Переверни страницу

             У них жизнь состоит из постоянства: бесконечная нить извилистой дороги, горький дым зажжённых костров, жёсткие лица в низких окнах, движения, сражения, удары, раны, кровь, шрамы, недолгий звон золотых монет, быстрая ночлежка под крепкой крышей, узкие кровати напротив, глаза яркие, объятия надёжные – и снова в путь, снова ботинки в пыль, снова поиски.       Снова вдвоём.       Гретель колкая, острая, шагает размашисто, сжимает кулаки, звучит сталью в голосе, идёт ровно и позволяет себе дерзить, потому что за спиной её – Ганзель приглядывает привычно, разрешает подобное, улыбается гордо, защищает при необходимости – он её страховка, если станет жарко, если пьяная толпа сомкнется кольцом вокруг обнаглевшей девки, если трактирщик сморщится брезгливо, а староста деревни пропустит мимо её слова, если жилистые руки тёмной ведьмы сомкнуться на её горле – Ганзель всегда выходит из тени.       Утирает кровь с уголка её губ, протягивает руку, заслоняет собой, скалится недобро, по-волчьи – старший, раньше повзрослевший, заступник, – а Гретель заставляет себя не упрямиться, но все равно продолжает стоять ровно плечом к плечу, укладывает руку на пояс с оружием, смотрит ему в глаза твердо и смело – я не справляюсь без тебя, но и прятаться не стану, я буду рядом, привыкай.       И Ганзель привыкает.       Это тоже становится постоянным.       Но теперь Гретель разглядывает луну долго, протягивает руки к огненным языкам, просыпается от кошмаров, что не рассказывает – если они вещие, то мы все сгорим в огне, Ганзель, – и всё чаще распускает тугие плети волос.       Они эту тему не поднимают, хотя оба знают правду о себе и родителях, о ложных обвинениях и жертвах – и о том, почему Гретель пропадает в лесу, улыбается чуть печально, застывает порой над изголовьем его кровати и шепчет что-то ласково и крепко, накладывая слово, что оберегает в новых сражениях.       Раны на нём затягиваются быстрее, повязки пахнут чем-то незнакомым, травянистым, пряным – охапки сухих трав расцветают в каждой из их временных стоянок, склянки мелькают в пальцах Гретель, сила струиться по её венам, а Ганзель противится, рвётся прочь, больше не может дышать ровно, всё естество его встаёт против происходящего – это чужое, это враг, это то, что он убивал и что убивало в ответ.       Но Гретель склоняется к нему и роняет на его плечи тихо:       – Это всё ещё я. Посмотри, – стоит перед ним такая же дерзкая и острая, нуждающаяся в защите и понимании, смотрит мягко, но весело, с огнями сражений в зрачках, со следами битв на руках и щеках.       Он не знал, что такой ведьмой быть – можно.       Но почему Гретель тянется к его губам так голодно – он знал давно.       И кровати становятся вплотную.