Двойственная амбивалентность

      Камиле очень нравилась ночь. Это было именно такое время, когда она со спокойной душой могла запереться в комнате, дать волю эмоциям, не потакать чьим-то словам и мнениям. Не знает почему, возможно потому, что ее никто не услышит, не скажет закрыть рот. А может потому, что ее слышали только звезды, которые, она уверена, не расскажут никому о ее боли. Ночью Камила была свободна. Даже сейчас, стоя на балконе третьего этажа, плотнее кутаясь в толстовку от резких порывов ветра, она чувствовала всеми фибрами души эту свободу. И если физически она настала еще лет в пятнадцать, когда Камила уехала поступать в колледж, то в нравственном отношении она освобождалась только сейчас. Гении мыслят одинаково, ведь так? — Твоя татуировка не свободу и творчество означает, ведь так? — смотрит укоризненно, словно Камила — маленький провинившийся ребенок. Та действительно была ребенком, виноватый своим существованием. — Я не свободна, — заключает девушка, стыдясь поднять взгляд, — физически — да, я освободилась, когда переехала в город, но не морально. Все воспоминания, связанные с детством плотно засели в голове, и ладно бы, если просто засели, так они мне жить мешают. — Ты здесь находишься уже четыре недели и до сих пор ведешь себя отстраненно от многих, шугаешься их, — без ножа режет. Знает ее слабую точку, на которую чуть нажать — вспыхнет, как спичка. Камила неприятно скривилась, сжав ладони в кулаки. Словно не желая, чтобы та впивалась ногтями в кожу, Кира накрыла ее руку своей. Это было странно. И для Камилы, и для Киры. Медведева до сих пор не понимала, как можно было так переключиться и оказать помощь кому-то. И следом же проскакивала ее эгоистическая натура с вопросом: что буду чувствовать я, если помогу кому-то? Но ведь это тогда вовсе альтруизмом не назовешь. Потому она старалась акцентировать внимание на том, как холодные руки Камилы согревались под ее. Камиле было просто приятно держать ее за руку. Но как бы ей не хотелось не думать о том, сколько раз эти руки били любимого человека, у нее не получалось. Разве может человек быть таким противоречивым? Об этом и не было смысла говорить — конечно может. Кира — тому доказательство. И Камила. Живя с этим принципом всю жизнь, Камила была уверена, что умрет в убогой коммуналке с тремя котами, так и не подпустив к себе никого. Она так не станет счастлива. Условно скажем, оберегая себя так, легче будет запереться в комнате, ведь в любой момент, на улице, на голову может упасть кирпич. Но в комнате может заискриться розетка. И это просто безвыигрышный вариант — никогда невозможно быть на сто процентов в безопасности. Камиле нужен рядом человек, бесспорно: он и кирпич над головой поймает, и розетку починит. А еще обнимет, поцелует, скажет что-то хорошее, наверное? Всем нужен рядом такой человек. — Просто непонятно, какая ты настоящая.Я не со зла. — Я знаю, — отвечает Итегулова, все же расслабив руки, — да, я не со всеми такая, какая есть на самом деле. Каюсь, меня по-прежнему пугают некоторые личности здесь, — прежде, чем Кира спросит, сразу отвечает, — Кристина, например, Настя, Михайлова. Но с кем-то мне, допустим, весело — это Рони и Вилка, безусловно, — Камила невольно улыбается при упоминании одноклассниц, — но я ни с кем не могу говорить столь откровенно, как сейчас… — и замолкла, раздумывая, говорить Кире об этом или нет, — с тобой,— сказала все-таки. И та наконец осмелилась поднять взгляд — такой добрый, что Кира невольно усмехнулась, и словно засмущавшись, отворачивается, продолжая глядеть на звезды. Но за руку держать не перестает, словно это было чем-то важным, неким источником спокойствия и хорошего настроения. Иногда очень важно элементарно кого-то чувствовать. — Думаю, я ответила на твой вопрос, — она была безмала настоящей с Кирой. — А что насчет глюков? Почему не сказала о них на том сеансе с наркологом? — Потому что они вызваны не употреблением наркотиков и алкоголя. Это идет на уровне психотравмы. — Расскажи тогда на индивидуальном приеме, — настоятельно предлагает Медведева. Камила тяжело вздыхает. Почему так сложно говорить о чем-то больном ей? — Не успею, — ответ выбил Киру из колеи, — меня отправят домой завтра, я уверена. — Почему? — она знала почему. То ли не хотела признавать это себе, то ли не хотела отпускать. — Я не меняюсь, — Камила отвечает так, словно задает самой себе вопрос, — я по-прежнему боюсь, по-прежнему не могу нормально социализироваться, да в таких условиях это и невозможно, — учитывая их полную изоляцию, это было чистой правдой, — и я до сих чувствую в себе противоречия. Кира развернула Камилу лицом к себе, не переставая держать за руки. Карий взгляд бегал по смугловатому лицу, освещенному лунным светом. Было темно. Сколько же тайн хранит в себе эта неживая природа. И лишь луна видела их поцелуй. Камила никогда прежде не чувствовала на себе чего-то столь нежного и трепетного. А Кира, в свою очередь, никогда столь искренне не отдавала никому эту мягкость и бережность. Будучи абсолютно не опытной в подобных делах, Камила просто отдавалась Кире, ей нравилась эта властность. Не было у нее этого смущения, а уж тем более — желания оттолкнуть, как будто все шло так, как должно быть. Камиле просто было спокойно. Кира не знала, для чего она это делает, понимая лишь то, что поцелуй этот не был очередным способом поддержки и успокоения. Чувствовалась правильность действий, но пугáло, что близость была желанной. И желанной не чтобы удовлетворить потребности, не чтобы убедиться, что губы действительно окажутся мягкими и холодными. А для чего? Кира не знала. Наверное, это было что-то большее, чем обычное желание. Она боялась, что не успеет. Не было в этом даже никакой пошлости с намеком на продолжение. Одной рукой Кира держала Камилины озябшие ладони, переплетя пальцы. Вторую расположила на щеке, словно боясь, что девушка уйдет. Но Камила не уходила, не противилась, потому что сама хотела этого. И во всех смыслах Кира была другим человеком. Не нужна была ей эта маска холода и апатии. Ее выдавали губы и руки — теплые, движения — нежные. Попытки Медведевой держать образ снежной королевы не увенчались успехом, рассыпавшись в глазах Камилы. Теперь она понимала, что, чтобы кто-то был возле нее, стоит лишь немного подождать, понаблюдать. Поцеловать. И этот кто-то уже был рядом. Хотелось в это верить. Они отстранились друг от друга спустя пару минут. Приходящее осознание произошедшего заставило Камилу густо покраснеть, а Киру— усмехнуться ее стеснительности. — Ты украла мой первый поцелуй, — спустя долгое время молчания, оповещает ее Камила. — Серьезно? — глаза Медведевой блеснули удивлением. — Да, — честно признается девушка, — с таким отцом, как у меня, страшно не то что целоваться, а даже смотреть на кого-то влюбленно. Лишь луна видела их поцелуй. Она поделится со звездами, с небом, но те будут молчать.

***

Утром Камила чувствовала себя как после нового года: головная боль и дикий сушняк заставили доползти до ванной, чтобы умыться и прям с крана выпить воды. Потому она пила исключительно по праздникам — не хотелось на следующий день убирать последствия своего веселья и умирать от похмелья. Только выйдя с уборной, девушка обнаружила, что только начинало светать и все одноклассницы еще спали. Камила подняла взгляд на верхние койки — на одной из них крепко спала Медведева. Даже во сне она не теряла своего покерфейса. Спала, нахмурив брови, словно ей апокалипсис снился. Изредка она дергала уголками губ вверх, что у самой Камилы вызывало легкую улыбку. Резко пришло осознание, почему губы у нее отекшие, а руки — до сих пор теплые. Отчего-то стало стыдно. И не только перед Кирой — перед собой. Ни одна из них после этого не призналась в том, о чем обычно говорят в глупых романтических фильмах. Если бы каждая думала, что это не взаимно, то этой «минутной слабости» не было бы, наверное? А может и вовсе не минутная, а может вовсе и не слабость. Почему же ночью люди такие искренние? Даже такие, как Кира и Камила. Возможно, нет тех внешних раздражителей, которые отвлекают от бесед днем или утром. Возможно, дело в дневном свете, в котором люди прячут себя. Ничего не скрыть: глаза, голос, манеры, солнечный свет заставляет врать и скрываться. Ночь, как считала Камила, давала возможность расслабится, снять броню, потому что невозможно ее всегда носить. Ночь создана для откровений. Впав в своеобразную прострацию, Итегулова уже не видела и не слышала ничего, уставившись в одну точку. На заправленную постель, рядом с Камилой, села только что проснувшаяся Виолетта. Та звала ее: сперва шепотом, потом более громче. Малышенко откровенно удивилась, когда поняла, что не может дозваться до девушки. Уже начала тормошить ее легконько за плечо, также протягивая: — Камила-а-а. Ау-у-у Но Камила не реагировала. Виолетта поняла, что она точно не спит: с открытыми глазами, тем более сидя. Резко дернувшись, Камила испуганно уставилась на одноклассницу. Виолетта сама была в неменьшем шоке, поэтому аккуратно взяла Итегулову за руку, не прерывая зрительный контакт. — Маленький, ты чего? Все хорошо? Протерев лицо свободной ладонью, словно только проснувшись, Камила лживо ответила: — Да, все хорошо. Виолетта недоверчиво покосилась на нее, вопросительно выгнув бровь. С одной стороны — осознание своей необычной привязанности к Кире — не было чем-то плохим. Она ведь хотела, ждала, искала «того самого человека». Камила вновь ощутила давно убывшую радость, хоть и не показывала этого особо. Вполне хватало невербальных признаков: ожившие глаза, частая улыбка. А с другой — хотела ли того же Кира? Да, ей было спокойно в компании Камилы, ее эмоции носили отражающий характер, что в принципе было двумя разными понятиями: Медведевой становилось не по себе, если Итегулова плакала, хорошо — если улыбалась. Но нравилась ли она ей? Сложный вопрос, требующий дивергентного мышления, который поддался глубоким ночным рассуждениям. Кире вовсе не хотелось обижать Камилу. Она впервые чувствовала, что на ней лежит ответственность за принесенную кому-то боль. Кира была виновата в этой боли, и ей не хотелось подвергать Камилу этим неприятным ощущениям. Теперь Камиле было страшно, что это не имело смысла.

***

В скором времени проснулись уже все. Кира ходила в довольно приподнятом настроении. И у Камилы в сердце зародилась маленькая надежда, что тому виной стало их вчерашнее времяпрепровождение. Но каждый раз, когда в поле зрения попадалась Камила, опечаленная и с поджатой улыбкой, Медведева нервно начинала хрустеть всеми частями тела, которыми только могла, отчего Ангелина возмущенно восклицала: — Кира, блять, хватит хрустеть, — и закрывала уши руками. И все были так беспечальны. Камила словно попала в младшую группу, где дети беззлобно издевались друг над другом. Одноклассницы с хитрыми улыбками и довольным смехом стали подбегать к Новоселовой, хрустя пальцами возле ее ушей. Девушка в отчаянии забежала в ванную, не желая выходить из нее, пока вакханалия не прекратится. Через пару минут все «прохрустелись», зазывая Ангелину обратно в комнату, та отнекивалась, говоря, что в эту ловушку не попадется. — Сися, давай выходи, я в туалет хочу, — Камила стояла около уборной, облокотившись спиной о стену, убрав руки за спину. Дверь отворилась, Геля вышла, внимательно осматриваясь по сторонам, чтобы не попасться на крючок. Камила прошла вслед за ней, тихонько, чтоб та не услышала ее. Занеся руки по обе стороны от головы Новоселовой, Итегулова резко начала хрустеть всеми пальцами. Опрометью забежав в ванную и закрывшись на щеколду, та улыбалась во все тридцать два. — Твою мать, Камила, я тебя убью когда-нибудь! — Ангелина зло стучала по двери, пока не выплеснула все свои накопившиеся эмоции, — девки, не делайте так больше, ебанный в рот, меня выворачивает от этих звуков, — печально протянула девушка, усевшись на кровать. Казалось, еще немного и та драматично пустит слезу. — Извини, Геля, не сдержалась, — Камила вышла из ванной, подняв руки в примерительном жесте. Иногда бывало весело нашкодить. Время неумолимо бежало, без возможности проделать еще какой-нибудь сизифов труд. Камила собирала все вещи. Одноклассницы странно смотрели на нее, когда ее полка опустела полностью. У остальных же оставалось по несколько вещей. Вдруг прокатит. Только Кира смотрела с чуждой печалью. Она ведь успела, почему тогда не осталась такой же, какой была с утра? Чего греха таить, они много чего не успели. Объясниться? Скорее всего. — А ты чё все вещи собираешь? — за всех спросила Диана, застегивая свой чемодан. — Домой поеду, мне кажется, — коротко пожала плечами, не желая заводить эту тему. Наткнулась на апатичные карие глаза, обладательница которых с тяжелым вздохом принялась как-то неестественно раздраженно паковать свои вещи. На зеленых глазах уже готовы были скопиться жгучие слезы, но былая апатия сменилась тоской и унынием. Конечно, могли найтись те, которые начали бы перечислять все ее успехи за четыре недели, как аргументация и доказательство того, почему Камилу могут оставить. Но все прекрасно понимали ее предположение. Только вечно оптимистичная Виолетта, словно не желая слушать это, выдала: — Мы с тобой еще должны наших предков на родительской неделе познакомить, домой рано. И это был тот самый случай, когда неизвестность действительно пугала. Кира как-то сказала, что хочет дойти до финала не столько, чтобы выиграть, а сколько пройти все испытания, чтобы проработать все. Камила слабая. Ни морально, ни физически она не вывезет здесь, сломается заново, без попытки склеиться. Возможно, это было бы то самое перерождение, в простонародье — переломный момент, но тогда Камила попросту устанет плакать. Она вдруг подумала, что было бы действительно неплохо уйти сейчас, так будет легче. Она не любит сложные пути. Слабачка.

***

Выгон проходил, как ни странно, не на иголках. Камила готова была своевольно подойти и сдать брошь. Вспомнив то, как она добиралась в Москву, скольких сил и нервов ей это стоило и ее слова: «хоть что-то довести до конца», немного утихомирили ее. Ясное дело, что вырываться со стула посреди церемонии было бы, как минимум, некрасиво. Медведева, сидя на другом конце ряда, казалась совсем близкой, словно возле Камилы сидела не Настя, а она. Затяжной и вопросящий взгляд не давал Итегуловой спокойно сосредоточиться на словах преподавателей. От этого взгляда хотелось отмыться. «Твою дивизию, Кира, не смотри же ты на меня, пожалуйста. Под подушку надо было смотреть, чтобы хоть немного успеть проясниться.» Под подушкой Киры одиноко и нетронуто лежала бумажка. Покрупнее, чем в прошлый раз, и без слов благодарности. — Камила, — мягко произносит Мария Владимировна, также тепло смотря на девушку. Вокруг нее прямо витала атмосфера дома и комфорта, что Камила бессознательно приподнимает уголки губ, — как вы оцениваете свои старания на этой неделе? Девушка лепетала что-то нечленораздельное, во что сама бы не поверила или попросила бы повторить услышанное. Растерялась сильно и заметно для многих, что рядом сидящей Мишель пришлось буквально удерживать ее коленку от неистовой дрожи. Тяжело выдохнула, окончив свою несусветную чушь. На смену страху пришло глубокое безразличие, как будто она была на очередной психотерапии и наконец дошла очередь и до нее раскрывать душу. Только легче не стало, уезжать не хотелось, опозорилась только что перед всеми, но сидела до боли спокойная. Как-то не по-доброму началось массовое гонение на Мишель, которая, обладая строптивым характером, уже сама еле держала себя в руках. — Камила, — голос Лауры Альбертовны звучал сталью, без ноток мягкости и податливости. Как приговор, — ваших усилий недостаточно, чтобы вверить нам то, что вы должны остаться. У вас есть тридцать секунд, — точно приговор. Камила ощущала себя узником, над которым сжалились, дав выбор между казнью и пожизненным заключением. И тот выбрал смерть, говоря свои последние слова. Камила бы поразмыслила, конечно, что лучше, наверное, хоть как-то остаться в живых, но зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь? — Мне нечего сказать в свое оправдание, на самом деле. Я понимаю, что не прилагаю такие усилия, которые нужны для собственной трансформации. Мною до сих пор движет страх и зажатость, из-за которых я как раз-таки не могу, так скажем, эволюционировать на новый этап, — в носу неприятно защипало. Девушка утерла слезы манжетом рубашки. — Вы не верите в свои силы? — сочувственно спрашивает Мария, и от такого голоса хочется только еще больше заплакать. — Папа хорошо постарался, чтобы так было. А я сама — не понимаю. То ли мне каждую ночь, после кошмара с его участием, хочется все бросить, потому что его слова звучат слишком авторитетно, то ли самой задизморалить его. Днем Камиле хотелось замедлить чертово время, чтобы подольше пробыть в этом месте, в то время как оно нещадно забегало вперед. Сейчас же она думала абсолютно по иному — помогите же стрелке часов двигаться быстрее. — Камила, подойдите, пожалуйста, к дворецкому, — те самые двойственные чувства, которые, кажется, она будет испытывать всегда: радость и печаль, интерес и безразличие, любовь и ненависть. Свобода и «что делать дальше»? Будет ли у Камилы минувший просвет сквозь холодный туман потерянности на жизненном пути? — и получите черную ленту. Крайне неожиданно. Не успев среагировать, на девушку уже нацепили треклятую ленту и отправили обратно на стул. Она сидела, не шевелившись, смотря в одну точку, даже не слыша, о чем говорят преподаватели. Что-то вроде: «У вас есть неделя, чтобы постараться». Выжать последние силы, когда их уже не осталось? Это должен быть тот самый последний рывок, который покажет, под силу ли Камиле жизнь в реальном мире. Она вдруг вспомнила про Киру. Она словно не была способна выразить ни радости, что осталась Камила, ни печали, что ушла Мишель. Камиле было бы спокойнее уйти, зная, что не пересечется с Медведевой после того поцелуя, а теперь, как минимум неделю, они будут мозолить друг другу глаза, не в силах выразить то, что чувствуют. Итегуловой казалось, что Кира вообще ничего не чувствует. Смотришь в эти равнодушные глаза и тонешь. Глаза — зеркало души? Та ласковость, на которую повелась девушка, была лишь прикрытием? И душе бы ее от радости петь, но петь как отпеваются умершие. Это не имело смысла.

***

Кира перехватила Камилу возле комнаты, пока та не успела в нее зайти. Тяжело смотреть и не понимать, что за этим образом сейчас скрывается. Они продолжительно молчали, смотря друг другу в глаза. Точнее — Кира смотрела, — Камила же искала любую точку, на которую можно глядеть и не краснеть, словно что-то в ней может вскрыться, нечто очень личное. Куда делась былая уверенность Киры, когда дело дошло до разговора, с той, которая заставила ее вновь начать верить в высшее чувство, принятое называть «любовью»? — Я рада, что ты осталась, — только и смогла сказать Медведева, как-то печально поджав губы. — Я тоже рада, что осталась.

***

Ночь не шпарила никого новыми сюрпризами или кошмарами. Все спали, даже Камилу не беспокоили галлюцинации. Она уснула с зажатым между двумя пальцами ухом. И Кира, наблюдая за ней, вдруг вспомнила, как буквально недавно это делала она. Она смогла ее успопокить, и как маленького ребенка уложила спать. Кира и забыла, как это может быть приятно — заботиться о ком-то. А Камила и вовсе не знала — какого это. И, наверное, Медведевой хотелось показать ей, с чего начинается симпатия. Рука привычно просунулась под подушку. Но вместо обыденной простыни, Кира нащупала листок. И она знала, от кого он. Небрежный почерк выделялся на белом листе даже в темноте. Но разглядеть, что на нем написано, было невозможно. Пришлось спускаться со второго яруса, чуть не навернувшись с него, и идти в ванную комнату. «Я не знаю, что такое любовь, но часто видела, что влюбленные люди целуются. И мне, кажется, страшно, что в этом не было смысла. Будь кто-то другой на твоем месте, я бы и не заморачивалась: подумала-подумала, и все. А тебе мне хочется говорить-говорить, пока не закончатся слова. Только не понятно, о чем говорить. Вероятно, что ты это будешь читать, когда я уже буду ехать домой, но если я вдруг ошибаюсь, оставь ответ. Хоть какой-нибудь. Пусть там будет такая же неразбериха, как у меня, или обычное отторожение — это даст мне понять, что делать и с чем разбираться дальше». Выйдя из ванной, Кира не глядя написала на обратной стороне всего пару слов. «Завтра. На балконе.»