Party girls don't get hurt,
Can't feel anything, when will I learn,
I push it down, push it down.
I'm the one "for a good time call"...
Sia — Chandelier
19 февраля В общежитии только и разговоров о том, какую грандиозную драму я разыграл на рассвете, будучи в наркотической горячке. Самые любопытные во все глаза наблюдали, как я душу Жана в объятиях, плачу навзрыд и прошу кого-то там не бросать меня. Жана, черт возьми. Я обнимал Жана. Как хорошо, что этот эпизод я не помню. Зато Жан все помнит. Говорит, ему наврали, что я приеду в отключке, потому что я был в ней ровно пять минут. Говорит, что даже рука не поднялась врезать по моей мокрой морде. И шутит, мол, не сомневался, что я провалюсь на первом же свидании, но дает мне еще попытку. Последнюю. Не знаю, о чем он: у меня на его ехидную морду рука вполне поднялась. Молниеносно. Ах да. Говорят, сквозь рыдания я умолял кого-то дать мне возможность провести с ним хотя бы ночь. Да, я мечтаю провести кое с кем хотя бы, мать вашу, одну ночь. Но это не то, о чем я хотел признаваться вслух. Боже, видел бы Флок того, кого назвал гордой сукой. Этого ты добивался, лисенок, не так ли? А вот таким — сукой без капли гордости, ты бы меня наконец-то полюбил? Кстати, перед Жаном мне падать ниже больше некуда. Я коснулся самого дна, но мне плевать уже, если честно. Драма, значит, да? Хорошо. Я даже с кровати подниматься ради этого не буду. Одну секунду, только лягу поудобнее. Эрен Йегер, дамы и господа моего воображаемого театра. О, это было что-то старое и давно забытое. Наркотики не сделали из меня другого человека. Нет, это был я во всей красе. И именно так должно было выглядеть утро после расставания с моим богатым рыжим мудаком. Звонки. Крики. Слезы. Выяснения, кто кого любил, а кто кем пользовался. Телефон летит в стену. Занавес. В моей жизни все так и работает: я обнажаю душу перед всем миром — как-нибудь эффектно и громко, хотя об этом никто не просил, а потом о моих чувствах судачат еще неделю. Называют их сценами, истериками, драмами. Словом, низводят до фарса. Порой и ножи в спину втыкают, да. У меня уже торчат там целых две штуки. Но третий — он вошел прямо в грудь. Быстро и гладко. Нежно. Почти вежливо. Идеальное проникновение. От тонкой и холодной руки мужчины, в которого я ныне влюблен так, как только умею. С первого взгляда, от всего горячего сердца и до потери рассудка. Я влюблен в лучшего мужчину из всех, которых когда-либо встречал. Я влюблен в мужчину, которому нахрен не сдалась головная боль вроде меня. Я помню, как тяжело ему было избавиться от моей навязчивой персоны, которая со слезами прилипла к его ногам намертво. Я сплю спокойно лишь потому, что точно помню, как остервенело благодарил его за его доброту. И при этом не помню, чтобы потом вообще открывал свой болтливый рот и как на духу выкладывал все свои нежные и страстные чувства — но они, как заезженная пластинка, крутились в моей голове. Мне сложно в это поверить. Раз он задавал мне вопросы, значит, я на них отвечал. Разумеется, я это делал. Я делал все, чего хотел или не хотел, и все, чего не мог физически. Сквозь тошноту, головокружение — и бесконечные слезы. Я подчинялся ему безукоризненно, просто потому что хотел подчиняться. Ему — и только ему. Все, что я делал — я делал ради него, и только ради него. Все, о чем я мечтал — это проснуться в его постели, и ради этого лез вон из кожи. Умею быть настойчивым, да. Что мне наркотики? Я и до них предлагал себя так откровенно, что только слепой бы ничего не увидел. Я танцевал перед ним что-то горячее и вызывающее, брал волосы в кулак, оттягивал ошейник и бросал улыбки, по которым со мной все было ясно более чем. Но я для него — просто сопляк. Помню-помню. Он повторил это достаточно много раз. Я для него не игрушка на ночь. Не Саб его мечты, — увы. Но и не игрушка. Просто сопляк, черт возьми. Просто обдолбанный мальчишка, которому пора домой и спать. У кого-то в зале остались вопросы, почему я влюблен до желания кричать во всю глотку? Всхлип. Выстрел в висок. Занавес. Есть самое простое и понятное для меня из всего, что случилось в ту роковую ночь. От меня отделались в высшей степени мягко, как от до смерти надоедливого ребенка. Это первое. Второе. Я лично спущу в ад того, кто попытался трахнуть меня без сознания. Он должен знать, до чего облажался в выборе жертвы. Это будет месть за себя и за другого парня, которому по моей вине сейчас вообще не сладко. Я теперь догадываюсь, что этот клуб — излюбленное место для охоты у того подонка. Нет, он пока еще не представляет, что такое настоящая охота. Не знаю, ходит ли он туда каждое воскресенье. Не знаю, кто он такой, что ему все сходит с рук: вполне вероятно, что чей-то там сынок сродни Флоку. Мне глубоко наплевать. Говорю же: умею быть настойчивым. Кроме того, чертов падальщик своими глазами видел, кто меня защитил. Кто-то, кто нам обоим дышит в грудь, но чье появление заставило взмокнуть его ладонь на моем лице. Вот с этого момента и начинается что-то сложное и запутанное. Прямо как мои бедные волосы, которые я не расчесывал с той самой ночи, и им уже, кажется, ничем не помочь. Отрастил, твою мать. У меня и сегодня нет сил ни заняться ими, ни подумать о случившемся как следует. Надеюсь, завтра станет лучше. Наркотики подкосили меня на целых три дня. Я не хожу ни на какие пары. Просто лежу, смотрю в потолок и ловлю такие вертолеты, каких отродясь не видел. Микаса была в бешенстве, когда обо всем узнала. Кто же в этом виноват? Правильно. Эрен Йегер, который попросил парней держать язык за зубами, а потом сам раскричался и разрыдался на всю общагу. В пять утра. Мы с Армином и Жаном получили выговор по полной программе, и каждому раздали по пощечине. Всем, кроме Армина. Да, его нельзя. Армин — свет очей наших. И все-таки нам троим пришлось признать, что мы один тупее другого. Жан зарекся больше не участвовать в моих тайных сговорах. Армин три часа извинялся за то, что перебрал с пивом и не ответил на звонок. Я же всего лишь сделал виноватые глаза, и все закончилось как страшный сон. Микаса накинулась на меня с объятиями, начала гладить по пылающей щеке и тихо плакать. Как-никак, любимого брата едва не изнасиловали. Я просто рад, что это случилось со мной, а не ней, иначе бы меня уже посадили за убийство. Рискую теперь сесть только за причинение тяжкого физического вреда. Черт. Придется сделать все, чтобы меня точно не узнали. Спрятать волосы — обязательно. И не выкисать из спортзала неделю. Ублюдок вдвое шире меня. Я зол настолько, что готов обрушить стены чертового общежития, но хочу быть уверен в себе на тысячу процентов, когда у меня сорвет все тормоза. Боже, как я хочу, чтобы их наконец сорвало ко всем чертям, и чтобы при этом я не был опять кругом виноват перед всем миром. Твою мать. Я так устал от этого дерьма. Единственный человек, которого я видел первый раз в жизни, но рядом с которым я чувствовал себя в полной безопасности, исчез из моей жизни. Я понимаю, что он просто хотел позаботиться обо мне. Я благодарен ему за все — и умоляю, пусть хотя бы просто не забывает меня. Пусть хоть иногда вспоминает обо мне что-то хорошее. Если оно было, конечно. Больше мне ничего не нужно. Я снова рыдаю. Армин на парах. Я здесь один, но нихрена не сдерживаюсь. Вой стоит на все этажи, знаю. Мне откровенно наплевать. Да, на четвертом этаже, в комнате номер семь разыгрывают драму. Возьмите у меня в рот, кстати. Я даже счастлив, что у меня есть тот, кого можно с чистой совестью избить до полусмерти, если честно. 20 февраля Время полдень, а я только что проснулся и наконец-то чувствую себя в порядке. Выгляжу, правда, как дохлая русалка. Ну и как теперь распутывать вот эту всю красоту? Армин сбежал с последних двух пар, потому что ему без меня, мол, уже невыносимо скучно сидеть на лекциях: никто не чавкает жвачкой, не болтает над ухом и не шутит идиотские шутки про Эрвина Смита. В аудиториях гробовая тишина. Смит, кстати, на последнем занятии ни с того ни с сего придрался даже к нему, к Армину. Он теперь переживает за свою репутацию. Я сказал ему забить на это. Кто знает: может, вчера жена не дала в зад, а сегодня и вовсе собрала вещи и уехала, отняв по суду все совместно нажитое вплоть до ночника в виде зайчика, потому что у нее хороший адвокат. Смиту, стало быть, только и остается, что спать на матрасе и менять три рубашки. Армин улыбнулся во весь рот, — люблю его улыбку, она невероятно широкая и заразительная, — и правда перестал себя накручивать. По дороге он купил для меня мой любимый латте с ореховым сиропом и взбитыми сливками. Бариста, как я и попросил Армина передать, добавил побольше сахара. Сильно побольше. Да-да, можно еще. Еще — его любимое слово. От суммы, подаренной человеком на черной BMW, осталась половина, но мне сейчас так тоскливо. Из-за другого богатого человека, который спас меня от изнасилования и пропал без единого следа, кроме того, что на сердце. Первый тоже уберег мою судьбу. От карьеры проститутки. Господи. Сижу на кровати в одних трусах, пью кофе, любуюсь синяками на коленях — и почему-то чувствую себя в какой-то петле. А под петлей вокруг моей шеи — цепь, и она затягивается. Есть я, который знает, что не должен сходить с ума, и наматывает эту цепь на кулак. И есть я, который задыхается, но не может остановиться. Интересно, сколько ему лет? По виду ни за что не угадать. Он выглядит так, словно ему столько же, сколько мне, и одновременно глубоко за — скажем, тридцать? Это так завораживает. Истина должна быть где-то посередине. Я бы точно не дал ему выше тридцати. Мне кажется, это все из-за его серых глаз, в которых сплошь туман и печаль: честно говоря, только они придают возраста его аккуратному лицу. И это только одна из маленьких загадок, связанных с ним, но есть вещи и поважнее, о которых надо пораскинуть мозгами. Армин в огромном нежно-голубом свитере — ему не жарко, а? — пьет энергетик и копается в ноутбуке. Он упорно разыскивает информацию о Ханджи. Да, мы до сих пор не разгадали первую загадку, а я уже принес новую из мира за душными стенами нашей дыры. Армин говорит, что мы должны разгадывать их по порядку, и тогда доберемся до сокровищ. Это, мол, не случайность, что всякие обеспеченные люди раз за разом спасают мою шальную задницу. С периодичностью в два дня. Твою мать. Я чувствую, что это не случайность. Я даже догадываюсь, откуда растут ноги, и знаете, что? Я хочу что-то разбить, но в руке — пластиковый стаканчик. Боже, у меня и голове, и на ней — полный хаос как после шторма. Пора наконец попробовать в нем разобраться. Мой невысокий спаситель, который кого угодно может поставить на колени одним взглядом, — он, собственно, кто? Я беру расческу и пробую прочесать волосы с одной стороны разом. Зубчики застревают у самых корней. Продолжаю в том же духе. Безуспешно. На самом деле, все эти крики моего разбитого сердца сейчас мешают мне подумать о самом важном. Почему конкретно он пришел ко мне на помощь? Я порой задумываюсь об этом, но от сумасшедших предчувствий мне каждый раз становится не по себе. Я не имею на руках ничего, кроме домыслов, но все же. Почему, если я ему — явно не интересен? В его руках был мой телефон, и ином случае он давно мог взять либо номер, либо написать на мою анкету. Он ведь знает мое имя, и чертово приложение висит прямо на главном экране. Иконка, на которой красным по черному: BDSM. Прошло четыре дня. Тишина. Я не настолько придурок, чтобы мне надо было объяснять дважды. Разбираю волосы на пряди. По передним расческа спокойно скользит сверху вниз. Я и так постоянно накручиваю их на палец, вспоминая события той ночи. Его позвал бармен Майк. Вне всяких сомнений. Майк готовил для него коктейль. Эти двое общались. Он не мог появиться из воздуха в нужное время и в нужном месте, а Майк бросил бар, как только заметил, что меня уволакивают за руку. Майк, безусловно, очень хороший человек — люди с такими усами в принципе не могут быть плохими, я уверен, — но просто заметил, серьезно? В движущейся толпе? При слепящих вспышках света? А еще, вкалывая как лошадь, просто заметил, что я хочу слинять от подозрительного типа куда подальше. А потом отвел меня в уголок, выдав стул со своего рабочего места в подарок. Просто так. По доброте душевной. Вопрос ребром: какого хрена Майк присматривал за мной всю ночь? В дальних прядях расческа больно дергает за узел. Отвратительно большой и выводящий меня из себя уже давно. Приходится распутывать пальцами. Майк обращал на меня до странности много внимания, но — те взгляды, что он бросал на меня поначалу, мне совсем не нравились. Не знаю, с какого момента и почему он перестал видеть во мне угрозу для его стеклянных друзей. Не важно. Допустим, привык. Мне больше интересно, откуда ему вообще было знать, что от меня можно ожидать чего-то подобного. Да, можно. Я могу разнести все к чертовой матери, если на то будет причина. Их, как правило, бывает много. Есть козлы, которые притрагиваются к моей сестре без явного на то согласия с ее стороны — без явного несогласия тоже, увы. Есть рыжие мерзавцы, которые играют на чувствах гордых сук. Есть подонки, которые насилуют по несколько человек за ночь, предварительно накормив их наркотиками, — но тут все еще впереди. Есть водители черных BMW с пачками денег на руках, которые — черт, знал бы я, что за рулем сам Иисус. Риторический вопрос. Что обо мне из перечисленного выше могло быть известно Майку, бармену в одном из самых дорогих ночных клубов города? Узел распутывается. Я добиваю его расческой, и на ней остается клочок волос. О, я знаю, как это работает в моей жизни. Я же чертова знаменитость. Сцены, да, Флок? Сцены, после которых из всех присутствующих в зале упомянутые ранее козлы заходят за кулисы, плюют в лицо и пляшут на костях. Драмы, да, Жан и все прочие соседи? Драмы, на которые интереснее поглазеть, чем чисто по-человечески вырубить меня. Не обижусь, знаете ли. Экшн с разносом черной BMW. Добрый человек, простите, но позвольте поцеловать вам руку и спросить: а вы много кому об этом рассказали? Я никогда не думал, что подобная слава может спасти мою задницу. Буквально. И это при условии, что Майк действительно в курсе событий. Возможно, в курсе. Возможно, у него просто чуйка на молодых, прекрасных и взрывоопасных. Боже. Это все еще просто мои домыслы. Допустим, Майк все знает. И что, это мой Иисус на BMW за бокальчиком чего-то там обсудил с ним? Или оно там, в светских кругах, из уст в уста? За пару дней? Если слухи разлетелись так далеко, то мне непонятна причина той доброты и заботы, которую ко мне проявил еще один святой человек. Чем только я мог заслужить у него столько сочувствия? Он все знает, это точно. Если Майк знает, то и он тоже. Погодите. А не наоборот ли? Перед глазами висят расчесанные пряди, но я не вижу, что творится на затылке, и раздираю волосы вслепую. Все совсем плохо. Это одна свалявшаяся копна. Вот о чем они шептались, когда Майк принес ему коктейль? Обо мне? Серьезно? Майк такой: помнишь того патлатого, который разбил BMW? Вон он, у меня в баре сидит. Чушь. Они могли говорить о чем угодно. Допустим, Майк просто знает об этом от него. Теперь самое интересное: а он — от кого? От Иисуса на BMW? Они втроем там собрались за барной стойкой и — прикиньте, парни, сегодня какой-то психованный тип раздавил мне капот? Он такой смугленький и с длинными волосами, будьте начеку. И да, не дайте ему умереть снова. Защищайте его задницу, чего бы вам это не стоило. Даже если у вас нет на это времени, понял, Майк? Твою мать, я не чертов Шерлок Холмс. Я тупой как пробка, но. При прочих равных есть два варианта, и один из них совсем уж сумасшедший. Первый. Он и человек на черной BMW знают друг друга. Второй. Это один и тот же человек. У меня от таких мыслей голова кругом и мурашки по телу. Боже, это бред, но что я знаю о них двоих? Они оба спасли мою жизнь. Они оба баснословно богаты. Один из них катается на черной BMW, а другому очень идет черный цвет. А еще у обоих сквозит печаль в голосе. Я, правда, не расслышал тембра из салона, зато его голос помню, словно музыку, которую хочется слушать снова и снова. Особенно эти горячие усмешки, такие низкие, с такой выразительной хрипотцой, что уши плавятся от удовольствия. Вспомнить бы еще, что его так развеселило. Я готов нести смешную чушь без передышки ради его смеха. Я не шучу. А на какой машине он мог бы ездить? С цветом все понятно. Без вариантов. Черная Mercedes? Слишком мягкие формы. Черная Rolls-Royce? Слишком громоздко. Черная Porsche? Слишком мелко. Он же сам миниатюрный. Нет, я вижу лишь одну-единственную машину, которая выглядит так, словно на ней меня из-под земли достанут, и она почему-то уже стоит около универа, но я как раз выхожу из корпуса по направлению к ней, и где-то там, в курилке, один козел роняет сигарету изо рта, и — что-то я уже забыл, с чего начал. Ах да. Блестящая работа, детектив Йегер. Вы уволены. Это чистой воды бред, сказочный просто до умопомрачения. Хотите сказать, он — человек, чью машину я изуродовал, — всю ночь смотрел, как я просаживаю его деньги, таскал мое тело за ошейник, купленный на них же, и напоследок вызвал для меня такси? На свои, кстати. Это мелкая трата для него, но не чересчур ли щедрая с учетом некоторых обстоятельств? Я просто не понимаю, какие мотивы могут быть у вот такого ангела-хранителя. Здесь недостаточно иметь доброе сердце. Он же все-таки человек, а не божество. Он — взрослый и состоятельный мужчина, выходит, тратит собственные силы, время и деньги на какого-то сопляка, который доставляет ему одну лишь головную боль? Ничего при этом не требуя от него, то есть от меня, взамен? Это уже не просто сказки. Это сказки, лишенные всякого смысла и логики. Я все понимаю: со мной тяжело, как говорил Флок, но без меня скучно, как говорил Армин. Так вот. Есть Армин — равный мне; а есть люди, которым доступны все блага мира по щелчку пальца. Они развлекаются по-другому. И со мной они — именно что развлекаются. Им не хочется, чтобы было тяжело. Да, Флок? Можно подумать, с тобой всегда было легко. Мудак. И уж тем более я не верю в столь бескорыстную доброту. С меня можно взыскать много, очень много, что-то большее, чем благодарность на словах, но я все еще и не продан на органы, и не взят в сексуальное рабство, да что оно мне покоя-то не дает, проклятое? Я здесь — в общежитии, сижу на кровати в одних трусах, с синяками на коленях и с расческой, застрявшей в волосах намертво, — и нихрена не понимаю, что вообще происходит в моей жизни. У меня руки устали. Где мой кофе? Я зашел в тупик. Мне некуда больше думать в этом направлении. А моя интуиция при этом в бешенстве переворачивает стол. Это либо полная чепуха, либо что-то, просто не поддающееся моему разумению. Слепая зона. Я слишком мало знаю, если не сказать ничего. Если, например, отбросить все сомнительные догадки, то что мне известно конкретно о — ком, твою мать? Черт, я даже имени его не знаю! А оно, должно быть, очень красивое. Изящное. Как и он. Не слишком длинное. Удобное, чтобы стонать на ухо, когда уже задыхаешься. Или шептать прямо в губы. Или кричать, когда стоишь на коленях, а он натягивает поводок, вынуждая запрокинуть голову, пока берет сзади. Быстро. Грубо. И думает, что я сопляк, зато какой. Я хочу с ним переспать. Вот, собственно, и все, что я о нем знаю. Потрясающе. Я допиваю кофе через трубочку с громким журчанием. Армин смотрит на меня поверх монитора с сочувственной улыбкой. — Ты сейчас как девчонка из Звонка, знаешь. Поднимаю руки, сгибая пальцы, как когти. Волосы почти полностью закрывают лицо. Боюсь представить, кого я напоминал, когда был еще и обдолбанным, заплаканным, и в потекшем карандаше. Жесть. Особенно, если смотреть сверху вниз. В темноте. Постойте. Темнота. Тишина. Холодный пол. Я вижу свои стертые колени словно в первый раз. Мы были в служебном помещении. Охренеть. У него есть доступ в служебное помещение. И я не думаю, что сотрудники вроде администратора или менеджера могут сидеть среди гостей и потягивать коньяк с горячим шоколадом. Поднесенный к столику самим барменом. Он — хозяин этого заведения? Казалось бы. Серьезно, казалось бы. А в моем воображении почему-то не вяжется одно с другим. Он — и этот клуб как место, которым он владеет. Место, пусть даже очень дорогое и красивое, но как и любое другое заведение подобного рода — грязное, распущенное и опасное. По сути своей. Любая толпа живет по законам джунглей. Я ведь потому и кричал до последнего, когда был не в силах защититься самостоятельно. Знал, что все закроют глаза на неладное, если не заявить о себе как можно громче. Элементарные правила выживания. Это не его. Оно ему не к лицу. Он словно выше этого. Возможно, я снова что-то там себе придумываю, но я на сто процентов уверен: он бы не хотел, чтобы в его заведении люди вели себя как животные. И тем более он бы не потерпел, чтобы там спокойно обитали те, кто ими и являются. Имей он полную власть в клубе, ублюдок в ту же ночь оказался бы за решеткой — ровно к тому моменту, как мое бездыханное тело привезли к общежитию. Контроль. Порядок. Идеальная чистота. Это первые слова, которые приходят мне на ум, когда я вспоминаю о нем. Не говоря уже о его доброте и чуткости. Сколько времени мы потратили на то, чтобы я проревелся? Кажется, моим слезам не было конца и края, но он ни разу не попросил меня прекратить. Перестать. Замолчать. Заткнуться. И все прочие слова, от которых меня уже тошнит. Он относился ко мне так, будто точно знал, в чем я сильнее всего нуждался там и тогда. Учитывал, так сказать, все пожелания. Под его началом могла бы процветать какая-нибудь замечательная кофейня, в которую хочешь приходить каждое утро. Твою мать, Йегер. Или ресторан, в который мечтаешь пойти на свидание, но никто тебя туда не приглашает, и поэтому ты идешь в клуб, который сотрудничает с этим рестораном. Acker'heart? Вы шутите? Расческа, вся в клочках волос, летит в стену с громким стуком. Армин, не поднимая головы, провожает ее таким скучающим взглядом, словно мимо пронеслась муха. Смотрит в экран. Улыбается уголком губ. И вот, почему он мой лучший друг. Хорошо. Так и быть. Я готов поведать Армину тайну о разбитой BMW. Знаю, в его картине мира все как обычно — до слез романтично. Очередной богач увидел меня в лобовое стекло, попал под мои чары, вспоминает обо мне за чашкой кофе по утрам, но что-то там ему мешает, да. Это же Армин. У него и Флок в тот вечер нажрался не для того, чтобы я больше не трепал нервы со своими нам-надо-поговорить, а потому что — ах, мерзавец, он так боится потерять тебя, Эрен! А кто же теперь будет трепать ему нервы, Эрен? Я так больше не могу. Я утыкаюсь лицом в синюшные колени. В голове еще больший хаос, чем прежде. А где-то там, на горизонте — я. Бегаю по кругу и кричу в небо. Что я знаю о рестораторе Acker'heart? Чуть меньше, чем ни черта. Надо же. И почему меня это не удивляет? Не желает он, чтобы покоренные сердца и желудки имели хоть какое-то представление о его жизни. Мудрое решение, если есть что скрывать. Мне ли не знать, что такое пересуды и сплетни. Может, он еще и стекла затеняет на своей черной BMW, а? И носит черные очки? Прикрываясь тем, что ему просто чертовски идет черный цвет, а это истинно так. И попробуй ему слово скажи. Во всяком случае, в интернете не найти личной информации. Никакой. Кроме той, что передается из блога в блог, из статьи в статью, как легенда. Когда-то в юности он — ныне хозяин ресторана с безупречной репутацией, жил в страшной нищете. А потом некто — неизвестно кто, конечно же, а как иначе? — но как говорят, представитель интеллигенции, благородно протянул руку помощи. Я обнимаю свои ноги и сижу, скрученный колесом, укрытый волосами. Издерганными. Запутанными. Я не хочу их отрезать. В комнате раздается долгий скулеж. Высокий. Скрежещущий. Хнычущий. Он перетекает в измученное мычание. Оно превращается в стон. Низкий. Гортанный. В нем играют рычащие нотки. Ничто из этого не прерывает безмятежное клацание мышкой. Я не хочу думать о том, в чью именно напрашивался в постель. Господи. Это точно я год назад боялся подкатывать к Флоку? К Флоку, серьезно? Кто такой Флок по сравнению с — твою мать, Йегер. Но у меня на руках по-прежнему ни одного достоверного факта. Ни одного. Отвратительное чувство. Я не вижу никаких параллелей, понятно? Это просто смешно. Мне всего лишь не дают сдохнуть в двадцать два года. Хватают меня за шкирку каждый раз, как я с разбега прыгаю в пропасть. Почему-то. Мне очень интересно, почему. А еще раз поймают? Эта доброта — она имеет какие-то пределы? Я умею потрепать нервы, знаете ли. Я ведь, на минуточку, опять бегу к обрыву. Я уже на низком старте. Умею догонять смерть тогда, когда меня отбросили от нее на безопасное расстояние, да. Майк мне все расскажет, кстати. Даже если нельзя, никак нельзя, приказ сверху и все в таком духе. Я более чем уверен, что нельзя. Ему придется. Он пока не в курсе, но со мной бесполезно спорить. Я на грани нервного срыва от того, что ничего не знаю, и никто мне, очевидно, по доброй воле не собирается ничего рассказывать. Тишина. Молчание. Все что-то там скрывают, мать их. Ненавижу. Я сам достану всех, кого надо. И да простят меня эти непонятные все, но мне хочется орать во всю глотку, пока я думаю, что сохну по хозяину ресторана, в который меня никто не приглашает. Черт, а он знает, что я по нему сохну? Нет, лезть в штаны это другое. Но что если я правда болтал вслух всю ту романтическую чепуху, которая проигрывалась у меня в голове? Это же никакая не чепуха. Это то, в чем я теперь горю и умираю — медленно, но неотвратимо. С чего он там смеялся? Что я такого сказал? Зачем он потом спросил мое имя? Внести меня в черный список Acker'heart? Ну так, на всякий случай. Кто его знает, этого психованного сопляка. На столе лежит толстый учебник по международному праву. Он летит в стену. За ним книжка по истории индейцев Юго-запада США. Следом стаканчик из-под моего кофе. Грохот. Жалкий стук. Это все не то. Какого хрена ни одного никому не нужного стекла в этой комнате? Я стараюсь даже не смотреть на кружки. Одна из них моя. Ее мне тысячу лет назад подарил Зик. На ней написано: «don't break it, sunshine». Другая Армина. С персонажем из Евангелиона. Я купил ее неделю назад. На деньги человека, о котором я знаю то, о чем в интернете никому и не снилось. На деньги человека, чьи глаза, полные тоски и печали, при каждом взгляде в мои разжигались желанием разрезать меня на кусочки. На деньги человека, который продолжает беречь меня от всего худшего, что есть в жизни, а я продолжаю дарить ему одну сплошную головную боль. Осознанно, да. Теперь — да. И слава Богу, он об этом ни сном ни духом. Самое важное, чтобы он пребывал в блаженном неведении. Без шуток. Это то, о чем я должен держать рот закрытым, заткнутым кляпом и заклеенным скотчем в три оборота. О, Армин сказал бы, как это называется. В стену со звоном летит пустая банка из-под его энергетика. Армин смотрит в ноутбук, потягивает электронку, и ему вообще наплевать на происходящее. Я комкаю свою футболку, нащупанную на кровати, но тут глаза Армина округляются, а рот распахивается в широкой улыбке. Мне тоже становится как-то радостно на сердце, хотя и непонятно, отчего. Он что, наконец-то захватил власть над всем миром в Crusader Kings без единой капли крови? Это была его мечта. Обойтись без войн и разорений. И без швыряний мышек в стену, когда мы с ним вместе пытались — охренеть, серьезно? У меня щелкает в голове. Футболка так и остается лежать, скомканная, в руках. Катитесь к черту, ладно? Не может быть. Армин резко выпрямляет руки над головой, сжимая кулаки. — Эрен, я нашел Ханджи. Мы смотрим друг на друга в упор. В его небесных глазах почти лихорадочный блеск. Твою мать. Я же говорил, что достану всех, кого надо. У меня ведь тоже хорошие друзья. Лучшие. Цены нет. Я сижу с открытым ртом и по очереди спускаю ноги на пол, чтобы перебраться к Армину. Он кивает мне, приставляя к светлым волосам пальцы, сложенные ножницами, и раздвигает их с загадочной улыбкой. — Если ты уже хотел отрезать свое богатство, то поверь мне, ты сейчас передумаешь.