Сгоревшее королевство

      В арендованной квартире, где появляется только чтобы переодеться, выбрать новую книгу из недавно прибывшего багажа и дать спине пару часов отдыха на нормальной кровати, аль-Хайтам какое-то время бесцельно слоняется по комнатам, избегая подходить к запертой на ключ: она приготовлена для Кавеха.       Он привык к страху, к постоянной тревоге, к омерзительному чувству, как непростительно заблуждался; уже достаточно, чтобы существование превратилось в пытку. Но то, что сделал Чайльд; хуже того — то, что сделал сам аль-Хайтам…       Поддавшись порыву, он заходит в ванную, снимает одежду перед огромным зеркалом и всматривается в своё отражение. Его тело такое же как всегда, на коже ни единого следа, но что-то кажется неуловимо другим, и он не понимает — что.       До Кавеха его не интересовал секс. Его вообще мало что интересовало, кроме науки и книг. Он сопоставлял, анализировал, искал ошибки и несостыковки; так он стал придирчивым и внимательным, научился видеть и замечать больше прочих, и так проходили его дни.       Кавех среди других людей был словно солнечный луч, пробившийся сквозь серое месиво дождевых облаков. С тех пор, как аль-Хайтам стал взрослым, Кавех первым коснулся его лица, первым поцеловал его, первым взглянул на его тело там, где прежде позволялось только докторам. Кавех открыл ему чудо любви во всех её ипостасях, и аль-Хайтам никогда не спрашивал, где и как сам Кавех постигал эту науку.       Вряд ли из книг.       Ради него аль-Хайтам посвятил некоторое время чтению трактатов об ухаживаниях и сексе, потому что старался стать лучше. Он не состязался с многочисленными тайными любовниками мужа — в том не было нужды. Кави любил его, и эта истина не подвергалась сомнению, никогда, ни одной секунды. Аль-Хайтам не допускал мысли, что захочет секса с другим. С той же вероятностью ему в голову могло взбрести откусить от стекла или порезать овощи диванным валиком. Сущая чушь.       Как многих он хотел, подавляя свои желания? Хотел ли? Что разбудил в нём Чайльд? Является ли его странное состояние травмой от вынужденного сексуального взаимодействия, или он не сопротивлялся всерьёз, потому что хотел получить новый для себя опыт?       У него так много вопросов и ни одного ответа. Быть может, ему нужна внеочередная консультация Чжун Ли, чтобы в себе разобраться.       Отчаявшись прийти хоть к какому-то решению, он садится в большую ванну, включает душ, обнимает колени. Приятно горячая, вода струится по спине и ногам, превращает волосы в сплошную пелену, закрывающую лицо.       Аль-Хайтам столько раз говорил, что Кавех его единственная любовь. Что другие люди не вызывают у него ни малейшего сексуального интереса. Что он абсолютно, стопроцентно моногамен и не нуждается в ком-то ещё.       Что чувствовал Кави, слыша эти слова? Было ли ему горько, когда перед возвращением домой он смывал с тела чужие запахи, а из воспоминаний — безусловно приятные события? Испытывал ли он вину и стыд? Он, всегда такой ранимый, склонный замалчивать свою боль и скрывать глупые, как он считал, поступки? Боялся ли он оскорбить аль-Хайтама намёками на то, что не способен или не хочет хранить верность так же, как без малейшего усилия хранил её аль-Хайтам? И сколько лет он молчал, копя у сердца груз невысказанных слов?       Что аль-Хайтам должен сказать ему, когда он проснётся? В чём признаться? И стоит ли признаваться?       Если он сохранит эту тайну, её наверняка выболтает Чайльд.       Переждав первый приступ ярости, аль-Хайтам заставляет себя прибегнуть к спасительной логике. Физическую реакцию на Чайльда можно использовать с пользой. Ответное нападение — вероятно, не то, чего от него ждут, раз он повёл себя как жертва. Следовательно, Чайльд не станет его бояться. Вряд ли что-то заподозрит, если остаться с ним наедине. Тогда и можно будет нанести удар.       Решение кажется разумным.       Аль-Хайтам вытягивается на дне ванны, закрывает глаза. Уровень воды медленно поднимается, захватывает уши, виски, скулы. Глубоко вдохнув, аль-Хайтам позволяет воде поглотить себя. Он достаточно натренирован, чтобы получить несколько минут безмятежности, прежде чем лёгкие начнёт жечь от недостатка кислорода.       Если отбросить вопрос сексуальной верности супругу, понравилось ли ему — физически? Понравилось бы ему, не окажись он женат? Или окажись Кавех согласен на его секс с Чайльдом? А что, если бы они оказались в постели втроём?       Каждая мысль кажется дикой, но когда-то аль-Хайтам считал, что не способен желать ни мужчину, ни женщину, ни нечто иное. Однозначный вывод в текущих условиях с высокой вероятностью приведёт к очередному заблуждению.       Он выныривает, когда ванна наполняется больше чем наполовину, откашливается, трясёт головой, стараясь избавиться от воды в ушах.       Следует действовать по обстоятельствам.              ~              По пути к лифту Чайльд заворачивает в пустую палату, заходит в ванную, приспускает штаны — и с довольной улыбкой трогает тонкие, уже затягивающиеся царапины на боках и внешних сторонах бёдер. Даже если Чжун Ли будет всё отрицать, доказательства выигранного пари оспаривать бесполезно. Но тогда как…       Взволнованно закусив губу, Чайльд раздвигает себе ягодицы, ощупывает между ними. Само собой, задница растянута — сильнее, чем должна бы после быстрого секса с Кэйей, но не настолько, чтобы в неё без труда проникло что-то размером с чайльдовские две руки.       Довольный, Чайльд выходит из клиники, нашаривает в кармане помятую пачку, вытаскивает зубами сигарету и вдыхает полной грудью. Ему всё ещё охренительно.       По пути до кофейни он успевает выкурить две, и только на пороге задумывается, сколько прошло времени. По его ощущениям, несколько дней.       Кэйа, в непривычном молчании потягивающий очередной огромный латте, и рисующий у него под боком Альбедо не выглядят ни утомлёнными, ни недовольными.       — Тома, мне чаю! — с облегчением окликает Чайльд и заваливается рядом с Альбедо, целует его в шею, трётся носом о висок. Воспоминание о том, как они первый раз трахались у Альбедо дома, приходит неожиданно, а с ним появляется и вопрос. — Кстати, ты больше не носишь те кинковые шмотки?       — Могу надеть, если заедем по пути ко мне домой, — спокойно отвечает Альбедо. Как ни странно, Кэйа даже не оборачивается. Он кажется погружённым в свои мысли, и Чайльд начинает нервничать, хотя причин вроде бы нет. — Я как-то… перестал придавать им значение в последнее время.       — Тебе разонравилось?       — Нет, скорее… — Альбедо задумывается на несколько секунд. — Когда встречаемся, мы почти всё время проводим без одежды. Я выглядел бы странно, тебе не кажется?       — Хочешь, тоже надену портупею?       У Альбедо голодно вспыхивают глаза, и Чайльд с удовольствием проводит пальцем по его приоткрывшимся губам.       — Поищу у себя, — обещает он шёпотом. — Что с Кэйей?       — Пытается переварить новости от Бай Чжу.       Первая мысль, какой могла быть новость, прошивает голову Чайльда как арбалетный болт. Метнувшись вокруг стола, он хватает Кэйю за плечи, встряхивает, заглядывая ему в лицо.       — Ты умираешь?! Скажи, что ты не умираешь!       — …я не умираю, — послушно говорит Кэйа, глядя на него с не меньшим испугом. — С чего бы?       — Альбедо сказал, Бай Чжу тебе сказал… не знаю, что-то сказал, и ты даже не посмотрел на меня, когда я зашёл! Ты даже не обнимал Альбедо, пока меня нет! Ты даже… ты молчал!..       Несколько секунд Кэйа смотрит на него в полной неподвижности, а потом заливается громким смехом. Ополовиненный стакан у него в руке опасно трясётся, и Альбедо предусмотрительно отбирает его и ставит на стол.       — Кэйа! — Чайльд и сам начинает глупо хихикать, но ему нужно знать. — Кэйа, что он сказал?!       — Что я выздоравливаю, — выдавливает Кэйа, обмахивая с ресниц слёзы. Ещё одна сбегает из-под повязки. — Прости. Понимаю, я выгляжу как человек, который будет болтать до последнего вздоха.       — Ты довольно много молчишь, — замечает Альбедо.       — Тогда почему со мной не затыкаешься? — обиженно спрашивает Чайльд и садится рядом теперь уже с ним. — Я хер знает что подумал!       — Всё в порядке, — Кэйа просовывает руку ему под майку, притягивает ближе, целует, и это успокаивает. — Бай Чжу сказал, мне лучше. Я слишком долго слышал, что нахожусь на грани смерти, и теперь… мне странно.       — Я у тебя не спрашивал, — хмурится Чайльд, привычно положив руку ему на бедро, — но почему ты здесь?       — Долгая история. — Кэйа отворачивается, берёт свой стакан, отпивает через край. Пальцы у него начинают мелко дрожать, и Чайльд, обменявшись взглядом с Альбедо, сворачивает тему.       — Долго меня не было?       — Чуть меньше двух часов, — взглянув на браслет, отвечает Альбедо. — Мы как раз успели навестить Кави и съесть по десерту.       — Надеюсь, Кави всё ещё в отключке? — Чайльд снова вытягивает ноги; вот так, когда они уже привычно болтают, втиснувшись втроём на мягкий диванчик, кажется, будто всё в порядке. Будто не было дрянного прошлого, просто так вышло, что они встретились в кофейне и полюбили друг друга. Болтали и трахались, делились байками, ездили в гости, и никто не смотрел на Чайльда как на мусор. Интересно, такой была жизнь аль-Хайтама, пока его муж не загремел в клинику? Как себя чувствует человек, которого не втаптывали в грязь, пока у него не появилось достаточно сил, чтобы воспротивиться?       — Конечно, просыпаться ему ещё рано. Кстати, хотел спросить, как ты чувствовал себя после сна в лозах?       — Как говно. И во рту будто кошки насрали!       Кэйа утыкается в сложенные на столе руки и снова вздрагивает от смеха.       — Что?! — возмущается Чайльд. — Батя всегда так говорил с бодунища!       — Обожаю снежновские выражения, — стонет Кэйа. — Давай после чая уже к кому-нибудь из нас поедем?       Чайльда озаряет блестящая идея. Раз уж такой день, когда его потянуло на разговоры…       — Надо заехать по пути кое-куда. Хочу взять портупею. Вы не против?       — Конечно, нет. — Альбедо улыбается, взглянув на него, и Чайльда заливает теплом. С ума сойти. Почему это получается само собой и так просто? — Тогда, думаю, можно завернуть и ко мне.       — Впервые жалею, что избавился от всех вещей из прошлой жизни, — хмыкает Кэйа. — Может, пришло время кое-что заказать у знакомого мастера.       — И таких фоток тоже не осталось? — огорчённо спрашивает Чайльд, уже зная, каким будет ответ. Кэйа подтверждает его догадки сдержанным кивком. — Жаль!       Тома приносит чай и ещё один десерт для Альбедо и, потоптавшись на месте, решительно двигает стул и садится напротив Чайльда.       — Извини, — говорит он серьёзно, — не знал, что всё получится… так. Буду спрашивать, что можно тебе приготовить. Или, если не хочешь, не стану вовсе ничего делать по рецептам Снежной. Я хотел тебя порадовать. Думал, воспоминания о доме тебя приободрят.       Чайльд смотрит в его честные глаза, и язык не поворачивается солгать или нагрубить, как он делает чаще всего.       — Всё остальное нормально. Блины удались, правда. Почти как бабулины. Я их обожал в детстве. Просто… вспомнил прошлое, и… стало как-то… не очень, — заканчивает он, неловко подбирая слова.       — Святые архонты, — Тома двигает стул ещё ближе, и Чайльд ожидает неискренних соболезнований, кому вообще есть дело до его бабки? Но Тома обнимает его за плечи, прижимает к себе. Он сильный и такой тёплый, что Чайльд не пытается выдержать вежливую дистанцию или отстраниться, послушно утыкается ему в грудь. — Чайльд, мне так жаль.       — Норм, — заверяет Чайльд, — ты не сделал ничего плохого.       Чистая правда, но ему почему-то снова хочется плакать.              ~       

Kings & Creatures, Si Begg, Damon Baxter — Hunter Hunter

      Не хочется признавать, но Бай Чжу прав. Последние несколько лет каждый назвал бы кошмаром; сам Кэйа воздерживался от таких эмоциональных определений. С ним случалось кое-что пострашнее капельниц, лоз, прилепленных повсюду к телу датчиков, болезненных перевязок и осмотров несколько раз в день, не оставляющих места ничему личному. Он пережил даже приёмы эссенции, после которых несколько дней сливались в нечто среднее между трансом и болевым шоком.       Может, за это время незаметно ушла последняя надежда на то, что однажды он сможет жить сам. Без лекарств, без визитов к Бай Чжу, без бесед с Чжун Ли, чьи слова сочувствия всегда казались ему бессмысленным утешением. Может, он разучился жить.       На соседнем с Чайльдом сиденье сегодня едет Альбедо, а Кэйа отмалчивается на заднем и смотрит в окно. Вопреки обыкновению, Чайльд с серпантина сворачивает к порту, некоторое время петляет по кварталу, где живут богатые торговцы, и останавливается рядом с домом, всё в котором крикливо заявляет о состоятельности своего владельца.       — Сходите со мной, — тихо говорит Чайльд, заглушив мотор. — Хочу вам кое-что показать, прежде чем… всё станет серьёзно.       Кэйа ловит в зеркале заднего вида его взгляд — спокойный, непривычно холодный, и всё внутри вскидывается.       «Это ловушка».       Прикрыв глаза, Кэйа делает вдох и выдох, проводит пальцами по цепочке на ремне — он здесь и сейчас, ему нечего, совершенно нечего бояться, он сам говорил Чайльду, что обороняться больше не нужно, никто не станет угрожать ему, — но память услужливо подсовывает самые тревожные воспоминания. Тот раз, когда Чайльд проснулся от кошмара и пытался напасть, и то, с каким лицом он ушёл в ночь и несколько дней не возвращался, а после не сказал ни слова.       — Кэйа? — окликает Альбедо. Хлопает дверь — Чайльд выходит, раскручивает ключи на пальце; вся его поза выдаёт напряжение, словно он ждёт, что его спутники обратятся в бегство. Кэйа на мгновение ясно представляет, как пытается спрятаться среди ящиков в доке, и как обезумевший Чайльд бесшумно и неумолимо следует за ним, неотвратимый, как сама смерть.       Как будто Кэйа так цепляется за жизнь, чтобы бежать, а не схлестнуться в драке.       — Кэйа? — повторяет Альбедо. Хлопает вторая дверь, открывается та, что рядом с Кэйей, в салоне становится прохладнее от ветерка с моря, и этого хватает, чтобы начало трясти. — Тебе нехорошо? Чайльд, ты сможешь заварить чаю?       — Чаю?.. — растерянный голос Чайльда звучит совсем не угрожающе. — Если поможешь перерыть кухню… или что тут вместо неё. Я редко здесь бываю. Не удивлюсь, если во всём доме ни крошки.       — Не нужно, — тихо говорит Кэйа. Слова с трудом протискиваются из пересохшего рта, но сколько ни пей, не полегчает.       — Может, уедем отсюда? — Чайльд тоже подходит ближе. — Никогда не видел тебя таким бледным. Альбедо, позвони Бай Чжу.       «Не нужно, — хочет повторить Кэйа, но язык перестаёт двигаться. Оцепенение с лица перекидывается на руки, пережимает горло и грудь. Между рёбер начинает противно ныть — значит, скоро начнутся судороги. Кэйа уже забыл, как это мерзко. И хотел бы никогда не вспоминать.       Он бросает все силы на противостояние страху. Чжун Ли помог ему придумать так много способов почувствовать себя в настоящем, где былое не имеет силы, но сейчас Кэйа не в состоянии вспомнить ни одного. Память как чистый лист.       Всё ложь. Его просто хотели обнадёжить.       — …испарина, и он не может говорить, — спокойно диктует Альбедо. — Чайльд, как быстро мы можем доехать до клиники?       — Три минуты. Садись. — Чайльд захлопывает дверцу, садится за руль и, едва Альбедо успевает пристегнуться, машина взвизгивает шинами по брусчатке. — Что сказал Бай Чжу?       Кэйа отлично знает, что Бай Чжу мог сказать. По возможности предотвратить бегство. Не позволять себе навредить. Но в первую очередь — соблюдать осторожность.       За окнами снова мелькает серпантин. Чайльд поворачивает рычажок на панели, и с тихим щелчком все двери блокируются.       «Это ловушка», — вспыхивает в сознании. Дальше Кэйа ничего не помнит.              Чайльд знает дорогу из порта до клиники достаточно хорошо, чтобы вести не глядя. Теперь его это здорово выручает — он может следить за Кэйей в зеркало почти не отрываясь. Да, он понятия не имеет, что происходит, но шкурой чует: вот-вот начнётся.       Интуиция вывозила его не раз — вывозит и теперь.       Он чувствует за долю секунды до, на самом опасном повороте, где как нехер делать сорваться в пропасть. Переложив руку Альбедо на руль, он ныряет вниз, продавливает тугую кнопку, утопленную в корпус сиденья там, где никто не станет искать. Думал, никогда не пригодится, но дело дрянь.       В трясущемся зеркальце прищур Кэйи делается незнакомым, ресницы обносит снежной дымкой, и Чайльда пробирает потусторонним морозом.       Он хотел бы не знать, где ещё бывает так холодно, но, увы, именно это место оставило отпечаток на его лопатках — и поцелуй на веках Кэйи.       — Кэйа? — неуверенно пытается он. — Ты меня слышишь?       Альбедо с каменным лицом смотрит на дорогу, стараясь держать машину ровно, и это к лучшему. Чайльд считает секунды до того, как наступит пиздец — а по его расчётам пиздец должен начаться, как только за передними сиденьями появится кромка бронированного защитного стекла. По крайней мере, сам Чайльд, будь не в себе, выбрал бы для атаки именно этот момент.       Как он и предполагал, Кэйа замечает сразу. Зрачок-звёздочка белеет, истончается, воздух становится ледяным от силы Крио — и в тот миг, когда Кэйа коротко замахивается, чтобы ударить, Чайльд выплёскивает на него силу Гидро. Без Глаза Бога выходит сущая мелочь — такой атаки разве что кошка испугается, — но сочетание стихий берёт своё. Руку Кэйи сковывает тонкая корка льда — и передышки хватает, чтобы стекло поднялось наполовину.       Пока Чайльд судорожно решает, что делать дальше, Альбедо возвращает его руку на руль, касается ладонью ползущего вверх стекла, и каменная корка расползается во все стороны, перегораживая салон.       — Может, так ему будет спокойнее, — горестно шепчет Альбедо. Они оба слышат, как с той стороны что-то омерзительно скрипит, будто кто-то яростно пытается проскрести себе путь наружу. — Осталось недолго. Бай Чжу обещал встретить нас на парковке.       — Мы почти на месте. — Чайльд нервно смеётся и, едва тачка вылетает с серпантина, вбивает педаль газа до упора. Он не знает, как долго продержится защитная перегородка под атаками того, кто обладал Глазом Бога. — Пожалуй, теперь мне тоже нужен чай.       Бай Чжу в самом деле ждёт их на парковке — и безмятежно улыбается, даже когда Чайльд, развернув тачку боком, тормозит от него меньше чем в полуметре.       — Опусти боковое стекло, — просит он, — пары сантиметров будет достаточно.       Чайльд слушается. Одна из сестёр поднимает увесистый баллон без маркировок, вторая направляет в салон распылитель. Машина несколько раз вздрагивает от ударов в крышу и дверцы, ощутимо приседает на задние колёса; удары утихают первыми, за ними слабеет и скрежет. Последний скрипучий звук полон такого отчаяния, что Чайльду становится тоскливо.       — Это сильнодействующее успокоительное, — объясняет Бай Чжу, — может немного повлиять и на вас. Не пугайтесь, если почувствуете сонливость. Я позову сестёр, чтобы Кэйю помогли перенести в палату.       — Нет! Я сам! — Чайльд отключает блокировку, выскакивает из машины, дёргает ручку задней дверцы. Вместе с облаком белого порошка Кэйа вываливается наружу, сдавленно кашляет, мотается в сторону — успокоительное вот-вот его свалит, но он сопротивляется до последнего, как хищный зверь в смертельной западне. Он так слаб, что схватить его и прижать руки к бокам — проще простого, но оттого Чайльд только кажется сам себе ещё большим подонком.       — Пусти, — требует Кэйа, и этот вибрирующий свист Чайльд понимает только потому что сам говорил на языке Бездны. — Дай… уйти.       — Не дам, — шепчет Чайльд ему в ухо. Он чувствует, как у Кэйи слабеют колени, как руки повисают плетьми, но знает, что его слова ещё будут услышаны. — Останься со мной.       Кэйа последний раз пытается освободиться — но отчаянный рывок всем телом угасает в самом начале, глаза закатываются, голова падает на грудь. Чайльд перекидывает его руку себе на шею, поднимает под лопатки и колени.       — Хотел бы я тащить тебя в другую постель, — грустно шепчет он Кэйе в приоткрытые губы и повышает голос: — Бай Чжу, куда нам идти?       — На третий этаж. Сёстры уже ждут.       Заглушив мотор и поставив тачку на сигнализацию, Альбедо следует за ним. Он молчит, и его лицо по-прежнему бесстрастно. Чайльд так хочет, чтобы он хоть что-нибудь сказал или сделал. Заплакал бы, что ли.       В лифте Альбедо нажимает кнопку третьего этажа, и в глухом отупении они с Чайльдом смотрят, как на дисплее меняются цифры.       Сёстры в самом деле ждут — указывают дорогу, придерживая по пути двери. Чайльд исследовал в клинике каждый угол, в какой смог забраться, но об этом крыле даже не подозревал. В открытых палатах ни один прибор и ни один запах ему не знаком, здесь нет лоз и привычных капельниц, нет даже датчиков для измерения пульса.       Он опускает Кэйю на узкую, выстеленную плотным латексом кровать, и его сразу же деликатно выставляют за дверь. Альбедо и вовсе не позволяют войти — он ждёт в коридоре, оглядывая всё вокруг до предела распахнутыми глазами. Они кажутся такими огромными, будто их взгляд способен охватить весь Тейват.       — Ты знаешь, что с ним? — растерянно спрашивает Чайльд. — Он что-нибудь говорил?       Альбедо покачивает головой.       — Никаких идей.       — Давай подождём внизу. Может, Бай Чжу позвонит.       Послушный, как кукла, Альбедо берёт Чайльда за руку, спускается с ним по лестнице, — снова эта хренова лестница, — заворачивает в комнату отдыха. Охваченный странной слабостью, Чайльд заваливается на ближайший диван, укладывает Альбедо рядом, ближе к спинке, обнимает за плечи, устраивает его голову у себя на груди.       — Это же не нас опрыскали транквилизаторами… — возмущённо бурчит он.       — Скорее всего, перегородка не герметичная, — с трудом шевеля языком, отзывается Альбедо. — Предполагаю, что доза… намеренно повышена… значит, приступ… тяжелее, чем…       Чайльд не узнаёт конца фразы: Альбедо тяжело вздыхает и отключается. Ещё хватает сил положить ладонь ему на затылок, это так успокаивает, — а потом веки становятся слишком тяжёлыми.       «Интересно, здесь вообще отдыхает кто-нибудь кроме нас?» — успевает подумать Чайльд, но это ещё один вопрос, ответ на который он вряд ли когда-нибудь узнает.