«Привет, я Хаято, вот мой номер, позвони как-нибудь, красотка!» «Шигучи. Помнишь меня? Встретились около “Широи Юки”. Я там работаю. Приходи, погуляем как-нибудь.» «Кусоноки Ямено. Ты мне сразу понравилась. В следующий четверг ближе к семи в “Асидо-Торипу” даём кей-концерт. Заглядывай, оторвёмся! Юбку ниже бедра не надевать ;)»
Среди стопок дурацких и наивных признаний парней, рассчитывающих на интим, Акико сразу привлёк лист, текст которого был написан от руки. Почерк знакомый: резкий, непонятный, точный – это был факс от Куникиды. Да ещё и ночью? Неужели молитвы были услышаны, и хоть один нормальный парень наконец-то пригласил такую красотку, как Йосано, на свидание? Ну, конечно же нет, всё по работе и по работе! Она со злостью кинула стопку распечаток на подоконник и вместе с ним шлёпнулась в жёлтое мягкое кресло, приставленное поближе к батарее. И почему всякие дураки только и рады звать её на свидания, а хотя бы один хороший и добрый, отзывчивый и очень дисциплинированный сослуживец старательно игнорирует существование такой замечательной и классной девчонки, как она? Ведь работают уже вместе не первый год! Вот когда-нибудь она возьмёт и спасёт Доппо! Да так, чтобы он заметил и оценил! Или… или… Она просто расстроилась, что нужна всем просто так. Просто по работе. Даже с днём рождения поздравляет один только Ранпо и так каждый год! Акико устало вновь потянулась за листами и нехотя начала читать «деловую и быструю записку» от Куникиды (как тот сам выразился в начале факса):«Старший лейтенант Акико, сегодня Вас ожидают на работе чуть позже обычного. Будет построение, а потом вручают премии. Я смотрел по бухгалтерии, Вам положено четыреста тысяч. Мои поздравления! Сулят очень большой объём работы. Похоже, Вас с Ахматовой ставят на вскрытие частей тела Осаму. Фукудзава-сама говорит, чтобы поаккуратнее вскрывали. И экспертизу сделайте. Тело не трогали, думаю, там будет много биологического материала убийцы. Но по виду (мы вчера осмотрели туловище) его нещадно насиловали. Гляньте от чего умер. Нас с Фукудзавой-доно, вероятно, на службе не будет. Вы уж извините за такое вторжение в личную жизнь. Теперь читайте очень внимательно, Йосано-сан! Я вам перешлю фото по факсу. Сегодня мне отправили странную фотографию с отчленёнными кистями рук. Подпись под ними “Эдогава Ранпо”. Я до ужаса беспокоюсь. Осмотрите их, скажите, его ли?
С уважением к Вам, Йосано-сан. Доппо Куникида.»
Йосано смяла в руках распечатку. Нет, ей уже хватило мёртвого и расчленённого Дазая, что уж тут говорить о Ранпо! Единственный, кто хоть немного продолжает оставаться настоящим, искренним, душевным человеком, несмотря на всю эту сумасшедшую работу. Акико ещё раз перепроверила листы факса и нашла нужное фото. Вот те самые руки с подписью «Ранпо Эдогава». Она сдерживая гнев, слёзы, нецензурную брань, проклятия, пожелания смерти этому «Господину-маньяку» начала наскоро умываться и переодеваться в давно уже привычную одежду: белая рубаха, чёрные джинсы; да ещё и причёска совсем-совсем простая. Ей не хотелось ехать в участок, не хотелось на построение; ей это было не нужно! Всё это бесполезная трата времени, сил. Но главное – времени! Вдруг, Эдогава истекает кровью, валяясь на полу своей маленькой квартирки? Вдруг ночью к нему ворвались те самые злодеи-садисты, которые убили Дазая? Нет-нет, они не могут лишиться второго детектива в «Агентстве». Так сказал Фукудзава. Девушка пулей вылетает из своей старенькой машины и бежит на пятый этаж. Он живёт там! Точно там! Квартира под номером двести один. Акико стучит в дверь. Не переставая, колотит по ней ладонями, ногами. Лишь бы открыл! Ну что он там? Никаких звуков! – Ну, где же ты, Ранпо?! – шепчет она себе под нос.Тишина… Тишина… Тишина… Она напрягает, загоняет в угол…
– Ты чего кричишь? – слышится где-то снизу заспанный голос. Ранпо, зевая, щурится и непонятливо смотрит на Акико, которая, сначала замерев пытается понять, не иллюзия ли это, не мираж, ни галлюцинация ли? Нет! Вот он! Живой! Она подхватывает его, обнимает, кружит, слыша недовольное сопение Эдогавы, который только-только вылез из тёплой и уютной кроватки (отстранён от дела, как-никак). – Ну всё-всё, отпусти, – ноет Эдогава. – Задушишь! Акико опускает того на землю и тут же запускает руку в свою сумочку, доставая оттуда лист А-четыре с изображением отрубленных рук: – Что это за фото?! – Что это за фото..? – сонливо повторяет Ранпо. – Не знаю. А что за фото? – Ну вот, погляди! – Йосано тычет на подпись под фотографией. – Это же твоё имя, ну! – Ну, моё имя, – потягивается Эдогава и берёт лист из рук Акико, вглядывается в него и с восклицанием вспоминает, – так это же факс! Ну, я Куникиде отправил ночью! Йосано со злостью выдыхает и вырывает из рук того распечатку: – Дурак! Я за тебя испереживалась! Куникида мне ночью выслал это, я утром сегодня вскочила, да к тебе сразу! К чему это фото? Ранпо усмехается: – Ты позавтракала? Заходи, я найду чего-нибудь. После еды из столовки «Агентства» изжога жуткая. Чай с блинчиками будешь? Кофе, может? – Да всё что угодно, Эдо-тян. На твой вкус. Мне кажется, я и крокодила проглотить готова. Дверь закрывается. – Это фото… – начинает Ранпо. – Я его вчера отправил Доппо. Нашёл похожее дельце. Года три назад. Сомневаюсь, что поможет, но психологический портрет очень подходит нашему маньяку: человек за сорок лет, вероятно, преследует цели мести. – Месть? Дазаю? Это же глупость! Он же никому ничего не сделал! – Йосано берёт в руки тёплую и большую кружку чая, которую ей подал Эдогава. – Ну, вообще, есть за что ему отомстить. У каждого есть с ним счёты. Просто кто-то терпеливый, как, например, тот чокнутый… Акутагава; а кто-то терпеть не намерен. Это – наш маньяк. Йосано с пониманием кивает: – Следствие в тупике. Фукудзава думает, что Господин умеет стирать память. Курсант навёл нас на мысль, что маньяков и вовсе трое. Ранпо мотает головой и ставит перед Акико блюдце с аппетитными горячими блинчиками, начинёнными шоколадом и кусочками банана: – Мало просто думать – нужно предполагать, утверждать. Йосано кивает: – А мы, кстати, Дазая вскрываем. С Ахматовой. – Неплохо… Блинчики закончились быстро: они были сладкими, даже приторными, но всё равно очень-очень вкусными, а чай с чабрецом придал какой-никакой бодрости. Так же быстро Акико пришлось душевно распрощаться с Ранпо (ей, правда, было очень-очень стыдно за то, что она подъела, как казалось, все запасы еды у коллеги). На самом деле она была очень-очень рада этой встрече, потому что теперь знала, что Эдогава жив, а на работу можно ехать со спокойной душой, звонить Куникиде и покрывать его всяческими обвинениями в истерии, паникёрстве и прочих-прочих грехах. А в «Агентствте» как всегда была суматоха: ребята в форме сновали туда-сюда, готовясь к еженедельному построению. Фукудзава на самом же деле никуда не уехал, он просто снова руководил маршем, от чего его бы не было в кабинете, а от усталости он бы никого не хотел видеть. Директор посылал курсантов в полной подготовке то направо, то налево, то на три весёлых буквы (разумеется, если сильно начинают надоедать), а сам, в свою очередь ни на минуточку не мог позволить себе и мысли об отдыхе, совершенно не ощущая себя готовым руководить какими-то там бестолковыми парадами! Ему было чуть за сорок, но в душе он был скорее не мужчиной в полном расцвете сил, а древним баобабом, возраст которого превышал и два, и три столетия. «Идите на все четыре стороны!» – командовал он бедными детективами (Ацуши и Кенджи), которые согнувшись, как побитые собачки, несли охапку штыков. Они все ему до глубины души надоели: то эти парады, то убийства, то ещё что! У него не было сил, ему хотелось личной жизни, ему хотелось отдохнуть и выпустить пар, потому вскоре в голове Юкичи родилась гениальная идея о снятии проститутки на вечер. Да, плохо, но что уж поделать. Он уже два раза разводился и совершенно не гордился такими успехами в своей жизни! Может, кому-то и нравится жить одному, но ему – нет. Всей семьёй господина Фукудзавы было «Вооружённое Детективное Агентство», однако в конце концов они начали напоминать ему каких-то совершенно несмышлёных детей (проще говоря – ясельную группу), особенно после появления новых ребят. Если раньше перед его глазами бурную деятельность разводили Дазай и Куникида, что было чем-то вроде гордости за «Агентство», то теперь же он наблюдал, как новенькие таскают то телевизоры, то штыки, то ещё чего! И всё это ужасно надоедало и раздражало. Мужчина устало выдохнул и помассировал виски тонкими, длинными пальцами. Вновь он слышит голос снизу, хочет уже выругаться матом на подошедшего к нему, но… видит перед собой ни курсанта, ни даже какого-то там детектива. Перед ним стоит худощавый, бледный мужчина с чёрными, как смоль, волосами и красными, как два рубина, глазами. Он хитро щурится, улыбается, складывает руки на груди, нетерпеливо покачивается. – Я уж думал, ваша связь с землёй потеряна, Фукудзава-доно, – насмешливо говорит «незваный гость». – Мори…– шипит Фукудзава. – Он самый. Давно не виделись! – раскидывает руки Огай. – Обнялись бы. Прямо как в старые добрые времена. – Говори, зачем пришёл. Так просто Крёстный Отец не появляется в «Агентстве». Тем более, кто тебя сюда пустил? – Совсем не важно, кто, – будто бы утешая улыбается Огай и вкрадчиво берёт Фукудзаву сначала за одну руку, затем за другую, перебирает смуглые пальцы Юкичи, будто бы изучает их, разглядывает. – У меня к вам просьба, -доно… – сладко тянет Мори, вновь кидая свой смертоносный алый взгляд на директора ВДА. Фукудзава воротит головой: – Мне не интересно сотрудничество с мафией. Мори разочарованно качает головой: – Мы бы помогли с вашим новым делом, Фуку-сан, – Огай заглядывает в лицо Юкичи. Смотрит, как далеко он может зайти в обращениях. – Нам не нужны подачки мафии, – вновь отрезает Фукудзава, но руки не вырывает. Слишком ему знакомы эти вкрадчивые, лестные прикосновения, этот голос, эти обращения, эта заискивающая манера общения, словно лисьи следы, аккуратная, ожидающая. – Что же… мы бы могли помочь с ремонтом пятого этажа. Слышал, вы давно собираетесь, но всё не можете, –Огай переплетает свои пальцы с пальцами Юкичи. – Нет – значит нет, – Фукудзава наконец-то выдёргивает свои руки из лживой хватки Мори, но тут же ловит на себе огненный взгляд. Рубины глаз превратились в два костра ненависти. Огай хватает директора «Агентства» за ворот и тянет его на себя, заставляя высокую фигуру Юкичи покорно склониться. Крёстный Отец чуть ли не шипит на него, совсем как змея, как анаконда: – Ты помнишь, чем заканчиваются наши ссоры?! Хватит упираться. Я помогу. Просто дай мне устроить чёртовы похороны Дазая. Проверенный человек сообщил мне, что из его тела вы не выудите ни одной улики! – Похороны? – Они самые! Желание моего подопечного! – Мори отпускает ворот Фукудзавы. – Ты теперь фея-крёстная, но вместо бала – поминки? – саркастично заметил Юкичи. Мори с раздражением прикрывает лицо рукой, стараясь скрыть явное недовольство упорством директора «Агентства»: – Называй цену. Я хотел по-хорошему, но моё время тоже денег стоит, – бросает мафиози, демонстративно разворачиваясь. – И сколько же стоит то самое «твоё время»? Мори выдыхает. Кишки будто закручиваются в узел. Он наспех отвечает: «Тебе – бесплатно», – и удаляется. Он слишком хорошо знает Фукудзаву, понимает, на что он шёл, приходя просить тело Дазая для похорон, понимал, что тычет в осиное гнездо воспоминаний, что его больно укусят. Мори помнил, как менялся с ним Юкичи, помнил сильные руки Фукудзавы, помнил, как его небрежно хватали, владели им, имели его. Это слишком! Слишком! Но он дал слово. Он может его не сдержать, но тогда встретится с двумя проблемами, имя которым – Чуя Накахара и Рюноске Акутагава. Быть может, сейчас они уважают Огайя, но шаг вперёд, шаг назад – и вот он уже такой же расчленённый, как Дазай, будет валяться в сточных водах, и никого не будет смущать, что он – Крёстный Отец портовой мафии. Мори ходит по тонкому льду, по лезвию бритвы, неся с собой пороховую бочку в лице своих же подчинённых, и теперь загнал себя в ту же ловушку, куда попадались все его несовершеннолетние бойцы. Скрипя душой, сердцем, а заодно и зубами, он вышел из «Агентства» и сел в роскошный чёрный лимузин. Пора бы снова вспомнить, что такое «половая жизнь».«Четверг, 1996 год, 15:23» – записывает Ацуши в медицинском журнале, криво-косо выводя иероглифы хираганой.
– Ну чего ты там возишься? – нетерпеливо трясёт скальпелем Ахматова. – И маску надень! Куда ты её дел?! Я же тебе подавала! Накаджима начинает шарить по карманам медицинского халата (тот был ему очень велик, поэтому рукава пришлось подогнуть аж три раза!), который ему вручила Йосано перед тем, как убежала одеваться за ширму. – Ну чего ты на него кричишь, Анна? – отзывается Акико, выходя уже в полном костюме судмедэксперта. – Он никогда подобным не занимался. Дал бог, пускай пишет в журнале хоть что-то. Ахматова надувает пухлые губки, но всё равно отступается от спора. Как говорили ей родители: «Дураку не докажешь» (ведь для Анны все присутствующие, включая Йосано, были дураками высшей марки). Ацуши же продолжил медленно записывать дату: – А день сегодня какой? – Не помню, – отрезает Ахматова, доставая из большого холодильника (предназначенного для морга) несколько пластиковых контейнеров, где лежали отчленённые конечности Осаму. – Потом допишем. Оставь место, ‘Цуши-кун. Там два иероглифа. Парень отсчитывает несколько клеток и с лицом абсолютного непонимания пытается сложить в уме, сколько примерно слогов уйдёт на это всё, но к нему подбегает Анна, вырывает журнал из рук и быстрыми закорючками прописывает нужные цифры, шипя про себя: «Дурак.» Йосано натягивает на бледные изящные руки прозрачные латексные перчатки и достаёт самый главный компонент из груды «останков» Дазая – туловище. – Ацуши-кун, ты пишешь? – спрашивает Акико и, когда получает удовлетворяющий её вопросу кивок, начинает диктовать. – Вчерашним днём «Вооружённое Детективное Агентство» получило от неизвестного расчленённое тело. Личность установлена, потерпевший – Дазай Осаму. Возраст около двадцати трёх лет, родился девятнадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Проживает в Йокогаме по адресу Джисатсу-двадцать-два, квартира тысяча пять, латинская литера «S». Записываешь, Ацуши? – Так точно, лейтенант! – кивает Накаджима, становясь по стойке смирно. – Дальше пиши: на теле наблюдаются многочисленные следы побоев и удавок, также порезы, посмертные синяки. На плече отчленённой левой руки наблюдается язва от укола синтетическими наркотиком. Много мозолей на местах, где, вероятно, были расположены кандалы, или же стяжки-кожаные-ремни. Срезы отчленённых конечностей ровные. Ахматова, стоявшая рядом, подошла к голове Дазая и аккуратно приоткрыла ей рот: – Йосано-сан, у трупа отсутствуют зубы. Их вырвали. Следов синяков на щеках нет. Акико кивает: – И это запиши, Ацуши. Что там ещё? – она обращается уже к Ахматовой. Анна проводит перчаткой по нёбу: – Следы загустевшей странной синеватой жидкости вперемешку со слюной и спермой. Ацуши невольно передёргивает от этих слов. Отвращение. Вот она какая – смерть – у всех одинаково отвратительная; будь ты король, будь ты нищий, а будь ты такой же гений, как Дазай, всё равно, кончина никогда не будет прекрасной, романтичной и холодно-эстетичной. Она всегда будет тёмной, мрачной, пугающей до дрожи в каждом уголочке тела. Увы, его рефлексию резко прерывает мелодия звонка чьего-то телефона. К нему пулей подбегает Ахматова, разворачивает модный лакированный телефон-раскладушку:«Да-да.» «У меня тут рядом Йосано и Ацуши.» «Чего он тут забыл? Ну, помогает нам, документирует.» «Хорошо…»
– Пошли, Накаджима, – устало произносит девушка, жестом подзывая к себе Ацуши и уже выходя из морга. – Вызывает Фукудзава. И, Йосано-сан, вам сказали не вскрывать тело. Просто отмойте его. Акико с раздражением швыряет скальпель: – Я только вошла во вкус! Но все уже ушли… Девушка равнодушно оглядывает тело Дазая, которое похоже на части фарфоровой куколки, что забыли собрать. Совершенно алые губы Осаму (несмотря на недавнюю кончину) выделяются на фоне бледного, расслабленного, будто с неясной улыбкой лица. Закрытые глаза мертвеца очерчены яркими синяками – наверное, последствия недосыпа догнали Дазая и после смерти. Чуть засаленные тёмные ломкие волосы, лежащие на голове удивительно густой, но не бесформенной массой. Белая (даже с чуть синеватым оттенком) кожа конечностей. Аккуратные пальчики в расслабленном жесте. Изящная фигурка, которая выглядела далеко моложе тех лет, что выбиты иероглифами на водительских правах Осаму. Йосано устало вздыхает: – Дурак ты. Нарвался на неприятности, а нам теперь хлопотать. Акико закрывает на замок дверь морга. Всё равно тут никого нет, а за ширмой неудобно переодеваться. Йосано стягивает с себя рабочие брюки. Скучно, ужасно скучно сегодня на работе! И с чего это вдруг приказ от вскрытии отозвали? Фукудзава, наверное, с ума сошёл, не иначе. Это же такая ценная улика. – И не такой уж у тебя и большой член! – язвительно замечает Акико, смотря на расчленённый труп, и отворачивается. – Девушки до тебя не жаловались, – отзывается до боли знакомый голос. Йосано кидает резкий и беспокойный взгляд на труп. Он всё так же расчленён.Но… голова… Глаза, что были закрыты широко распахнуты. Глазные яблоки раскраснелись от лопнувших капилляров. Спокойный рот искривлён в знакомой, привычной, гаденькой улыбке.
Акико в одной рубахе с ужасом бросается к двери, нервно открывая замок и выбегая в коридор, наполненный людьми. Люди с непониманием смотрят на девушку, а та указывает на морг трясущейся рукой: – Там Дазай!!! Живой!!! Все, кто был в коридоре вваливаются в помещение и непонимающе смотрят на труп. Йосано осторожно ступает изящной ножкой по холодной плитке и берёт в руки отрубленную голову, которая устало закатывает глаза и громко выдыхает: – Вот дерьмо… у меня теперь нет тела! – с досадой замечает ожившая голова и оглядывает толпу растерянных курсантов. – Привет, ребята. У вас тут сегодня построение? Я как раз вовремя! Ребята, до этого ещё державшиеся молодцами, начали то падать в обморок, то выбегать в коридор, то блевать на пол. Одно было ясно и дураку – паника началась жуткая, и настолько агрессивная, что вскоре на крики прибежали директор Фукудзава в компании Наоми и Кирако, что до этого подбирали торжественную музыку для построения.Внезапная голова стала своего рода новостью давно уже протухшего «Агентства», где не случалось ничего интересного. Внезапная голова Осаму Дазая.