Огненное сердце и ледяные руки

Они дождались, пока остальная команда прибудет на место, и обратились к профессору. Вымотанный, нахмурившись, он, встряхнул головой, заставив несколько тонких золотых колечек в растрепанных дредах издать тихий звон от случайного столкновения друг с другом, и бросил быстрый сканирующий взгляд на своих людей, затем перевел взор на отчего-то нетерпеливого, едва ли не подскакивающего на месте древнего. Короткое раздумье и быстрый приказ строгим голосом последовали незамедлительно: — Те, чьи машины сейчас в полной боевой готовности, идут за нами, остальные занимаются починкой у входа в пещеру. Также пять солдат из основной группы идут за едой и остальными припасами для тех, кто разбивает лагерь здесь. Когда закончите, оставьте машины здесь, запишите данные окончательного состояния всей техники и идите в город. Всем ясно? — Есть! — синхронный хор громких мужских голосов. Такемичи быстро оглянулся по сторонам, пытаясь сопоставить реальную картинку с тонкими линиями на карте древнего, хранящейся на одной из страниц дневника, сейчас мирно покоящегося на дне его собственной походной сумки. Путь, которым они пришли, был одним из многих десятков, которые вели от других пещер прямо к центру — к городу. Он возвышался белоснежной сверкающей жемчужиной на острых горных хребтах. Каменные мосты словно маленькие ниточки серебряной паутинки вели к центральному переплетению, сердцевине, сверкающей от маленьких капелек утренней росы. У лингвиста перехватило дух, против воли выступили слезы. Его мечта правда сбылась. Затерянная Столица правда существует, и они, наконец-то, добрались до нее. Стоят прямо на пороге, готовые сделать последний решающий шаг. Он несмело протягивает руку вбок и хватается за ладонь лучшего друга. Рука искусствоведа тоже мелко дрожит. Когда часть группы, взяв все нужные инструменты и детали из других машин, отделилась от них, и ученые уже были готовы двинуться дальше, Манджиро неожиданно сделал небольшой шаг в сторону, повернулся к команде спиной. Загорелая кожа начала медленно чернеть, аккуратные короткие ногти вытягиваться, и спустя мгновение пред ними вновь стоял могущественный, сверкающий благородной обсидиановой чешуей древний ящер. Он подошел и медленно склонился перед Такемичи, чуть прикрыв кожаные веки с мелкими чешуйками, настороженно наблюдая за человеком. Ханагаки широко распахнул свои голубые глаза. Закусив губу, мужчина стал недоуменно озираться по сторонам, робко протягивая вперед ладони, словно бы пытаясь подрагивающими от волнения руками схватиться хоть за что-то. Когда он наткнулся взглядом на спокойного, почти скучающего Рюгуджи, тот покровительственно махнул рукой в сторону своего правителя и, немного путаясь в произношении имперского языка, чересчур сильно смягчая окончания слов, пояснил: — Это традиция нашей нации. Поскольку ты выходец из другого народа, должен войти в город, сидя на спине Майки. Слова грузного мужчины словно обладали какой-то магической силой. Иначе объяснить, почему он подчинился и молча, немного неуклюже из-за смущения от чужих взглядов, забрался на спину к громадному зверю, республиканский ученый не мог. Ведь правда — в голове зрел тысяча и один вопрос! Если подумать, ни у одного из других народов древних — записей о традициях которых гораздо больше, чем несколько коротких сомнительных в свой достоверности очерков о той же Космантре — не было подобного обычая: чтобы наследник престола лично сопровождал чужаков на пути к городу. Каким бы важным не был выходец из другого народа — это же полный абсурд! Впрочем, если еще раз хорошенько подумать, приняв во внимание все факты, ни у одного из остальных народов будущий правитель не являлся мифическим огнедышащим зверем. Хотя… Развить эту мысль брюнету не дал резкий толчок, из-за которого он чуть не свалился вниз, едва успев обнять толстую шею дракона: Манджиро, громко клацая длинными черными когтями по вымощенной каменной плиткой мостовой, наконец пошел вперед. Остальные отправились следом. Такемичи никогда не ездил на лошади и сейчас сильно об этом пожалел: он сидел у самого начала хребта древнего ящера, но даже в этом месте брюнет ощущал попеременное движение крупных лап дракона и сильное трение на внутренней стороне собственных бедер. После такой «неспешной прогулки», республиканский ученый практически уверен, что он еще несколько дней будет ходить, как новорожденный олененок, еле переставляя ноги. Оставалось лишь тяжело вздыхать. Ханагаки очень хотел бы поговорить с Сано, но прямо сейчас, по понятным причинам, этого сделать молодой мужчина не мог: если само существование огнедышащего зверя еще поддавалось хоть какому-то осмыслению, то возможность наследного принца древней столицы говорить с кем-то, находясь в животном воплощении, казалась совсем уж абсурдной. Даже для таких, как они — группы отчаянных смельчаков-искателей приключений, решивших искать почти что мифический древний город, имея на руках лишь дневник жившего тысячелетия назад незнакомца. Он стал осматриваться по сторонам. Первое, что бросилось в глаза ученому — это небольшой фьорд вокруг Затерянной Столицы. Кажущаяся небесно-голубой из-за маленьких фигурных ракушек на дне, на самом деле кристально-чистая вода окружала город защитным кольцом, оставляя недоброжелателей бессильно скалить зубы, в попытках незаметно приблизиться к древней столице. Однако их, любопытных ученых, стихия встречала с радушием: маленькие перламутровые камешки игриво поблескивали на песчаном дне, стоило чуть поменять угол обзора. Такемичи вновь перевел свой взгляд вперед. Они были достаточно далеко, и республиканский ученый не мог разглядеть все детали, но даже сейчас белоснежные ворота вызывали восхищенный вздох и учащенное сердцебиение в груди молодого мужчины. Длинные, изящные линии, совмещающие в себе нерушимую стойкость и легкую воздушность, — они поражали брюнета своими причудливыми формами и невероятными размерами — казались практически не реальными, словно бы и вовсе были сделаны не людьми. Богами. Древними Богами. А, может, правда? Может, в самом деле предки Манджиро собственными руками, в жилах которых текла горячность жизни драконьего огня, возделывали эти некогда бесплодные земли, возносили одну за другой прекрасные белоснежные каменные башни, от вида которых у молодого учёного спирает дыхание. Может, драконье благословление озеленило это место, обогатило сильный духом народ и ниспослало процветание своим верным покорным рабам. Может… От восхищения он не может даже как следует сосредоточиться на какой-то одной мысли, тут же тщетно пытаясь схватить другую за верткий ускользающий из рук хвост. От того, как резко он крутит головой в разные стороны, пытаясь рассмотреть все, до чего сможет дотянуться любознательный взгляд, мышцы шеи начинает неприятно тянуть, но Такемичи едва ли обращает внимание на такую неважную мелочь. Ханагаки не успевает, как следует осмотреться, как они уже оказываются у ворот. Вблизи они кажутся еще больше, выше, словно бы тонкие шпили на концах столбов тянутся в самые небеса. Дракен и все это время разговаривающий о чем-то с его другом Баджи выходят вперед и медленно открывают тяжелые калиты, впуская чужаков в свой город. Манджиро на секунду останавливается и, обернувшись к молчаливому ученому, внимательно всматривается в взволнованные лазуриты, все также жадно поглощающие пространство вокруг себя. После дракон продолжает свой путь, уже чуть громче цокая когтями, когда делает следующий шаг. Словно бы извещая всех о своем прибытии. Ханагаки несмело смотрит вперед. Первое, что он замечает, это не белоснежные каменные дома, тянущиеся бесконечной вереницей вдоль широких улиц, не длинная вымощенная маленькими разноцветными плитками дорога, ведущая куда-то вдаль. Нет. Люди. Древний, исчезнувший в морской пучине тысячи лет назад народ. Он не может поверить своим глазам: их так много. То тут, то там, восхищенно рассматривая каждого, брюнет сталкивается взглядами с чужими ошарашенными обсидианами. С каждым шагом дракона на улицы, казалось, выходит все больше людей. Вот грузный высокий мужчина, чьи мощные бицепсы опоясывают толстые темные ленты замысловатой татуировки, скрывающей собой рубцы от боевых ранений. Тело буквально пышет жаром. Густые черные волосы, небрежно затянутые толстым кожаным жгутом в высокий хвост и раскосые обсидиановые глаза, еле выглядывающие из-за нахмуренных густых чуть поседевших бровей. В напряженной руке он сжимает тяжелый кузнечный молот. Ремесленник. Повернув голову вправо, на другой стороне дороги, он натыкается взглядом на женщину. Тонкая лебединая шея и широкие, по-матерински полноватые округлые бедра, надежно спрятанные за тонкой ситцевой тканью длинной белоснежной юбки, поясом которой служит узкая золотая цепочка с маленькой кисточкой на конце и несколько кусочков разноцветной смальты в фигурной огранке. Таких крохотных, что едва ли можно разглядеть невооруженным глазом. Такемичи надевает гогглы и незаметным для других людей быстрым движением щелкает маленьким рычажком на оправе, меняя линзу на более крупную. Может, это выглядит странно, но он хочет запомнить все до мельчайших деталей, пускай те и будут лишь частью повседневного костюма обычной работящей женщины из народа. Волосы незнакомки густые и жесткие, убраны в пучок, который съехал чуть вниз из-за тяжелой плетёной корзины с фруктами на голове удивленной их встречей древней. Рядом с ней, держась за длинную ткань юбки, стоит совсем ещё мальчишка. Не старше лет пяти. Такой маленький и по-детски пухлый. Но даже на его теле цепкий любопытный взгляд лингвиста замечает несколько тонких простых черных линий, как оказалось, дополняющих рисунок на теле стоящей рядом матери. Почти что не видный на тонких запястьях, пестрящих звенящими от столкновений друг с дружкой золотыми браслетами. Все трое почти сразу опустили свои взгляды вниз. Они кланялись им. Стоило древним заметить Могущественное создание, как руки прислонялись к быстро вздымающейся от волнения груди, а голова склонялась к земле, почти что касаясь нагретой дневным жаром каменной плиты. Жители Затерянной Столицы молились. Одно слово, другое. Обет, сказанный одним голосом, постепенно обрастал силой. И тихое напутствие старика с изогнутой деревянной клюкой, что сидел позади всех на лавочке у небольшого фонтана, и громкие сказанные хором пожелания от несущих службу солдат, на чьи обнаженных телах Ханагаки наскоро, как ребенок, загибая пальцы, насчитал по пять золотых цепочек разной длины и толстую черную кожу, обтянутую вокруг загорелой талии на крепких телах. Туда вливались и тихие восторженные вздохи той самой собирательницы, и звонкий смех её сына, который отчего-то радостно хлопал в ладоши. Чем дальше они шли, тем громче становился этот разношерстный гул. Когда последний из экспедиционной команды проходил мимо, они вставали и шли за ними, громко созывая остальных. Громозвучные молитвы, стук невысоких каблуков от солдатских ботинок их команды о каменную плитку мостов, которые Ханагаки уже перестал считать, и тихое приветственное рычание для своих подданных из драконьей пасти, пышущей внутренним жаром. Такемичи не знает, как долго они шли, но, когда казалось, что он вот-вот оглохнет от этого бесформенного шума, все наконец-то стихло. Ханагаки несмело перевел свой взгляд вперед, выглядывая из-за черных крепких рогов могучего древнего зверя. Они стояли у помоста храма. Ханагаки неловко слез со спины остановившегося зверя, тут же хватаясь за правый рог: ноги его совсем не держали. Такемичи был не в силах вымолвить ни слова. Он поднял гогглы наверх: глаза замылились из-за слез. Слез восхищения: он никогда не видел ничего подобного. Кажущаяся бесконечной белоснежная лестница, уводящая послушного огненному повелителю верного раба ввысь, с каждой своей ступенькой обрастала новым резным завитком, словно бы настоящими мягкими лианами, оплетающими длинные перила. Высокие сверкающие башни, соединенные длинными коридорами, скрытыми от любопытных глаз благоухающими цветами, возвышались над ним молчаливыми великанами, преисполненными веру в светлое безмятежное будущее, даруемое добрым покровителем. Вдруг ворота Храма медленно отворились. Ханагаки быстро вытер щеки пальцем, чуть оттягивая кожу вокруг уголков глаза, концентрируя взгляд. Это была процессия. Людей было семь или восемь, брюнет не мог сказать наверняка: черные одежды, вероятнее всего, послушниц храма, покрывающие все тело молодых девушек, сливались между собой, путая молодого ученого. Невысокие хрупкие фигурки шли позади. В начале группы взгляд лингвиста сперва зацепился за единственного человека, одеяние которого не походило на одежды просветленного. Высокий мужчина, чьи черты лица вдалеке виднелись очень размыто, был одет в длинные просторные штаны, концы которых чуть развевались в стороны из-за легкого ветерка, и широкий прозрачный холтер, чей толстый кожаный ворот стягивал длинную крепкую загорелую шею. В нескольких местах лазурный взгляд зацепился за скромный блеск — несколько небольших золотых украшений, крепились на полах черной ткани. Поступь прекрасного незнакомца несмотря на кажущийся таким даже издалека крупный размер крепкого тела виделась молодому мужчине необычайно легкой и изящной. Он перевел взгляд чуть вбок. Фигура рядом была совсем другой. Словно живое горящее пламя, на фоне чернеющей ткани склонивших голову робких послушниц легкие красные струящиеся одеяния мужчины словно светились изнутри пылающим жаром. Капюшон, тонкими оборками которому служили плетенные золотые цепи, крепившиеся по бокам, был надвинут низко на лоб, скрывая глаза своего хозяина, но пытливый взгляд любопытного брюнета все равно смог выхватить кончики блестящих серебряных волос, робко проглядывающих между алыми складками. У манжеток, опоясывающих тонкие жилистые запястья, множество мелких браслетов сталкивались между собой, то цепляясь за тонкую ткань, то приникая к темной загорелой коже. Незнакомец поражал своей красотой и изяществом, и с каждым шагом, приближающим процессию к ним, казалось, становился лишь краше, затмевая своим неземным обликом всех присутствующих. Такемичи никогда не был склонен к самобичеванию, но прямо сейчас почувствовал себя, как никогда невзрачным и скучным. Голова машинально вжалась в плечи, словно бы это могло спасти его от взглядов возбужденной толпы. Когда между ними осталось едва ли десять человеческих шагов, незнакомец изящным движением поднял свою правую ладонь, чуть сильнее обнажив кожу худого предплечья, и махнул ей в сторону. Тонкие браслеты, вновь столкнувшись, издали тихий звон, который вряд ли слышал кто-то кроме них. Служители храма — статный древний в том числе — низко поклонились загорелому мужчине и отошли в сторону. Так же поступил и народ, сопровождающий их весь путь до главного храма. Команде тоже пришлось сделать несколько шагов назад. Ханагаки на секунду удалось поймать взволнованный взгляд лучшего друга, которого, на удивление аккуратно придерживая ученого за локоть, оттягивал на себя уже знакомый ему черноволосый древний, прежде, чем Манджиро, подцепив край его рубашки острым рогом, вновь не вернул его внимание себе. На месте остались они втроем: древний ящер, Такемичи и прекрасный незнакомец в алых одеяниях. Он подошёл ещё на несколько шаг и наконец снял капюшон, показывая своё лицо взволнованной толпе. Смуглая, напоминающая топленый шоколад кожа, выпирающие скулы и высокий прямой нос. Словно выточенный умелой рукой мастера острый подбородок и на контрасте широкие пухлые розовые губы. Лицо мужчины было восхитительно красивым, но больше всего внимания приковывали его необычные глаза. Такемичи заметил для себя важную деталь: глаза всех жителей, даже Манджиро, — в какой бы форме он не был — были черными или карими, серыми. Блестели драгоценностью ограненного обсидиана. Но глаза этого мужчины напоминали республиканскому ученому едва сформировавшийся насыщенный цветом аметист. Таинственный лиловый, робко обнимающий черный зрачок. Незнакомец также неотрывно изучал его самого. Его взор быстро пробежался по походной, немного потрепанной за время экспедиции одежде, коротко мазнул по не скрытым толстой тканью рабочих перчаток худым запястьям и, наконец-то, поднялся к лицу, после чего тут же метнулся к глазам. Когда они столкнулись взглядами, Такемичи ощутил странное давление. Оно не было враждебным, но Ханагаки почти физически ощутил его тяжесть на своих плечах. Словно бы что-то невидимое угнетало его. Однако чувство ушло так же быстро, как и появилось. Он незаметно выдохнул. И причина этому, мужчина почему-то уверен, заключалась в том, что его уши сейчас оттягивали невероятно красивые, но вместе с тем достаточно тяжелые для повседневной носки золотые украшения с алмазами, при виде которых их штатный экспедиционный ювелир чуть не подавился воздухом. Незнакомец в красных одеяниях перевел на дракона взволнованный взгляд, словно бы задавая немой вопрос. На что Манджиро, к удивлению Такемичи, аккуратно, не задевая острыми длинными когтями нежной кожи, приобнял тело ученого крупной лапой и, прикрыв глаза, поклонился владельцу лиловых глаз. Пальцы у Ханагаки подрагивали: он хотел что-то сделать, но незнакомые традиции древнего народа и прожигающий его тело взгляд загорелого мужчины буквально выбивали почву из-под ног. Он мог только, подобно выброшенной на берег маленькой рыбке, потерянно хлопать глазами и гадать, что же будет дальше. А дальше происходит что-то невероятное. Мужчина поворачивается к ним спиной и, вскинув руки к небу, громко произносит какие-то слова. Они отличаются от игривой манеры наследного принца и краткости в выражениях тех двух древних, которые сопровождали своего правителя в Лабиринте. Такемичи едва ли может разобрать хоть какие-то детали, но основной смысл, который он улавливает, кажется ему очень странным и пугающим своей давящей на узкие плечи брюнета ответственностью: «Соединение двух судеб». Это клятва о вечной дружбе между выходцами из разных народов? Но, в таком случае, не слишком ли все официально выглядит со стороны древних? Или же он повторяет клятву, которую дал профессор наследному принцу в ледяном лабиринте? Клятва об их чистых и добрых намерениях? Вероятно, если они ее нарушат, Манджиро может их убить своими руками. Что-то в этом роде? А может… За своими размышлениями он пропускает момент, когда блондин заканчивает свою речь, поэтому громкий рык, который издает Манджиро, заставляет его почти что вскрикнуть от неожиданности. Мужчина кивает, словно бы принимая это за ответ, и вновь переводит взгляд на него самого. Такемичи не знает, что он должен был сделать на самом деле, но машинально кивает, повторяя за принцем, вероятно, задерживаясь в поклоне дольше необходимого. Было почему-то страшно снова столкнуться взглядом с прекрасным мужчиной. Его ответ принимают, также склоняя голову в поклоне. А после незнакомец делает шаг назад, и все древние становятся на колени. Ханагаки, кажется не дышит. Он тоже обращается драконом. Позади себя мужчина слышит волну восхищенных вздохов. Его воплощение крупнее дракона Манджиро. Тело длиннее, а вместо мягкой шелковистой гривы, как у наследного принца, длинные извивающиеся тонкие наросты. Такие же находятся и на локтях передних лап зверя, имитируя собой крылья. Изящный хвост и тянущиеся от тяжёлых надбровных дуг длинные крепкие рога, добавляющие стати грозному зверю. Крепкое тело, покрытое белоснежной, блестящей светом тысячи драгоценных камней чешуей. Белый дракон окидывает принца и шокированного ученого еще одним быстрым взглядом и встает на задние лапы. Громадный. Опасный. Такемичи боится сделать вздох. Он открывает пасть, и… Оттуда вырывается пламя. Он слышит чей-то испуганный вскрик. Брюнет едва успевает прикрыть глаза, готовясь столкнуться с неизбежным, как перед ним живым щитом вырастают знакомые черные чешуйчатые лапы, притягивая к себе. Длинное тело окольцовывает республиканца, скрывая за собой от внешнего мира. И Ханагаки отчего-то расслабляется. Мужчина словно бы абстрагируется от всего, что окружает его. Все вдруг становится таким далеким и неважным: и оглушающий шум толпы, и жар, вырывающийся из пасти белого дракона, часть которого пробирается к нему даже сквозь «живой щит». Брюнет чувствует себя до странного спокойным. Осознает — это только благодаря Манджиро. И это чувство защищенности, которое появляется в объятиях его длинных когтистых лап, кажется таким естественным, что ученый просто принимает это. Потом. Все потом. Когда все заканчивается, древний аккуратно отодвигается и смотрит ему в глаза, словно бы спрашивая, в порядке ли юноша. Ханагаки действует машинально. Он прикрывает глаза, пододвигает крупную морду к своему лицу и прислоняется своим лбом к черным переливающимся чешуйкам. Они мягче, чем на шее и когтистых лапах и приятно охлаждают разгоряченную кожу. Ханагаки слышит тихий рык. Он нежнее и тише его приветствия, с которым тот обращался к своему народу. Словно бы дракон, подобно маленькому игривому котенку, мурчал от наслаждения из-за контакта со своим человеком. Это забавное сравнение окончательно расслабляет брюнета и заставляет слабо улыбнуться, воображая такую же улыбку на человеческом лице Манджиро. Дракон отстраняется первым и наконец-то обращается человеком. Он все-таки делает это — нежно улыбается ему и аккуратно берет за руку, переплетает пальцы, поворачивая к незнакомцу, тоже принявшему свой прежний облик. Делает несколько шагов к блондину и вновь кланяется. Теперь на прекрасном загорелом лице нет и тени той насторожённости и опаски. Он смотрит приветливо и любовно, как родитель на обожаемое дитя. С теми же чувствами он обхватывает его чуть похудевшее за время экспедиции лицо длинными загорелыми ладонями и прислоняется полными розовыми губами ко лбу республиканского удивленного ученого, давая своё немое благословение. Впечатлений настолько много, что в какой-то момент Такемичи проваливается в беспамятство. Когда же он снова приходит в себя, уже наступает вечер. Они находятся на том же месте, но понимает он это только по всё тем же белоснежным ступенькам, ведущим в храм. Главная площадь за эти пару часов меняется до неузнаваемости. Словно бы по волшебству, пространство вокруг заполняется огромными столами со все возможными яствами, в умелых руках древних артистов, напоминающих ему уличных цыган в собственном родном городе, появляются необычные музыкальные инструменты, какие он не видел даже на древних гравюрах. В центре разводят костер. Такой большой, что пламя его, казалось, может согреть своим теплом весь город — атмосфера какого-то необычайного торжества чувствуется каждой клеточкой тела. На помосте на каменном троне сидит старший брат Манджиро и нынешний правитель города Изана — даже имя восхитительное. Такемичи до сих пор потрясен великолепным драконом — воплощением старшего Сано. Потрясен не он один. Манджиро рассказал ему по секрету — сегодня он, как и весь их народ, впервые видел дракона старшего брата. По традиции обряд должен был проводить старший дракон для младшего. Обычно это делает отец. Но, поскольку его родителей уже нет на этом свете, его благословлял Изана. Несмотря на то, что у него нет Рухи, он принял облик дракона, хоть этот поступок и было очень опасен. Именно поэтому это особенно драгоценный подарок. Ханагаки должен ценить! Он бы и рад, если бы знал, что за обряд провел древний! Знакомые слова, сказанные мягким голосом наследного принца, почему-то никак не хотели складываться в единое целое. Гибель родителей, благословление и… Рухи. «У него нет Рухи… Это опасно…» Но ведь он, Манджиро, называет так его самого! Его — обыкновенного заурядного ученого республиканского института, которого ещё два месяца назад можно было справедливо назвать простым книжным червем, не путешествовавшим дальше загородных горячих источников. И то — это была поездка, оплаченная этим самым институтом в качестве поощрения за защиту диссертации на получение второй докторской. Но сейчас он здесь. И этот невероятный мужчина, могущественный древний… Божество! Кто-то настолько невероятный, что один только его вид пленяет твой взор и заставляет сердце пуститься вскачь, так ласково называет его «Душой». Его душой… — … три внимательно. — чарующий тембр несмотря на громкие радостные крики жителей и общий гомон праздника слышится у самого уха очень отчетливо. По шее пробегает стайка мурашек. Такемичи рассеянно моргает и виновато улыбается: — Прости, я не слышал. Можешь повторить? Манджиро по-доброму ухмыляется. Его голова наклоняется чуть вбок и золотые заколки собирающие передние пряди, блестят в мягком свете костра. Ханагаки машинально поправляет собственные невидимки у лица. — Сейчас будет танцевать Эмма — будущая невеста Кенчика. Поверь, такого ты ещё не видел. Такемичи слышит знакомое имя и неосознанно переводит свой взор на древнего. Лицо мужчины потеряло свою былую строгость. Он с благоговейным трепетом смотрит на сцену у костра. Ученый тоже переводит свой взор на небольшой помост. Музыканты кивают друг другу, и по площади разносятся первые игривые нотки струнных и тихие удары в барабан. Толпа в предвкушении замирает. Девушка появляется на сцене незаметно: как робкая красавица-Весна, пришедшая на смену усталой и холодной старухе-Зиме. Маленькими, тихими шажками, едва касаясь босыми ступнями каменной плитки. Такемичи был восхищен. Юная артистка действительно стояла на одних только носочках, ни на миллиметр не опускаясь к земле. Почти всю хрупкую фигуру облегала полупрозрачная белоснежная ткань: длинные руки, плавно покачивающиеся в воздухе, аккуратную, маленькую грудь, обтянутую, точно корсетом, сотнями маленьких золотых цепочек, сплетающихся друг с другом в сложный узор. У самых бедер золотоволосой красавицы ткань одеяния становилась почти что незаметной человеческому глазу и расходилась в стороны. Она взмывала в воздух с каждым резким выпадом изящной ножки танцовщицы и стыдливо опускалась вниз, когда стройное тело пригибалось к себе, склоняя голову перед благодарной публикой, чтобы в следующую секунду вновь упорхнуть от чужого взора. Золотые волосы, обрамлявшие юное лицо, то вились игривыми широкими лентами, которые тонкое девичье запястье откидывало назад, запрокидывая голову, то становились подвенечной фатой, прикрывая покрывшиеся розовым смущённым румянцем щечки. Широкие кольца сережек лишь иногда выглядывали из-за пышных кудрей. Это был не просто танец — это была история. Героиня её была такой же юной и очаровательной, как сама Эмма. Мечтательная и восхищенная красотой этого бренного мира, одинокая красавица бродила по его запутанным дорожкам в поисках своего суженного. Своей возлюбленной Души. Такемичи неожиданно для себя покраснел, стоило вспомнить о том, как звучит это слово из уст принца древнего города. И все же… Ханагаки тряхнул головой и вернул все свое внимание девушке, не замечая, что такой же нежный и томительный взгляд, каким Эмма всматривается в толпу, обращен к нему самому. Худые запястья прижимаются к груди, а после взмывают вверх, рисуя круг над головой. Несколько быстрых поворотов. Она не танцует — парит на сцене, приковывая жадные до непорочной красоты взгляды. Белоснежная юбка взмывает воздух и тут же опадает вниз, на секунду облегая худенькие бедра. Цепочки игриво сверкают в свете костра, по-своему дополняя музыку бойких артистов. Сердце начинает стучать громче. Бедная девушка в печали. Она прошла вдоль реки, обошла каждое лесное дерево — мужчины едва успевали оборачиваться, услышав рядом тихий звон золотых браслетов, опоясывающих худых запястья, как Эмма тут же пряталась к ним за спину, чтобы в следующую секунду нырнуть под руку стоящего рядом, а после исчезнуть в толпе — и спросила у Бога, видящего все — никто не знал, где её искать своего нареченного. Лицо красавицы исказилось от внутренней боли. Юная артистка не играла — жила в этой истории. Чувствовала то же, что и несчастная. Толпа распалялась, музыка становилась громче, а движения танцовщицы быстрее. Она уже не порхала по площади, как кристальная бабочка, резвящаяся на цветочном лугу. Раненной ланью она кидалась из стороны в сторону — едва успевая ускользать из рук взбудораженных древних. Все были в нетерпении в ожидания финал. И вот последний аккорд, и она замирает. Правая нога чуть оставлена в сторону, голова склонилась к плечу. Одна рука лежит на тяжело вздымающейся груди, а другая, слегка согнутая в локте, тянется к толпе. Ханагаки ведет по ней взглядом и словно бы возвращается в самое начало танца — он снова смотрит на восхищенное, немного растерянное лицо Кена. Девушка, словно бы очнувшись от дивного сна, быстро облизывает высохшие от волнения губы, кланяется восторженно гудящей толпе и буквально сбегает. Она оборачивается лишь на секунду и, вновь столкнувшись взглядом с подскочившим со своего места Рюгуджи, скрывается в толпе, прячась среди пышных юбок и громких голосов веселящихся женщин. Такемичи отворачивается на секунду и понимает — древнего тут больше нет. Подумать об этом ученый не успевает: перед ним появляется рука наследного принца. Неожиданно на площади наступает почти полная тишина. Становится так тихо, что Ханагаки наконец может услышать треск дров в костре. Манджиро впервые после того, как они вошли в город, обращается к нему на языке Космантры. Голос его слышится ученому странно взволнованным: — Ты подаришь мне танец, Рухи? Такемичи машинально ерзает на месте, нерешительно закусывая губу. Чужой язык из собственных уст звучит все еще немного непривычно: — Я не знаю ваших танцев. Не получится красиво. Морщинка на лбу Сано разглаживается. Он снова улыбается: — Это неважно. Просто возьми меня за руку. Ханагаки старается не обращать внимание на то, что сейчас все взоры — даже заинтересованный взгляд правителя древнего города — обращены к ним. Он тихо вздыхает и неуверенно вкладывает свою ладонь в чужую. Манджиро улыбается чуть шире и выводит его на самую середину. Такемичи снова бросает короткий взгляд в толпу в надежде, что это предаст ему немного смелости, и возвращает его обратно принцу, концентрируясь на его лице. Сано забавляет эта нерешительность: брюнет кажется ему безумно очаровательным. Он садится на одно колено и медленно целует тыльную сторону ладони, задерживаясь на нежной коже на несколько секунд дольше, чем того требовала светская вежливость. Такемичи об этом знать необязательно. После он медленно встает и коротко кивает музыкантам. Те склоняют голову перед своим повелителем и начинают играть. Музыка отличается от той, что сопровождала танец юной танцовщицы: она была намного более медленной и тягучей. Такемичи не сразу заметил, что теперь нежную мелодию сопровождают хор высоких голосов: появление нескольких длинных юбок рядом с музыкантами он улавливает лишь краем глаза. Они начинают танцевать. Манджиро отводит ногу чуть назад и Такемичи машинально повторяет его движения, получая в ответ поощрительный прищур глаз. Принц соединяет их ладони и поднимает вверх. Ханагаки едва ли успевает моргнуть, как Манджиро быстро поворачивает его, прижимая к своей груди. Такемичи лишь краснеет и надеется, что это не выглядело совсем уж неловко: он чуть не запнулся с непривычки. Брюнет прикрывает глаза. Спиной он ощущает жар чужого поджарого тела и бешенный стук сердца. Манджиро тоже нервничает. Почему-то это успокаивает. Ученый делает тихий вдох. В этот раз первый шаг делает Ханагаки. Он вспоминает, как его лучший друг в студенческие годы разучивал ночи напролет танцы древних, и пытается повторить то, что осталось в его памяти от тех далеких дней. Судя по всему, выходит не так уж плохо — толпа радостно воет, а улыбка его партнера становится шире. И Такемичи забывается. Теряется в ощущениях, полностью погружаясь в их танец. Мужчины кружатся, оглаживают руками чужое тело, а после расходятся, чтобы через секунду соединить свои руки вновь. В себя брюнет приходит, когда последняя нота прозрачной дымкой растворяется в воздухе. Толпа замерла в ожидании: не сводит с них взгляда. Чего они ждут? Дыхание тяжелое и прерывистое у обоих. Сильные руки древнего склонили его к земле. Одна рука Такемичи тянется вниз, почти касаясь каменной плитки кончиками пальцев. Другая обхватывает загорелую шею. Одна нога Сано между его ног. Ладони древнего обхватывают осиную талию. Его лицо так близко. Они смотрят друг другу в глаза. В следующую секунду толпа взрывается радостными криками и громко хлопает: их повелитель прижимает чужестранца еще ближе к себе и касается его губ своими, прикрывая веки. Удивлённый задушенный вздох и широко распахнутые голубые глаза остаются никем незамеченные.