Научные изыскания Альфреда, призванные развенчать или подтвердить наиболее распространенные мифы о вампирах

Одним из первых и самых удивительных открытий для Альфреда стало то, что никто не удерживает его в замке фон Кролоков насильно. Подсознательно он ждал иного исхода: либо смерти, либо изгнания, либо… он даже не смог бы объяснить, к чему готовился, пока плелся следом за Сарой туда, откуда с таким трудом сумел сбежать. Он точно не готовился к обращению в вампира, отвратительную тварь, жадную, жестокую и пугающую. И раз уж судьба совершила такой резкий кульбит, ставя его существование с ног на голову, Альфред попросту боялся предположить, какое новое событие ожидает за поворотом. Смерть — так смерть. Их приняли со спокойствием, граничащим с полным безразличием. Граф фон Кролок ждал, будто понимая, что беглецам некуда податься, а приближающийся рассвет вынудит их искать укрытие. Рассудок Альфреда был затуманен, он все еще пребывал в смятении и плохо понимал, что происходило с ним в последние часы, и он… просто пошел за Сарой. Снова совершил ту же ошибку: отправился за девушкой, которой был безразличен, и принял ее решение, не пытаясь предложить альтернативный вариант. Потому что альтернативных вариантов больше не оставалось. Ворота замка были гостеприимно распахнуты. Монументальная фигура графа угадывалась издали, и даже если бы зрение Альфреда не стало острее из-за его нового положения, он все равно заметил бы застывшего мужчину, который терпеливо дожидался их. Альфред поклялся бы, что на худом бледном лице при виде них зазмеилась удовлетворенная улыбка. Будто все шло так, как и было задумано. Даже побег, столь неряшливо спланированный и осуществленный, тоже являлся частью одного большого плана, разработанного лично его сиятельством. — Добро пожаловать домой, дети, — поприветствовал их граф, словно они не расставались при весьма удручающих обстоятельствах всего пару часов назад. И, глянув по очереди на решительную Сару и поникшего Альфреда, добавил. — Полагаю, ночь выдалась непростой. Утро медленно вступало в права, прогоняя бесконечную стылую зимнюю ночь. Солнце еще не встало, но темнота отступала, снег серебрился в предрассветных сумерках. Звуки исчезли, не выли даже волки. Гомон гостей тоже стих — Альфред уже потом догадался, что к этому часу они, должно быть, уже вернулись в покинутые накануне могилы. Пока что Альфреду было плохо. Он с трудом помнил, что было после побега из замка, у него раскалывалась голова, а кожа немела то ли от холода, то ли от переизбытка новых, доселе неизвестных ощущений. Все кругом изменилось, даже то, что он видел множество раз раньше, заиграло новыми красками и оттенками. А еще в висках мучительно стучалась страшная догадка, куда исчез профессор Абронзиус. Неужели они с Сарой убили бедного старика… Тепло, сытость и затаенное чувство силы подсказывали, что да. Спросить у Сары он так и не осмелился. Сара возвращалась в замок с той же решимостью, с какой бежала из родительского дома, и это одновременно пугало и восхищало. Она отчетливо знала, чего хотела, и шла к цели, не видя препятствий. И если ради этой цели потребовалось отринуть человеческую суть, она сделала это без капли сомнений. Дерзкая, смелая, безрассудная… Как же плохо Альфред ее знал, и как наивен был, думая, что они похожи. Проходя мимо бального зала, Альфред увидел, что подсвечники еще сложены крестом, и столь сильно удивился отсутствию у себя реакции на святой символ, что заметил даже молчавший доселе граф. Он повернул голову, приподнял уголок четко очерченных губ и хмыкнул: — Представление было прекрасное, Альфред, я очень повеселился. Никто из прошлых… гостей не догадывался сделать что-то подобное. — Значит, ваша реакция?.. — Спектакль, мой юный друг, — граф снисходительно повел плечами, наблюдая, как Куколь наконец разбирает «святую» конструкцию. — Нам страшно лишь то, что мы наделяем искренней верой. Я давно не верю ни в сатану, ни в бога. И тебе советую избавиться от этих пут. Смутно Альфред помнил слова графа про мораль, и только теперь начинал догадываться, что они на самом деле означали. Выходит, над ним и профессором на самом деле все это время вовсю потешались?.. В итоге Альфред снова оказался в спальне, которую еще совсем недавно делил с профессором. Шаги графа и Сары затихли вдали. Альфред остался один на один со своими мыслями и удовлетворенной темной тварью внутри него. Тварь была жадной, жестокой и страшной, а Альфред… не представлял, как с ней уживаться. Как жить, когда эта тварь — ты сам? Так началась его жизнь в новом статусе. В первые же дни граф четко дал понять одну простую истину: он не пленник. И если Альфреду некуда больше идти, то замок фон Кролоков станет ему домом, стоит только сказать. Многозначительно посмотрев поверх головы Альфреда, он добавил: — Впрочем, это было ясно с самого начала. Альфред повернулся, пытаясь понять, на что он смотрит, но в дверном проеме за спиной было пусто. Возможно, граф обладал способностью заглядывать в будущее… но он не решился уточнить. Теперь, зная, что ему больше не грозит быть осушенным до капли, он ощущал, что страх перед вампирами притупился, однако не исчез до конца. Альфред робел перед основательной фигурой графа фон Кролока, источавшей ауру неприступности и — что удивительно, — симпатию к новообращенным подопечным. Что касается Герберта… Вторым серьезным открытием Альфред считал, что Герберт фон Кролок, кошмар его первых дней пребывания в замке, оказался… нормальным. То есть… адекватным. Приличным. Насколько, конечно, может считаться приличным человек, склонный к преувеличению своих переживаний, любви к кричащим нарядам и нападениям на незнакомых людей в библиотеке. Первые несколько дней, пока Альфред обживался в своем новом статусе, Герберт попросту не показывался ему на глаза. И пусть Альфред не забывал о нем ни на минуту, тайно (а может, и не слишком) таская при себе осиновый кол, любовно выструганный еще профессором, сын графа как сквозь землю провалился. Запас остро наточенных кольев обнаружился в дорожной сумке, забытой впопыхах в той самой спальне. Осина неприятно грела ладони, но большего вреда не причиняла, и Альфред с интересом будущего ученого принялся экспериментировать с остальными средствами против нечисти, которые нашлись в той же сумке. Чеснок отвратительно пах, и этим его зловредное воздействие ограничивалось. Единственное, на что пока не решился Альфред, это испытать святую воду. Распятье лежало на дне сумки, и смотреть на него было… никак. Тронуть крест голыми руками он так и не нашел в себе смелости. Впервые он столкнулся с Гербертом спустя неделю, когда тот принес еду. — Привет, милый, я тут… что ты делаешь? — озадаченно поинтересовался он, заглядывая в спальню. К этому моменту Альфред уже устал бояться его возможного появления и практически желал наступления этого мига. Поэтому почти обрадовался, когда это все-таки произошло. Однако скрип петель застал его врасплох, и Альфред, вздрогнув, с силой сжал серебряный крест, к которому только готовился прикоснуться. Он медленно поднял взгляд и обреченно уставился на Герберта, а тот — на него. Увидев разложенные на столе предметы, он испуганно расширил глаза и подлетел к нему. — С ума сошел? — выдохнул он, хватая Альфреда за руку, которая тут же разжалась. На ладони остался черный дымящийся ожог. Альфред даже не успел почувствовать боли, только потрясенно уставился на вздувающуюся и сворачивающуюся кожу. — Еще бы святой воды попил! — заикаясь, закричал Герберт, отталкивая упавший на пол крест ногой. — Отец предупреждал, что ты ставишь какие-то эксперименты, но я и подумать не мог!.. А Альфред смотрел на него, на разведенную им суету, и понимал, что не слышит ни манерно тянущихся звуков, ни двусмысленностей, ни-че-го такого, что смутило его в первую встречу. Герберт выглядел перепуганным и сердитым, ругал его на чем свет стоит и тут же извинялся за это, то хватал за пострадавшую ладонь, то экспрессивно простирал руки к потолку, призывая кого-то в свидетели его, Альфреда, несусветной глупости. Он был даже не накрашен. Почему-то сильнее остального Альфреда поразило именно это. — Что ты здесь делаешь? — наконец, сумел он вставить хотя бы слово в чужой монолог, и Герберт тут же успокоился. — Хорошо, что напомнил, — он обернулся, нашарил взглядом брошенный в кресло непрозрачный флакон и поднял его. — Ты должен это выпить. Так Альфред сделал третье открытие: вампиры пили не только человеческую кровь. Был бы тут профессор… даже представить страшно, как сильно он увлекся бы этим новым миром, представление о котором так сильно отличалось от реальности! Увидев, как именно Альфред проверяет наиболее распространенные мифы о вампирах, Герберт не допускающим возражений тоном назначил себя его ассистентом и, стоит сказать, выполнял эту работу добросовестно и терпеливо. — У отца был дневник, в котором описаны часто встречающиеся мифы о нашем виде, — сказал он в один из тех дней, когда Альфред делал пометки в собственной записной книжке. У него уже было собрано довольно много сведений, правда, как впоследствии выяснилось, основная часть была просто курам на смех. — Ну вот, к примеру, это, — Герберт ткнул острым ногтем в строчку. — Знаешь, что-то мне подсказывает, что если загнать осиновый кол в человеческое сердце, то он тоже умрет. — Но ведь если этого не сделать, укушенный человек восстанет вампиром, — заметил Альфред. Они сидели в жарко натопленной гостиной, разбирая записи, которые удалось отыскать. Компанию им составлял граф, лениво читающий книгу на незнакомом Альфреду языке, и Сара, тихо переговаривающаяся с Магдой. Альфред сильно удивился, впервые встретив ее в замке, а та призналась, что прибыла сюда в одно время с ними. — Во-первых, ты не знаешь наверняка, — хмыкнул Герберт, задумчиво постукивая пальцем по вытертой странице. — Во-вторых, человек после укуса вампира не умирает, скорее, впадает в состояние, очень похожее на смерть. Ты не задумывался, почему одни жертвы вампиров становятся новыми вампирами, а другие — превращаются в иссушенные трупы? Шелест страниц со стороны графа прекратился — он явно прислушивался к разговору. — Я не настолько… опытный борец с нечистью, — смущенно признался Альфред. — Это… профессор. На самом деле, я не очень-то верил в его выкладки и поехал с ним в Трансильванию за компанию. Он был одиноким и очень увлеченным человеком. Ему резко стало грустно и стыдно за то, что он так быстро принял свою новую суть, за то, что ему так легко оказалось в обществе тех, кого недавно считал врагами и боялся. Возможно, все благодаря этой темной твари внутри него, но… что-то подсказывало: не настолько сильно он изменился. — Вампиризм не болезнь, но укус запускает в человеке каскад реакций, которые заставляют его меняться, — отозвался со своего места граф, заложив страницу книги пальцем. — В наших клыках содержится вещество, благодаря которому и происходит обращение. — Как яд у змеи? — живо заинтересовался Альфред, посмотрев на него. Граф поморщился. Пляшущее в камине пламя отбрасывало на его лицо жутковатые отблески, придававшие ему слегка инфернальный вид. — Не припомню, чтобы после укуса гадюки люди превращались в змей, — постно сообщил он. — Это скорее похоже на бешенство, только не смейся, мой юный друг. Одна особь кусает другую, здоровую, и та заражается. — Теперь он будет думать, что мы как бешеные собаки, — с досадой вздохнул Герберт, вновь привлекая к себе внимание. — Но по сути отец прав. И нам повезло, что Сара инстинктивно обратила тебя, а не выпила досуха. Только-только обращенный вампир скорее убьет первую жертву, чем сделает себе подобной. — В таком случае мы все здесь дико везучие, — еле слышно пробормотала Магда, потирая шею. Святая вода казалась наиболее действенной против вампиров, как позже решил Альфред. Он ни за что не решился бы попробовать выпить ее, но вот сунуть палец в наполненный из все той же профессорской фляги стакан — почему бы и нет? — Поверь, если бы ты не знал, что эта вода освящена, то мог бы и вымыться в ней без последствий, — сморщился Герберт, сочувственно глядя на его дымящийся палец. — Дело в вере, да и только. Альфред уныло смотрел на медленно нарастающую кожу взамен сожженной. Было больно, но терпимо. — А солнце? — уточнил он деловито. — А для солнца, дорогой, еще рановато, — отрезал сын графа, взял стакан со святой водой и на вытянутой руке понес к окну, чтобы опорожнить прямо в метель. Вместе с завыванием ветра до их слуха донесся чей-то негодующий вскрик, и Альфред кинулся к распахнутым ставням, едва не оттолкнув Герберта. Под окнами стоял профессор Абронзиус, растрепанный, в подранном полушубке, вполне живой и немного мокрый. — Возмутительно! — закричал он, стряхивая с волос капли и, судя по всему, они его совсем не обожгли. — Вот видишь, — назидательно отозвался Герберт, снова махнув стаканом и вылив на профессора последние капли. — Дело в вере. Исключительно в вере.