То, чего нельзя коснуться

Занавески на окнах были совсем легкими, полупрозрачными. Владелец комнаты не считал яркое солнце большой помехой для сна, тем более в Снежной оно вставало достаточно рано, чтобы разбудить его только три-четыре месяца в году. Сейчас, в самом конце января, оно не могло его отвлечь. Только если... Маленький светлый солнечный луч без труда пробирается сквозь такие занавески, задумчиво проходится по гладкой поверхности стола, спрыгивает на небольшую пыльную стопку книг рядом. Медленно он пробирается немного дальше, находит большую кровать, стоящую у стены. Здесь он замирает и остается на несколько минут, лишь раз потревоженный движением под одеялом. Потом солнце посылает к нему еще несколько лучей, и вместе они карабкаются чуть выше, чуть дальше по кровати, туда, где они уже действительно могут помешать сну. Панталоне сквозь сон чувствует теплое прикосновение этих лучиков на своем лице, а потом пытается приоткрыть глаза и совсем неяркий свет кажется ослепляющим. Он пытается натянуть одеяло повыше, но натыкается на какую-то преграду рядом с собой. Что бы это могло... Он окончательно открывает глаза, тянется рукой чуть подальше в размытую светлую серость перед собой. Он может различить белизну одеяла, голубой цвет узора на подушке у своего лица, а потом натыкается рукой на эту свою преграду и, сфокусировав зрение так, как только может, понимает, что ему мешает. Он различает чей-то силуэт, очертания другого тела совсем рядом с собой, так близко, что он касается чужих ног своими, а потом понимает, что его рука изначально была закинута на другого человека, которого он, получается... обнимал? Он отстраняется так быстро, как только может, упирается руками в чужую грудь, чтобы отползти подальше, подальше от того, о чем он так боялся думать. Его не волнует, кто это, его не волнует, что он может сильно ударить этого человека, его не волнует, что он сам может упать с кровати. Дальше, дальше, чтобы продолжать не думать об этом, чтобы ничего не изменилось, чтобы не бояться того, что могло случиться. Но очень быстро на его плечо опускается тяжелая рука, осторожно (правда?) обнимает, притягивает, не к себе, нет, просто чуть-чуть поближе, и Панталоне чувствует, что только это не дает ему свалиться с кровати в приступе почти панического страха. — Не бойтесь, прошу вас, все в порядке. Не надо так, вы же упадете, — голос. Панталоне замирает от его звуков в напряжении, чувствуя пульсацию в висках, нарастающий мерный шум в ушах, которые только сильнее отвлекают его, только больше запутывают. — Ничего не случилось. Тише. И Панталоне выдыхает, чувствуя как его страх и напряжение тихо вытесняет разливающаяся в груди теплота, которая непонятным образом к нему попала. Наверное, через этот мягкий голос. Он расслабляется, сам двигается, прижимается ближе, словно извиняясь за свой испуг. Почти привычным уже движением прислоняется к чужой груди, хотя одеяло и подушки рядом делают этот жест еще теплее, приятнее чем раньше. Капитано все еще держит руку на его плече, словно пытаясь удержать его, просто так, на всякий случай. И аккуратно поправляет одеяло рядом с ним, чтобы солнце в глаза не светило. Панталоне лежит тихо. Его почти не беспокоит свет, ему тепло. Совсем рядом с собой он слышит громкое сердце, бьющееся в чужой груди, медленное и спокойное дыхание. Он никогда бы не подумал, что от всего этого он сможет получать удовольствие. А ему приятно, правда, просто лежать и все, просто чувствовать кого-то рядом с собой и знать, что этот кто-то о тебе заботится. Его даже мало волновало неприятное похмелье, мешающее думать. Ему и думать не очень хотелось. — Как вы себя чувствуете? — Капитано говорит тихо, чтобы не беспокоить, и Панталоне ему за это благодарен. Ему не мешает свет, да, но громкие (вообще любые) звуки гораздо хуже. — Болит голова? — Да, — на большее его не хватает. Говорить не хочется, ничего не хочется. Панталоне чувствует, что сейчас он может только лежать, лежать и слушать тихое дыхание рядом с собой. Но говорить надо, он понимает. — Но я не думаю, что у меня есть лекарства. Может быть, в шкафах на кухне были, я не уверен. Проверишь, если не сложно? Хотя, тебе, наверное, тоже нехорошо. — Я взял на себя смелость поискать у вас лекарства, когда только проснулся, — теперь в голос Капитано примешивается нотка вины, и Панталоне от этого становится почти смешно. И сразу стыдно за это. Он чуть-чуть качает головой, пытаясь разобраться, что это такое у него в голове творится, и понимает, что просто... рад. Что Капитано так вежлив, что... Просто рад, на самом деле. Всему сразу. — У вас есть лекарства в шкафах на кухне. Мне пришлось посмотреть только в двух, и я нашел. — Я надеюсь, ты их выпил? — Панталоне уже начинает беспокоиться, что, от внимательности к нему, Капитано забудет про себя. — Да, но вам осталось, не волнуйтесь, — Капитано рядом с ним двигается, и Панталоне открывает глаза, чтобы понять, что он делает. Не слишком помогает — зрение и так плохое, а он только проснулся. Но потом он и так понимает, что Капитано просто немного приподнимается. — Будете пить? Он кивает, кое-как приподнимается на локтях и садится. Капитано протягивает ему таблетку и стакан с водой, ждет пару секунд, глядя как Панталоне, нахмурившись, пытается дотянуться хотя бы до чего-нибудь, но попадает руками только по воздуху в нескольких сантиметрах, и останавливает чужие ладони своими, вкладывает в них лекарство, потом осторожно передает воду и получает в ответ благодарную улыбку. Потом забирает стакан и смотрит, как Панталоне с довольным видом падает обратно на подушки, заворачивается в одеяло. Потом вспоминает о чем-то, разворачивается, откидывает край и хлопает ладонью по месту рядом с собой. — Иди сюда. Капитано ставит стакан на тумбочку и ложится рядом, накрывает их обоих одеялом, подпуская Панталоне поближе к себе. А тот видит, что знакомый силуэт уже рядом с ним, и двигается только чуть-чуть, чтобы коснуться чужих рук под тонкой тканью рубашки, осторожно прижаться лицом к чужой груди, плечу, шее. Панталоне кажется, что он все еще немного пьяный. И Капитано тоже. Или просто вчера что-то такое случилось, что им уже снова друг с другом хорошо, что они снова нормально общаются. Панталоне чувствует, что что-то случилось, но что? Что вообще вчера такого было, что они проснулись в одной постели? — Так, я понимаю, что это может звучать очень глупо, но, надеюсь, ты привыкаешь к тому, что это часто происходит, — Панталоне неловко смеется, радуясь, что в своем положении ну вообще никак не может смотреть на Капитано. — Не мог бы ты рассказать мне, что происходило вчера вечером после того, как я решил к тебе подойти на приеме? — Вы подошли ко мне на приеме, — Капитано приподнимает брови, стараясь говорить как можно серьезнее. Потом все-таки берет себя в руки и медленно, последовательно пересказывает события прошлого вечера, впрочем, добавив, что сам был пьян и некоторые детали могут быть неточны. Панталоне ответил, что это неважно и внимательно слушал, пряча голову все глубже и глубже под оделом. Ладно, может быть ему не так уж и стыдно на самом деле, но нужно хотя бы сделать вид, потому что его поведение было как минимум... странным. — А потом на одном из лестничных пролетов вы внезапно остановились и начали мне рассказывать, почему вы тогда ушли. — Уверен, что это было ужасно, прости, — первый раз за все это время Панталоне чувствует, что действительно краснеет. О, Архонты, что же он мог наговорить? — Возможно, вы сказали пару странных или глупых вещей, но это не имеет значения. Я рад, что вы смогли со мной поговорить, я рад, что вам это было нужно. И я... Не могу сказать, что доволен этим, но для меня было очень важно услышать, что вы тоже беспокоились, — Капитано ворочается в кровати, словно ему неудобно вот так держать Панталоне в своих руках. Тот понимает и пытается лечь как-то по-другому, но в итоге они зацепляются за одежду друг друга — оба спали во вчерашних вечерних рубашках — кое-как расцепляются и остаются лежать, почти как было, просто чуть-чуть подальше друг от друга. Панталоне смеется. — После того, как вы поговорили, вы заснули, так что мне пришлось нести вас до комнаты. А после того, как вы сняли верхнюю одежду, и я помог вам расплести прическу, вы очень просили меня остаться, а я вчера был довольно пьян, так что... Простите, что так получилось. — Нет-нет, я сам был не лучше, — Панталоне отмахивается от него, а потом переворачивается на спину и начинает разглядывать потолок. Ну, как разглядывать. Что-то светлое и очень хорошо плывущее — довольно красиво получалось. — Все в порядке. Я даже рад, что это произошло. Ну, то есть, я имею ввиду, что ничего плохого не случилось, и мы вроде нормально вчера время провели, и сейчас, так что... — Я понимаю, — Капитано останавливает его. Он правда понимает. Чувствует почти то же самое: странно, конечно, неловко, немного стыдно за свою несдержанность, но, наверное, все к лучшему. Тем более сейчас им почти спокойно вот так вот лежать рядом и болтать. Почти нравится. Панталоне где-то под одеялом находит чужую руку (ему теперь уже не нравится совсем без прикосновений) и осторожно, медленно, сжимает чужую ладонь в своей. Ему ужасно понравились обниматься, и хотелось попробовать что-нибудь еще. Не сказать, что он ни разу в жизни не делал ни того ни другого, но то, что было — было давно. У Панталоне давно не было близких людей. Только если Дотторе, но с ним особо не пообнимаешься: то он весь в крови, то в кислоте, то копается в чьих-то органах и даже разговаривать не хочет. А Капитано? Он теплый. Но как только Панталоне берет чужую ладонь, ее быстро отдергивают, и Капитано немного сдвигается, так, чтобы до его руки было не достать. Это немного удивляет Панталоне, но потом он вспоминает одну маленькую деталь, которую он не то, чтобы упустил, просто слишком к ней привык — перчатки. Всегда черные кожаные перчатки на руках, а выше запястий — рубашки, пальто, любая плотная, закрытая одежда. Он даже не слишком хочет гадать, что же такого тайного есть в руках Капитано. Зачем? У него никогда не спрашивали, почему он мало ест, почему буквально помешан на работе. В таком случае и он сам не имеет права пытаться узнать что-то, о чем ему не рассказывают. А Капитано, кажется, тихо извиняется. Панталоне только качает головой, в потом придвигается чуть-чуть поближе. Он убирает свои собственные руки, не за спину, конечно, это совсем не удобно, но оставляет их рядом с телом, чтобы Капитано не думал, что он все еще пытается дотронуться. Потом он просто кладет голову на чужое плечо и прикрывает глаза, а напрягшийся до этого Капитано расслабляется и опускает свою ладонь на его талию. Панталоне улыбается — ему тепло и спокойно, и даже солнце уже глаза не слепит. Только поговорить хочется. — Знаешь, я так рад, что проснулся сегодня с тобой, — он говорит негромко, ему не хочется напрягаться. И Капитано, скорее всего, чувствует себя так же, как и он. Лекарство, конечно, помогает, но не слишком хорошо. — Вы испугались, когда заметили меня, — Панталоне, с чужого плеча почти передвинувшись на грудь, может чувствовать дыхание Капитано, громкое, быстрое биение сердца. Интересно, это всегда так, или он сильно волнуется? Но с чего бы? — Но я же не видел, что это был ты, — Панталоне сдерживает свое желание сползти пониже под одеяло и накрыться им с головой. Он даже себе еще не признался нормально в том, что собирается рассказать Капитано. Но, возможно, так будет лучше. — Я всегда говорю себе, что волноваться не о чем, ведь это случилось всего пару раз. Но почти каждый раз после приемов и балов, даже если они не во Дворце, я просыпаюсь не один. А я этого не хочу, даже когда пьяный, наверное, не хочу. Но так получается и я не знаю, что с этим делать. Я пытался не пить совсем, но проблема в том, что очень часто мне предлагают напитки люди, с которыми я общаюсь. Невежливо отказываться, а я не могу быть невежливым. Я должен быть приветлив и должен с ними говорить. Но они, видимо, считают, что кроме этого я еще должен с ними спать. А я уже боюсь, если честно. Капитано молчит. Только разворачивается к нему, притягивает к себе, сжимает в теплых крепких объятиях. Панталоне, ушедший в свои мысли, от неожиданности вздрагивает. А Капитано после небольшой паузы запускает руки в его волосы и начинает мягко, бережно гладить его по голове, спине, перебирать темные пряди. Панталоне даже не знает, как реагировать, просто обнимает в ответ и старается, правда старается прогнать мокрый туман из глаз. Не получается, но зато исчезает тянущее болезненное чувство в груди, которое не покидало его уже несколько недель, с момента, как он ушел тогда от Капитано. А сейчас оно пропадает, может быть, медленно, но Панталоне рад и этому. Он чувствует, что сейчас все действительно хорошо, и дальше, возможно, будет точно также. По крайней мере, есть кто-то кроме него, постарается, чтобы вот это хорошо случилось снова. Он не знает, сколько времени они лежат вот так, но в итоге он успокаивается. Отстраняется, улыбается Капитано, говорит что-то про «пора, наверное, вставать» и тянется к тумбочке возле кровати, очень надеясь найти там очки. Находит, к счастью, уже подносит к глазам, как вдруг Капитано самыми кончиками пальцев касается его запястья, почти не трогая, но останавливая. — Подождите немного, пожалуйста, — он убирает руку сразу, как только видит, что Панталоне убрал очки от лица. — Я... Наверное, мне сначала стоит надеть маску. — А, точно, — Панталоне улыбается и опускает руки на колени, ждет. Он как-то даже не подумал, что Капитано может быть без маски, хотя, с другой стороны, как можно в ней спать? Хотя, это неважно. Его скорее волнует мысль, что он провел столько времени с Капитано который не носил маску и даже этого не заметил. А еще... — Ты уверен, что мне нельзя посмотреть на твое лицо? — А вы бы хотели? — Капитано замирает. Он теперь сидит прямо перед Панталоне, не успев встать и забрать маску со стола. Он сам удивляется своим словам, но... Возможно, это к лучшему. Может быть, так им будет проще. Капитано совсем не хочется скрывать что-либо от Панталоне, он скорее боится, что это что-либо ему не понравится. — Очень. Капитано молчит. Медлит почти минуту, которая так невероятно долго тянется для и него самого, и для Панталоне. Потом он забирает из чужих рук очки, улавливая краем глаза приподнятые в удивлении брови. Панталоне ждет столько, сколько ему нужно будет ждать. Он не слишком терпеливый, но Капитано, видимо, хорошо на него влияет. Потом у него забирают очки, и спустя пару секунд он уже может нормально видеть. Капитано бережно надевает на него эти очки, возможно, задерживаясь кончиками пальцев на его лице чуть дольше, чем следовало бы. Панталоне моргает несколько раз, а потом поднимает взгляд. Лицо Капитано совсем не такое, как в теориях некоторых Фатуи. Оно не изуродовано шрамами, не является черепом, механизмом или небольшим клубом туманно-черной темноты. Панталоне краем глаза замечает, что Капитано все-таки спрятал свои открытые ладони под одеяло, но ему это сейчас мало интересно. Он разглядывает лицо перед собой. Оно вовсе не странное, но и не самое обычное. Какое-то немного особенное, Панталоне, по крайней мере, таких раньше не видел, а ведь несмотря на свою нелюбовь к путешествиям он много где побывал. Серая, даже не близкая к человеческому цвету, кожа, на которой нет и следа шрамов. Приятные, хотя довольно крупные черты лица: нос с горбинкой, густые брови, под которыми темнеют полностью черные большие глаза без зрачка, радужки или склеры, на которые мягкими, светлыми бликами ложился свет солнца из окна; высокие скулы, которые сейчас были чуть темнее остального лица (может быть, Капитано слегка покраснел?); пухлые губы, не розовые или красноватые, а темно-серые, а в месте, где они смыкались почти черные. Ах да, шрамы, кажется, все-таки были, почти незаметные, выделяющиеся только своим светло-розовым цветом давно зажившей плоти. Один тонкой полоской рассекал правую сторону подбородка и нижнюю губу, а второй, совсем маленький, лежал прямо над бровью, растянувшись почти на всю ее длину и чуть дальше ниже, самым кончиком касаясь виска. Тяжелые темные волосы были откинуты назад, обнажая высокий лоб, а потом ровной, прямой рекой спускались до ушей, дальше у плечам, и заканчивались, видимо, только после локтя. Капитано выглядел сонным и немного помятым, но Панталоне этого и не заметил. Тем более, он и сам сейчас таким же был. Но на него смотрели вопросительно, с затаенным страхом, неуверенностью, и все эти эмоции легко читались в темных глазах. Кому-то они могли бы показаться страшными, но Панталоне мог видеть только их выразительность, красивую форму, яркие блики солнца, которые мелькали в них, словно на поверхности большого, глубокого озера. Он улыбнулся и сразу же захотел, чтобы Капитано сделал это в ответ, захотел увидеть эту улыбку, которая была настолько яркой, что ее можно было слышать. — Ну и зачем ты эту красоту скрываешь? Неуверенное выражение лица Капитано сменяется удивлением, потом его щеки темнеют еще на пару тонов, а потом он улыбается. Панталоне слышит, как он тихо фыркает и вздыхает, и еще видит, наконец-то видит, как эти губы растягиваются в яркой, довольной, может быть, чуть смущенной улыбке, как за ними блестят мгновение белые зубы, а потом снова скрываются, как на левой щеке появляется мягкая ямочка от этой улыбки. А сам Панталоне только шире улыбается в ответ. — Просто когда я встречал людей в первый раз, они часто пугались, или нападали, даже не разобравшись, кто я и хочу ли я сражаться с ними. Поэтому сначала я носил повязки, а потом нашел где-то этот шлем, который теперь все называют маской, и людям стало спокойнее. А мне не в тягость, он совсем легкий и не мешает мне, — Капитано говорит негромко, спокойно, но с длинными паузами. Он никогда еще не говорил об этом, и не думал, что когда-нибудь скажет. Он не готовил слов. — Я не хотел ничего скрывать от вас, но я боялся, что вы тоже можете испугаться. Тем более, вы сами говорили, что не очень-то и хотите знать, что под моим шлемом. В тот первый день, когда я забрал вас с работы, помните? — Панталоне кивает. У него ощущение, что Капитано рассказывает ему что-то очень важное, но личное, такое, в чем люди обычно не признаются другим. — Я не могу сказать, что я человек или очень похож на человека, но я же не... — Ты не монстр. И неважно, что думают люди, в первый раз увидев тебя, — Панталоне в этот момент ужасно хочется протянуть руку, коснуться чужого лица, аккуратно провести пальцами по скулам, щекам, а потом заправить за ухо темную прядь волос. Он думает об этом, но все-таки сдерживается, еле заметно поджимает губы, словно расстроенный собственными мыслями. И совсем забывает о том, что он говорит. — Тем более, ты гораздо лучше большинства людей, которых я знаю. После этой фразы у обоих синхронно дергаются руки в желании спрятать лицо в ладонях и больше никогда никогда не поднимать глаза друг на друга. Капитано останавливает одеяло, а Панталоне почти дотягивается до своих щек как будто он хочет накрыть их ладонями и скрыть яркий-яркий румянец. Капитано, видимо, по той же причине, немного опускает голову, чтобы волосы упали на лицо. В итоге Панталоне все-таки осознает, что он делает, так что, раз уж руки где-то около лица, он просто поправляет очки (кажется наоборот, перекосив их этим) и встает с кровати. Капитано поднимает на него глаза. — Я в душ, — Панталоне старается, чтобы его голос звучал как можно более непринужденно. Получается ли? А кто его знает. Он очень нервно крутит в руках прядь волос, так что вряд ли. — И, если честно, это надолго, так что не надо сидеть тут и ждать меня, можешь уйти, если хочешь. А можешь принять душ у себя, а потом вернуться, и я не знаю... посидим еще немного. В этот момент Панталоне понимает, что завязал волосы уже и узлом, и бантиком, так что, не дожидаясь ответа, сбегает в ванную. Через пару минут слышит звук захлопнутой двери, и очень старается убедить себя, что вообще-то это нормально, и он не должен так расстроенно выглядеть в зеркале. Потом, принимая душ, он уже ничего не слышит, слишком состредоточившись на уже привычных попытках увидеть хотя бы где вода, а где не вода. А когда он выходит, он слышит, как кто-то (и он даже может предположить, кто) что-то делает на кухне, так что быстренько добегает до своей комнаты, при этом все-таки стараясь, чтобы его не было слышно, запирается и меняет полотенце, обернутое вокруг бедер, на домашнюю одежду. Хорошо, что планировка закрытая, а не как у некоторых (не будем тыкать пальцем во всяких голубых и сумашедших), которые просто снесли все стены, кроме стены в ванную, потому что, видете ли, мешает. Но как только Панталоне тихо добирается до кухни и заглядывает туда, стараясь вести себя спокойно, все мысли о планировке квартиры мгновенно улетучиваются. Он медленно-медленно расплывается в улыбке, и все-таки заходит. Капитано приготовил ему завтрак.