Красное яблоко

С присущим Джорджии торжественным размахом она влетает в комнату, держа на подносе свежие пончики с любимой для всех четверых девочек ягодной глазурью. — Раз, два, три… — Она пересчитала присутствующих дважды, прежде чем убедилась, что кого-то не хватает. — А где же малышка Эббс? Заболела, что-ли? Нахмуренный вид подростков быстро спустил её веселый настрой на их почти что похоронное состояние. При всей своей уверенности в том, что подружки у Джинни замечательные, очень сильные духом девочки, с выражений на их лицах она считывала глубочайшее недоумение и детскую растерянность. — Могу я предложить свою помощь? Все трое переглянулись и закивали. — Нам кажется, что у Эбби анорексия, нездоровая влюбленность, которая, вполне возможно, уже вылилась в не менее «здоровые» отношения, и что самое ужасное — мы настолько были зациклены на себе все это время, что она не считает нас достаточно надёжными подругами и ничем из перечисленного не посчитала нужным делиться. С каждым последующим словом голос Джинни подламывался все больше и больше, а под конец все трое завыли от безысходности, пытаясь уместиться в протянутых для объятий руках Джорджии. Вылившаяся на её голову информация потрясла настолько, что осознание происходило очень тяжелой волной, окутывающей все тело. И не только потому, что сказанное действительно страшно, но и потому, что Джорджии самой доводилось сталкиваться с диагностированной анорексичкой в ближайшем окружении. Эта некая «кто-то» — её сестра. Мэдди страдала одержимостью своим телом, когда ей было всего двенадцать. Когда же Джорджия сбежала, с Мэдди все также был непорядок: она мерила кисть руки двумя пальцами и мечтала о том, чтобы однажды обхватить запястье кольцом из большого пальца и мизинца. Джорджия плохо помнила, как с этим справлялась. По большей части она ничего и не делала, только наблюдала за тем, как мама радовалась, когда Мэдди отказывалась есть, и как называла её жирной коровой, если та решала клюнуть хоть кусочек. Маленькая девочка. На словах — «подросток», на деле — «ребёнок», как и любой другой в таком возрасте. Она прокручивала в голове, что бы произошло с ней, будь на месте Эбби её дочка. Эта мысль всегда возникает первой у каждой любящей матери. И та безысходность, которой были преисполнены трое подруг, передалась и ей самой. Отпрянув, Джорджия дала девочкам минуту на возвращение к реальности. И, подумав, выдала: — Не говорите с ней насчёт диет и питания. Не показывайте, что подозреваете в чем-то. Это я возьму на себя. Тут же на неё уставились недоверчивые три пары глаз. Ну конечно! Для них довериться взрослому человеку в такой теме страшнее, нежели пытаться разобраться во всем самим. — Я серьезно, девочки. Дайте маме Джорджии с этим разобраться. Тут слишком легко напортачить. — Говорить о себе в третьем лице — странно, мам. — Ты меня потерпишь, медвежонок. Вы лучше вынудите информацию про этого мальчика… Как его там? — Мэтта, — помогла Нора. — Да, точно. Мэтт. Поговорите о нём, думаю, для неё это важно. Только меньше осуждения и больше понимания, вам ясно? Иначе совсем потеряете подружку. Сейчас вы должны целиком и полностью слушать, а главное — слышать то, о чем она говорит. И не читать морали и лекций. Вам же не нравится, когда ваши мамы так делают? Все снова оживлённо закивали. — Конечно, мамы же такие злюки, всегда хотят поумничать. Так вот постарайтесь не делать так же. Лучше представьте себя на её месте, и тогда точно сможете придумать, что ответить и как помочь. Ясно? — Да, мэм! — Слишком громко произнесла заряжённая мотивационной речью Максин, подняв сжатую в кулак руку куда-то ввысь. — Спасибо тебе, Джорджия. Мы тебя любим. — Точно, Джорджия, ты лучшая, — парировала Нора, снова напрашиваясь в крепкие объятия. — Ну что вы, девочки. Я всегда рада помочь. Пончиков? Через полчаса срочное девчачье собрание было распущено. Было решено потусить у Макс завтра после школы, и там же разговорить совсем «отбившуюся от рук», но от этого не менее любимую подругу. — Ты крутая, мам. Хоть я и не признаю этого порой. — Ох, милая, я знаю. Джинни и Джорджия стояли на крыльце, прощаясь с уже почти что ушедшими Норой и Максин. Из окна дома последней показалась знакомая пара зелёных глаз. Маркус, отодвинув занавески, помахал рукой в знак приветствия. Они кивнули в ответ. Он достал из кармана джинс смартфон, намекая Джинни, чтобы та открыла чат. — Джинни, — блондинка остановила девушку, положив руку той на плечо. — Чтобы между нами ни было, никогда не закрывайся от меня. — Все в порядке, мам, — улыбнулась та, понимая, что сейчас для её матери самый страшный кошмар — это похожая история в жизни собственной дочери. — Я знаю, что ты всегда рядом. Могу идти? Джорджия кивает, наблюдая за исчезающей на втором этаже спиной. Оставшись наедине с бокалом вина и своими мыслями, она решает, как помочь Литтман с предполагаемой дисморфофобией. Она только казалась супер уверенной в своих планах, но на деле такие вопросы без вмешательства родителя решать либо незаконно, либо очень опасно. Так или иначе, Джорджии не хотелось снова маячить перед судом из-за подружки дочери. И тогда она, не придумав ничего целесообразней, нашла номер матери Эбби в телефонной книжке на сайте школы. Ответ не заставил себя долго ждать. Джорджия посвятила женщину в курс событий, не церемонясь. Та, помолчав, тяжело вздохнула: — Мы в курсе, миссис Рэндольф. Она в терапии уже чуть больше полугода. Но спасибо за беспокойство. Никакого «извините» или «до свидания» Джорджии вставить не удалось. Сразу послышались оборванные гудки. Весь диалог был тут же пересказан лежащей в полудреме Джинни, которая поставила на громкую связь других таких же сонных девочек. — И всё? — Удивилась Нора. — И всё, — подтвердила Джорджия. — Видимо, девочки, для неё это слишком больная тема. Придётся это понять и принять. Здесь вы ничем не поможете. На том и разошлись. На этот раз окончательно. …И только Максин, лежавшая в кровати, обхватив ногами и руками подушку для беременных, купленную на барахолке за копейки, но от этого не менее удобную даже для не беременной, не могла уснуть. Все сложившееся стояло комом в горле. Одна мысль поражала её снова и снова: несколькими часами раннее, на репетиции, с которой Эбби удачно слиняла под предлогом ужасной мигрени, Мэтт швырнул в Саманту декоративной вазой, — благо промахнулся — приказным тоном требуя удалить совместную публикацию с инсты. Неужели это оттого, что… Он боялся, что Эбби узнает?