***
Саймей вышла из комнаты Асами, прижимая к груди золотое ожерелье, которое должна вернуть в магазин. Как только она задвинула за собой седзи, то застыла возле них, не в силах сделать шаг. Тонкие пальцы легко коснулись шершавой поверхности расписных фусума, печальная улыбка сползла с лица Саймей, оставляя на нем лишь глубокую растерянность и непонимание. Асами… все такая же добрая и робкая девушка, какой она ее запомнила. Как она докатилась до такой жизни? Почему Ооцуки скрывал от нее правду все эти десять лет, выставляя себя убийцей? И почему капитан Кучики отказался встречаться с ней, хотя она умоляла его прийти, обещая все объяснить и рассказать, что ее шантажировали? Как он мог оставить ее в такой момент? Хисаги покачала головой, чувствуя глубокое разочарование по отношению к капитану Кучики. Как же искусно он играет на публику! Она бы никогда не подумала, что этот холодный, неприступный человек всего лишь притворяется благородным. Его не интересует ничего, кроме личной выгоды, он такой же продажный, как все аристократы. Как только «Такао-ойран» перестала быть ему выгодна, он выбросил ее из своей жизни, словно ненужную вещь. Козел. Так ладно, с ним она разберется позже, сейчас нужно отыскать способ спасти сына Асами, Юске, которого похитили Кацухиро и Надзима. Саймей отстранилась от бумажных седзи и направилась к выходу. Как жаль, что у них с Асами было так мало времени, чтобы поговорить, она толком ничего не узнала о ее жизни. Еще более печальным был тот факт, что Асами отказалась уйти вместе с ней, когда Саймей предложила покинуть "веселый" квартал. Ее сердце сжалось в тот момент, она прекрасно понимала, что ойран не имеют права покинуть публичный дом, пока не выкупят свою свободу. Но ведь Асами могла бы просто сбежать с ней, у нее достаточно сил, чтобы прорваться сквозь охрану у ворот, все же она не последний офицер в Сейрейтее… Значит ли это, что бывшую принцессу клана Надзима все устраивает? Саймей замотала головой. Нет, она даже думать о таком не хочет… Чтобы ее нежная, милая Асами хотела жить такой…жизнью. Нет, это невозможно. Хисаги свернула в коридор, как вдруг на нее напали сзади и куда-то поволокли, крепко зажимая рот рукой. Сердце испуганно затрепыхалось в груди, словно пойманная птица, Саймей попыталась вырваться, но руки этого человека были настолько сильны, что она почувствовала себя маленькой, беспомощной девочкой, пойманной большим и страшным зверем. Хисаги попыталась кричать, но ее слабое мычание заглушала легкая музыка, льющаяся из соседних комнат.***
Грузный старик, в чьем теле угадывалась былая мощь, сидел в роскошной трапезной в компании высокой, темноволосой женщины лет пятидесяти, чье фарфоровое лицо не выражало ни единой эмоции, кроме глубочайшего безразличия ко всему происходящему. — Если клану Шивон удастся сегодня убить двадцать восьмого главу клана Кучики, наш клан автоматически займет место в Совете и наше влияние расширится, — довольно произнес мужчина, поглаживая длинные, черные усы. — Все-таки заключить сделку с ними было лучшим нашим решением. Женщина равнодушно отпила вина из бокала и продолжила есть, как ни в чем не бывало. — Этот щенок пытался помешать моим планам, — прорычал мужчина, чашка стерлась в порошок в его мощных руках. — Но он слишком глуп, чтобы противостоять мне, — Идзикава громко рассмеялся. Жена главы клана Надзима не повела и бровью. — Он теперь капитан. Пожалуй, не стоит говорить такие вещи, — равнодушным тоном отозвалась женщина. — Ха! Капитан. Это ничего не меняет. Мозгов у твоего сына не прибавилось. — У нашего сына, — подчеркнуто холодно добавила женщина. — Говоришь так, будто тебя когда-либо волновала его судьба, — ухмыльнулся мужчина. — Где сейчас Накао? — Не имею ни малейшего понятия. — Ты удивительная женщина, Фурукава. В тебе полностью отсутствует материнский инстинкт. Как всегда хладнокровна и бессердечна, — усмехнулся Идзикава, откусывая приличный шматок мяса. — Иногда мне кажется, что я женился на ёкае. — Зато вы в наших детях души не чаете, — саркастично отозвалась женщина, аккуратно промакивая тонкие губы салфеткой. — Наша жизнь полна опасностей. Никогда не знаешь, откуда ждать удара в спину, — хриплым голосом произнес Идзикава, отпивая вина. — Я с детства готовил их к этому. Но, твой сын вырос глупым и наивным сопляком. Надеюсь, хотя бы Накао вырастет достойным наследником нашего клана. Женщина даже не удостоила его равнодушным взглядом. — Как скажете, — как ни в чем не бывало ответила она и вернулась к своей трапезе. Вдруг, двери резко распахнулись, и комнату заполонил клубящийся черный дым. Идзикава хмуро свел брови и грозно поднялся из-за стола. — Кто посмел вламываться в мой дом подобным образом?! — взревел мужчина, хватаясь мощными руками за рукоять своего занпакто. Фурукава прекратила жевать, серебряные палочки замерли у ее губ. Дым рассеялся в стороны, открывая величественную фигуру в белом хаори. Тьма грозно заклубилась у ног высокого темноволосого аристократа, что не сводил пристального взгляда с главы клана Надзима. — Что за цирк ты тут устроил, сопляк?! — рявкнул Идзикава. — Ты ответишь за все свои преступления, отец, — спокойно проговорил Ооцуки, твердо глядя ему в глаза. Темные брови мужчины поползли вверх, а мясистые губы расплылись в саркастичной усмешке. — Думаешь, раз напялил на себя хаори, стал сильнее меня? — рассмеялся глава клана Надзима. — Даже через тысячу лет тебе не победить меня! Великого воина столетней кровавой войны! — Не могли бы вы выяснять отношения в другом месте? — холодно отозвалась Фурукава, отпивая из бокала немного вина. — Вы мешаете мне ужинать. Ооцуки посмотрел на нее наполненным болью взглядом, а губы Идзикавы расплылись в усмешке. — Слышал свою мать, щенок? Уходи отсюда, пока цел. — Исключено, — сглотнув, отозвался новый капитан шестого отряда. Фурукава раздраженно бросила серебряные палочки на стол и, встав из-за стола, направилась к выходу, но Ооцуки преградил ей дорогу. — Боюсь, я не могу вас отпустить, госпожа Надзима, — ледяным тоном произнес Ооцуки, холодно глядя на нее сверху вниз. Женщина нахмурила темные брови и сурово взглянула в лицо сына. — Что ты себе позволяешь?! — воскликнула она. — Немедленно пропусти меня! — Фурукава попыталась протиснуться мимо, но Ооцуки не сдвинулся ни на миллиметр, он был словно каменное изваяние. — Да как ты смеешь перечить собственной матери?! — женщина вспыхнула и залепила сыну звонкую пощечину, Надзима даже не дрогнул, не отводя от нее свой пристальный, холодный взгляд. Фурукава хотела сказать что-то еще, но осеклась, увидев его темный, пустой взгляд, словно из него выкачали всю радость, весь свет, и вдруг поняла, что Ооцуки не шутит. Такие глаза обычно бывают у убийцы, которому уже нечего терять. — Простите, госпожа Надзима, — послышался металлический, словно неживой голос Ооцуки. — Но вы также ответите за все свои преступления. Ооцуки медленно поднял руку с мечом над головой. Женщину прошиб холодный пот, она попятилась назад, но вдруг запуталась в полах своего кимоно и упала на пол, с ужасом глядя на своего сына. Глава клана Надзима взбесился не на шутку. — Придется все-таки научить тебя манерам, ублюдок! Круши, Икэда! — прорычал Идзикава, вытаскивая свой занпакто из ножен. Поднялся сильный ветер, разметавший всю мебель в щепки и комнату озарила яркая вспышка. Пыль постепенно улеглась. Ооцуки одиноко стоял посреди разрушенной комнаты, с его опущенного меча медленно стекали капельки крови, смешиваясь с темно-красной лужей, расползающейся по разломанному деревянному полу. Темноволосая женщина смотрела в потолок мертвыми темно-синими глазами, ее лицо застыло в гримасе ужаса. Идзикава лежал неподалеку от своей мертвой жены и все еще хрипел, захлебываясь собственной кровью. Ооцуки смотрел на него и в его голове проносились все самые ужасные воспоминания о его детстве. Отец в очередной раз бьет его, пинает ногами, повторяя, что маленький Ооцуки бесполезный кусок говна и что он никогда не вырастет достойным наследником клана. Ему всего пять лет и он ощущает себя таким беспомощным и слабым, от повторяющихся ударов он уже не чувствует боли, он чувствует лишь то, как ему страшно и одиноко… Он не понимает, что сделал не так, почему отец снова злится. Его голос уже охрип от срывающихся криков, но он упорно, хоть и слабо, продолжает звать маму, надеясь что она придет и заберет его от этого страшного монстра, а она… Она лишь обернулась в проеме коридора и равнодушно прошла дальше… Ооцуки сглотнул и перевел полный ненависти взгляд на свою мертвую мать. В груди все сжалось от боли и тоски. К горлу подступил ком, и воспоминания начали душить его с новой силой. Асами год, и она все никак не может уснуть. Она громко плачет и зовет маму, потирая глазки маленькими кулачками. Он, вместе с Джиё пытается успокоить малышку, они поют ей песенки, Ооцуки даже пытается развеселить сестренку, но она так истошно кричит, что спустя полчаса прибегает разгневанная мать и, выхватив Асами из рук Джиё, со всех сил швыряет малышку в кроватку крича, что она мешает всем спать… Асами ударяется головой о деревянные бортики, из ранки у нее идет кровь. От боли она кричит еще громче и тогда мать хватает подушку и начинает ее душить, все повторяя: «почему ты никак не заткнешься?!» Из глаз Ооцуки пролились слезы, в груди все сдавило от боли и ненависти к этой женщине. Джиё тогда кинулась на нее, защищая Асами и закричала, чтобы стражники привели отца. Когда он прибежал, то бил мать так сильно, что чуть не убил… — По..щади… — прохрипел Идзикава, вырывая Ооцуки из воспоминаний. Парень перевел взгляд к нему, глава клана Надзима протянул дрожащую руку к сыну. — Ты… просто ничтожество, — Ооцуки занес дрожащий меч и отрубил ему голову, из темно-синих глаз парня пролились слезы. Надзима до боли сжал катану, что ходила ходуном в его руках. Столько лет он жил в страхе перед этими страшными людьми… А они оказались такими слабыми, ничтожными и совсем не страшными… Ха… — Мама? — раздался вдруг рядом взволнованный детский голос. Ооцуки вздрогнул, его темно-синие глаза, в которых стояли слезы, в ужасе расширились. — Я слышал шум… — в проеме появился темноволосый мальчик лет пяти, он сонно потирал глаза. И прежде, чем он успел их открыть, к нему метнулась черная тень. — Накао, — Каменаши, встав перед ребенком и загораживая ему обзор, мягко положил руку на плечо мальчика и добродушно взглянул на него своими светлыми голубыми глазами сквозь прорезь в маске. — Твои родители сейчас немножко заняты. Пойдем со мной? — Кацухиро поспешно увел мальчика, бросив взгляд на Ооцуки, что продолжал стоять между трупов своих родителей и смотрел в их мертвые, поблекшие глаза, не в силах оторвать от них свой пустой взгляд. Казалось, он раз за разом прокручивал в голове все самые ужасные моменты своего детства, тем самым пытаясь оправдаться перед самим собой, что поступил правильно. Передав Накао до смерти напуганным слугам, Каменаши запретил им говорить что-либо мальчику, приказав немедленно уложить его спать. — Вы должны молчать, чтобы не травмировать его, — сурово произнес Кацухиро. — Того из вас, кто проболтается, я лично выпотрошу и подвешу вместо светильника. Всё поняли? Слуги поспешно закивали, не смея ослушаться приказа этого пугающего человека в маске. Плачущая полноватая женщина поспешно вытерла слезы и, нервно улыбаясь, увела ничего не понимающего ребенка в его комнату. Она долго пела ему колыбельную, пока ребенок наконец не уснул. А когда спустя полчаса вышла, то увидела утопленный в крови коридор и растерзанных слуг, чьи тела осели возле стен. — Прости, Джиё, но я вам не доверяю, — Кацухиро сделал резкое движение рукой снизу вверх. В полурассеянном свете коридора блеснул клинок, зажатый в его ладони. Женщина, захрипев, медленно осела на пол, из ее распоротой груди полилась кровь. — За…что? — она подняла свой непонимающий взгляд на парня, что отряхнув свой меч, вложил его в ножны. Кацухиро присел на корточки напротив нее. — Когда он вырастет, — Каменаши ласково убрал седую прядь ее волос за ухо. — Кто-нибудь из вас обязательно проболтается. А Ооцуки не хочет, чтобы Накао стал таким же бессердечным ублюдком как мы. Он просто хочет защитить его. Так что прости, — пожал плечами парень. — Ничего личного. — Я… — Джиё хрипло вздохнула, захлебываясь собственной кровью, — рада… что все кончилось, — на ее губах расплылась слабая улыбка, а глаза вдруг застыли, безжизненно уставившись прямо на Каменаши. Парень усмехнулся и, протянув руку, осторожно закрыл ее глаза. — В отличие от этих отбросов ты действительно любила Ооцуки и Накао. — Кацухиро наклонился к ее уху и тихо зашептал. — Я передам ему, что ты защищала его до последнего, — парень сорвал с ее шеи медальон и, спрятав в карман, направился в комнату спящего мальчика. Укутав его как можно теплее, Каменаши аккуратно взял ребенка на руки и на всей возможной скорости помчался в свое поместье. Там уже приготовили для маленького наследника клана Надзима комнату. На утро он проснется и ему скажут, что на клан Надзима напали и что он единственный, кого смог спасти Ооцуки в той жуткой резне. Историю пишут победители. И правда всегда будет на их стороне, какой бы страшной ложью она не являлась на самом деле.***
Ооцуки медленно шел по своему разрушенному дому, легко касаясь дрожащими пальцами исполосованных стен. Все. Мертвы. Надзима хрипло вздохнул, душа внутри себя слезы, желающие вырваться раздирающим горло криком. Так нужно. Так Накао сможет жить достойной, лучшей жизнью. Взгляд Ооцуки остановился на трупе полноватой женщины пожилых лет, чьи глаза, в отличие от остальных слуг были заботливо закрыты. Ноги Ооцуки подкосились. Он медленно опустился перед ней на колени, протянул тонкие пальцы к ее холодной руке. И тихо заплакал, не в силах больше вынести душащую его изнутри боль. Джиё была единственной в этом доме, кто не боялся перечить отцу. Однажды она даже получила страшный ожог спины, когда мать кинула в Асами сковороду с раскаленным маслом, а Джиё закрыла ее своим телом. Джиё… Ему было десять лет, когда он не выдержал очередных побоев отца и попытался покончить с собой… Он тогда думал, что если его не станет, то всем будет лучше. Родители наконец перестанут ругаться и станут жить счастливо. Его ноги уверенно шли по дну реки и в какой-то момент под ними резко образовалась пустота. Он ушел под воду с головой и испытал такой страх, что попытался вынырнуть обратно наверх, но тело упорно тянуло ко дну, словно камень. Джиё тогда кинулась за ним и спасла. Сама чуть не утонула, ведь она даже не умела плавать, но вытащила. Он плакал и дрожал от ужаса, а она ругала его с такой силой, что из ее глаз непрерывно лились слезы. А потом она крепко обняла, и тихо заплакала, умоляя, чтобы он больше никогда так не делал… — Прости меня, — Ооцуки уронил голову на ее колени и зарыдал с новой силой, его трясло от боли и чувства вины перед ней. Вот кто был им с Асами настоящей матерью все эти годы, в то время как родная мать отказалась от них, бросила, словно ненужный мусор. — Я обещаю тебе… — дрожащим шепотом произнес Ооцуки, касаясь лбом ее холодных рук. — Я изменю этот мир, и никто больше не будет страдать.