Из жизни черных аспидов

Холодный осенний дождь застал отца Германа врасплох уже в конце дороги, когда новый капеллан Лаик только что выехал из селения, небольшого, но чистенького и аккуратного, с весьма недурным постоялым двором. До Лаик оставалось около трех хорн, где-то час езды, и за это время клирик успел намокнуть - но нежелание возвращаться назад пересилило даже опасение простудиться. Конечно, можно было поужинать и выспаться в сухой и теплой гостинице, но даже если к утру прояснится, все равно назавтра дорогу развезет и расквасит, и как тогда пробираться сквозь эти хляби и лужи? Его конь по колено увязнет в грязи, и хорошо, если ноги не переломает… Нет, холод, сырость и промозглый осенний ветер не повод сворачивать назад. Будучи одновременно и клириком, и сьентификом, и политиком и не терпя несовершенств и неточностей даже в мелочах, Герман в некоторых ситуациях допускал и отступление. Но только, если было забыто или упущено что-то важное, в исследования вкралась ошибка, или же если это было продуманным ходом с прицелом на более верный выигрыш. Древности и тайны влекли Германа, казалось, всю его сознательную жизнь. И сейчас, переступив порог своего нового обиталища, клирик ощутил странный трепет, будто сама Гальтара сомкнула вокруг него свои стены, поймав столичного гостя в каменный плен. Жутковатого вида слуга-эсператист молча принял из рук клирика мокрый плащ. Другой, похожий на него как две капли воды, также не проронив ни слова, выслушал гостя, и в ответ на его пожелание увидеть коменданта, тут же исчез. Через несколько минут он вернулся и подал Герману знак следовать за ним. Их молчание казалось жутковатым, особенно на фоне промозглой осени и мрачных замшелых стен бывшего монастыря, овеянных холодом и отчуждением. Комендант принимал нового клирика в своих покоях, и здесь было намного теплее и светлее, уж для себя-то любимого он не жалел ни дров, ни свечей. Смотрел на Германа хмуро, почти неотрывно, точно буравил его взглядом. - Арнольд Арамона, - представился он, убрав с лица нечесаные пряди. – Волей его Высокопреосвященства капитан Лаик, - комендант успел уже нализаться как следует, и говорил не очень-то внятно. Смачно икнул, тут же извинился – ну, бывает, все не без греха. Даже он, отец Герман, не был идеален и, случалось, впадал в грех тщеславия и высокомерия. - Замерзли, святой отец? – догадался наконец комендант, когда Герман назвал ему себя. – Да садитесь же, в ногах правды нет… Отогревайтесь, - он встал со своего места и придвинул к Герману стул, чуть не навернувшись о какую-то неровность на полу. Затем, дождавшись, когда клирик сядет, приблизился к нему и положил руки Герману на плечи, дыша ему в лицо перегаром. От Арамоны словно от печки, шел жар, а задевшая шею ладонь, казалось, оставила ожог на коже. Какое-то время он пристально смотрел в глаза Герману, словно гипнотизируя его своим взглядом – мутным, пьяным, но не настолько, чтобы напрочь утратить осознанность. Не в настроении, но пытается быть любезным – насколько позволяет состояние. Ах, ну конечно, Герман же - человек кардинала, клирика с такими связями лучше не злить! - Согрейтесь хотя бы, – он придвинул к Герману бокал, из которого, судя по всему, только что пил сам и наполнил его темно-красным вином. – Вы же дрожите как овечий хвост. – Сам глотнул прямо из бутылки, но вино попало не в то горло. Он закашлялся, разбрызгивая вокруг себя красную тошнотворно сладкую дрянь. Прокашляется – не помрет. При других обстоятельствах Герман отказался бы от предложенного бокала – он не любил вино, предпочитая, чтобы его разум всегда оставался ясным и чистым, но сейчас он в самом деле так замерз, что зуб на зуб не попадал, не хватало еще схватить простуду в конце осени. Слуги, конечно же, должны приготовить ему горячую ванну, но это все не так быстро. И пусть покои коменданта, судя по хрустнувшей под каблуком рыбьей голове и заплесневелому огрызку яблока в углу, убирались нечасто, а сам капитан Арамона явно любил хлебнуть лишнего, но после тяжелой дороги и льющейся с небес ледяной воды, здесь было даже по-своему уютно. Преодолев отвращение к чужой невымытой посуде, Герман все же пригубил вино из бокала – вкус, что и следовало ожидать, отвратный, да и крепкое слишком. То-то капитана так развезло. - Капитан, вы для этого меня пригласили? – поинтересовался Герман. – Вам не с кем выпить, и вы, уж не знаю почему, сочли меня подходящей компанией? - Мне не нужна для этого компания, - огрызнулся Арамона. – А что, если я просто хочу поближе вас узнать, что ж такого? – зеленые глаза нагло сверкнули. – Вы ж теперь здесь служите… надеюсь, надолго приехали… если, конечно, не сбежите в первую неделю… а все унары эти, глаза бы их не видели… А вы такой… дело свое знаете, унары будут у вас по стойке смирно ходить… Герман выслушивал сбивчивую речь капитана молча, еле удержавшись от замечания: «Вас бы перевоспитать, капитан – и для начала уберите свои комнаты, ибо если есть на свете что-то, что я ненавижу, то это грязь и хаос, а у вас и того, и другого хоть отбавляй». Да, с этим человеком он теперь связан незримой нитью, и теперь Герману придется время от времени отвлекаться от древних тайн, изучению манускриптов и поисков Гальтары, и капля за каплей вбивать доводы разума в эту бестолковую кучерявую башку. - А еще, святой отец, я кое-что у вас спрошу, – прибавил Арамона. – Конечно, это вы всегда исповедь принимаете, а вам должны рассказывать, кто где нагрешил… но сегодня вопросы задаю я. - Спрашивайте, капитан, а я по мере сил постараюсь ответить. – Нет, это Германа не шокировало, он был клириком по должности и сьентификом по призванию, и в ходе изысканий ему не раз доводилось ставить вопросы и самому искать на них ответы. И Герман не думал, что вопросы коменданта окажутся сложнее.