Верхом на радуге

      Дрим проснулся довольным. Сегодня удалась прекрасная продуктивная ночка. Он замечательно расслабился, доставил удовольствие своему любимому, нашёл наконец-то нужную кандидатуру на место третьего и даже начал подготовку к его покорению.       Да, были конечно и нюансы, бесспорно… разрушитель миров не был самым выгодным вариантом, который мог бы выбрать Инк, и уломать и подготовить его будет не так-то уж и легко, но желание угодить жгло изнутри, а перспективы манили. Перспективы звали, пели, заводили, пошло виляя бёдрами, подкидывали картинки возможностей, дразня фантазию. А на плохую фантазию Хранитель снов никогда не жаловался. Уж чего-чего, а представить он мог много, всегда, везде и всякого. Это-то его и подвело в конце концов. Его любопытство и любовь ко всему необычному. Ему просто стало интересно, что будет делать Инк, если его обнимут сразу два Дрима?       Ох, Мечтатель тогда всего-лишь хотел посмотреть на реакцию художника, на его глаза, на растерянность, появившись перед ним сразу в двух экземплярах. Но что-то пошло не так. Растерянности вдруг не случилось, а то, что Дрим прочитал в открытых широко глазах… Он и подумать не мог, что это вызовет такую бурю эмоций во тьме Инка, что распирала рёбра художника изнутри, вместо привычной банальной души. Эта его заинтересованность, щекочущее желание и обожание. М-ф-р, Дрим, словно кот был готов прямо сейчас лечь к ногам его любимого монстра, чтобы тот ещё хоть раз подарил ему эти чувства.       Ведь они были такими острыми и… настоящими.       Не навязанными им самим, не вызванными его магией, а несомненно рождёнными внутри художника, потому что… потому что Инк был наверное единственным существом, что не имея души абсолютно не поддавался его чарам.       Да, его не тянуло, словно магнитом, стоило Дриму лишь поманить пальцем. Его власть не распространялась на бездушного Инка, он не мог поделиться с ним позитивом, не мог заставить любить, не мог навязать чувства, даже собственные эмоции, источаемые Дримом на автомате почти постоянно, им почти не ощущались. Он был словно закрытая книга. Не выпускающий и не впускающий. Закрытый и цельный сам по себе, полный. Полный секретов.       И чистый, словно белый лист. И Дрим ценил эту чистоту. Больше всего на свете. Ведь эмпату просто необходим отдых, потому что чувствовать за двоих трудно, а иногда даже больно и такой пустой, забывающий так часто выпить краски, защитник Мультиверса просто становился отдушиной. Спасением. Единственным островком спокойствия в бушующем океане безумных эмоций.       А лёгкий налёт любви и нежности, что сквозил в черноте в его груди, стоило Дриму прильнуть к художнику сзади, воспринимался хранителем изысканным угощением. Не то, что густые приторные чувства остальных, от которых иногда сводит зубы. Это словно сравнивать нежное полусладкое игристое и дешёвый кагор «три топорика». Хранитель снов обожает это лёгкое полусладкое. Казалось, всегда обожал.       Дрим души не чаял в своём острове спокойствия и готов был сделать для его счастья буквально всё. Тем более, пока их желания так странно совпадали.       Повелитель снов и позитива подправил очередное горячее видение, подготовленное и заточённое в стекло пузырька магии, добавил в него нужные лица, силуэты и запахи, подсыпал лепестков чайных роз, немного светлячков и романтики. И улыбнулся. То что нужно для первого влажного сна.       Ох, разрушителю сегодня будет спаться очень сладко, Дрим позаботился о том, чтобы сон с его любимым Инки в главной роли не отпустил разрушителя слишком быстро. Нечего переводить такое добро бессонницей и беспокойными ночами. — Спи крепко… — шепнул он в воздух и сжал шарик, раздавив звякнувшую оболочку и нашёптывая имя того, к кому и устремится золотаво-розовая дымка, вырвавшаяся с треснувшей сферы, стоит тому закрыть глаза. — Что делаешь? — скользнули нежным поцелуем по скуле и сплели руки спереди на груди.       Дрим наклонил голову, поластился, потираясь виском о колючую носовую косточку, поймал тихий фырк прямо в ушное отверстие и ответил мягким, переливающимся, словно мёд, тоном: — Готовлю подарок. Тебе.       Инк усадился прямо на стол перед ним, перекидывая ногу тому через голову, обхватывая плечи и пятками упираясь в прогнувшуюся от такого давления поясницу.       Дрим повёл носом, улавливая в воздухе приторный шлейф радости: — Переборщил сегодня с жёлтой? — А, пусть! — махнули рукой легкомысленно и пятки давить на позвоночник перестали, зато на плечи легла тяжесть колен. Художник стрельнул золотом взгляда на жмурящегося отчего-то Дрима.       Мечтатель побежал руками по бедренным костям от колен кверху, шурша полосатой плиссированной тканью, стискивая следом плоские седалищные кости и борясь с желанием немедленно наклониться и впиться зубами в маячившие перед глазами рёбра: — Не слышу тебя за этим приторным весельем. Не могу понять, ты напрашиваешься на секс, или просто хочешь моего внимания?       Инк хихикнул тихонько, наклонился и чмокнул Дрима прямо в лоб, выговаривая через смех игриво: — Я просто хочу. Но хочу чтобы не просто. Потому что просто так будет скучно. А я хочу, чтобы не скучно, а весело и… ой, Дрим, отпусти меня, отпусти. Ай, ну не вниз головой же!       Договорить свою бессмысленную и, как Дриму показалось, явно приготовленную заранее речь ему не дали. — Сейчас сделаю тебе весело, неуёмный. А ну, виси спокойно! Сколько же ты жёлтой выпил, что она мне всё перебивает? Совсем ничего не ощущаю, вредная ты кисточка. Такого удовольствия лишил, — хохотал Дрим и тащил брыкающегося Инка на плече в спальню. Осталось преодолеть ещё два метра коридора, один лестничный пролёт вверх и поворот налево, но цепляющийся за все выступающие части интерьера художник задачу не облегчал.       Дрим фыркнул смешливо, задрал белую безрукавку и размашисто лизнул подвздошные кости, оставляя щедрый влажный след на исполосованной узорами кости. Инк пискнул, тут же послышался грохот и шум битого стекла, а следом Дрима укусили за… ну, за что достали за то и укусили. Он зашипел, останавливаясь на первой же ступеньке, рыкнул, и художника разложили прямо на лестнице, растягивая руки в стороны, прижимая коленом и жадно блуждая глазами по замершему вдруг телу.       Зрачки с жёлтого перетекли в яркий пурпур, а следом и в мадженту и Дрима сбило резким напором. В грудь кувалдой ударило желание, а губы смяли требовательно и жадно. И вот уже он лежит на спине на лопатках, протирая тканью чёрной футболки твёрдое дерево паркета, бродит руками по таким желанным косточкам и жалеет, что ладони скрыты привычными золотисто-чёрными высокими перчатками с обрезанными пальцами, ведь кончиков фаланг так мало, чтобы на полную ощутить тот странный холодный жар, что источает собой только Инк. Его Инк.       Дрим тянется к губам снова, массируя пунктир остистых отростков пальцами, но глаза сверху вдруг теряют краски, меняют яркий розовый на голубо-синюю обеспокоенность. — Мир рушится. Он снова играет с кодом, — зрачки мелькают вдруг белым и красным. — Ох, Дрим, не играет, уничтожает. Да ещё так быстро! Мы не успеем. Ох… Мы уже не успели.       Дрим поддерживает за плечи схватившегося за грудь защитника. Изменения в Мультиверсе всегда остро сказывались на его самочувствии, будь то уничтожение старого, или рождение нового мира. И Дриму всегда страшно было смотреть на дрожащего, словно осиновый лист, в такие секунды художника.       А ещё ему было так непонятно… почему среди всех знакомых монстров Инк выбрал того, из-за которого он так часто ощущает эту боль? Они же такие разные, словно два противоположных полюса, будто чёрное и белое, защитник и разрушитель, Инь и Янь. Они по всем законам должны… тянуться друг к другу. Всегда будут тянуться. И Дриму вдруг делается не по себе. А вдруг… — Инк? А ты поменял бы меня на кого-то другого? Я никогда не спрашивал тебя об этом.       И Инк смотрит. Смотрит серьёзно и пристально. Так, как только он умеет, чувствами выражая то, что не в состоянии выразить словами. И Дриму делается уже не страшно, а стыдно. За то, что допустил даже мысль, за то, что на короткую секунду засомневался. Ведь, если даже чернота способна выдать такой комок эмоций, то что было бы с душой, впусти в неё такой силы чувства. Разорвалась бы на части, не иначе. — Прости… — Дрим обнимает тесно, прижавшись лицом к груди, — Прости меня, пожалуйста, Инки. Я просто дурак, спрашивать такое, я же чувствую, слышу тебя. Прости.       И по черепушке гладят нежные руки, играют с тонкими соединениями кости и хрящевой ткани: — Всё нормально, лучик, тебе не за что просить прощения.       И тёплые объятия снова перерастают в лёгкие невесомые ласки. Художник гладит, притягивает к себе ближе, стирая расстояние требовательным движением, снова тянется с поцелуем, но вновь хватается за рёбра. Вспыхивает раздражённо: — Да что же это такое! Да что ему неймется-то сегодня, достал уже, честное слово! — Пойдём! — Дрим поднимается на ноги, поднимая за собой и Инка, — Пойдём к нему. Возьмёшь и спросишь. Чего гадать? Тебе же было скучно, вот, теперь будет весело.       Может так будет даже лучше, кто знает? Проследить за эмоциями этих двоих, подсмотреть, а возможно и подтолкнуть. Да и самому жуть как интересно…       «Взглянуть на тебя получше, Оши, разглядеть детальнее. На кого ты тянешь? На постоянного партнёра, или на одноразовое приключение?»       Дрим сплетает пальцы с рукой художника, ступает в открытый чернильный портал. Он послушает и посмотрит. Улыбка искрит, выказывая интерес и азарт, что засел вдруг в душу.