Беспомощность

Что-то не так. Иван не помнит, когда это началось. Возможно, это было с самого рождения, а он до последнего не замечал. Возможно, появилось недавно. Глухое, едкое чувство беспомощности. Беспомощности и странного отчаянья, бьющего по вискам. Они сидят где-то глубоко, и с ноющей болью вырываются наружу, стоит кому-то открыть рот. Произнести что-нибудь обыденное, вроде «Как вам новый кофе?» или «Видели новый матч по футболу?». Потому что голоса кажутся чужими, будто он не слышит их каждый день. Потому что люди кажутся другими, будто он не встречает их в офисе постоянно. — Да ладно тебе, не выдумывай, — смеясь, говорит Татьяна, его сестра, но Иван смотрит чуть дольше привычного на веснушки и огненные волосы и думает: она не его сестра. У его сестры глаза голубые — никак не чёрные, точно уголёк. А волосы цвета пшеницы, светлые, как у него самого. Должны быть. У Татьяны локоны чуть волнистые, спадают небрежным каскадом, который был в моде году так в две тысячи четырнадцатом. А Иван уверен, что у его сестры прическа... короткая? Длинная? До поясницы или едва достаёт до плеч? Он путается, пугается и жмурится, отворачиваясь. Уверен, что прическа не та. И не понимает, откуда взялась эта уверенность. Он вообще ничего не понимает, если честно. Он глотает две овальные каплусы с рыбьем жиром, надеясь, что они помогут. «Это все из-за недостатка витаминов. Из-за недостатка витаминов и не такое почудится. По телевизору рассказывали», — убеждает себя, но убеждения не работают, когда в них не веришь. Татьяна рядом пьёт колу из пластикового стаканчика, переписываясь с кем-то, а Иван сверлит взглядом третью порцию, которую заказал зачем-то. Губы сказали «три» сами. Таня ещё ущипнула его за щеку и с весельем в голосе добавила, что «кто-то ждёт пополнение». Они в подобие Макдонадса, только более дорогом и менее вкусном. Толпа безликих людей снует туда-сюда, озвучивает заказы, хохочет, болтает, щебечет, выкрикивает что-то порой. И удушающий запах старого металла преследует по пятам. И официанты в красно-синем, незаметные такие обычно, сейчас привлекают внимание яркими всполохами на одежде. Иван видит алый. Иван сглатывает гулко, сдерживаясь от порыва вскочить и содрать его раз и навсегда. Татьяна нарядная, в свитере жёлтом с диснеевской принцессой (Бэлль, вроде) и узких джинсах. Ногами болтает, улыбается солнечно, лучисто, когда сообщение приходит. А затем чизбургер берет неаккуратно, пачкая пальцы. И у Ивана в голове мелькает: «Почему у неё нет очков?» Татьяна моргает, отрываясь от экрана. Иван вздрагивает невольно, стол царапает ногтями, в которой раз ощущая, как отчего-то холодно ладоням. У Тани улыбка до странного незнакомая и знакомая одновременно. Широкая, белоснежная, но украденная будто. Не её. Как если бы фанатка пыталась повторить улыбку кумира. Слишком непохожая на... Иван осекается, потому что не понимает, на что она должна быть похожа. Вернее, на чью. — У меня ведь хорошее зрение, зачем мне очки? — Кусает кунжутную булку и поворачивается к нему снова. — Или думаешь, мне пойдёт? У Татьяны остатки сырого соуса на лице. Рука тянется стереть неосознанно, но замирает на полпути. Соус стекает по подбородку, и Таня спешно вытирается салфеткой. Прыснув, говорит «Фак» и ищет в зеркальце, не испачкалась где ещё. В глазах рябит. В глазах жжёт, словно в них прыснули из перцовки, и смотреть трудно. Иван делает судорожный вдох. А потом ещё один. И ещё. Пока ноющая боль в груди не становится острее иглы. Пока все вокруг не превращается в мутное пятно. Он дрожит. Он обнимает себя за плечи с нервным хрипом и чувствует, как по щекам катятся слёзы. — Вань? Ты чего? — Таня спрашивает с ужасом, пытается успокоить, но попытки оказываются тщетными. Кислорода не достаёт катастрофически. Горло сдавливают в тиски, а на грани сознания всплывает твёрдое, сказанное не им (голосом чужим, чьим не разобрать), но явно ему «Не смотреть. Не дышать». Иван прижимает трясущуюся ладонь к сердцу, но не слышит стука. И внезапно осознает, что запах металла, витающий вокруг, — это запах крови.

***

Улица серая и призрачно пустая. Дома одинаково кривые, с железными прутьями балконов, открытыми подъездными дверями, сломанными чаще всего, глядят пестрыми рекламными листовками, провожая. Собаки скрываются по свалкам, разрезают воздух пронзительным лаем на проезжающую мимо машину. Поскрипывают одинокие качели. Дождь льёт по крышам, несильно так, будто плюёт. Ноги увязают в грязи, бесконечных лужах. Промокли уже и носки. Но Ивану нет дела. Таня держит его в поле зрения, наблюдая внимательно. Они идут медленно, а запах следует за ними голодным псом. Точнее, за ним. За Иваном. У него на Ивана особые планы, наверное. У Ивана планов нет — только желание перестать сходить с ума. И ещё немного — уснуть и не проснуться. Но это, пожалуй, вторично. Сердца нет тоже. Он не ощущает его, даже малейшей пульсации. Там — пустота. В голове рой мыслей, не связанных меж собой. Тело гудит, весь мир гудит, и хочется, так нестерпимо хочется, рвануть сейчас и убежать. Куда угодно. Таня поблизости. Но Таня не сможет его догнать. Сейчас они дойдут до дома (места, которое Ивану нужно звать домом). Татьяна пошарится в карманах, потыкает ключом в замочную скважину. Иван будет искать свои, надеясь, что не потерял их в кафе, но так ничего и не найдёт. Вспомнит, что и не брал их вовсе, и вздохнет с облегчением. Таня откроет дверь с закрытым ватой глазком (чтоб никто не подглядывал, мало ли), шагнет внутрь, включая свет. Иван за ней шагнет, избегая зеркала в прихожей, протопает грязными сапогами прямо по ковру под возмущенные крики Татьяны. Встанет посреди комнаты в лёгком пуховике и опосля рухнет, точно разрушенная башня. Да какая башня — башенка из лего. Таня к нему подскочит, спросит, что случилось, а Иван не ответит, ведь и ответов тоже нет. Ни планов, ни сердца, ни ответов. Ничего, кроме чувства жалкой беспомощности. От неё немеет язык. Мир кружится, гудит ещё громче. Иван утыкается в колени, чтобы не видеть вместо собственной (не)сестры другого человека. У которого волосы рыжеватые. У которого куртка дурацкая, то ли коричневая, то ли тёмно-бежевая. У которого есть очки.

***

На столе стоит кружка. С глупой надписью и не менее глупым витьеватым шрифтом. Надпись на английском. Его Иван никогда не учил, не помнит даже, чтобы в школе проходил, но почему-то переводит сразу: «Иди к мечте». Глаза закатываются непроизвольно. У Ивана мечты нет. Ему идти некуда. Написали бы «Иди к врачу», было бы реалистично. И не так приторно-ванильно. Кружка для чая вообще-то, но Иван против правил, природы и всего, что только можно, поэтому наливает туда водки. Хлещет залпом, до дна. Горячая жидкость обжигает сильнее, чем непонимание происходящего, так что остановится Иван лишь утром. Или когда бутылки закончатся, а закончатся они нескоро. Спрятаны от Тани надёжно, когда-то давно, наверное. Таня спит, а значит Ивану можно. Таня не поймёт. Таня отругает. Таня за ЗОЖ. «Это витамины, Ваня, витамины полезны для здоровья. Не спорь, пей, ещё спасибо скажешь». Ваня и не спорит. Кивает молча. Капсулы жёлтые, овальные, с семечку размером, на пресованное желе похожи. На желе, а не витамины. Но Иван все равно пьёт. Ему в целом неважно, что пить. Он на стуле скользком сидит, коленями красными (за стенкой бутылки долго искал) в ножки стола из-за роста упирается. На столе кружка, а на кружке пятно от жирной подливы. Иван стереть пытается ногтём, но бесполезно — намертво въелось. Что-то не так. «Что-то не так» — в комнате витает, наполняет её потихоньку. Слишком тёмно, чтобы думать, и Иван включает ночник. Стрелка часов мирно жужжит, затем отбивает полночь. Иван вздрагивает, как от удара. Сверлит взглядом, прищурившись. Переносицу трёт. Иван — человек приличный, матом не ругается, но шумную стрелку хочет послать на три весёлые буквы. Время и буквы хорошо уживаются. Время и Иван — не очень. Ночь пялится чёрными глазницами в окна. Дождь отбивает ритм по подоконнику. Иван наполняет и опустошает. А мысли о человеке в нелепой куртке не дают покоя. Да и не только о нём. Кто все эти люди, тревожащие во сне изо дня в день? Сознание варианты всякие рисует: от незнакомцев, повстречавшихся однажды на пути, до простых галлюцинаций, признаков скорого поезда в психушку. Иван не знает, что лучше. В психушке, говорят, хорошо кормят. Лечили бы хорошо — поехал бы первый. А так лечит Ивана в основном алкоголь и бессонница. Тоже неплохо. Людей много, все разномастные, разноголосые, со странными то ли именами, то ли кличками. Человек в куртке — самый громкий, самый раздражающий. Кричит постоянно (не кричит, а вопит скорее), а что — не разобрать. Иван слышит их как через плёнку, видит очертаниями. И, кажется, они общаются с ним, спрашивают что-то, а Иван ответить не может, точно рот зашит. Что-то не так. Иван ерошит мокрые волосы. Зажимает в кулаке, на стол опираясь. Плюшевый заяц на соседней полке смотрит осуждающе, но с лёгким испугом. Будто боится, что его в порыве пьяного отчаянья или бреда разовут на кусочки. Заяц пушистый, светло-бежевый, в мундирчике. Иван как его увидел в магазине — сразу схватил. Татьяна фыркала всю дорогу, мол, дитя ты, что ли, малое, игрушки покупать? А Иван его покрепче к груди прижимал и утыкался в мягкий мех, и чудилось, что пахнет он яблоками. Заяц красивый, с глазками-бусинками, которые Иван зачем-то покрасить в синий решил. Помешательство, наверное, на синем-голубом. А вот почему наплечники, что он тоже сам пришил, золотые — непонятно. Под глаза, может, подходят? Иван тяжело вздыхает. Тянется, чтобы отвернуть зайца от созерцания его позора, но рука замирает вновь. И что-то внутри, там где, сердце было когда-то, копошится, словно полчище червей. Капли стучат по-прежнему, но теперь Иван замечает — это похоже на азбуку Морзе. Плюс. Это плюс. И цифры. «Три» «Семь» «Один» «Пять» Номер. Он слышит чей-то номер. Гребанный номер телефона. Заяц глядит не отрываясь. Валится на бок с пустым взглядом. Иван хватается за старенький смартфон неосознанно. Думает сначала «Какого черта? Мне что, заняться нечем?», дышит загнанно, словно марафон пробежал, но все же набирает. Пусть это будет просто розыгрыш. Татьяна не спит вовсе, а подговорила кого-то и наблюдает за ненормальным братцем. Пусть это будет просто паранойей, и подобного номера не существует. Сейчас механический голос в трубке скажет «Номер не найден». Пусть это будет просто случайностью. Ему ответит какой-нибудь мужчина и наорёт на идиота, что разбудил его в полночь, или бабушка, посчитавшая, что это внук, и с ним случилось что-то серьёзное. Пусть это будет просто... — Алло?