Вырасти

Джехён стоит под дверью квартиры семьи Дун. Там, внутри, сейчас один только Сычён, месяц назад вернувшийся домой из Японии. Он сильно изменился за это время, они с Ютой — оба. Повзрослели и стали серьёзнее, забросили сигареты и уже не засасывают друг друга на каждом углу. Сычён радушно улыбается, на пробу раскрывает приглашающие объятия другу. От него пахнет выпечкой, будто даже — исключительно яйцами, сам омега ерошит волосы и оттягивает подол футболки, пока ходит из комнаты в комнату, чтобы передать другу маленькие сувениры, притащить полароиды, угостить необычными снэками и напитками. Спустя пару часов Дун садится совсем вплотную к Чону, рассказывает: — Мы с ним сели в фуникулёр. Хотя ты знаешь, что я боюсь высоты. Но … — парень хмурится и цокает языком, — Там была очередь, а мы сели вдвоём. Когда кабина дёрнулась, то я потерял связь с Ютой, а он вдруг улыбается и спрашивает: «Так какой твой ответ?», доставая из кармана брюк кольца. Глаза Джехёна широко раскрываются, он пару раз моргает и оборачивается на Сычёна: — Он сделал тебе предложение? — Да, типа того. — И что ты ответил? — выпрямляется парень. А китаец смеётся, глядя на друга, как на идиота. Чон даже теряется от этого, но понимает, когда Дун объясняет: — Наша е##### кабина на е####ей скорости поднималась вверх! Всё, ###, гудело, тряслось! Под ногами несколько километров! Спасибо, ###, что хоть пол не прозрачный! А тут этот идиот делает мне предложение! Предложение руки, ####-###, и сердца! Что я должен был ему ответить? «Прости, дорогой, но иди-ка пока на###, я тут пытаюсь копыта не отбросить! Я до конца не въезжал в твои намёки, а рассинхронка случилась не потому, что я всё понял, а потому, что я испугался!»! Теперь уже и Джехён не может сдержать хохота. Он так-то знал, что от Юты можно ожидать чего-то необычного, но чтобы вот так протупить с высотой. Но всё-таки: — Ты ему хоть потом ответил? — Я дар речи потерял! — подскакивает с места Сычён, — Я до самого дома молчал Лишь когда мы спать легли, я просто расслабился и выдохнул. Знаешь, что я сказал? «######». Вот. Не стоит аплодировать. — А что же Юта? — утираясь от смеха, спрашивает Чон. — Через два дня до него дошло. Всё в порядке. Только я так и не ответил. Что я …. Согласен? Сычён — равно «прагма». Он сам для себя так решил, с этим согласен Джехён, это приняли его родители. За это зацепился его истинный. Юта всегда был бешеным, немного не от мира сего, но он никогда не был бездумным, легкомысленным. Потому что он сутью своей также — «прагма». Но, в отличие от омеги, который родился с более степенным характером, который с детства знает своё место и многое об этом мире, Накамото приобрёл себе строгость. И альфа готов признать, что это — результат положительного влияния на него второй половинки. В первую встречу Юта был просто заинтригован, ему был интересен старшеклассник, красивый такой, с особенно домашним ароматом, которому сложно дать название. Накамото было прикольно учить своего истинного курить, было весело катать на мотоцикле, целовать в щёки и периодически огребать за это дело. И даже потом, после выпускного, ему было просто любопытно пообжиматься с Сычёном тут и там. В какой же момент стали отступать их гормоны, когда оба вошли в пору зрелости и готовности на новые шаги? Юта бы тыкнул пальцем в сторону своего прежнего соседа, друга, того самого Со Ёнхо, а уж после этого альфы ткнул бы пальцем в Чон Джехёна. Эти двое стали ему наглядным примером неудачных, пустых отношений. О да, и куда бы Юта делся без пребывающего в мастерской Джемина. Его решительность во многом поражала более взрослого японца, который во многом был прошаренным, но иначе. Потому что, прежде всего прочего, Накамото следует за голосом разума. И с возрастом, общением с другими ребятами, наблюдением и непосредственным участием в отношениях, он решился. Сычён крутит кружку в руках, собираясь всё же рассказать родителям о предложении своего истинного. Они примут, согласятся. Всё будет в порядке, только как-то волнительно. Дун понимает, что ничего после не изменится, что это — формальность, так, штамп в паспорте. Его куда больше страшит переезд в другую страну, устройство там. Дети? С коротким смешком Сычён становится на ноги и оборачивается на друга: — Как думаешь, когда Юта начнёт ныть о детях? Он даже не ждёт ответа от Джехёна — тот до сих пор пребывает в прострации от одного только рассказа о скорой свадьбе китайца. Сычён понимает, он тоже будет скучать по этому чудику. Как-никак, они вместе со школы. Уже вроде как семь или восемь лет? Странно будет вот так просто ему уехать и потерять друг с другом все связи. Дуну тоже от одних только мыслей становится как-то пустовато. Конечно, с Джехёном они уже не раз теряли эту нить дружбы, то отдалялись друг от друга, то с новым напором бежали за помощью, или чтобы после первого зова — утешить. Каким бы сложным Чон ни был, он оставался понимающим, хорошим слушателем. Иногда, правда, от него хотелось чуть больше помощи, чего-то более толкового, но Сычён смирился: ему хватало и выговориться. — Я уже рассказывал тебе о Джемине? — как-то невпопад спрашивает Джехён. — В общих чертах, — улыбается Дун. У него в жизни долгожданная уверенность в завтрашнем дне, ровные отношения, которые после смешинок перешли в горячую близость, а теперь проходят проверку нежностью на расстоянии перед следующим этапом. Сычён благодарен судьбе, что смог дожить до такого мига своей жизни, и потому прощает Джехёну эту растерянность. Потому что истинность гораздо больше отличается от прежних отношений Чона. — Он нравится мне, — как-то удивлённо оборачивается на Сычёна. Дун бы хотел закурить, но уже не тянет, даже в таких ситуациях. Он только достаёт из ящиков настоящую граппу, которую где-то отыскал ему Юта. — Ты будто по-настоящему удивлён. Вроде, прежде ты не был против своего малявки, — омега уже разливает по стопкам. — Он интересен мне, как мужчина. Рука чуть дёргается от усмешки, но Сычён теперь — ловкий повар, и потому вовремя поднимает горлышко бутылки, так что ни капли мимо. Но его веселит это слово, это выражение: своего-то серьёзного двадцатипятилетнего Юту так не зовёт, Джехён же про какого-то девятнадцатилетнего ребёнка кинулся этим громким «мужчина». — В самом деле, — Дун кивает, наблюдая, как Чон в пару шагов занимает своё место, в который раз оглядывает новые обои на кухне, довольно улыбается. — Понимаешь, он…. Вырос? — смеётся Джехён и поднимает стопку, предлагая соудариться. Сычён охотно чокается, выпивает в один глоток, морщится и тянется за острыми чипсами, кивает, ожидая продолжения. — Но он пугает меня, — Чон оглядывается и смотрит на друга с толикой мольбы, — Меня влечёт, и он отвечает. Но это кажется всё равно неправильным. Как я поступил тогда, и как он себя ведёт сейчас. Только теперь омега выпивает напиток из своего стаканчика. — Но тебе же нравится его взрослая версия? — Настораживает. Слишком просто. Сычён хмыкает. Между ними повисает напряжённая тишина. Потому что Дун уже проходил что-то подобное в отношениях с Ютой. Это умение чувствовать друг друга на расстоянии, предчувствие беды, готовность слушать и слышать, понимать. Но это его личный случай, когда в отношениях есть Дун Сычён и Накамото Юта — оба «прагма». А есть — эмоции, лодка в море, и кто-то падает за борт. Прежде Джехён старательно выталкивал своего малявку, махал рукой и желал удачно достичь берега. А когда причалил сюда, когда оказался заложником на своём судне, ему вдруг не понравилось. — Как утопленнику, — смеётся захмелевший Джехён. — Всё-таки, ты любишь его чуть больше, — улыбается Сычён, — Больше, чем сам пытаешься это понять. Не понимай — наслаждайся этим чувством. Всеми чувствами к нему наслаждайся. — Да почему у тебя всё такое простое? — вспыхивает Чон, — Почему у всех так просто получается? — Не у всех. Нам сейчас тоже тяжело. Ты нагнетаешь. Возвращаясь домой от друга, Джехёна как-то не тянет радоваться. Он не умеет упрощать отношения, он легко может усложнить их, запутать сильнее уже имеющегося. И Джемин не помогает от слова «совсем». Потому что лезет в кадр, приобнимает истинного, искренне удивляется, когда Джехён уворачивается от его поцелуев, заставляет осесть и успокоиться. В какой-то момент Чон не выдерживает и за руку тянет на себя растерявшегося малявку, скрещивает руки на груди и шипит: — Я убью тебя, если испортишь мне работу. Это важно для меня, понимаешь? — Понимаю. Но почему мне нельзя просто приобнять тебя? Чону можно! — На строит домик бровями и трясёт ладонями от возмущения. — Это работа, Джемин! Это — для камеры! — выходит из себя омега, — Мы с ним работаем уже два с половиной года, мы в едином тандеме и держим образ. Нам нельзя привносить сюда отношений. Альфа закипает. Он двигает челюстью вперёд-назад, позволяя Джехёну договорить, но становится ближе и заглядывает в глаза: — Знаешь, Джехён, что я услышал? — не даёт шанса ответить, — Что я не важен тебе. Снова. — Не у всех чувства стоят на первом месте, — чуть склонив голову, замечает омега. — Ты всегда в моём приоритете, — Джемин чуть приподнимается на носочках, тянется ближе своим лицом к Чону, выдыхает в самые губы и влажно проводит по ним языком, — Даже не верю, что мы истинные. Что мы должны испытывать чувства в обе стороны. Он резко срывается с места, оставляя за собой густой древесный шлейф разочарования. Разочарования в себе и Джехёне.        … Дни осени перетекают в первое декабря. Сычён заваривает утренний кофе на всю семью, собирается в колледж, когда с непривычки цепляется кольцом за одежду. Он смотрит на это украшение и невольно улыбается, проводит подушечкой указательного пальца по золотой полосе поверх серебра, прикрывает глаза и тихо смеётся: даже тут Юта нашёл, как выпендриться. С другой стороны, альфа может себе это позволить, и как-то убедил омегу принимать подобное за должное. Совсем скоро у них будет единый бюджет, свой собственный дом, и что-то большее. — Сычён, — в комнату входит аппа и кивает, — Ты как-то не торопишься на учёбу. — Задумался, — парень встряхивается на месте, возвращает себе привычный рабочий лад. Дун надевает наушники и включает музыку погромче. Пританцовывает, спрыгивая ниже и ниже по ступеням. Идёт вприпрыжку по улице, по донельзя привычному маршруту. Только неожиданное волнение нагоняет его совсем внезапно. Омега хмурится и останавливается. Его будто оглаживает теплом со спины, накрывает с головой, так что музыка звучит глубже — как если сесть на дне бассейна. Это что-то хорошее, но такое осторожное. Юта вот-вот надорвёт эту линию своим волнением. — Да что опять-то? — Сычён спускает наушники на шею и резко оборачивается. В паре метров от него стоит Накамото. Непривычно видеть его в парадном строгом костюме, но сразу понятно — только из аэропорта, даже чемодан стоит рядом. Чёрные волосы японца игриво собраны на затылке, так что ветер уже не играется с прядями, как Дуну прежде нравилось. И это тоже часть строгости в альфе. То, как он сжимает ладони в кулаки, не вынимая из карманов, как напряжены его щёки, сдерживая улыбку, как он перекатывается с носка на пятки и чуть щурится в ожидании реакции. Но растерявшийся Сычён молчит, так что Юта смеётся: — Я пытался сдерживаться! — Дурак. Какой же ты идиот! Дун кидается на истинного с кулаками, ругается на того гремучей смесью из трёх языков, а потом успокаивается и вскидывает руку, где на безымянном пальце сверкает кольцо. Дун дует губу, рассматривая украшение: — Я же тогда не ответил, а потом не успел. И говорить по телефону.… Не солидно, — усмехается, — Будто ты не знал ответа. — Я сомневался, что ты просто согласишься. Но прости, прости за этот фуникулёр, — Накамото ярко смеётся. Преисполненный самыми разными чувствами, он тянется обнять своего омегу, снова получает по рукам и корпусу, но даже не отмахивается, потому что Сычён всё же целует его: часто и сладко, неосторожно. Потому что: — О чёрт, я же опаздываю! Он сбегает в колледж, несколько раз обернувшись на прощание. Хотя точно знает, где остановится его жених, что будет просить на ужин фирменное блюдо Дуна, что будет во сне обнимать и смеяться — привычка молодости, от которой альфа всё никак не откажется. Как и не перестанет звать своего истинного маленькой победой, громким ВинВин, которое значит куда больше иных слов. О чем альфа и делится шёпотом, крепче прижимая к груди своего истинного: — ВинВин-а, я люблю тебя. И слышит в ответ невероятно трогательное: — Больше всего на свете, тупой ты идиот, я люблю тебя больше всего на свете.