… cAN'T hOLD oN mUCH lONGER …
Его сердце трепетало от первородного ужаса, оказавшись совершенно нагим перед стеной живого вопящего точно ультразвук мрака. Со всех сторон кучерявилась тьма. Она закладывала уши, лишала возможности не то что увидеть, даже почувствовать тело, ревущее от невыносимой пытки. Дыхание самой смерти подбиралось откуда-то снизу, если окружающее беззащитную крошечную фигуру пространство не было лишено таких вещей. В центре трепыхалось нечто теряющее свою первозданную форму, сейчас оно проходило на тряпичную куклу, набитую соломой, чем на человеческого ребёнка. Мальчишку, тонущего в смоле жидкого шипящего мрака. Веки его были закрыты, они ограждали мальчика от абсолютной темноты подобно могильным плитам, давящих на сознание, которое постепенно ускользало, больше ему не принадлежало. За закрытыми веками горел огонь, выжигая до основания белки и радужку цвета небесного хрусталя, в которой теплота и сердоболие всех миров всегда могли найти свои пристанища. Сердце, которое принадлежало ребёнку, как никогда ясно сейчас осозновало, что вне зависимости от воли мальчика тлело, скукоживалось и кровоточило от закутанных почти в физическую оболочку самых тёмных эмоций и изуверских чувств, барабанящих по влажным стенкам, как внутри, так и снаружи. Они принадлежали кому-то другому. И будучи совершенно чуждыми ему, насильно заполняли каждую сморщенную клеточку липкой паникой.«Ты… исчезаешь… прямо сейчас…»
Вторило со всех сторон и в тоже время откуда-то изнутри, сродни искаженному эху, нечто настолько демоническое и иррациональное, что из изорванной будто когтями глотки ребёнка вырвался не то хрип, не то стон, полный смертельного ужаса. Он умолял прекратить всё это, дать ужасы исчезнуть или хотя бы отступить на совсем немного, но его никто не слышал, и ничего не могло облегчить его страдания. Вокруг в угольной черноте раздавалить звуки. Везде, даже где-то за рубежом из стылого мрака что-то неприятно щёлкало, извивалось тайфуном теней, которых подпитывало желание лизнуть последние капли бурой крови, за которые цеплялось всеми силами отчаяние мальчика. Пространство вокруг оживало, заползало точно сонм насекомых под ледяную корку из плоти, расцветало на языке тошнотворным цветущим бутоном удушья. Но каким-то чудом всё ещё сопротивлялось сверкающее в центре этого абсолютно враждебного мира одинокое сердце. Оно отражалось в темноте будто в зеркале чистейшей непорочностью крошечной юной жизни, хватавшейся всеми силами за соломинку. Это было отражение самого мальчика, его сути и смысла его существования.«Сгореть должно до основания только то, что после себя не оставит и золы… Ты не нужен никому такой, какой ты есть… В тебе слишком много света…»
Тело сгорело, позволив пеплу бережно и целительно окутать то, что от него осталось. Пахло дымом и могильным зловоньем. Сознание уже истончилось до незримой линии, как если бы оно состояло из строчек кода, стёртого из системы подчастую. И каким-то невидимым чувством лишь вываливающееся из груди сердце кристально ясно ощущало неподьёмную ношу, в которой затаилось бремя грехов всех миров. Она медленно кристализировалась в сверкающие вострые лезвия цвета прекрасного и смертоносного обсидиана, а когда они впивались в пульсирующее от боли и страха сердце, в кровь проникала лава, сотканная из чистого непроницаемого мрака, без разбору испепеляющая всё до основания.«Всё закончится, если дверь будет открыта… И угаснет последняя путеводная свезда… Нельзя слепо следовать за надеждой… Ты знаешь, куда она тебя привела…»
В пространстве, которое сотрясалось от агонии, разрывающей умирающего мальчика на части, тускло засверкала крошечная бусинка, сорвавшаяся в пустоту солёной влаги, смешавшейся с кровью из глаз.«Разве этого не достаточно? Всё потеряло значение, превратившись в место, которое некоторые зовут Адом…»
Дыхание остановилось, в сердце вонзилось последнее лезвие, и с почерневших угольных губ камнем вниз беззвучно ухнл стон. Пространство вокруг набухло, завибрировало словно живой организм, а затем мнимые стенки с молниеносной скоростью начали сжиматься где-то в центре, точно затем должен был произойти взрыв.«Ни одна живая душа ещё не смогла выбраться отсюда… не пожертвовав что-то взамен… Ты… умираешь… Не умирай…»
Тусклый свет, до этого рвущийся тонкой струёй из сердца ребёнка, стекал в бездну. И только там и лишь на миг тени отступили, как если бы их ранило живое ревущее в неистовстве пламя. Горе собиралось по каплям, по осколкам, по крупице в картину невероятной красоты. Но она была хрупка, но гордо рассекала слабо светящийся в абсолютной пустоте витраж, подобный всевидящему, но воспалённому оку.«Давай останемся здесь и заблудимся вместе. У нас есть время всех миров. Всех бесконечностей. Тебе лишь стоит открыть глаза…»
грузной оседающей на стенках сердца Оно умирало в муках очень и очень долгое время. Даже не счесть, сколько длилась эта пытка.«Ты слышишь? На той стороне кто-то хочет тебя поприветствовать…»
В этом месте не было ни ветра, ни линии горизонта. Лишь железная уверенность в наличии сонма тёмных уголков — через них выползали волны теней. Одна другой безобразнее и смертноснее. И нечто иррациональное, грохочущее эхом сотен умирающих звёзд вращалось в центре этого пространства, сводя с ума чувства направления и осязания, сплющивая как под прессом остатки обезображенного тела, некогда полного жизни и детской беспечности. Больше не нужен был кислород или бегущая по венам молодая горячая кровь, привыкшая приливать к голове при каждом безумном скачке или сальто, на какое было гораздо не совсем окрепшее тело ребёнка со сказочным легендарным оружием в руках. Маленький мальчик, что был оставлен умирать в кромешном ржавом одиночестве, признал, что проиграл, что более не мог спастись. Вот если бы только… Если бы только его тело не было исккалечено, слушалось…«Время относительно. Но теперь тебе не поможет даже оно… Тьма — истинное обличье всех сердец, её не стоит отталкивать или страшиться… Спускайся с ней, как равный, к глубине…»
…он бы пятился от всех этих теней, наводнивших его последнее убежище, в поту, оставляя кровавый след, стенал будто расстроенное пианино, спотыкался о собственное рваное дыхание в бесполезных потугах убежать, а когда уперевшись в пустой холодный угол, свалиться без сил бесформенной грудой.«Я буду наблюдать за тобой… Я буду ближе, чем твоя собственная тень…»
Но всё ещё оставался клочок света, тёплый как тысяча солнц. Очертания витража таяли как в дымке. И тогда мальчик сорвался, куда-то вниз, куда-то к свету, теперь меняющегося свою ипостась, заглатывая засыпающее мертвым сном сердце. Уничтожая последние осколки, которые оставались от витража сказочной красоты…