Как на войне

      Анна не помнила как дошла до своего этажа. Мысли вихрем кружили ей голову, и она почти не соображала. Ее лицо побелело, а ладони взмокли. Было еще рано, и обычно она никогда во столько не приходила, чтобы не столкнуться с Ягером и не мучать себя неловкими паузами, но теперь ей не терпелось его увидеть. Анна, облокачиваясь на стену и попадающиеся под руку предметы, дошла до номера и стояла у двери несколько терзающих минут в ожидании. Ее отчего-то поразил ужас, и кончики пальцев совсем заледенели. Однако Анна помнила, кем является и чья кровь течет в ней, и уколотая вновь гордость больно ужалила ее в сердце. За дверью она услышала твердые шаги, расхаживающие по комнате, и невольно сравнила Ягера со зверем в клетке. Анна знала, что он тяготится ее отсутствиями, однако не испытывала и малейшего сожаления. Злорадство воспевало ей оду о гордости, которой она отчего-то не была довольна.       К черту, подумалось ей и, не дав себе и мгновения на дальнейшие размышления, открыла дверь и зашла в номер. Было темно, но Анна сразу разглядела Ягера в середине комнаты, который замер при виде нее. В темноте его взгляд казался ей острее и глубже, но тем не менее таким завораживающим. Он глядел на нее взглядом штандартенфюрера; всегда так глядел, когда злился, она знала, но не почувствовала былого страха, лишь неловкость. А почему неловкость, спросила она себя и вскоре поняла: они были чужими. Даже приятели имели более общего, чем они. Она подумала об этом и усмехнулась.       — Не спросишь, где я была? — начала она насмешливо, ощутив превосходство.       Анна знала страстный, почти буйный нрав, виртуозно граничащий с чрезмерной холодностью Ягера, но теперь понимала, куда бить — он не выносил конкуренции, ревности, съедающей его и его горящий взгляд ей это подтвердил.       Ягер выпрямился в своем привычном гордом жесте и вздохнул. Анна знала, что он на грани терпения, но всеми силами выказывает равнодушие. Боже, Клаус, подумалось ей вновь, ты как на ладони!       — А разве ты мне ответишь? — хрипло спросил он и на его лице не дрогнул ни единый мускул.       Анна снова усмехнулась, но без веселья, а так, чтобы усмехнуться. Пристально разглядывая его, она медленно обошла стол, делая круг, и прошла к трельяжу. Вынув из волос шпильки, она небрежно отбросила их и вновь обратилась к нему:       — Скажи, а чтобы ты сделал, если б обман увидел?       Она говорила лукаво, хитро, почти потешаясь над ним. Ей отчего-то хотелось засмеяться: громко, заливисто, чуть ли до истерики.       — Ты знаешь… Но не забывайся, Анна. — угрожающе приглушив голос, выговорил он, — Я еще твой муж.       Анна, не выдержав, засмеялась в голос. Так, как хотела — до надрыва.       — И вновь твои манеры штандартенфюрера… Все отвыкнуть не можешь? Да я тебя и в лакеи свои не возьму. На черта ты мне нужен? Мало от тебя я терпела… Ты, Луиза, ваши распри с Феликсом, тайны… а мне что же? Терпеть? Довольно, Клаус. Теперь ты потерпишь, пока я твоими страданиями не насыщусь!       Она замолчала и подошла к нему ближе.       — Намедни в свой визит Луиза сказала, что я должна встать в мольбе за твои страдания… Я знала их отдаленно, по рассказам Маргарет. И сегодня узнала… — она вдруг впилась в него неистовым взглядом и помолчала с минуту, — Ведь это ты убил Краузе. И не отрицай, я знаю. Слышала сегодня. А отчего у тебя бессонница? От каких воспоминаний?       Ягер беспомощно отшатнулся, совсем пораженный. Он никогда не говорил этого вслух, но, видя решимость Анны, знал, что она скажет, ведь хотела же сделать ему больно.       — Замолчи… — глухо потребовал он и постарался выпрямиться.       Воспоминания, о которых он молчал и не признавался даже самому себе, неминуемо пробили его броню равнодушия, которую он выстраивал долго и скрупулезно. Ягер понимал — Анна не пощадит его.       — Маргарет говорила мне, что после похищения ты замолчал на два года, и никто не знал, что с тобой произошло, — продолжала яростно она.       — Хватит!       — Труп Краузе нашли истерзанным так же, как и он истязал детей… — рассуждала Анна, не замечая его сильных рук, что вцепились в нее, — Его преступления были где-то в десятом или пятнадцатых годах, а тебе тогда было меньше или чуть больше десяти…       — Замолчи, Анна! — кричал Ягер и сильно затряс ее за плечи, — Что ты хочешь от меня услышать?! Да, это я убил Краузе! И он это заслужил!       — Заслужил?! Ты думаешь, что смеешь убивать неугодных тебе?! — исступленно воскликнула она, — Гудериан, Краузе, а до отца не дотянулся… Испугался, потому что! А со мной что же?! Верно, убьешь…       — Что ты несешь?! Хватит! Я бы не смог…       — Смог! — закричала она во весь голос, и из глаз ее хлынули слезы, — Если цели не добьешься… Если я так и покорюсь, не стану твоей, как ты хотел и уйти вздумаю… Ты же не вынесешь первый и, скорее, убьешь, чем отпустишь! Я знаю, ты любишь меня, сильно любишь, но так же и ненавидишь, потому что до сих пор не простил ни меня, ни мать!       Яростная пелена застилала ему глаза, но ему было нестерпимо видеть ее слезы. Ягер внимал ее голосу, который чрезмерно любил, позабыв себя самого, и словам, нещадно режущее его сердце.       Анна, напротив, отдышавшись, нашла в себе силы, и неистовая злость обуяла ее так, что ей захотелось закричать во все горло и растоптать его. Раненая гордость вновь заныла от одного лишь воспоминания о Луизе, и ярость ослепила ее совсем.       — Я знаю, что Краузе сделал с тобой в детстве… — прошипела она грозно, — но мне плевать. Я рада, что с тобой это произошло. Жаль, что он не истязал тебя до смерти! Ты должен был умереть еще тогда! Чтобы я никогда тебя не знала… Ты никому не принес счастья! Лишь страдания! Так ты решил отомстить всем… Надеюсь, теперь ты доволен! Я ненавижу тебя и мне плевать, что с тобой будет!       Прошло меньше мгновения, чем Анна осознала, что сказала. Гнев еще не отпустил ее сердце из объятий, но тишина, что повисла после ее уничижительного монолога, словно оглушила. Анна не смотрела на Ягера, но знала, что он принял спокойно; ее выпады он всегда принимал так. Но всего лишь один неосторожный жест — взгляд на него — и он почувствовал ее скованность. Ее страх подпитал его ярость, и он не мог ее контролировать. Его глаза сверкнули злобным огоньком, и Ягер все больше походил на хищника.       Анна прикрыла веки, понимая, что разбуженной обидой гнев осколками впился в его любящее ее сердце и породил боль, что он вмиг обрушит на нее. Ягер шагнул к ней и крепко схватил за шею, нещадно сдавливая.       — Чертова сучка… — процедил он, сжимая ее шею сильнее, и Анна успела издать лишь сдавленный всхлип, — Стоило мне оставить тебя у Марии, чтобы она напичкала тебя таблетками и учредила опеку как за душевнобольной! Стоило мне тогда отойти в сторону, чтобы пуля пришлась прямо тебе в лоб! Стоило!       Не замечая собственной хватки, Ягер с упоением наблюдал, как Анна задыхалась и почти билась в конвульсиях.       — Но всегда был Феликс! Ты любила его… — с горечью проговорил он, словно выплюнул, — а какие пышные похороны устроила! Мне говорили, что ты отомстила мне искусно и теперь я понимаю! Как бы ни было отлично твое сердце от сердце Елены, ты жестока и неумолима под стать своей свекрови! А мы повторяем их историю!       Договорив, Ягер в последний раз крепко сжал ее шею, насладившись ее испуганным выражением, и разжал ладони. Анна без сил упала на пол перед ним, пытаясь отдышаться; она кашляла и вновь как будто задыхалась. Ягер наблюдал эту жалкую сцену и не почувствовал должного облегчения, только отвращение к себе. Сев на корточки, он с мгновение рассматривал кашляющую Анну и, схватив за подбородок, с силой подтянул ее лицо к себе.       — Поверь, Анна, у меня хватит сил сделать твою жизнь невыносимой. И я сделаю. — Ягер глядел в ее застывшие зоркие глаза, в которых он не различил ни доли страха и раскаяния.       — Ты смеешь угрожать мне?.. — злобно прохрипела она слабым голосом.       Анна вырвала свое лицо из его рук и медленно, опираясь на рядом стоящий стол, поднялась.       — С кем ты разговариваешь?.. Мы давно с тобой переменились местами. Теперь ты — никто; беглый преступник, разыскиваемый всей полицией Германии, а я — графиня Фюрстенберг. Одно мое слово и ты покойник.       Опешив от ее решимости, которая так ясно горела в ней и теперь, Ягер не вынес и вскочил на ноги, рассвирепевший.       — Ты склонишься передо мной! — взревел он, и его глаза потемнели от очередной волны гнева, — Ты подчинишься! Я заставлю!       — Не заставишь, Клаус! Где теперь у тебя такая сила, чтобы я покорилась?! Где твоя власть?!       Ягер шагнул к ней, пристально всматриваясь в ее лицо. Она вновь не испугалась, не сжалась и не склонила головы, как сделала бы раньше, а продолжала говорить что-то уничижительное и жестокое с такой полыхающей страстью, что Ягер вмиг задумался о ее ненависти к нему. А ведь он даже боялся этого допустить, а оно вон, на поверхности всегда и лежало.       — Ненавидишь меня?! — растерянно воскликнул он и, не слыша ее ответа, вновь схватил ее за плечи, как помешанный, — О, лучше бы ты мне этого не говорила… Я до того сильно тебя люблю, что стерплю все, но возненавижу! А когда возненавижу, то однажды оступлюсь и даже не замечу, а твоя кровь уже на моих руках! Вот как будет! Как с Феликсом! Уж лучше бы мы с тобой примирились… иначе подпишешь себе смертный приговор!       Ягер с неистовой силой тряс ее за плечи, и Анна, не выдержав, заплакала. Эти его слова врезались в ее сердце острым ножом правды. Ведь знала же она, что он убьет, а теперь лишь сам это сказал. Сил не осталось, страх вытеснил решимость, и Анна сжалась в его сильных руках, что больно сдавливали ее плечи. Мысленно она корила себя за слезы перед ним, но до того ей стало страшно, что колени затряслись и леденящий ужас парализовал. Она вдруг ясно поняла, что ничего не изменилось за столько лет; этот родовой титул ничего не стоял, пока она здесь с ним, в его руках, которые были для нее оковами. Анна так и осталась заключенной, лишь декорации сменились — вместо мрачно-лагерных помпезно-вычурные, а на них в эти, простенькие, но уютные.       Ее слезы всегда были его спусковым крючком. Анна считала, что показывала свою слабость перед ним, но Ягер, напротив, знал, что проиграл. Он был готов простить ей все, забыть, кинуться и зацеловать, если б она только позволила, захотела или подала хоть малейший жест… но Ягер знал — после поражения ей хотелось уединения, а потому вышел, ничего не объясняя, утомленный и подавленный.

***

      Ягер не приходил несколько дней, может, три, Анна не знала наверное. В эти дни она многое передумала, но так ни к чему и не пришла, лишь себя извела. Перекладывать вину то на него, то на себя ей стало уже в тягость, до того измучила себя бессонными ночами. Сейчас, когда гнев, словно морок сошел совсем, она, разумеется, жалела, однако все же отмечала, что и облегчилась. Облегчилась этими едкими желчными фразами, кинутыми ему в лицо. Да, она признавала, что вышло гнусно и нелепо, но Анна имела право высказать ему так, прямо, как чувствовала, как хотела, но смелости не доставало. Разумеется, она пускалась в глубинные долгие рассуждения и винила себя за жестокость, однако невольно вспомнила одну сцену из их прошлой жизни с Луизой и ее кольцом. Как унизительно, подумалось Анне и теперь винила Ягера.       И хоть Анна взывала к своему состраданию из-за происшедшего в детстве Ягера, все же понимала, что обманывает себя. Ей не было его жаль. Нисколько. Тогда она думала лишь о своей раненой гордости, уязвленном самолюбии и униженном достоинстве, а на него… Наплевать, думала она, много я его в своей жизни терпела.       На четвертый день Ягер вновь не явился, но Анну это не тронуло. В одну минуту, длящуюся всего миг, ей невольно подумалось самой сбежать, захватив поддельный паспорт и деньги, однако к собственному удивлению отмела эту мысль, находя ее сумасбродной. Как я могу сбежать, спрашивала она себя и почувствовала необходимую беспомощность. Однако одно непрошенное воспоминание посетило ее, укоризненно напомнив, что много месяцев назад, как только Анна вошла в дом Ягера и стала его женой, бредила одной лишь идеей — побег. Но теперь, даже при всех складывающихся обстоятельствах, Анна открещивалась, придумывая несуразные предлоги. Если и сбегу, то выйдет нелепо, рассуждала она, выйдет, словно я испугалась его…       Анна более не думала об этом и, отвлекшись от навязчивых размышлений, вспомнила, что обещала пообедать с фрау Кремер и Паулин. Одевшись, она вышла из своего номера и спустилась в ресторан, но только переступив порог, Анна оцепенела на месте. Холод прошиб ее руки, а после пронзил все ее существо с головы до ног, и заставил колени подкоситься. Ее челюсть вмиг напряглась, как по наитию, а брови нахмурились в непонимании и презрении.       — Вы?!

***

      — Сколько можно, Тилике? — буркнул недовольно Ягер и отвернулся к окну, — Ты уже несколько дней катаешь меня по деревням Германии, но так и не сказал, куда мы едем.       — Дело важное, герр Ягер, лучше Вам это самому услышать, чем я бы Вам пересказал. — объяснял Тилике хлопотливо, сжимая от волнения руль, — Право, Вы останетесь поражены! А едем мы в Зизеби, недалеко от бухты Шлей…       — Зизеби? Это же север. Почти рядом с Данией. — заметил Ягер и вскинул брови, — И что нам там нужно? Ты уверен, что это не бессмысленная поездка?       — Поверьте, герр Ягер. Думаю, встреча с этим человеком расставит все на свои места. Это касается не только Вашей семьи, но и… фрау Ягер.       От упоминания Анны Ягер невольно поежился, скрупулезно отгоняя неугодные воспоминания недавнего вечера. Он не думал об этом, ибо знал, что лишь измучает себя. Однако все же позволил одну мысль и в эту одну мысль уместил, что сумел-таки сломать Анну, но случилось это еще раньше, до всего, а теперь она обратилась в зверя, желающего единственного — его крови. Но даже сейчас Ягер ее не винил, ведь знал, что он и есть вся причина ее бесноватости. Ее жестокость он заслужил и мог стерпеть, но не ненависть… А ведь ее глаза горели именно ненавистью, мысленно отмечал он. И хоть эти воспоминания о ней угнетали его неумолимо, Ягер еще надеялся, что Анна смилуется, вспомнит свой характер и сумеет простить его…       Впрочем, Ягер чрезвычайно радовался своей отлучке. Тилике к тому времени ждал его неподалеку пансионата и, как рассудил Ягер, не решался зайти из-за возможной встречи с Анной. Ягер заметил, что их отношения были не то что прохладными и натянутыми, но построены на строгости и деловитости, которые Анна успела ухватить у Феликса. Ягер же с Тилике обходился мягче, несмотря на его вздорные придирки и считал того верным другом. К слову, более у него никого и не было.       — Ты помнишь дорогу? — спросил Ягер, когда заметил бухту.       — Непременно, герр Ягер. Через десять минут будем на месте.       Он скептично воспринял, но ничего не сказал. Тилике, уверенно держа руль, следил за дорогой и осматривался. Вскоре они выехали на узкую дорогу, по стороны которой тесно располагались домишки. Ничего особенного, по мнению Ягера, однако здесь веяло спокойствием и тишиной. Он невольно вспомнил Санкт-Галлен и тот домик…       — Наш дом — сто девятнадцатый! — громко оповестил Тилике, и Ягер кивнул.       Он вгляделся в окно, за которым плыли один за другим дома и стал считать.       — Тилике, — позвал Ягер, — остановись. Вон он.       Тилике остановил машину и, взглянув в сторону Ягера, кивнул.

***

      — У меня не часто бывают гости, но я им всегда очень рад! — воскликнул герр Абель, — Вы, верно, устали, пока добирались. О, я приготовлю вам чай, господа, и Вы взбодритесь.       Герр Абель кивнул себе и отошел на кухню, оставив улыбающегося Тилике и непонимающего Ягера наедине в малой простенькой гостиной.       — Что это значит, Тилике? — прошипел Ягер, — Кто это за старик?       — Он Вам все сам и расскажет, — шепнул Тилике в ответ, — не беспокойтесь.       Вскоре появился герр Абель с подносом чая и поставил перед Ягером и Тилике. Тилике, разумеется, как и предполагал Ягер, рассыпался в благодарностях и занял герра Абеля светской беседой. Это была их выученная за много лет службы система: Тилике разговаривал, поскольку имел прекрасный социальный навык, и его неловкость часто принималась с умилением, а Ягер, будучи нелюдимым, наблюдал. Герр Абель не произвел на него особенно впечатление, но Ягер отметил его королевскую стать и прямую осанку. Он уже где-то видел такой лебединый стан, который вонзился в его память — Анна. Она всегда держала спину и шла, хоть и опустив голову в повиновении, но ровно.       — Мне известно, что Вы, герр Абель, были одним из ведущих балетмейстеров в Венской государственной опере, — учтиво продолжал Тилике, отпив чая.       Ягер чуть не засмеялся в голос. Его порой поражали, как Тилике мог превратиться в светского человека без единого напоминания о его военной жизни. На его лице играли доброжелательность и умиротворенность, коих Ягеру было в жизни не добиться. С детства он замечал за собой нервозность, в особенности, когда отец возвращался захмелевший и, по обыкновению его, был в дурном настроении. Ягер с детства ждал опасности и подвоха от остальных, даже когда самого подвоха совсем и не подразумевалось, он фыркал на добро и замыкался. Тилике же был его противоположностью, и Ягер отчего-то лишь улыбался этому.       — Да, это верно, — в подобном тоне, что и Тилике, ответил герр Абель и кивнул, — а теперь, как видите, я на заслуженной пенсии, но, признаюсь, ужасно скучно…       — Понимаю… но я попрошу Вас припомнить далекий двадцать второй год. Вы тогда уже служили балетмейстером?       — Да. Это был мой первый год, когда я оставил сцену и стал руководить труппой, — герр Абель невольно задумался, — о, припоминаю, какой был скучный репертуар, а зрителя нужно удивлять…       — А что же с примой? Двадцать второй год в Вене, — уточнил Тилике, видя рассеянное внимание герра Абеля.       — Да, тогда у нас не было примы. Она ушла по знаменитой женской причине, ну, известно. И мне порекомендовали эту русскую, что танцевала в Берлине. О, признаться, тогда она произвела настоящий фурор! Я до сих пор не могу забыть эту грациозную лань, — мечтательно продолжал он, закусывая свои морщинистые губы, — красавица!       Ягер напряженно переглянулся с Тилике и придвинулся ближе.       — Вы сказали, русскую, — отметил он, нахмурившись, — Вы помните, как ее имя, герр Абель?       — Ну, конечно! Как же забыть?! Мы проработали с ней около пяти лет, и она делала блестящие партии! О, если б я не был балетмейстером… Право, настоящая прима! Таких больше не будет!       — Имя! — не вытерпел Ягер и сверкнул грозным взглядом.       Тилике испуганно покосился на него и улыбнулся герру Абелю, но тот, словно и не обратил внимание на тон и продолжил своим обычным доброжелательным голосом.       — О, безусловно! Мария. Мария Ярцева. Великолепная Жизель и Одиллия, а какая Карабос! Но, разумеется, такого величия Мария достигла не сразу. Видите ли…       Но Ягер уже не слушал, лишь беспомощно откинулся на спинку дивана, совсем опешивший, и недоуменно глазел на старика. Тилике вновь улыбнулся и кивнул герру Абелю.       — …когда Мария появилась в нашем театре, — продолжал он, — она была совсем не в форме и этот живот…       — Живот? — переспросил Тилике.       — Да. Сначала я подумал, что Мария налегла на местные пирожные, право, здесь их дикое разнообразие, но после я вспомнил нашу хорошенькую Агнес из кордебалета, которая появилась вскоре после родов на репетиции. У них было идентичное телосложение и нетрудно догадаться, что Мария намедни родила ребенка.       Ягер, будто придя в себя, вновь придвинулся ближе.       — Но, насколько мне известно, прима Ярцева умерла при родах в родном Пскове…       — О, какая… какая нелепость! Что за ахинея?! Разумеется, нет! А кто же танцевал главные партии в нашем театре до двадцать восьмого года?.. Я знаю, что Мария родом из Пскова, но, право, она и заикаться об этом не желала и о ребенке. Конечно, никто из труппы расспрашивать не смел, но было очевидно, что Мария была в интересном положении.       — Вы знаете, что произошло после ее триумфа в Берлинском театре в двадцать первом? — спросил Ягер, буравя взглядом старика.       — О, припоминаю. Этот триумф… Публика осталась в восторге от Русского балета, а после это происшествие… Я хотел сказать, скандал. Решительно скандал. Подробности мне известны лишь из сплетен, которых тогда был полон весь Берлин, а я тогда служил в Мюнхенском театре и до нас тоже дошли некоторые подробные слухи. А дело было в том, что Генрих Фюрстенберг остался покорен красотой Марии и в день ее выступления, совершенно безрассудно, на мой взгляд, сделал ей предложение. Мария… — он вздохнул, поморщив старческий лоб, — я проработал с ней несколько лет, потому могу судить. Она всегда была уверенной и целеустремленной. Мария видела лишь цель и неважно, как она ее достигала. Она, бесспорно, блестящая балерина и сделала наш театр чрезвычайно востребованным, но… именно она и поселила раздор между нами. Я привык работать в дружном коллективе, а с ее появлением… интриги, эмоциональные сцены за кулисами, осколки стекла в пуанты другим балеринам. А если она видела перспективную молодую балерину, то делала решительно все, чтобы выжить ее из театра. Примой должна была оставаться только она. Конечно, Мария безупречно справлялась, но… характер. О, я увлекся… простите, господа. Итак, Фюрстенберг в тот же день сделал ей предложение, и она согласилась. Я думаю, Мария желала для себя выгодной партии, как и всякая женщина, разве можно ее за это винить? Но гастроли Русского балета закончились, и она уехала, а Фюрстенберг вместе с ней. Конечно, он расстроил свою родительницу, фрау Фюрстенберг… Говорят, еще та бестия. Но… что-то, верно, пошло не так… Вскоре она вернулась. С этим своим обвисшим животиком после родов, простите за подробность, — отметил он, — но без Фюрстенберга. Можно предположить, что он остался в России с ребенком… Более мне о его судьбе ничего неизвестно, да и, верно, никому в Германии.       Ягер внимал каждому слову, и осознание вмиг пронзило его. Разум отказывался понимать, и он не мог собрать мысли структурировано, а потому спросил, хотя уже знал ответ:       — А что же после с ней случилось? Вы сказали, что проработали с ней несколько лет, а дальше?       — О, кажется, в двадцать восьмом Мария вышла замуж за штутгартского богача и уехала. Было, безусловно, жаль расставаться с таким балетным бриллиантом, но, признаться, мы вздохнули с облегчением, что теперь наш театр заживет спокойно, без интриг и скандалов…       — Вы помните имя того богача? — отрешенно спросил Ягер и усмехнулся себе.       — Конечно! Его недавно зарезал собственный сын! — с ужасом воскликнул герр Абель, — Какое несчастье! Бедная Мария… как жаль! Во всех газетах писали про этот резонансный случай с Ягером. Да, вспомнил! Имя того богача — Феликс Ягер.

***

      Мария была счастлива вернуться в Берлин к своей привычной жизни. То время, что она жила в этой захудалой деревушке Фридланде, Мария вспоминала с содроганием и скукой. Однако опасение за свою жизнь вынудили ее покинуть Берлин и обосноваться ненадолго в деревне. Мария не боялась мести Ягера, но знала, что он не оставит ее. Впрочем, вспоминая его, она непременно ухмылялась. И что он теперь может, спрашивала она себя и с этим убеждением вернулась в Берлин.       Единственно, за что волновалась Мария — Анна. Теперь она была ей необходима, однако уже несколько недель поисков ничего не давали, а Розмари изо дня в день твердила одно и тоже. Мария была уверена, что Анна сейчас с Ягером, ведь, зная его страсть к ней, странно было надеяться на иной исход.       Зайдя домой, Мария поблагодарила водителя за принесенные чемоданы и отпустила его. За окном была уже ночь, и она с сожалением поняла, что горничные уже ушли. Поднявшись на второй этаж, она зашла в свою спальню и зажгла свет. Вскрикнув от неожиданности при виде сидящего на кресле Ягера с револьвером, Мария не шевелилась. Однако в мгновение собралась с силами и выпрямилась.       — Клаус… — протянула она и усмехнулась, — Удивительно увидеть тебя здесь. Раньше ты не особенно чтил меня своими посещениями.       Ягер оценил ее смелость и улыбнулся в ответ.       — Времени не находилось. А теперь… — он снял с предохранителя, — вся ночь впереди.       От него не ускользнул ее напряженный взгляд на револьвер, но Мария лишь шумно выдохнула, и черты ее моложавого лица огрубели в злобной гримасе.       — И что же? Убьешь меня?       — Это будет справедливо, ведь ты убила моего отца. Но прежде чем я выстрелю, ты все мне расскажешь.       — Зачем мне отвечать тебе, если ты убьешь меня? Стреляй, Клаус! — голос ее нещадно дрогнул, а уголок губ презрительно приподнялся, — Мне уже все равно.       — Ты ответишь мне, — тоном штандартенфюрера ответил он, — а если станешь противиться, я выстрелю, хотя бы тебе под ноги, но первый выстрел в револьвере — осечка, а второй — твоя пуля. Если ты расскажешь все сразу, то я, так или иначе, выстрелю осечкой и пока буду перезаряжать револьвер, ты выиграешь время на побег.       Мария задумалась, и Ягер заметил ее тяжело вздымающуюся грудь.       — Я знаю, кто ты, — вздохнув, Ягер взглянул на нее и, заметил рвущуюся ярость на ее лице, улыбнулся, — Мария Ярцева. Анна — твоя дочь, полагаю, ты знала с самого начала. Почему ты оставила ее в Пскове с Фюрстенбергом?       Она усмехнулась и неслышно скрипнула зубами.       — Потому что Генрих — идиот! Я думала, что, выйдя за него замуж, стану Фюрстенберг и останусь в Германии, но он… — Мария подавила гневный вздох, — увязался за мной! Он утверждал, что его мамаша не даст согласия на брак и нас не обвенчают. Генрих поехал за мной… Моя мать приняла его как родного, несмотря на то, что он не знал и пары слов на русском. Но она знала немецкий, владела им в совершенстве. Удивительно, как Генрих быстро привык к нашей бедной обстановке. Из замка в небольшую квартирку на окраине. Но Генрих любил меня и хотел ребенка… Я уступила. Думала, что из-за внука, то есть наследника, Фредерика сжалится. Генрих еще вел с ней переписку, она мало отвечала, но это письмо… последнее, что она написала. До сих его помню. Из этого письма ясно стало одно: Фредерика жаждет наследника. Это был моим шансом вернуться Германию и стать Фюрстенберг, но… родилась она. Девочка. Генрих и моя мать так обрадовались этому, а я видеть ее не могла! Девка! — выплюнула она с жаром, — Но если бы я только знала, как Анна поможет мне впоследствии… Тогда я поняла, что Фредерику не переубедить, Генрих был счастлив семье, а я другого хотела! Другого! И я сбежала. Сбежала в Германию, где могла вновь танцевать. Из-за этой беременности я не танцевала несколько месяцев и роли, которые должны были быть моими, отдали другой…       — Неужели тебе не было жаль?.. — спросил пораженный Ягер, — Анну. Ты оставила ее без сожалений?       — Без малейшего. Но после я поняла, что Анна будет мне полезной. В сорок четвертом я переехала в Берлин от твоего отца и узнала, что в пригороде, совсем неподалеку, концентрационный лагерь Заксенхаузен. Я тогда искала горничную, а лагеря кишели бесплатной рабочей силой. Когда мне принесли картотеки здоровых женщин, среди них была и Анна. Сначала я думала, что ошиблась и это только совпадение, но дата рождения совпадала… В ее личном деле была и фотография, тогда я и узнала об ее поразительном сходстве с Еленой. О, сколько же я денег спустила, чтобы перевести ее из Заксенхаузена в S III.       — Но зачем в S III? Ты могла бы взять ее в свои горничные… Она же твоя дочь.       — Какая наивность, Клаус. Знаешь, в тебе удивительно балансируют такая неподкупная детская наивность и взрослый цинизм. Анна была мне не нужна в качестве прислуги, чтобы она тогда смогла? А мне уж очень был надобен тыл. И Анна оправдала мои ожидания более чем, но…       — …она вышла из-под контроля, — закончил за нее Ягер, — ты не смогла ее подчинить.       Мария резко повела головой в нервном жесте и невольно растянула свои узкие губы.       — У нее не было матери, но ей, словно она была и не нужна… Анна стала слишком самостоятельной, а мне это было не угодно.       — И тогда ты посадила ее на привязь? Напичкала таблетками и убеждала, что она сумасшедшая?       — Несмотря на твое скотское отношение к ней, Анна выказывала силу. Вон, как Феликс без ума от нее был. Я даже стала волноваться, как бы он ненароком не увлекся точной копией своей покойной жены, да и еще с таким характером. Ведь Анна любила и его в ответ, и свою обожаемую Маргарет… — процедила она злобно.       Ягер впился в нее невидящим взглядом и крепче сжал рукоять револьвера.       — Маргарет… Ты и ее убила?       — Она плохо влияла на Анну…       — Тварь! — ненавистно выплюнул Ягер, вскочив с кресла, и навел на нее дуло, — Тебе повезло, что ты еще не все рассказала, иначе бы я сейчас же пустил тебе пулю в лоб!       Мария невольно отпрянула назад и прижалась к стене. Она не смотрела на него и, зажав веки, вся сжалась.       — Что было дальше? — рявкнул Ягер, — Откуда ты могла знать, что я женюсь на Анне. Ты могла легко просчитаться.       — Могла… — глухо ответила Мария и скользнула по нему гадким взглядом, — Но ты не подвел меня, Клаус. Воспоминания о матери больно ранили тебя, но ты продолжал ходить на ее могилу в день ее рождения и смерти, а после я узнала, что ты проводишь там и все праздники. Если тебе была так дорога память о ней, то, несомненно, ты бы отреагировал на ее живую копию. Особенно я в этом убедилась, когда Анна сбежала к Гертрауд, а ты ее настиг. Твоя одержимость ею была понятна мне, но Анна… оказалась глупее, чем я предполагала! Даже не отказалась от вашей фамилии! Верно, тебя уже оповестили, что герцог Брауншвейг не оставлял без внимания нашу графиню Фюрстенберг. Так она его прогнала от себя совсем! Идиотка! Все о тебе вздыхала и Феликса оплакивала…       — Зачем ты убила его?.. — тяжело спросил он, вздохнув, — Чтобы завладеть наследством, это очевидно. Потому и завещание подделала на свое имя. Верно, герр Дрезднер тоже убит по твоей вине… Но почему ты стала действовать теперь? У тебя и до Анны были возможности завладеть всем единолично…       — Потому что мне был нужен титул. Его получить я не могла, но не позволила и Фредерике завладеть им. Она все знала с самого начала и лишь наблюдала. Держу пари, она и убийство Феликса предполагала. Фредерика считала Анну недостойной, но именно она — прямая наследница Фюрстенбергов, а права наследницы, титул и, если б Анна была хоть на дюйм умнее и вышла бы замуж за герцога, то и весь Шарлоттенбург стал ей подвластен с его-то поддержкой.       — Неужто ты заботилась об ее состоянии? — съязвил Ягер и сощурился, — Она тебе была не нужна в детстве, а теперь…       — И теперь, Клаус. Брауншвейг умеет обходиться с женщинами и стоило бы ей только влюбиться в него, да родить детей, как она хотела. Занялась бы семьей…       — …а управление делами передала бы тебе. Но ты недооценила Анну. Она и сама вольна справляться. Верно, тебя это и волновало, раз ты напичкала ее таблетками.       — Должна же я была повлиять. Анна стала неуправляемой, слишком самостоятельной. Ее дело было сидеть, сжав плечики, как и раньше! — рассвирепела Мария, но замерла на мгновение.       Ягер услышал громкий хлопок и, взглянув на Марию, заметил ее застывшее выражение с приоткрытым ртом и кровавой дырой во лбу. Она медленно сползла по стене и более не издала ни звука. Все произошло за миг и на пороге комнаты появилась с известным Ягеру «Парабеллумом» Анна. Она равнодушно скользнула по нему взглядом, повернулась к бездыханному трупу Марии и долго рассматривала.       — Что ты здесь делаешь? — наконец спросил Ягер и спрятал револьвер, — Как ты узнала, что я здесь?       Не дождавшись ответа, он подлетел к Анне, взяв в руки ее лицо, осматривая.       — Долго рассказывать. — ровно ответила она и отшатнулась.       Ягер взволнованно и жалостливо разглядывал ее, будто она успела пораниться. Ему не терпелось прижать ее к себе и успокоить, хоть Анна и не выказывала ни малейшего признака беспокойства. Она взглянула на него странно, отчужденно и холодно объявила:       — Я вызвала полицию. Скоро она будет здесь. Я скажу, что это ты ее убил, но у тебя еще есть время, чтобы уйти. Не теряй его.       Ягер, опешивший, нахмурился от непонимания и нервно усмехнулся.       — Что? Но… как ты останешься здесь?       — Я останусь. Дам показания полиции и все… Все кончено. И с Марией, и с нами.       — Анна… — тихо выдавил Ягер, поразившись ее отрешенному взгляду.       — Нет, Клаус. Я больше не могу с тобой… Мы были обречены с самого начала: ты — штандартенфюрер, презирающий расово-неполноценных, а я и есть та расово-неполноценная. У меня ничего не было, а ты на мне женился. Теперь ты разыскиваемый преступник, а я — графиня Фюрстенберг. Мы всегда разница. Только себя измучаем. Беги, Клаус. Я ни единой минуты в своей жизни не любила тебя и не полюблю никогда. Отпусти меня…       Ягер сначала глядел на нее, а теперь потупил взгляд в осознании. На него было жалко смотреть: Ягер был растоптан и опустошен. Он молчал, но все же нашел в себе силы взглянуть на нее. Анна стояла спокойная и равнодушная и смотрела на него ровно, словно на незнакомца и Ягера, как прошибло.       — Никогда?       — Никогда.       И тут послышался грохот быстро едущих машин, и Анна повернувшись на секунду к окну, оживилась:       — Беги, Клаус! Иначе уже не сбежишь никогда!       Ягер взглянул на нее в последний раз, и этот его взгляд она особенно запомнила: здесь были детское предательство и взрослое разочарование. Разочарование в ней, понимала она, но возразить не смела. Ягер скрылся в темном коридоре, и больше она его не видела. Оставшись одна в сумраке, слушая приближающиеся моторы полицейских машин, Анна угадала скрип открывающейся двери и вздохнула.       — Надеюсь, теперь Вы довольны?       — Ты все сделала правильно, Анна, — мягким голосом пропела Фредерика, положив руку ей плечо.