Pater Noster

Казалось бы, за полтора месяца это могло стать привычным, но, где бы этот звук его ни застал, Соуп всё равно каждый раз застывает: в гостиной, сидя на диване; в ванной, вытирая влажные руки; на кухне, в спальне, в гараже. Он замирает, как лисица, ведёт ухом в сторону двери и улыбается, когда слышит, как скрипит третья ступенька веранды. Это уже почти рефлекс, Соуп теперь почти собака Павлова: начинает вилять хвостом, когда слышит триггер, но на этот раз мозг обманывает сам себя, позволяет на мгновение утонуть в эндорфинах, хотя сейчас это просто чёртова доставка пиццы. Пепперони с двойным сыром. Тоже неплохо, конечно, но не так хорошо, как… Коробка едва тёплая, Соуп даёт курьеру пять баксов сверху, и тот шутливо салютует от козырька фирменной бейсболки. — Спасибо, шеф! Славный пацан. Что за привычка считать славными всех, кто не ведёт себя как дерьмо? А что за привычка быть занудным козлом у меня в башке? Поэтому ты и подорвался на бомбе с тем пацаном, МакТавиш. Выносить жизненные уроки — явно не твоё. Соуп со вздохом бросает коробку в гостиной на чайный столик, тяжело садится, откидывается на спинку дивана. Смотрит на время; на свой мобильный. Девять вечера. Ещё только среда. Как же долго тянутся дни без… Хватит *ныть*. Да, возможно, он бы начал свою книгу как-то иначе: с оды зелёным глазам и сильным рукам; упругой заднице и шрамам, покрывающим большую часть мощного тела. Но вы уже знаете: он не писатель. Простой мужик на больничном, смиренно ожидающий, пока заживут рёбра и прекратится, наконец, идиотское гудение в левом ухе. Простой мужик, который готов бросаться на стены от безделья, потому что Прайс будто рогом упёрся: запретил Соупу появляться на миссиях, пока не оклемается окончательно. Просто прими тот факт, что есть люди, которым на тебя не насрать, мучачо. Ты можешь прекратить травить меня долбаным испанским? Нет. Мексики с меня точно хватит. Я не прощу тебя, если мы никогда не попробуем кесадилью. Больно надо. В жопу твою кесадилью. Твою мать, я надеюсь, что Саймон вернётся как можно быстрее, ты стал *абсолютно* невыносимым. Саймон. Это заняло время — научиться называть его по имени в своей голове. Привязываться к людям у Соупа всегда занимало время. К их запаху, к их присутствию. К их прикосновениям. Это не самая простая задача, каким бы распиздатым спецназовцем оперативной группы ты ни был. Легче ебашиться на ножах с талибом, чем позволить себе по-настоящему привязаться. Он никогда не позволял своим однодневкам оставаться дольше, чем нужно. Даже когда они нажирались в клубе и догонялись у Соупа в гостиной, около шести утра Джефф (Кайл, Дерек, Ричард) уже стоял за закрытой входной дверью и сонно моргал в вяло просыпающееся утро. Они все знали, что автобусная остановка вон там, за углом, — это первое, что сообщал им о себе Соуп. Второе — в семь двадцать ему нужно быть на работе. Он никогда не видел, как Джефф ест. Понятия не имел, какой чай пьёт Кайл. Ему было плевать, как предпочитает проводить время Дерек. Он едва не забыл имя Ричарда, но помнил, что член у него был крошечный. Почему-то сейчас всё получается иначе. Сейчас всё происходит как-то само собой. Саймон обожает стейки. Он готовит их как ёбаный Господь бог. Повар из меня так себе, признаться. Сейчас не об этом. Однажды попробовав мясо, приготовленное Саймоном Райли, вы становитесь наркоманом, имейте это в виду. Он обожает кемпинг: выбираться куда-то в ебеня со своей тачкой, разводить костёр, смотреть, как садится солнце. Смотреть, как Соуп смотрит, как садится солнце. Они ни разу не были в одном и том же месте дважды — есть подозрение, что ему нравится реакция Соупа на новые места. Он пьёт чёрный чай без сахара. Верхний ящик на кухне забит под завязку, и всё это — ебучие коробки. Цейлонский чай, чай улун, белый чай, чай с бергамотом, пуэр, тысяча разновидностей зелёного, даже одна коробка с ебучим жасмином. Нужно было видеть лицо Саймона, когда Соуп доставал всё это дерьмо из пакета с покупками. Он только переводил взгляд с растущей чайнокоробочной горы на Соупа и обратно. — Джонни? Ты свихнулся? — Это чтобы ты не сомневался, что тебе здесь всегда рады, чувак, — приподняв брови, протягивает Соуп, доставая ещё одну пачку цейлонского, потряхивая её у своего уха и криво улыбаясь. — Со Шри-Ланки. Тебе будет вкусно. И Саймону было вкусно. Соуп молча жуёт пиццу и смотрит на время. Девять четырнадцать. Ещё полминуты, и будет девять пятнадцать. Ложился бы спать. Лечь спать — неплохой вариант, но стоит закрыть глаза, и запах дерева, пороха, запах Гоуста тут же вольётся в лёгкие. Отгонит неуверенную дрёму, и останется просто лежать, глядя в потолок. Ты как пятнадцатилетняя девка. Иди ты в жопу. Они договариваются созваниваться раз в три дня, и день икс, день очередного созвона, должен наступить только завтра. Саймон придумывает эти правила — Саймон, блядь, огромный фанат правил, и Соупу кажется, что этот человек немного садист. Время тянется по-скотски: невыносимо долго, словно кто-то намеренно тащит его обратно за хвост, ещё и операция затягивается уже на две с половиной недели. Задание не из чертовски опасных, но тягомотное, требующее терпения, наблюдения. Прайс предупреждал об этом, но Соупа мало волнует, о чём предупреждал Прайс. Он привык видеть бодрого Саймона, возвращающегося с пробежки, каждое утро, пока он сам, едва продравший глаза, идёт ставить кофе и включать чайник. Он привык к тяжёлому горячему телу, спящему рядом с ним в постели. Привык, как Саймон закидывает одну руку за голову, слегка сжимая угол подушки пальцами, — в этом есть что-то детское, подъёбки об этом никогда не потеряют силу. Привык слышать его голос; вызывающий нездоровое слюноотделение британский акцент; как он в очередной раз пытается скрыть кривую ухмылку, когда вспоминает, что дома на нём нет маски; чувствовать на себе его руки; чувствовать его в себе. Он психует — бросает кусок пиццы в коробку и берёт телефон. Спорю на полтинник, что он будет ругаться. Соуп знает, что проебёт полтинник со свистом, но открывает фейстайм, находит контакт и нажимает кнопку вызова. От одной мысли о том, что где-то прямо сейчас на мобильнике Саймона замигает «Джонни», губы растягиваются в улыбке. Соуп упускает момент, когда «Сержант МакТавиш» превращается в «Джонни», он вообще замечает это случайно и точно никогда не забудет острое смущение на лице лейтенанта Райли, когда он сдержанно взял свой телефон и осторожно перевернул экраном вниз. Список его исходящих вызовов был похож на призыв демона «Джонни», изредка перемежающийся входящими звонками Прайса. Соуп был в ебучем восторге от всего этого дерьма. Он отвечает на первый же гудок — это почти рекорд. Сердце пропускает удар так же, как вздрагивает экран изображения, прежде чем выхватить из подсвеченного голубоватым светом полумрака знакомый оскал смерти. Соуп отвык от балаклавы: последние пару месяцев он был дома, добровольно обрекал себя на ебучую зависимость от лица Саймона Райли и его невъебенных стейков. — Джонни? Что-то случилось? Да, у Джонни что-то случилось. Джонни, блядь, тает от звучания этого голоса. — Хэй, элти, — широко улыбается он, жадно скользя взглядом по напряжённо глядящим в ответ глазам, в полутьме кажущимся почти чёрными. Саймон весь напряжён: наверняка сидел до этого расслабленно, а сейчас подаётся вперёд всем телом, хмурится, глядя в экран. — Как жизнь? — Всё в порядке? Саймон всматривается так, будто пытается увидеть что-то скрытое от его глаз, но явно успокаивается, когда видит гостиную у Соупа за спиной. Торшер, спинку дивана и задёрнутые шторы. Почти блаженное выражение лица, как у долбаной Джоконды. — Так точно, полный порядок, просто… — Проклятье, я подумал, что-то случилось. — Да, случилось, курьер задержался с моей пиццей, а я ещё и дал ему пять баксов сверху, — Соуп поднимается с дивана, щёлкает выключателем, падает обратно, достаёт подушку из-под задницы. В полумраке лучше видно Саймона, да и телек удачно мигает-бормочет на минимальном звуке, освещая Соупа голубоватым светом почти так же, как по другую сторону экрана освещён лейтенант. — Я явно не в себе, мне нужна помощь. Тот с тихим вздохом качает головой, глядя куда-то чуть ниже фронталки. Соуп почти чувствует на лице его взгляд. Саймон говорит: — Подожди минуту, — а потом откладывает телефон, поднимается. На секунду возвышается над экраном, как медведь, вставший на задние лапы. Соуп любовно осматривает его: жилета нет — значит, не в поле. Только расстёгнутая военная куртка, чёрная футболка под ней, перехваченные ремнём портупеи рёбра и кобура на боку. Он оборачивается и исчезает с экрана, зато сверху появляется ряд бьющих синевой мониторов. Не удаётся рассмотреть, что там, — наверняка видео с камер слежения. На самом дальнем, слева, мигает зелёное поле и бегают крошечные фигурки. Футбол? Похоже, там действительно катастрофически скучно. — Хэй, — усмехается Соуп. — Подсматриваешь за девчонками? — Должен был Роуч, — раздаётся приглушённый голос, а следом звук закрывающегося замка на двери. — Но он сожрал несвежий тако. Блевал целый день. — У вас, ребята, мексиканская диета? Кесадилья… Умолкни. Свали куда-нибудь. — Рядом со штабом забегаловка мексиканской кухни, — Саймон наконец появляется в зоне видимости, тяжело садится обратно в кресло. Слышно, как скрипят колёса под его весом. Чёрт, Соуп никогда в жизни не хотел стать креслом так, как в этот самый момент. Возможно, ему пора обратиться к психологу. — Я думал, что эта бетономешалка переварит что угодно и не подавится. — Газ его выхаживает. — Помнишь, как он выпил тот коктейль из скорпиона? Бля, я тогда чуть не сблевал. Изображение идёт рябью, Саймон берёт телефон со стола и на этот раз расслабленно откидывается на спинку. Снова на экране оскал смерти, шея, закрытая до половины тканью балаклавы, полоска кожи над вырезом футболки. — Роуч чокнутый, — спокойно протягивает Саймон. Затем снова смотрит в экран и слегка залипает, прищурив глаза. Добавляет чуть мягче: — И ты тоже. Мы должны были созвониться завтра. — Я знаю, я знаю, — Соуп торопливо кивает, глядя ему в глаза. Теперь, когда в гостиной темно, можно увидеть их зелень даже через экран. — Просто… решил набрать на минутку. С ума без тебя схожу. Скоро начну бросаться на соседских котов и рвать их, как бульдог. Гоуст снова качает головой, слышно его привычный короткий выдох через нос. Он отводит взгляд и быстро скользит им по экранам перед собой. Соуп же смотрит на него не отрываясь. Вокруг глаз сейчас нет чёрного масла, кожа чистая, видно тёмные ресницы и тени под нижними веками. Слизистая отражает свет мониторов. Иногда Саймон позволял ему целовать своё лицо: опущенные веки, ресницы, морщины в углах глаз. У Соупа губы болят от желания сделать это сейчас. Саймон снова смотрит на него и, видимо, замечает расфокусированный, сонный взгляд. Ткань балаклавы — там, где находятся губы, — слегка шевелится, будто от ухмылки. Соуп почти не смущается, просто делает вид, что отворачивается, чтобы найти пульт. Находит у диванного подлокотника. Выключает звук телека вообще. Саймон смотрит не отрываясь, как он любит смотреть. — Поужинал? — тихо спрашивает он, и у Соупа сердце сводит тёплой, щемящей судорогой. Чёрт. Эти крошечные проявления грубоватой нежности каждый раз уничтожают его, выжигают в груди всё, подчистую, как белый фосфор. Оставляют только осторожное, неуверенное, но в то же время совершенно безумное, пожирающее чувство. Полыхающее сумасшедшим огнём, как дом, у которого из каждого окна уже рвётся наружу пылающий ад и который уже не спасти, даже если окатить водой из вертолёта. — Да, — так же тихо отвечает Соуп. — Пепперони, — это даже не вопрос. — Да, — снова говорит он. — Дай шанс нормальной еде, Джонни. И своему желудку. — Хорошо. Только когда вернёшься домой. Саймон замолкает сразу после фразы «вернёшься домой». Соуп ничего не собирался иметь в виду: просто сказал, как сказалось, само вырвалось. Он и осознал-то не сразу, но явно услышал, как Саймон напоролся на эти слова. Понял по-своему. Вернёшься домой. Вернёшься в мой дом, который теперь становится нашим домом. За последние два месяца Джонни почти не ночевал один, и, признаться, его всё устраивало: Саймон подходил этому дому так же, как когда-то идеально вписался в прихожую Соупа. В кухню Соупа. В гараж Соупа. Даже габариты местечка на подъездной дорожке идеально подошли под хюндай Санта-Фе. Просто ебучая магия. — Мне хреново без тебя, — говорит Соуп, когда тишина затягивается. — Джонни… — видно, как лоб под балаклавой слегка хмурится. — Я знаю, не драматизировать. И знаю, это работа. Знаю, что Прайс предупреждал, чувак, насрать на Прайса, я его обожаю, но не сейчас. Мне хреново без тебя. Саймон со вздохом слушает, слегка наклонив голову на бок. — Почему он не допустил меня на операцию? — Ты сам знаешь. — Мои долбаные рёбра в порядке, элти. — Твои долбаные рёбра сломаны в шести местах, Джонни. — Мне насрать. — Мне — нет. Соуп шумно выдыхает через нос, гневно смотрит на ведущего Пидди-Твидди в телеке, будто во всём виноват его малиновый пиджак, но даже эта вспышка раздражения не настоящая, фальшивая, потому что Саймон только что буквально прямым текстом сказал, что заботится, что ему не насрать. Одного этого достаточно, чтобы злость в груди тут же обратилась долбаным штилем и тянущей тоской. Привет, биполярочка. — Ты вернёшься до Рождества? — Да, — спокойно обещает Гоуст. — До Рождества полторы недели. — Если не возьмём джекпот до двадцать третьего, я вернусь на Рождество, а потом снова уеду, — терпеливо и размеренно говорит он. — Правда? — губы Соупа невольно растягиваются в улыбке. — Чувак, когда ты вернёшься, я тебя ни на шаг не отпущу в ближайший месяц, так что можешь заранее со всеми попрощаться. — Прикуёшь к трубе в гараже? — Скорее к постели. — Чёрт, — коротко посмеивается Саймон, и уголки его глаз идут тонкими морщинами. — Так звучит отчаяние, сержант МакТавиш. — Заткнись. Как звучит отчаяние — каждый вечер слышат из окон спальни все соседи в округе. Судя по тому, как углубляются морщины, Саймон улыбается шире. Его смеющиеся глаза — лучшее, что видел Соуп за всю свою жизнь, а он однажды наблюдал тройную радугу над Ниагарским водопадом. — Действительно, — протягивает лейтенант негромко. Скользит слишком быстрым и невнимательным взглядом по мониторам перед собой, потом снова опускает глаза на Соупа. — Я пропускаю всё веселье? — Чёрт, совсем не смешно, элти, — Соуп страдальчески бьётся затылком о спинку дивана, прикрывая глаза. Рассеянно гладит себя ладонью по груди и животу. — Это просто ад, — бормочет он. — Я рад, что тебя здесь нет, — тихо говорит Саймон в ответ, снова бросая взгляд на мониторы. — Дерьмовая еда, холодно. Я наконец-то могу спокойно работать. — Что? И давно ты не можешь работать со мной? — тут же взвивается от возмущения Соуп. — Прайс сказал, у нас охуительная динамика. Прайс сказал! Это не производит особенного вау-эффекта. Похоже, Прайс говорил это и Саймону тоже. Возможно, не один раз. Возможно, Саймону даже пришлось пытаться его переубедить. — Если бы ты был здесь… — осторожно подбирая слова, произносит он, но замолкает, будто не знает, что сказать дальше. Эта пауза звучит так, что у Соупа в животе под раскрытой ладонью моментально горячеет, подбирается. Кожа идёт мурашками. Если бы ты был здесь… Сколько недосказанности может быть в одной фразе, прерванной на полуслове. Лейтенанту тяжело, он никогда не был хорош в разговорах, особенно по телефону, поэтому Соуп помогает ему как умеет, растягивая губы в кривой, дразнящей ухмылке: — Мы бы сейчас трахались, — это получается тихо и интимно. Получается хорошо. И теперь, если начистоту, Соупу тяжело тоже. — Я не это собирался сказать, — моментально реагирует Саймон, и это чистая правда примерно на двести процентов из ста. Этот парень в балаклаве, военной куртке и обмундировании, даже находясь не на миссии, а в сраной комнатушке три на три, перед десятком мониторов, слишком правильный для баловства по телефону. Он всё ещё лейтенант Райли, даже когда его не видит ни одна живая душа. Хорошо, что Соуп в этом отношении противоположен ему примерно… диаметрально. — Да? Что же вы собирались сказать, сэр? — Что ты… — Саймон делает вид, что не сбился с мысли после брошенного небрежно «сэр». Соуп давно заметил, что у лейтенанта небольшой пунктик на такие штучки. Безо всех этих плёточных приколов, но скажи ему «сэр» с правильной интонацией, и его взгляд тут же станет слегка плывущим, слегка влюблённым. — Что ты бы отвлекал меня, если бы был здесь. — О да, ещё как. — Джонни. — Саймон… Лейтенант тяжело вздыхает и смотрит на Соупа молча, но очень говоряще. Пожалуйста, не начинай. Пожалуйста, не мешай мне работать. Пожалуйста, не заражай меня своим хаосом хотя бы здесь. Но уже слишком поздно. В его глазах нет серьёзности, хотя он пытается быть серьёзным, когда вместо всего этого говорит простое и ёмкое: — Перестань. Чёрт, это никогда в жизни не сработало бы с Джоном МакТавишем. — Будь я там… — тихо, пьяно бормочет Соуп, чувствуя, как учащаются удары сердца от вида слегка расширяющихся зелёных глаз, — ты бы закрыл чёртову дверь, снял свою чёртову маску и трахал бы меня прямо перед своими чёртовыми мониторами. Зажимал бы мне рот, чтобы я не орал на весь штаб. Кусал бы меня за плечо, как ты любишь. Балаклава под носом снова слегка шевелится. Саймон либо облизывается, либо прикусывает губы. Смотрит пару секунд куда-то через плечо, будто что-то проверяя, а потом возвращается к экрану телефона, поднося его чуть ближе к себе. — Ты чокнутый, Джонни. — Да плевать, — выдыхает Соуп. — Все свои деньги отдал бы за то, чтобы прямо сейчас тебе жёстко отсасывать. Саймон издаёт звук, будто давится кашлем или слюной. Это немного смешно, и Соуп тихо ржёт, сползая лопатками по спинке дивана. У него перманентный стояк в штанах уже примерно пару недель, так что это сейчас не что-то новое, но всё равно живот скручивает горячими волнами, знакомым волнением и предвкушением, будто штопор ввинчивают наживую. Он нежно смотрит на слегка расширенные зрачки и мягко улыбается. — Прости. Я просто… хочу тебя, как псина. Мне будто опять семнадцать или типа того, когда в штанах палатка от одного вида, не знаю, рекламы наггетсов. — У тебя вставало на наггетсы? — Саймон… — стонет Соуп, со смехом закрывая глаза рукой. Он видит ответную кривую улыбку, когда снова смотрит в телефон, потому что Господь милостив и Саймон решает поднять балаклаву до середины носа. — О да, чувак, давай, добивай меня этими губами. Они преследуют меня во сне и наяву, каждый день, каждую ночь. Стоит только глаза закрыть… — Ты маньяк, Джонни, ты знаешь об этом? Рот Саймона всё ещё слегка изогнут в улыбке, Саймон слегка небритый. Нижняя губа Саймона слегка влажная, на ней лёгкий след от его зубов. Соуп слегка сходит с ума. Это буквально выше его сил, он опускает руку и поправляет через домашние штаны горячий член, лежащий на животе. Поправляет его снова. Твою ж... Плохая была идея, думает лихорадочно, потому что через секунду уже запускает руку под плотную резинку. Член предсказуемо влажный и твёрдый, хотя он к нему едва прикоснулся. Действительно, как подросток. Даже немного стыдно. Стыдно ровно до того момента, как он прижимает головку к животу и осторожно гладит ладонью. Это место чувствительное. Так это обычно делает Саймон, когда в настроении немного его подразнить. Тело отзывается моментально, Соуп чувствует, как смазка тёплым толчком сочится на живот. — Вот чёрт, элти, — нетвёрдо бормочет он. — Код десять восемнадцать. Запрашиваю поддержку с... ох, бля. Поддержка с «ох бля» не поступает. Соуп медленно гладит себя — так же, как гладила бы горячая широкая рука лейтенанта Райли. Саймон впивается в него взглядом через экран мобильника, слегка меняет позу, слегка щурится, будто пытается в чём-то уличить. На самом деле, это не так уж трудно, учитывая, что длинный тёплый выдох сам срывается с губ после первого же движения по стволу. Это более чем палевно. Это похоже на капитуляцию, гигантский белый флаг размером с Аляску. — Что ты делаешь? — хрипло спрашивает Саймон. — Просто смотрю на тебя, — отвечает Соуп. Он облизывает быстро сохнущие губы, смыкая пальцы и водя кулаком. — Ты такой красивый, Саймон. Саймон не тупой, он прекрасно всё видит. Его взгляд останавливается на влажных от слюны губах, на лёгком изломе бровей, залипает на глазах. Если бы в далёком сентябре кто-то сказал Соупу, что лейтенант Райли умеет так смотреть, это была бы шутка дня. Он бы помер от гомерического хохота. Сейчас под этим взглядом он помирает от кайфа. В ладони быстро становится очень влажно. Движения становятся слышными. — Знаешь, о чём я думаю чаще всего? — шепчет Соуп, сбито дыша. Ему физически трудно молчать. Саймон не отвечает, но и глаз не отводит: говори. — Помнишь Газни? Как мы застряли в той подсобке. Когда ты прижимал меня к стене и я кончил под тобой в первый раз… Лейтенанта это воспоминание, кажется, бьёт под дых не меньше: он будто спиной о стену прикладывается со всей дури, прикрывает глаза, выдыхает, сглатывает. У Соупа подрагивают напряжённые мышцы бёдер, горячеют скулы, пылает переносица. — Помню, Джонни, — хрипло говорит Саймон. Примерно таким же голосом он всегда шепчет ему на ухо всякую ерунду, когда трахает в спальне. Вот так, Джонни. Очень хорошо, Джонни. Ещё немного, Джонни. — Ты дрочил после этого? — Чёртову сотню раз, — отвечает он. И добавляет после паузы: — Ты бы видел себя тогда. Я чувствовал, как ты кончил. Помню, как у тебя закатились глаза. Помню твой запах. Тогда впервые его ощутил. Саймон говорит размеренно, практически спокойно, но Соуп слишком хорошо изучил все тональности его голоса, чтобы позволить себя обмануть. Он слышит его дыхание и видит тяжёлый, горящий взгляд. Член в руке так хорошо скользит, что хочется закрыть глаза и утонуть в этом ощущении, как в первобытном, выламывающем приходе, представить, что Саймон действительно здесь, что это его рука движется в штанах, что тяжесть его тела давит на грудную клетку, что он совсем рядом и не нужно доставать из комода его футболку, чтобы прижать к лицу, впиться зубами, ощутить его запах. Порох, древесина, кожа, лосьон для бритья. Гоуст. Соуп путается в этих мыслях, тонет в них, как в жидкой, тяжёлой глине, смотрит на слегка расплывающееся изображение перед собой как пьяный. — У тебя… тоже был стояк. — Я живой человек, — усмехается Саймон. — Который хочет тебя сейчас и хотел тогда. Соуп шипит сквозь зубы, ускоряя движения. Саймон почти неподвижен: подносит свободную руку к губам, прижимает рот длинными красивыми пальцами, глядя не отрываясь, как Соуп запрокидывает голову и позволяет себе на несколько секунд исчезнуть, потеряться, рвано задышать открытым ртом от стремительно подкатывающего оргазма. Низкий голос слегка нечёткий, будто он цепляет губами пальцы: — Ты близко, Джонни? В тебе так хорошо, Джонни. Ты такой горячий, Джонни. — Да, боже, трахни меня, — бездумно выдыхает Соуп и тут же прикусывает губы, ему хочется зажмуриться от того, насколько это глупо, должно быть, звучит. — Чёрт, прости. Прости… Саймон… — Я тоже соскучился по тебе, — еле слышно, грубо. Убийственно из-за британского долбаного акцента, больше похожего сейчас на раскатистое рычание. Самое горячее, что Соуп слышал в своей жизни, и он продолжает вслушиваться, как помешанный. — Клянусь, я приеду и буду тебя трахать, пока ты не пустишь мне пулю в башку. Не остановлюсь ни на секунду, Джонни. Твою мать. Саймон чёртов Райли, произносящий это, вызывает в мозговых соединениях настоящий коллапс. Соуп не успевает себя остановить или хотя бы замедлить движения руки: он кончает, как от удара, с такой силой, что сперма летит на грудную клетку, на вздутую венами потемневшую шею, почти достигает губ, парой густых капель ложась на покрытый щетиной подбородок. Саймон замечает их моментально. Страдальчески прикрывает чёрные, разбитые возбуждением глаза. Произносит нетвёрдо: — Боже, ты ненормальный… — и жадно всматривается, как Соуп ещё несколько раз вздрагивает, сухо сглатывая. Как замедляется его лихорадочное дыхание и как он хрипло шепчет: — Бля, — осоловело моргая. — Это ты… ненормальный… в могилу меня сведёшь. У Саймона в глазах живёт сам сраный сатана, когда он смотрит на Соупа в ответ и ничего не говорит. Возбуждённый, заведённый и готовый то ли убивать, то ли задушить в своих объятиях, то ли всё это одновременно. Не нужно знать лейтенанта слишком хорошо, чтобы понимать, что он никогда в жизни не позволит себе дрочить на рабочем месте, поэтому Соуп, всё ещё сбито дыша, смеётся, показывая зубы. — Нужна минутка, лейтенант? Отлучиться в уборную? — МакТавиш… — Ого, дело дрянь, кажется, у меня проблемы. Чёрт… — он стирает капли спермы с подбородка и старается не выглядеть настолько отвратительно довольным жизнью, пока Саймон почти одержимо следит за каждым его движением. — Хорошо-хорошо, прости. Всё. Не буду обещать, что этого больше не повторится, но… слушай, мне тут тоже не круто, я только что спустил в двадцати сантиметрах от моей пепперони. — Лучше, если тебя не будет дома, когда я вернусь, — ровно отвечает лейтенант, несколько раз предварительно прочистив горло. Соуп цепляет мизинцем лежащую на подушке салфетку и тащит к себе. — Я тебя понял, элти. Соберу своё барахло и съеду на базу. Эй… ты правда сотню раз дрочил на наш маленький эпизод в Газни? — Я кладу трубку. Соуп смеётся, широко и открыто. Саймон делает вид, что не собирается, мать его, этим любоваться.