Номад

— Шунтаро, лови! Мяч отскакивает от мальчишки, летит в канаву. — А… почему я должен его ловить? — бормочет под нос. Мужчина средних лет, невысокий, обросший бородой, и так сильно напоминающий отца – но улыбающийся настолько часто, что мимические морщины уже глубоко запали на его лице – подходит к Шунтаро. Дядюшка Тенши. Он треплет волосы племянника, садится на корточки рядом. — Это игра, — мужчина ухмыляется. — В играх есть правила, никто не спрашивает «Почему». — Отец говорит, что… — мальчик на секунду задумывается. — Что нет смысла что-то делать без причины. — В играх есть свои причины, Чишия-кун. Они развивают моторику, например. — И тогда в чем я разовьюсь, если просто поймаю мяч и брошу его обратно тебе? В свои десять лет Чишия Шунтаро не отличался от других детей. Любил шкодничать, любопытствовал, задавал вопросы. Даже волосы на его голове в то лето были еще черного цвета, как у остальных мальчиков в классе. Единственное, что его выделяло среди сверстников – воспитание. Шунтаро не принимал участия в школьных постановках, редко появлялся в компаниях, предпочитал отмалчиваться и прятаться. В свои годы, он не понимал, зачем это делает. Ему хотелось завести настоящих друзей, смеяться, дразнить девочек. Крепкое родительское «Не высовывайся, чтобы не досталось» впиталось в мозг и переросло в привычку. Неосознанную и обидную. — Давай подумаем, — дядюшка Тенши, единственный человек, который относился к Шунтаро, как к ребенку. Он поднял ладонь. — Смотри, тебе нравится улыбаться? Мальчик качает головой. — Ты хочешь играть с остальными детьми? Шунтаро задумывается, но кивает. Мужчина загибает палец. — Тебе хочется получать хорошие эмоции? Мальчик кивает. Мужчина загибает еще один палец. — Видишь, целых две причины поиграть в мяч. — Но они ведь никак не относятся к игре в мяч… — Мальчик мой, — мужчина указывает на канаву. — Причины необязательно должны быть… как бы сказал твой отец, весомые. Причины могут быть самые простые. Сбегаешь за мячом? — Но я не хочу играть в мяч. — Хорошо, мы не будем, — лицо мужчины снова растягивается в улыбке. — Но я буду тебе очень благодарен, если ты сбегаешь за ним. Шунтаро задумался, посмотрел на Тенши Чишию и полез через кустарник за мячом. В теплое время года мальчика отправляли в родительский дом на Хонсю. Небольшое семейное гнездо в деревенской местности, окруженное рисовыми полями и лесами. Отец родился здесь, как и трое его братьев. Остались только Тенши и бабушка. Других Шунтаро никогда не видел, не знал их имена и не интересовался. Пускай в городе кровать была мягче (как минимум, потому что там стояла кровать, а не футон), комары не лезли в лицо, соседи при первой удобной возможности не выкрикивали твое имя через всю улицу, но здесь жизнь казалась особенной. Будто бы настоящей. Когда пару недель назад дядя забирал мальчика со станции, Шун попросил подождать. Сел на лавочку, слушал, как стучит колесами поезд, на котором он только что добрался из Токио. «Здесь хорошо, по-настоящему», - пробубнил себе под нос. Что есть настоящее? И кто его составляет? Какие болтики нужно закрутить, чтобы пластиковое ожило, а дышащее остановилось и стало машиной? — Мы дома, — Тенши ведет племянника за руку. — Хотели поиграть в мяч, Шунтаро не хочет. — Это ты хотел, дядя Тенши, — снова шепотом. — Я просто пошел с тобой. — Случается, — бабушка большую часть времени проводила на террасе у сада. Передвигалась очень медленно, только по особым случаем. Старалась не выходить за пределы их территории. — Ты уже придумал, чем займешься сегодня? Шунтаро качает головой. Этот странный вопрос бабушка задавала каждое утро. — Дядя Тенши сегодня уезжает в город, — мужчина берет мальчика за плечо. — Тебе привезти чего-нибудь? Чишия задумывается. — Крекеров. В желтой упаковке. — чуть погодя, добавляет. — С рыбками. — Ты очень напоминаешь своего отца, Шунтаро, — бабушка улыбается. — В детстве он отличался от братьев. Он был самым младшим в семье, но самым серьезным. Шунтаро не нравилось, когда его сравнивали с отцом. Мальчик ничего не говорил, молчал, но внутри обижался. Меньше всего на свете он бы хотел быть похожим на отца: на этого молчаливого, угрюмого, даже пугающего, человека. — Помню, незадолго до его переезда в Токио, он заявил, что его дети никогда не будут приезжать сюда. — Юрико здесь нравилось, — при упоминании матери Шунтаро улыбается. Он лезет к бабушке на колени. — Она приезжала к нам как-раз в это время, когда была беременной тобой, Шунтаро-кун. — Да, Юрико… — Тенши треплет племянника по волосам. — Давно не было ее слышно. Отец не общался ни с матерью, ни с братом. В редком разговоре он говорил, что его детство напоминало лягушатник, в динамиках которого забыли убавить громкость. О приезде Шунтаро чаще сообщала ассистентка отца из больницы. Сухо, деловым тоном. Как будто бы назначает конференцию, а не спрашивает, может ли племянник ее босса погостить у родственников. Внутри маленького круга из бабушки и дяди маленький Чишия чувствовал себя в большей безопасности и любви, нежели в родительском доме. Мама старалась находить время на сына, но получалось это крайне редко. Каждое ее упоминание сопровождается мимолетной лентой воспоминаний о ее неумелых, но любимых колыбельных, теплых руках, уставшей улыбке. Свою мать Шунтаро запомнил любящей женщиной – но только лишь запомнил. Той мамой из головы она перестала быть еще пару лет назад. — Дядя Тенши, Бабушка, — мальчик резко выкрикивает. — А если я не хочу быть папой? — Это твой путь, Шунтаро-кун, — дядя ухмыляется. — Никому не дано ответить на этот вопрос, кроме тебя самого. Вечером, когда начинали трещать сверчки, Чишия младший сидел на террасе. Мотал ногами над травой. В это время бабушка принимала своих деревенских приятельниц напротив камиданы. Хорошая традиция. Духи видят, как хорошо вы ладите – и посылают вам свою благодать. Бабушкиных приятельниц малыш Шунтаро не любил. Громкие бабушки, так и норовящие подергать его за щеки. Вечерами, когда у дома слышались голоса, Шунтаро убегал на террасу. Его очень задели слова дяди. Ты напоминаешь мне своего отца. — Я просто не люблю играть в мяч, и все, почему сразу напоминаю… — бубнит под нос. Рядом – кружка зеленого чая. Один из школьных учителей однажды дал ему небольшой лист бумаги, на котором было написано пятьдесят эмоций и чувств, которые испытывает настоящий человек. Шунтаро не чувствовал многого, но искренне хотел. Начинает шепотом проговаривать себе под нос, пытаясь вспомнить пункты с листа: — Радость, эмпатия, сожаление, страх, злость, разочарование… Перед сном бабушка часто рассказывала истории из своего детства. Говорила, что в этих лесах, девственно древних, можно повстречать духов. Сказки для маленьких детей, как сказал бы Шунтаро. Точнее, как сказал бы его отец. Отец не верил в духов. В их квартире даже не было камиданы, они не отмечали Обон и не ходили на Новый Год к воротам. Бабушка любила говорить о духах. Ей нравилось читать внуку письма своего отца к его брату. Прадед Шунтаро был Бонзо – наставником храма. Он писал о «теплом свете ками по ночам», о душах, бродивших вокруг храма, о глухих старцах, слышавших зов Идзанами. Два мира, столкнувшихся в одном. В сельских местностях людям нравилось верить в духов. Нравилось думать, что их поля охраняют йокаи, следуемые пожертвованиями для Инари. Но в Токио все было совершенно не так. Могучая богиня смерти Идзанами сияла неоновым светом на вывесках книжных магазинов, а священные записки омикудзи превратились в сувениры для туристов. Но ведь не узнаешь, если сам не исследуешь? Перед террасой – лес. Никто не заметит, если мальчик уйдет всего на пару минут. Деревья не такие густые, тропа широкая. Дядя Тенши показал все тропы в этой местности, потеряться невозможно. Обегая дом со стороны террасы, Чишия тихо открывает дверь в гэнкан, надевает кеды. Еще раз обернувшись на террасу в бабушкином доме, он закусывает губу, задумывается – и все же тихо следует по тропе через лес. Пропажу ребенка заметили только через некоторое время, когда одна из бабушкиных приятельниц вышла покурить на террасу. Остывший зеленый чай все еще стоял у края. Маленькие детские шалости, пронеслось в ее голове, опьяненной саке и воспоминаниями о молодости. Шунтаро не появился ни через час, ни через два. Женщины уже переместились на террасу, ожидая, что детская макушка наконец покажется из-за деревьев. — Не переживай, Чишия-сан, Шунтаро, скорее всего, встретился с кем-то из детей, — женщина делает затяжку. — Если до десяти не покажется, я попрошу своего сына сходить в лес с фонарем. Он знает эти места лучше всех нас. — Помнишь, мы в молодости тоже часто убегали, — другая смеется. — Хорошие времена были. Почта еще работала. — Мы были уже невестами, — Чишия-сан не отрывает глаз от леса. — А моему внуку всего десять. Меня собирали по кускам. Тенши вернулся в семь утра. К этому времени большая часть деревни занималась поисками его племянника. Так и сказали: убежал вечером, может, кто-то украл. По следам нашли, что убежал сам – и убежал в лес. На самых отдаленных краях можно было расслышать эхом громкое «Шунтаро Чишия», раздававшееся из каждой части леса. Мужчина оставил все свои вещи в машине, открыл багажник, взял фонарь – и побежал в лес. В лесу я не встретил никого, кроме бродячих собак. Сейчас для меня это всего лишь далекое воспоминание. Яркое. Тогда я узнал, что такое настоящий ужас – и приходя в себя на операционном столе, когда хирург грубой рукой зашивал мою ногу, поклялся себе никогда не преступать принципы неразрушимой стены. Я не стал больше уважать или любить своего отца – но стал осознавать, в чем преимущество его закрытого мировоззрения. Чем более каменную стену ты построишь вокруг своего нагого сердца – тем меньше боли ты узнаешь. — Нашли! Чишия-сан, нашли! — за молодой девушкой в рваном платье следовал грузный мужчина. На его руках – то ли игрушка, то ли мешок, но то, что возможно описать как «кровавое месиво». Промокшее насквозь, еле дышащее. Волосы прилипли ко лбу, на ногах и теле – глубокие раны от собачьих укусов. — Ему нужно срочно в больницу. Довезете? Своей матери Тенши посоветовал остаться дома. Что бы ни произошло – ей нужно объявить лишь сухой факт, и чем меньше деталей, тем лучше. С ее переживаниями и здоровьем очень легко снова принять исключительно лежачее положение. Мужчина заворачивает ребенка в плед, найденный в багажнике машины. Хлопает по щекам. Шунтаро, малыш, ты меня слышишь? Девушка поехала с Тенши. — Я шла за водой для матушки, — она поворачивается на заднее сидение, куда положили Шунтаро. — И услышала тихие стоны из колодца. — Он упал туда? — Это его и спасло, — чуть громче. — Иначе собаки разорвали бы его на части. — Нельзя и на день уехать… Чишия Рю не отвечал. Мы не можем передать телефон Чишие-сану, перезвоните позже. Из минуты в минуту противный женский голос из регистрационной повторял одну и ту же фразу. Рю – настолько занятой человек, что даже в случае летального исхода смог бы узнать о кончине сына лишь через неделю после похорон. Это о Шунтаро, уже не выдерживал Тенши. Трубку вешали. Телефона Юрико у мужчины не осталось. Он не знал, где работала жена брата, как у нее дела, заразилась ли она этим дьявольским равнодушием – или осталась такой же милой и отзывчивой девушкой, которая гуляла по их лугам босиком. У Тенши не было сил смотреть своему племяннику в глаза. Сколько детей приезжало из города к соседям – и сколько уезжало с улыбками на лицах. Шунтаро – безгранично особенный ребенок и искренне честный в своей особенности. Что же такое пришло ему в голову, что он решил ночью убежать в лес? — Я привез тебе крекеры, — первая фраза, которую произносит дядя, стоит ему войти в палату. Шунтаро молчит в ответ. На тумбочке рядом стоит остывший зеленый чай. Десять швов, анализы на бешенство, мерзкие больные уколы. — Шунтаро, не хочешь рассказать, почему ты решил пойти в лес? Мальчик снова молчит. — Ты очень сильно напугал свою бабушку, Чишия-кун. Ты можешь себе представить, что бы с ней было, если бы собаки тебя разорвали? Нет ответа. Я слышал только звон в ушах. Мне не хотелось выяснять отношения, размышлять, строить из себя клоуна – или делать вид, что все в порядке. Я попал сюда по своей вине – и по своей вине вынужден был слушать поучительные разговоры о том, что такое хорошо и что такое плохо. Ждал, пока дядя наконец замолчит, положит мои крекеры на тумбочку и уедет. Я хотел просто сидеть и смотреть в белую стену – потому что ничего другого мне не оставалось. Это была моя привычка. Нелюбимая, но вынужденная, как и многие мои привычки. Мигающий свет в голове выключили. Лист, на котором писались все эмоции и бережно вычеркивались красной ручкой, пропал вместе с любимой толстовкой на дне колодца. Быть человеком и быть человеком, которого все привыкли знать и видеть – это две разные вещи. Люди ожидают от тебя ответной реакции, когда они пытаются вывести тебя на эмоции. Ждут, что могут управлять тобой. А ты их не чувствуешь. Незачем. Дядя Тенши перестал приходить на третий день, когда понял, что Шунтаро не будет с ним разговаривать в принципе. Сначала мальчик отворачивался, потом просто смотрел своими бездонными пустыми глазами, подолгу смотрел на невольного собеседника. Эта картина убивала Тенши. Убивала человека, который рос на радости. Человека, чей жизненный цикл строился на понятии радости. Он видел свою родную кровь, племянника, но не считывал с его лица ни капли заинтересованности. Он смотрел на него так же, как смотрели высокомерные боссы в городских предприятиях – с тупым сожалением и незаинтересованностью. — Состояние можно смело назвать хорошим для травм такого уровня, — после недели пребывания в больнице Шунтаро согласились отправить домой. Доктор заходил раз в день, проверял показатели. — Единственное, произошел маленький казус. Как следствие большого шока. — Что-то серьезное? — Нет, совсем нет, — мужчина поправляет очки. — У мальчика начали расти седые волосы. Пятнами. —… но оно ведь пройдет? — Скорее всего, да. Шунтаро еще слишком молод. Глупый казус. Глупая история. Глупые результаты. Перед выходом из больницы мальчик крутился перед зеркалом. На его обросшей голове появились серые проплешины. Как у собаки. Неравномерные пятная разного размера, самое большое – прямо за ухом. Шунтаро грыз крекеры, когда они ехали в родительский дом. Бабушка уже ждала у входа. Женщине запретили видеть внука до момента его возвращения – боялись, что ее сердце может не выдержать такое зрелище. Но стоило только войти в дом – Чишия младший почувствовал запах, который тяжело спутать с любым другим. Запах медицинского спирта. Захотелось снова обуться, выйти и не возвращаться. — Живой, — отец сидит за столом на террасе. Осматривает сына. — Без боевых трофеев не обошлось. Шунтаро молчит. Неожиданно для него самого, отец расплывается в улыбке. Мальчик не помнил, когда в последний раз видел отца с этим выражением лица. Не помнил, когда отец в последний раз смотрел на него или вообще с ним разговаривал. Внутри заиграло нечто, чему не было никакого названия. — Тенши, как же ты постарел, — братья обмениваются рукопожатиями. — Одна из медсестер передала, что мне трезвонили из вашей больницы. Отсюда по пустякам не звонят, тем более, в три часа ночи. — А ты будто бы остался в своих двадцати, — дядюшка садится рядом. — Тоже дед, но помладше. — Шунтаро, — отец указывает на волосы мальчика, — Как ты смотришь на то, чтобы на время обновить имидж до полностью серого? Отец красил сам. Пока он ездил в город, Тенши рассказывал, что в их молодые годы отец перекрасил большую половину общежития. Факт, который тяжело соприкасается с реальностью медицинского факультета. Что Шунтаро вообще знает о своем отце? Ничего. Он не знает, почему отец однажды уехал отсюда, но вернувшись – не подал виду. Не знает, почему тот, заливаясь смехом, напивается саке со своим старшим братом. В этот вечер чувство дома по-особому обострилось в этой богом забытой долине. Бабушка готовит рисовые шарики на кухне, на террасе остывает чай. Шунтаро остается только медленно ковылять своей перевязанной ногой, отворачиваясь от зеркала каждый раз, когда он случайно замечает свое отражение. Белый. Образцовый белый. Человек без фона и эмоций. Человек, от которого настолько ничего не ждешь, что готов назвать его листом бумаги. На следующее утро они уезжают в Токио. Отец долго прощается с матерью и братом, обещая писать письма. Берет сына на руки и заносит в такси. — Пап? — нет ответа. Мужчина снова стал собой. Лицом, которое передвигается по свету серой маской. Не было обиды, боли и вопросов – просто внутри настоящей семьи Рю Чишия может принять свой настоящий, чистый облик без масок. Облик человека, который с образцовым равнодушием смотрит на свет. Без эмоций и чувств. Это не делает его меньшим человеком, но делает его тем, кто способен переступить все человеческое и низшее ради более далеких звезд. Больше Шунтаро не видел ни бабушки, ни дядюшки Тенши. Родители с ними не общались. На вопрос «Я поеду в деревню?» каждые последующие года оба родителя предпочитали молчать.