда солнце просачивалось в окно, и начинался день, я оказывалась свернутой в клубок в углу своей комнаты. Сидела на полу, прижимала колени к груди, раскачивалась назад и вперед. Как будто я никогда не выходила из этого подвала. От меня ничего не осталось. Не выспавшись, я была первой в Большом зале. Вначале пустота всегда душила меня. Закрывала меня. Стены становились все ближе и ближе, пока мои легкие не начинали хрипеть. Тогда люди заполняли комнату. Мои друзья присоединялись ко мне, и редкое утешение немного снимало это удушающее напряжение. — Ты выглядишь как мусор, — ухмыльнулся Джордж, скользнув на стул напротив меня. — Скажи мне, что ты немного выспалась. Они пытались скрыть свое беспокойство, но напряжение в их взглядах, осторожность в тоне, когда они говорили со мной – этого нельзя было скрыть. Как будто боялись, что я чудесным образом сгорю в любой момент. Я думаю, я могла бы просто... Я выдавила улыбку, смеясь над его комментарием. Не хотелось беспокоить их, они и так сильно заботились обо мне. — Я не спала потому что училась. Мне нужно многое наверстать. Гермиона нахмурилась. — Знаешь, профессора не ждут, что ты... — Я знаю, — кивнула головой, прерывая ее. — Но я сама хочу. Гермиона только кивнула, больше ничего не сказав. Там была проведена тонкая линия, такая невидимая, что ее было трудно разглядеть. Все знали, что меня пытали, все, что случилось с Самаэлем. Это было еще одно молчаливое понимание между всеми, что тема закрыта. Я знала, что они хотели меня кое о чем расспросить. Знала, что они хотят знать, в порядке ли я, просто задать этот вопрос, иметь возможность произнести его вслух. Как будто было опасно или даже священно поднимать эту тему, что бы с ней ни было. Боялись поднимать. Мы вели себя так, как будто ничего не произошло, как будто вообще нечего было сказать. Может быть, так было проще. Для всех нас. Мне не нужно было напоминание. Мне не нужно было перефразировать то, что произошло. Им не нужно было и напоминание. Поэтому мы избегали разговора об этом. Я вела себя так, как будто действительно была здорова, я полностью исцелилась теперь, когда благополучно вернулась в Хогвартс к друзьям, а Самаэль мертв. На самом деле я была разбита на куски, отчаянно пыталась удержать себя в целости. Я была оболочкой человека. Мой разум все еще жил в том подвале. Я тонула внутри собственного тела. Мои друзья вели себя так, как будто теперь все вернулось в норму. Все было так, как было, как будто я и не пропадала с самого начала. Действительно, они внимательно смотрели на меня, словно боялись, что одно неверное моргание заставит мое сердце совсем перестать биться. Все не вернулось на круги своя. Нисколько. Той ночью я попросила Гермиону переночевать в ее комнате. Прошло слишком много времени с тех пор, как я не спала, и это начало одновременно проявляться и на меня. Я пыталась выглядеть как можно равнодушнее... — Так много всего произошло. Я соскучилась по тебе, мы можем устроить девичник, — сказала я как всегда небрежно. Гермиона ни о чем не думала. Она была полна решимости и восторга, подпрыгивая на цыпочках, планировала, какой маггловский фильм мы могли бы посмотреть. Это было именно тем, что нужно. Не быть одной, не мерзнуть, не слышать в голове собственных криков, быть с кем-то. Это может быть именно то, что мне нужно, но это не помогло. Ни капельки. Я не знала, который час. Я только знала, что было поздно. Я взглянула на кровать Гермионы. Она закуталась под одеяло, ее волосы рассыпались по всему телу. Ее грудь равномерно вздымалась и опускалась, она спала. Спокойно, расслабленно, безмятежно. Моя рука неконтролируемо дернулась. Я сидела в кресле перед ее окном, глядя на луну. Так холодно. Я не думала, что на самом деле было холодно в комнате. Мне просто стало холодно.

*****

Одиночество заставило меня забыть, как дышать. Нет. Не думаю, что я забыла, как дышать, я просто не могла дышать. Я была одна в своей комнате, одна ходила по коридорам, сидела в классе или в Большом зале хотя бы несколько минут в одиночестве, это заперло меня между бетонными стенами со стальными оковами на запястьях. Одиночество заставило меня снова почувствовать себя в ловушке. Это напугало меня. Это потрясло меня до глубины души. Это заставило кровь течь между моими венами и холодеть. Я шла по коридорам, отчаянно оглядываясь в поисках знакомого лица. Мои крики эхом отдавались в ушах, и мне почти хотелось содрать с себя кожу, лишь бы звук моих мучительных криков прекратился. Я была травмирована звуком собственных криков. Я вздрагивала, когда кто-то подходил ко мне слишком близко. Глядя через плечо, мое сердце бешено колотилось при виде собственной тени, как будто это Самаэль парил над моей головой. Еще одна ночь, не было сна. Все было так холодно, все время. Точно так же, как в той богом забытой бетонной коробке. «Круцио». Крик вырвался из моего горла, когда я замерла на полу, мое тело сжалось в шар. Эффект был умопомрачительно болезненным. Боль продолжалась и продолжалась, никогда не прекращалась пока я в конце концов не почувствовала, что все мое тело взорвется в жидкую материю от боли. Тремор в моей руке теперь был нормальным. Я почти не замечала своих рук, спазмы усиливались. Я вернулась в Хогвартс, моя физическая форма вернулась, но мой разум все еще был заперт с Самаэлем в его бетонном подвале. Я сидела в библиотеке с Гермионой и Луной. Гермиона изучала зельеварение, Луна читала книгу, а я складывала одного бумажного журавлика за другим. Несмотря на безграничную дрожь моих рук, они двигались молниеносно, судорожно складывали бумагу снова и снова, пока передо мной не сели десятки пергаментных журавлей. Гермиона и Луна прекратили свои действия, внимательно наблюдая за мной, в их глазах читалось опасение. — Элизия... — Гермиона села напротив меня, слегка наклонившись над столом. Она говорила с опаской. — Ты… ты в порядке? — Сложи лист. Согни. Сложи еще раз. Согни. Переверни, — я разорвала еще один кусок пергамента, громко говоря, и сложил его в виде журавля. — Вы не представляете, сколько бумажных журавликов я сложила в уме. Мне нужно сделать их физически. Чертовы бумажные, гребаные журавлики, да. По сути единственная вещь, которая не позволила моему разуму полностью погрузиться в туман, пока я была в заложниках. Гермиона уставилась на меня. Она была совершенно сбита с толку. — Ты говоришь чепуху, Элизия, о чем ты? Я смеялась. Почти маниакально. — Мерлин, я не уверена, Миона, что это имеет смысл. — К... к складыванию бумажных журавликов? Я пожала плечами. — Бумажные журавлики — мои спасители. Луна фыркнула. Она потянулась вперед, положив руку поверх моей, чтобы я не смогла сложить еще пергамент. Я инстинктивно вздрогнула от прикосновения, но быстро скрыла это. — Может быть, ты могла бы остановиться, — предложила она своим нежным, добрым голосом. — Ты уже сделали так много. Я моргнула и посмотрела на Луну. Затем я взглянула на две дюжины сложенных листов пергамента, разбросанных по столу бумажных журавликов. — Ты права, — я снова посмотрела на нее. — Люди, которые сложат тысячу журавликов, чтобы кто-то смог исполнить желание, как вы думаете, что они будут делать со всеми этими журавликами? Луна и Гермиона смотрели на меня широко раскрытыми глазами так, словно я действительно был не в своем уме. Может быть, это правда. Может быть, я думала, что сохранила рассудок в том подвале, когда на самом деле его смыло. — Гм… — Гермиона провела рукой по лицу. — Я не уверена. Но что ты собираешься делать со всем этим? Когда я снова посмотрела на бумажных журавликов, которые лежали на столе, у меня похолодела кровь. Все волосы на теле встали дыбом. Я сделала медленный и неглубокий вдох, держась за все, что могла найти. В уме я сложила тысячу бумажных журавликов. Я складывала, складывала и складывала, мои руки дрожали, но двигались в воздухе, как будто я действительно держала кусок пергамента. Тьмы больше нет. Мне больше не нужно складывать бумажных журавликов. Мой разум уже достаточно сложил. Наверняка, за месяц, что я сидела взаперти, мой разум сложил больше тысячи бумажных журавликов. Я знала, что у меня есть. У меня не было ничего, кроме этих ментальных бумажных журавликов, это было единственное, что я делала весь день, чтобы остановить свой разум от концентрации на холоде, темноте, голоде, одиночестве. Возможно, именно поэтому меня больше не было в том подвале. Боги приняли тысячи мысленных бумажных журавлей и исполнили мое желание. Я брошу тысячу и захочу снова увидеть Драко. Чтобы увидеть моих друзей. Моих родителей. Мою семью. — Элизия? — вздрогнула, когда рука Гермионы махнула перед моими глазами. — А? — я посмотрела на нее, моргая. — Ты что-то сказала? Гермиона и Луна обменялись обеспокоенными взглядами. — Ты в порядке? Я имею ввиду… — И вправду. Я заставила себя рассмеяться, качая головой. — Да, я в порядке. Я просто не могу изучать зелья, мой мозг сгорел от попыток запомнить ингредиенты каждого зелья. Казалось, сейчас самое подходящее время, чтобы уйти. Они уже пялились на меня, как будто я сошла с ума, и, честно говоря, я их не винила в этой истории с бумагой. Однако я чувствовала, что сжимаюсь при мысли об уходе. Я не могу быть одна. Гермиона и Луна замолчали, скептически глядя на меня. Откинувшись на спинку стула, вздохнув, я вытащила еще один лист пергамента. Мне помогло занять руки складывание бумаги, чтобы они не так сильно дрожали. Они все еще сокращались, и тряска не прекратилась полностью, но немного притупила её. Внимание на этапах создания журавлей помогло мне отвлечься, отвлечься от моего мучительного визга, от случайных подергиваний мышц, от ясно видимой в моем сознании стеклянной радужной оболочки Самаэля, от ощущения стальных пут, которые я все еще могла ощущать, вокруг моих запястий, как будто они действительно были там. Я отвлекалась от всего этого. — Вы с Роном теперь встречаетесь? — я сменила тему, не сводя глаз с пергамента. Гермиона запнулась, мой вопрос застал ее врасплох. Румянец подкрался к ее щекам. — О-о-о, наконец-то он пригласил меня на свидание. — Это было вовремя, — тихо рассмеялась Луна. — Я удивлена, что он так долго ждал. — Я тоже, — я слегка ухмыльнулась, мой язык слегка высунулся из уголка рта, когда я закончила еще одного бумажного журавлика. — О, тише! — Гермиона взмахнула рукой в ​​воздухе. Гермиона продолжала с головокружением, рассказывала мне все о том, как Рон наконец набрался смелости, чтобы пригласить ее на свидание. Ее лицо пылало ярко-красным, когда она рассказывала мне все об их первом поцелуе и о том, как он был мил с ней. Я кивнула, напевая, слушая ее. Мое сердце наполнилось теплом, когда я слушала ее мечтательный тон. Это было похоже на экстаз, снова оказаться в уюте моих лучших друзей. Я могла слушать ее разговоры целыми днями. Так скучала по этому. Это было то, за что я отчаянно цеплялась, молясь о побеге, чтобы вернуться к этому. Мои друзья были единственным, что удерживало меня на плаву. Но пока я слушала, как она говорит, мои руки продолжали двигаться, я приступила к складыванию бумажных журавликов. Мой разум продолжал повторять шаги. Сложи бумагу. Согни. Сложи его снова. Согни. Переверни его. Я слушала. Я могла слышать ее. Но я не думаю, что была полностью рядом.