Рита

«Энди, как ты не понимаешь, что я не могу играть с тобой в любовь? Как ты можешь мне так говорить и как я могу разъяснять тебе в этих записках каждый раз, что люблю тебя? Позвони мне, пожалуйста, как увидишь записку, мы должны поговорить. Целую, Рита». — Это было последнее, что я от тебя получала. Мокрую от слёз записку сжимают трясущиеся руки. Записку, клочок бумаги, чернила на которой расплылись так, что не узнать родного почерка. Всхлипы превращаются в рыдания, а записка сминается в кулаке. В тёмной комнате, при свете лишь луны, холодный отблеск которой рассеялся невозмутимо, вписываясь и не изменяя всецело атмосферы, Энди складывается пополам, чуть ли на падая на свои колени, захлёбываясь в рыданиях, задыхаясь прямо перед объективом камеры. Прямо здесь её ломает и она падает на пол, где сидит, ударяет разбитым в кровь кулаком по нему. С каждым ударом становится лишь больнее и она готова дыру пробить, разрушить и перевернуть вверх дном всю чёртову комнату, лишь бы ей полегчало. Она готова превратить всю комнату в руины, зная, что ей это не поможет. Пауза. Вывернутая наизнанку душа, в которую воткнут штык и ещё один штык, и ещё один штык, и ещё один штык... И смотреть это кажется наказанием, когда колотит, когда глаза покраснели и чертовски холодно в квартире, где ещё недавно зияла любовь. Истерика прекратилась, сменившись апатией, и хочется забыться, хотя нет, не хочется. Жить в страданиях — этого Энди себе и желает, засыпая каждый раз тревожно, под подушкой держа экземпляр «Голого завтрака» Уильяма Берроуза, который так любила Рита. Любила, читала вслух и цитировала этот ебучий бред раз за разом, заставляя понять, как понимает она, заставляя привязаться и ввести его себе под кожу. Невозмутимо и больно, руки ломит и Энди предпочитает удариться головой о подушку, под которой лежит уже любимый экземпляр. Руки трясутся невыносимо, то ли от количества выпитого бренди, то ли от нервов, коих в последние четыре недели было потрачено больше, чем за все семнадцать лет. Больно. Больно и тяжело, Энди кажется, как подушка всё ещё пахнет запахом фиалки с небольшой горчинкой: таким шампунем пользовалась Рита. Бессонница и ночные кошмары с тем, как Рита возвращается, Рита целует, Рита ложится рядом и достаёт из-под подушки любимый «Голый завтрак». Открывает, как всегда, «Введение. Письменное показание: заявление по поводу Болезни» и начинает вычитывать то, что знает Энди, кажется, наизусть. А потом Энди просыпается в холодном поту и с ознобом. На почте письмо от директора Вендерс: «Мисс Эндрюс, Вы не посещали школу уже как две недели. Если Вы не будете посещать учёбу, то, увы, будете отчислены, соглашение Вашей матери с нашими условиями есть у нас на руках, копию прилагаю...». Энди сворачивается на мокрой и холодной постели, утыкаясь подбородком в колени. Энди после кошмаров не засыпает, лежит с закрытыми глазами столько, что за окнами светает, заметно даже через спущенные жалюзи. «Воздух вновь неподвижен и прозрачен, как глицерин. — шептала Рита, примостившись, приткнувшись сзади, и шёлковыми волосами запластав подушки». Она подбирала цитаты, когда сказать было нечего, она вычитывала одно и то же раз за разом, но слушать её голос для Энди было чем-то вроде зависимости, получше чем зависим был главный протагонист «Голого завтрака» от джанки. Плей. — Я в твоей ебаной комнате, — голос Энди за экраном сел. Она сипит, снова садясь и выпуская из ноющего кулака записку, выпрямляет её влажными пальцами, смотрит на неё, всхлипнув. — Сука, — эмоции накрывают по-новой, слёзы текут по опухшему лицу и зуб на зуб не сходится. Всхлипы снова превращается в настоящий вой, такой, что уши закладывает и мурашки по рукам бегут. Лихорадочная дрожь и непрерывные сопли. Энди хватается за голову, раскачиваясь, словно душевнобольная перед выпадом, в будущем эмоциональном всплеске. Её трясёт, она кусает губу и сильно хочется приложиться к травке в кармане, что греет его. В голове, словно слайд-шоу, моменты, где они вместе, где они безумно счастливы, счастливее всех остальных, не замечают осуждающих взглядов, ревнующих взглядов. Рите никогда не было место рядом с такой, как Энди и дело даже не в том, что Энди, словно отверженная, прокажённая, была среди своих сверстников. Дело не в том, что она девушка или в том, что Классово принадлежит к Альфам, что, блядь, искренне не понималось. «Эн, — говорил ей одноклассник. — Я правда могу это понять, но как сука? У тебя, типа, действительно есть член в штанах?». Никто этого никогда не понимал, не то это было время, чтобы рождаться со «сбоем в генетическом коде». А потом появилась Рита. И Рита была совсем другая. «Куришь травку? Отлично, давай вместе?», «Ты правда альфа? Вау, я впервые вижу девушку-альфу, я хочу с тобой общаться». Рита была словно долгожданное солнце, после длительной, затянувшейся лунной ночи. Рита смеялась, была рядом и звонила посреди ночи, чтобы цитировать книги и говорить о своей любимой литературе. Её не интересовали наркотики и худоба до истощения, углубленная психология, но её интересовали люди. «Люди, занятые своими делами, не замечали его или старались не замечать, принимая его за отражение, тень: «Это, наверно, оптический обман или неоновая реклама»». — читала Рита из своего любимого «Голого завтрака», а потом дискутировала ещё двадцать минут над тем, какие бывают люди и всё же ударилась в человеческую психологию, как бы ни хотела. — «В глубокой воде плавают больные акулы, они отрыгивают серу из гниющей печени и игнорируют окровавленного, сломленного Икара». — говорит Энди, всхлипывая, голос не восстанавливается, голова раскалывается на миллионы частей, хочется выть, выть бесконечно много, скрестись в этой комнате, словно собака, ожидающая уже полвека своего любимого хозяина. — Твоя любимая цитата из «Голого завтрака». Сука, я даже её выучила, я могу весь этот чёртов роман процитировать, просто потому что он был твоим любимым блядь. И вновь задыхается, хочется вырвать на голове волосы, обратиться прахом, стать ничем, но страдать, страдать, страдать. Пауза. Энди нужны эти ебучие летние каникулы, она заебалась учиться и получать те знания, которые ей не нужны, заебалась видеть те стены, где больше нет Риты. «Пока нет, конечно, — она себя мысленно успокаивает, умываясь в туалете. — Она обязательно вернётся, ведь она просто уехала, наверное, она где-то на отдыхе, потому что ей тоже всё осточертело». Энди продолжает ждать, ведь она напрочь отрицает что-то... Она отрицает всё: похищение, смерть, как насильственную, так и добровольную. Энди разрывает от осознания, что она ничего совершенно не знает про Риту. Про возлюбленную. Про личного ангела. Ей нужно узнать. Её разрывает. Она думает, что за ней стали наблюдать с подозрением, она не может находиться в обществе дегроидов, других людей. Энди закуривает, она терпеть не может находиться без марихуаны под боком. И без Риты. У Энди апатия и нет аппетита, руки сбиты в кровь и каждый ебучий день появляются порезы на ногах. Четыре недели от Риты нет новостей и все четыре недели Энди на нервах. Телефон Риты отключен и не отслеживается давно и Энди ничего не остаётся. Родители Риты уже давно сходили в полицию и написали заявление о пропаже человека, попав под городскую волну волнений, когда исчез центр жизни этого города — Рита, что была солнцем для всех тут. Энди ждёт, постоянно проверяет сообщения, но ничего, как обычно пусто. Всегда. «Вас там не было в Начале. Вас там не будет в Конце…», цитата остаётся стикером на ноутбуке, вырванная из контекста, Рите она бы точно понравилась, хотя ей подавай что-то более красивое, метафоричное, но чем же это не подходит? Энди снова сидит над «Голым завтраком», и читает, читает, читает, ест этот «завтрак», питаясь им и на ужине, и на обеде. Читает и перечитывает, вникая всё больше в бред наркомана Берроуза, который и не помнит, как написал сие творение. Творение, которым дышала Рита. И если бы хоть кто-то знал, чем она дышала, они бы это популяризировали, чтобы стать ближе, чтобы дать ей понять, что они на её волне, что с ними нужно общаться. Как хорошо, что Рита не рассказала. Энди утыкается лицом в книгу. Плей. — Связь между нами, — в отблесках лунного света, Энди закуривает, мокрыми губами увлажняет бумагу, в которой травка. — Я чувствую, что ты не в порядке, и меня это, сука, так гложит, так убивает. Режет на живую, ведь я ничем не могу помочь. — слёзы не перестают застилать глаза и с хриплыми всхлипами она делает новую затяжку. Надеется, что полегчает. Её имя — навсегда. Её чувства, эмоции, её дыхание рядом, её взгляды, поцелуи. Всё, чем Рита наполнила Энди, расплёскивается беспорядочно, выводя из равновесия, и ей было бы лучше, если бы её избивали, но Рита была рядом. Находилась тут, читала свой ебучий «Голый завтрак» в миллионный раз и восхищалась каждым, сука, словом. Энди обливается слезами бесконечно, сидя в комнате Риты в её доме. Её тошнит от травки на голодный желудок, её головная боль не проходит, ей становится только хуже. Без Риты уже никогда хорошо не будет. Не будет, не будет. По венам течет уже не кровь — строки из романа и её голос, запах её духов, всё её. — Я всегда тебя жду в нашем доме. — все слова забываются, словно после горячки, но прощание, прощание лишь в видео остаётся рядом с ней. Звенит в ушах «в нашем доме», ведь квартира Энди стала полноценно их квартирой. Вещи Риты, аромат, чувство её присутствия всегда — Рита поселилась в этой квартире и больше никогда, никогда не уйдет. Их дом, их кровать, их... Всё, что есть уже их, общее, семейное. Всё такое интимное, что возвращаться туда невозможно. *** — Мисс Эндрюс, — полицейские настойчиво стучат в квартиру и Энди проходит к входной двери на ватных ногах. Открыть замок на двери непосильное испытание и Энди его выполняет, чувствуя, как колет в сердце. — Мисс Эндрюс, ранее Вы обращались в полицию с заявлением о пропаже Риты Льюиз. Удар, удар, удар. Грудная клетка может не выдержать. — Риту нашли повешанной в ночном клубе «Флора», рядом с ней записка, что гласит: «Эндрюс» и ваш адрес там же. — Повешанной? Рита мертва? — Энди опускается на колени и её начинает знобить. Всхлипы превращаются в безутешный вопль, как мать плачет по своему ребёнку. Она больше не слышит, что говорят ей мужчины в форме. «Мгновение безмолвия и изумления».