Последний сын Империи

       Не знаю сколько мы были в пути. Я не особо следил за временем. Внутри нарастало беспокойство. Казалось ещё чуть-чуть и случится что-то ужасное, неотвратимое. Что-то, что сломает и перевернёт мою жизнь с ног на голову. Именно такие мысли занимали мою голову, пока мы ехали сначала на поезде, а потом плыли на пароходах до Тобольска. Но вдруг из мрачных дум меня вырвала Анастасия. Сестра молча села напротив меня, начав пристально вглядываться в мои глаза, будто пытаясь угадать о чем я думаю. Через несколько минут мой взгляд стал более осмысленным, и я, пошевелившись, сел прямее в кресле и принялся глядеть в ответ на Настю. Сестра тут же улыбнулась и неожиданно щелкнула меня по носу, чем удивила и слегка напугала меня. Я выпрямился сильнее и чаще заморгал. — Попался! Ты всегда ведешься на это. — Настя победно улыбнулась. — Не надоело? — Ой, ой! Подумаешь, может я поддаюсь! — Я обиженно фыркнул и показательно надулся. Мне всегда нравилось то, как сестра реагировала на мою обиду, понимая всю еë несерьёзность. — Ох Женя, я люблю, когда ты поддаёшься мне. С тобой намного веселее, чем с Олей и Таней. — Настя резко встала из кресла и нежно обняла меня, обхватив руками шею. Я обнял еë в ответ за талию, прикрыв глаза и как бы окружая сестру защитой. — Я рад приносит тебе удовольствие. — На моих губах играла счастливая улыбка. — Тогда прогуляйся со мной? Мне одной скучно, а на улице такая погода… Пусть даже удлицы мы не увидем, но я так устала сидеть в четырёх стенах! — Настя отстранился, взяла меня за руку и потянула прочь из комнаты.        Я не сопротивляясь пошёл за ней. Мне тоже надоело сидеть в четырёх стенах и ходить только лишь в церковь, да и всё равно нужно отвлечься от тяжёлых дум, что никак не могут отпустить мою голову, как только мы покинули Петербург. А здесь в постоянной запрети и под надзором эти думы становились все мрачнее и тяжелее. Невольно вспомнились рассказы отца про общества декабристов и их радикальные идеи про революцию и убийство царской фамилии. Но сейчас мне нужно было не думать об этом, а просто провести время с сестрой. Почему-то сейчас это казалось для меня важным, будто через несколько секунд Настя исчезнет, а за место не останется лишь блеклый призрак воспоминания. Но вот старая и скрипучая дверь дома отворилась, и мы вышли в сад, обнесённый высоким забором. Я вдохнул полной грудью и покрутился на месте. В воздухе чувствовалось благоухание лета и его последний привет перед осенью. Настя весело засмеялась и побежала по траве босиком, всполошив при этом пару бабочек и божью коровку. Они красиво и быстро взмыли в небо, зная что у них есть свобода. И никто никогда еë не сможет отобрать. Я восхищённо проследил за ними взглядом. «А что если нас действительно убьют? Всю, всю мою семью… И это будет предпоследнее, а может даже и последнее лето в моей жизни, а я… Я даже не узнал, что такое жизнь.?» — От такой мысли, моё сердце ёкнуло где-то в груди, задев самые тонкие струны души. По щекам покатились слезы. Я медленно опустился в траву, садясь на колени, и начал молиться. Тогда мне казалось, что Бог всемогущ и может всех спасти. В этот момент Настя обернулась на меня и остановилась, заметив моё состояние. На еë лице отразилось сначала изумление, а потом кажется волнение за меня. Она быстро и легко подлетела ко мне, опустившись рядом мягко на траву, и взяла за плече, развернув моё лицо к себе. Я открыл глаза, полные слез, и посмотрел в еë, распахнутые в удивлении. — Женя! Женечка! Что с тобой, братик?! Почему ты плачешь? — Настя крепко обняла меня, уткнувшись в мою грудь и прижавшись крепко ко мне. — Я… Настенька… Я так боюсь потерять вас… Я так боюсь потерять тебя… — Слезы градом лились из моих глаз, не останавливаясь ни на секунду, и сдавливали моё горло, не давая мне сказать ни слова. — Ты нас не потеряешь, братик. Я верю, что всё будет хорошо. — Настя сильнее прижалась ко мне, стараясь успокоить меня. Я крепко обнял еë в ответ. Никогда так сильно никто из нас не ошибался, надеясь и веря в то, что просто не могло закончится хорошо, ведь любая революция заканчивается не очень утешительно для всех. А особенно плохо для тех, против кого она была создана.