Книга I. Имаго — дневник кардиохирурга

      18 июля 2054       Я убил.       Вы читали Булгакова?       Отличный писатель, отлично звучит по-английски.       Убил.       Меня преследуют тревожные мысли. Они так назойливо лезут мне в голову! Как живые.       Ночь сейчас. И жарко, и холодно: тело горячее, воздух скачет вверх и вниз, сквознячок в комнатушке противный. Облака гуталиновые. Слышу, слышу паникующие тараканьи шажочки… За мной и за этим бегут кушать.       Валяется вон. Яйца и сиськи наружу. Из башки железка торчит.       А я что?       Я убил.       Курю…       Не помогает.       Выкурил выше своей дневной нормы. Собираюсь ли прыгать? Да зачем? Результат уж достигнут…       Что же сделалось со мной?.. Чем я стал?       Я трогаю свою сухую почерневшую ляжку — удивляюсь, что сухая. Обычно что-то по ней течет. Да не суть…       Что я сделал? Зачем убил?       Врач ли я после этого?       То, что мы делали… это была игра. Это были прятки в темноте. Игра на смелость, поэтому на самом деле прятаться в ней не нужно. Надо просто честно дождаться конца. Если ведущий увидит, что кто-то прячется, все начнется сначала. Ключ такой: нужно понять, как толкует игру ведущий. Если он скажет кому-то: «Прячешься», — а тот вроде бы на виду — значит, дело не в видимости. Прятки — это не игра, а такой образ жизни. Где бы и как бы ты не прятался, время всегда идет назад, потому что…       я сломал его.       Возможно, это оно меня сломало. Не знаю. По их словам, оно застало меня тогда, когда никого не было рядом и некому было меня защитить. Оно окружало повсюду: забиралось на стены, потолок, полки и шкафы, эхом кричало со всех сторон, пыталось ранить или как-нибудь задеть. Некоторые его формы скакали прямо у ног и нагло цеплялись за одежду и волосы. Маленькие, черные и противные, они зажали в углу, все так же визжали в уши и протягивали свои дергающиеся кривые лапы, покрытые чем-то мерзким, как… как загустевший гной. Я слышал разные голоса. Сначала пронзительный детский крик, который был буквально везде: спереди, сверху, вокруг… он глухо звучал даже из-под земли, пытаясь добраться и схватиться, как за ветку над обрывом, даже забирался прямо в голову и кричал уже оттуда, и даже показалось, что этот детский визг выходил из ушей, рта и носа… Визг внезапно сменился протяжными горестными рыданиями, от которых очень сильно гудела голова.       Громко…       Но тут звуки резко затихли. Не было больше слышно ни плача, ни криков этой дряни. Спустя некоторое время я, по их рассказу, смог вернуть себе слабый контроль над своим телом: сначала завалился на бок, немного полежал в таком положении, а потом выпрямился и попробовал встать, но ничего не вышло: я снова рухнул на пол. Ощущения были такие, будто бы мое тело весило не пятьдесят семь килограмм, а целую тонну. Я снова и снова делал попытки подняться на ноги, но все было бесполезно: как только я начинал переносить вес на ноги, я падал, и мне оставалось только выставить перед собой руки, чтобы не удариться лицом. Тело не слушалось, никаких сил продолжать не осталось. Я не мог ни стоять, ни даже говорить: язык будто онемел, а ноги вместо крови, мышц и костей были набиты мокрой ватой. Голова ужасно болела, перед глазами все плыло, как в волнующемся море. Сил не хватало даже на жалкий стон. Я долго не мог говорить, а через какое-то время заявил в никуда, что умираю и нуждаюсь в помощи. Невероятно.       Курю.       Как я здесь оказался?..       Это… Берлин. Да. На календарике вон немецкие буквы. Девят восемнадцатое. Июль. Лето.       Начинаю вспоминать…       Кажется, у нас закончились деньги, а найти работу мы не могли по разным причинам.       Джеймс был против. Элис бы тоже.       А я…       Меня заставили.       Заманчиво звучали слова их. Это я слышал… кажется, в начале этого месяца. И мне вроде как ничего не осталось, кроме как согласиться: ведь за физические особенности моего тела была установлена довольно высокая плата…       Кто знает, жалею ли я. Быть может, если бы не это, продвинуться дальше мы бы не смогли.       Я ставил свою подпись на всякие бланки, которые прочел до дыр. Мне не нравились условия. А главное — даже в суд подать невозможно. Я же якобы согласился на все это. Обыкновенный трудовой договор…       Так что все, что здесь происходило, все, что со мной позволяли делать, и все, что тем или иным образом случалось — знайте — я не был согласен. Меня заставили.       В первый же день для меня провела экскурсию одна одно один одна элитная особа по имени, которое я разглашать не смею: она он оно показал (а) мне мои рабочие места и условия труда, подробно объяснил (а), что делать и кто будет… э… проверяющим. Последний пункт она объяснила даже очень наглядно. Странное было место. Я даже не сразу понял, что ее его юбка расстегнулась и сложилась на полу, словно мокрая бумажная гармошка. Мои глаза расширились, а зрачки сузились. Он (а/о) спросил (а) настолько же недоуменно, насколько похотливо, в чем дело, а я не мог выдавить ни звука, неприлично таращась на ее огромный толстый член. Или на его. С этого момента буду отзываться об этом индивиде в среднем роде.       Мне стало еще более страшно, когда я стал думать, что это существо будет делать со своим органом. Наивно я отвергал мысли, что этот кусок имитированной плоти окажется во мне. Глупо вышло…       Покурил.       Оно стало подносить орган к моему лицу, а я не понимал этого популярного жеста и недоумевающе смотрел то на его лицо, то на свернувшийся препуций. Шейка головки навязчиво коснулась губ, инстинктивно я приоткрыл рот, и тогда все тело имитированного полового члена вторглось мне по самый кадык. Челюсть максимально отвисла, появились слезы. Оно грубо оттащило мою голову от пениса за волосы и зло сказало: «Зубы убери». От моих клыков к уздечке тянулась слюна. Я надрывно кашлянул и неуверенно раскрыл челюсти. Чтобы «убрать зубы», нужно было немного закрыть их острую поверхность губами.       Зрелище отвратительное.       Покурил.       Это был первый рабочий день. Зарплата вычислялась по сдельному принципу, и за совершенные в тот день действия мне полагалось около одной штуки европейской валюты наличными. В приемной со мной вежливо попрощались и сказали приходить в это же время завтра.       Я выложил свое тело на улицу.       Такое чувство, будто через сперму у меня вытекли мозги. Джеймс ожидал меня в какой-то берлинской пивной: он еще не знал, что это за такая крутая работа у меня появилась и пошутил про съемки в порно. Я решил ничего ему не говорить, но тут мне в голову пришла превосходная идея. Я потащился с ним в тату-салон и заказал штрих-код на пояснице.       Элис ни о чем не знала.       Денег нужно было собрать на отель, внутренние затраты, билеты и услуги психиатра.       Я работал.       Каждый день происходило что-то новое.       Я был приглашен в небольшую комнату, похожую на гламурный офис. Миленько, но чем дольше смотришь — тем больше становится не по себе. Оно ожидало за туалетным столиком, даже не обернулось на звук закрытой двери и спокойно, но безапелляционно приказало мне раздеваться по пояс. Потом пройти к круглой штуке, похожей на лежанку для кота человеческих размеров. Устроиться как удобно, не напрягаться… Тут оно развернулось и двинулось на меня с ремнями.       В договоре было сказано, что во время процесса фиксирования я не могу прерывать это действие. Скользкий резиновый шарик я должен был держать в зубах, пока оно не зафиксирует его на голове. В то же время оно совершало действия, способные вызвать у представителя мужского пола эрекцию.       Я же думал о том, как буду потом распределять сегодняшний доход.       Не знаю почему, а всем извращенцам почему-то не дает покоя мой тощий зад. Оно достало некую белую штуку толщиной с мужской палец, воткнуло до упора и…       Твою мать! Нет, не могу писать дальше!       Покурил. Продолжаю. Я дышал шумно, с каждым разом пытаясь захватить чуть больше кислорода, и с каждым разом делать это становилось все труднее. Рот мой был занят черт пойми чем, вроде какой-то современной версии кляпа. Мои запястья были скованы, а руки подняты над головой. Тело горело, в комнате было кошмарно душно, я то и дело вздрагивал от случайных и намеренных прикосновений… Положение мое было таким бесполезным и беспомощным, что меня легко можно было сдать или убить, хотя в данной ситуации эти понятия тождественны. Я закатывал глаза, изгибался и извивался, порой из моего горла вырывался отрывистый жалобный стон, и от этого оно еще больше зверело… Вкрадчиво и зловеще оно шептало, чтобы я смотрел на него. По условиям договора, я не мог ослушаться. Приходилось подчиняться, ведь награда за эту пытку была слишком большой, чтобы думать о гордости. Я поднял тяжелые веки и увидел его расплывчатое лицо. Сосредоточив взгляд на сильно накрашенных карих глазах я непроизвольно сглотнул целый комок слюны.       Оно все шептало, чтобы я его не боялся.       Его рука потянулась к моему лицу, но я не посмел дернуться — нужно было терпеть столько, сколько нужно. Оно коснулось теплыми пальцами моей челюсти; миллионная орда мурашек пробежалась по щеке, потом к шее, затем — к левому уху… Чувство… Я… Белиал, помоги мне!       Покурил еще.       Оно прямо гипнотизировало меня: внушало, что это должно быть приятно.       Приятно? Не то слово! Ощущение было двойственным: в нем смешались самые противоречивые чувства, которые я когда-либо испытывал. Липкий навязчивый страх, безволие и космический экстаз, чувство уязвленной гордости и свободы и одновременно долг. А еще… усталость. Я хотел спать, но все эти дразнящие касания не давали ни малейшего покоя. Ему нравилось издеваться, нравилось иметь власть…       Ссылаясь на мой скромный опыт, оно неохотно объявило перерыв. Я остался в том же положении: руки подвешены над головой, говорить нельзя, уйти тоже… Впрочем, куда мне было идти? Зачем? И зачем разговаривать? Мне хотелось только одного — срочно оказаться в одиночестве. И хотя комната стала пустой, с этими кандалами на запястьях, в этой кровати с подушками, с этим мерзким кляпом во рту я никак не ощущал себя уединенным…       Почему оно услышало меня? Определенно, это было чье-то вмешательство, и я даже предполагаю чье. Тогда следует другой вопрос: почему он мне помогает? Скорее всего здесь есть какая-то выгода, которой я не вижу в упор из-за усталости. Или же это просто другой вид насилия.       Покурил.       Это не было похоже на съемки в порно.       Зато душ был бесплатный.       В отель я приходил поздно и измотанный. Элис стала волноваться из-за этого, но руководствуясь предыдущим опытом, ничего у меня спрашивать не стала, а рассказала все Джеймсу. Уж он мог что-то из меня вытрясти: чудотворное действие моих полемических и ораторских навыков на него почему-то не распространялось. Возможно, наслушался за свою жизнь — тошнит уже.       Утром он стал меня грузить. Чем, мол, занимаешься? Явно не в шахте пашешь. Я же настолько боялся сгореть перед ним со стыда, что попросил его, чтобы Элис ни о чем не знала. Он, разумеется, согласился, но ответ я ему все равно дал расплывчатый: мол, вечерняя смена, отказаться не могу… Не получилось. Пришлось выманить его в другую комнату и там все рассказать… Тогда он приказал мне срочно это дело бросить, раз мне так тяжело переносить это. Стал упираться, но под его давлением все-таки подал заявление о расторжении контракта.       По заранее оговоренным правилам, я должен был сотрудничать с ними еще минимум две недели. Заработная плата за этот промежуток выдавалась вдвое меньше.       Тем временем фантазия моя улетала, словно семечки одуванчиков, далеко и непонятно куда: я решил забить всю правую ногу имаго видов aglais io, papilio machaon, graphium agamemnon и troides rhadamantus. Все черным, как обычно — однако в пределах разумного. Я читал в давнишних новостных выпусках, что какой-то деятель искусства решил провести над собой… эксперимент. Он употребил столько пищевого красителя, что синий пигмент стал выводиться через все биологические жидкости, что продуцирует его организм. Он был весь синий, покрыт насыщенными синими каплями. Из его ноздрей и рта текли темные синие полосы, его одежда была пропитана синей краской. Удивительно, как он еще не отравился. Ах, боже мой… Оно ведь сделало со мной то же самое, но вместо королевского синего использовало классический черный.       Это был очередной день у них. Оно очень ценило мою редкую для мужского тела гибкость, и для таких, как я, была изобретена нехитрая конструкция: садишься на стул, как «типа крутой парень» (то есть наоборот лицом к спинке), в анальное отверстие заходит гладкий конец крюка, подвешенного где-то там сверху, и длина веревки регулируется вашим экзекутором. Очень просто и малозатратно. Объект фурнитуры и пол под ним после этого стали черными, да и я был, словно в нефть окунули. Спина, конечно, ныла: не каждому удается держать спину под углом в шестьдесят градусов на протяжении пятнадцати минут.       Наконец, оно меня отвязало, но вибрирующее устройство не выключило. Тяжело было сдерживаться, и связки мои издавали глухие, похотливые и жалобные звуки. Тело иногда вздрагивало от нечаянной судороги. Я не знал, куда деться: возил голой грудью по измазанному полу, изгибался и выл. Таз мой иногда передергивало. Вибрирующее устройство представляло собой полый, постепенно увеличивающийся в диаметре цилиндр. Его руки (толстые, как полторы моей щиколотки) крепко взяли мой скользкий таз, и оно стало самозабвенно меня ебать, как всегда и было. На грязный пол падали прозрачно-черные соленые капли.       Широкое распространение получили также электрические импульсы, источники которых принято устанавливать в эрогенных зонах. Мне стало жалко человеческие соски.       Оставалась неделя до окончания срока.       Средств хватало по горло: хоть в круиз на Багамы отправляйся. А уехать было нельзя…       От безысходности мне хотелось кинуть свое дешевое тело в асфальт, но Джеймс с этим не согласился:       «Ты ебанулся?!» — скорее испуганно, чем озлобленно рявкнул он на меня.       «Выпал», — солгал я, пока он затаскивал мою тушу обратно в номер. Сержант мне не поверил.       «Ты кончай давай с этим, — на втором слове меня передернуло. — Не надо мне твоей смерти».       Меня озарило. Но разве было можно.?       Можно или нет, а технически — возможно. Я даже сон видел… Такое… большое что-то неопределенного вида, явно гермафродитный организм, тяжелый и сильный, давит мое тело, словно пресс. Не могу сопротивляться: руки не достают. Сзади в спину упирается что-то твердое. Острое. Режет надвое. И вот… передо мной результат моего безрассудства. Я погиб.       Покурил еще. Почему так слабо помогает?       Все очень яркое. В этот раз оно не стало связывать меня — зря. Втерся в доверие. Мы игрались с ножами: оно трахало меня и легко водило лезвием, оставляя на теле совсем неглубокие, несерьезные порезики. Рывок — взмах — рывок — везде боль, но страшнее всего было внезапно осознать наличие какого-нибудь даже мизерного, но удовольствия.       Я все отрицаю. Не было удовольствия. Я не пидор, и мне нужен дорогой психиатр.       Рывок — рывок…       Взмах — взмах.       Синяки на бедрах и тело все красное…       Около головы холодное что-то.       Рывок — рывок — рывок…       Кр-рэк! — Вставил скальпель ему в голову. Конец.       Конец… Хочу чтобы все непременно закончилось и чтобы непременно в этот день. Сейчас! Белиал! Умоляю! Забери мою прокаженную душу но избавь от этого позора! Я отдался за бабки я продал свое тело как вещь. и убил… нечто. все из-за тебя. мои пальцы в крови и дрожат я не могу писать ПРОШУ КТО НИБУДЬ КТО ЧИТАЕТ ЭТО ПОМОГИТЕ МНЕ