***
Анна знала, что Ягер на ее содержание определил десять тысяч марок ежемесячно, в которые не входили, разумеется, его подарки. Его щедрость она ничем не могла объяснить, если лишь его нарочито сыгранной виновностью. В свои дела он ее, конечно, не посвящал, знала только, что у него дорогой кабак в центре Берлина, который не сможет себе позволить обыватель или эмигрант. На следующий день у нее уже имелся кое-какой план, который казался ей несуразным безумием, однако отчаяние придало ей сил. Анну мучили сомнения и нерешительность; по дороге в салон герра Хартманна ей хотелось попросить водителя вернуться обратно, но крепко сжимала кулаки и сдержалась. В салоне ее встретили радушно, даже слишком, как ей показалось, и вновь распознав в этом насмешку, Анна заметно напряглась. — Фрау Ягер! — воскликнул подошедший невысокого роста старик, — Не ожидал увидеть Вас! — Герр Хартманн, — улыбнулась Анна, пожимая в ответ его руку. — Как поживает герр Ягер? — Благодарю, все благополучно. — Верно, соскучились по подаркам, раз сами нанесли визит, фрау Ягер? — сощурился герр Хартманн и слабо рассмеялся, — Давненько к нам не заезжал герр Ягер, а то раньше каждую неделю… — Да… Знаете ли, хлопотно несколько. — О, разумеется! Я слышал, что герр Ягер недавно приобрел «Лорелею»… Анна старалась скрыть недоумевающее выражение, однако герр Хартманн загадочно оглядел ее и предложил взглянуть на новинки его ювелирного салона. Она скупила почти весь магазин и делала это с удовольствием, особенно вспоминая недавние кутежи Ягера. Подпитывая свое уязвленное самолюбие мучительными воспоминаниями, она более не ощущала прежней нерешительности и стыда. А по дороге домой Анна, наконец, постигла женское удовольствие от покупок. По приезде домой она не застала никого и осталась довольна. В своей комнате Анна с неистовым утешением разложила все купленные украшения на кровати, порой теребя в руках изумрудные серьги или бриллиантовый браслет. — Фрау Ягер? — в дверях появилась Розмари, — Позвольте. — Пожалуйста, Розмари. — Я хотела бы уточнить по поводу обеда… — она запнулась, раскрыв зеленые глаза в изумлении. Анна, проследив за ее взглядом, улыбнулась и встала с кровати. — Нравится? Если тебе что-то приглянулось — возьми. — Как же? Фрау Ягер… — Мне ничего из этого не нужно. — Тогда зачем Вы все это купили?.. Здесь весь магазин? — Почти. — гордо отозвалась Анна, мельком взглянув на кровать, пестрящей разноцветными отблесками, — Но мне и этого мало. — Мало? — Розмари улыбнулась, — Я рада, что Вы ободрились, фрау Ягер. Верно, помирились с герром Ягером? — Что? — Анна чуть не прыснула, — Нет, моя дорогая, наивная Розмари, этого не будет. Я лишь взяла с него плату, и то, по моему счету, это не все. — Плату? Неужели Вам станет легче от… этих побрякушек? — Нет, но станет хуже ему, когда он увидит, сколько я потратила. Видишь ли, Розмари, я нашла в себе талант сегодня ночью. Удивительное умение превращать слезы в бриллианты.***
Анна не следила за настроением Ягера, однако подозревала, что он ни о чем не догадывался. На следующей неделе она вновь посетила салон герра Хартманна, однако, к неудовольствию своему, обнаружила, что ее чековая книжка не действительна. Выбора не было и Анна поехала в банк. — …я понимаю, герр Брандт, но у моего супруга решительно не хватает времени, чтобы заехать сюда и распорядится о расширении моего ежемесячного счета, — пролепетала Анна, стараясь казаться увереннее. Герр Брандт — банковский клерк, уставший и бледный, слушал объяснения Анны, изображая интерес, и когда она закончила, вздохнул разок и ответил: — Своим счетом может распоряжаться только Ваш супруг, фрау Ягер. Я надеюсь, он найдет время и посетит нас лично, чтобы распорядиться… — Но он поручил это именно мне. И порекомендовал обратиться к Вам. Мне известны местные банковские правила, герр Брандт, и, насколько я могу судить, распоряжаться счетом имеют права оба супруга, разве нет? Он поежился, сжав губы, и скупо буркнул: — Да, фрау Ягер, но Ваш супруг не давал подобного распоряжения… — Но ведь это не запрещено, верно? — Анна сыграла обиду, — Впрочем, я не понимаю причин Вашего отказа. Я — фрау Ягер, супруга герра Ягера, который является уважаемым клиентом Вашего банка и, поверьте, это, разумеется, взаимно, так могу ли я, член его семьи, разделяющие его чувства о доверии к Вам, получить хоть каплю Вашего уважения? Герр Брандт впервые с момента их разговора заглянул ей в глаза и зарделся. — Мы… - взволнованно запнулся он, - От лица нашего банка я приношу извинения, что заставили Вас волноваться. Надеюсь, Вашего супруга не огорчит сегодняшний чудовищный инцидент?.. — Безусловно, огорчит, герр Брандт. Видите ли, он не терпит неуважительного отношения ко мне и очень злопамятен… — проследив за испуганной реакцией герра Брандта, Анна засмеялась про себя и великодушным тоном добавила, — однако я не держу обид на исполнительных и исправляющих свои ошибки людей. Он поспешно кивнул, достал толстую папку, что-то записал и, взглянув на спокойную Анну, учтиво, почти с улыбкой спросил: — На какую сумму герр Ягер желает расширить ежемесячный счет своей супруги? — На семьдесят тысяч марок. И пятьдесят сейчас наличными.***
Ей бы хватило этих денег на побег, как рассуждала Анна, однако все же признавала правоту Маргарет — у нее нет связей, а Ягера знают все и наверняка выдадут ее. Впрочем, она не знала для чего ей эти пятьдесят тысяч, однако отчего-то видела в них странное удовлетворение. Если б такие деньги оказались у меня хоть на несколько месяцев раньше, Гертрауд была бы жива, подумалось ей по дороге домой. В салон герра Хартманна ей более не хотелось. — Тобиас, останови здесь, — попросила Анна, разглядывая оживленную улицу Унтер-ден-Линден. — Но, фрау Ягер… — Прошу тебя. Поезжай домой, а я прогуляться хочу. Анна вышла и слилась с толпой, которая ее толкала, но она не чувствовала, погруженная в собственные раздумья. Умом Анна понимала, что поступает верно и справедливо, отстаивая свою честь, однако сердце вероломно отворачивало ее от подобных суждений. И происходило это лишь потому, что для себя она все еще являлась Аней Ярцевой, потерявшей отца и бабушку почти в один год, оставившей балет из-за нелепого случая, который стал решающим и терпящей мытарства по концлагерям. И, к своему неудовольствию и изумлению, Анна все еще была прежней, той девочкой, мечтавшей о пуантах и любящей отца; боль и утраты не изменили ее характера, но, как она уже уяснила, простодушие и доброта отныне не ценились и принимались за слабость. Как бы я хотела, чтобы ты умерла, проговорила она мысленно, когда разглядела свое отражение в витрине одного магазина, и стать бы мне фрау Ягер, настоящей и сильной… Она всматривалась в свое отражение, пока не заметила красивую, пышную юбку, висящей на вешалке, станок и… пуанты. — Простите, фройляйн, — обратилась Анна к миловидной молодой женщине за кассой, — что у Вас за магазин? — Балетной формы, фройляйн, — ответила она и улыбнулась. Анна жадно осмотрелась, словно что-то раздумывая, но сама себе усмехнулась, ведь приняла решения, как только вошла сюда. — Могу я Вам помочь, фройляйн? — спросила молодая женщина, подойдя к Анне. — Я фрау, фройляйн, — с улыбкой ответила она и облегченно выдохнула.***
Этой покупкой Анна действительно была обрадована и, несмотря на отчего-то ноющую стопу, все же не отреклась от своего дневного решения возобновить забытые тренировки у станка. Как помнила Анна, бабушка твердила лишь одно, что характер вырабатывается на труде и теперь, не раздумывая, воспользовалась этим утверждением. Придя домой, она еле заметила воркующих Ягера и Луизу и отчего-то чуть не засмеялась. — У Вас хорошее настроение, фрау Ягер? — спросила Розмари, когда пришла в ее комнату. — Может быть, Розмари, я не могу судить. — Анна на мгновение задумалась, расчесывая волосы, — Но, сдается мне, это не настроение. Знаешь, я думаю, теперь, именно в эту минуту началось правильное мое взросление. — Как же? После всего, что Вы вынесли… лагеря и потери… Вы уже давно выросли. — Нет, Розмари. В лагерях я жила без надежды. А кто же верит в хорошее без надежды? В лагере я думала, что уже оттуда не выберусь, а потом как луч солнца появилась надежда. Эта надежда зачаровала меня и слепила глаза; я так была счастлива, что у меня есть хоть кто-то родной, что у меня есть моя Гертрауд, добрая и кроткая. Она дала мне надежду. Заставила поверить в хорошее после окончания войны, а потом… — она судорожно облизнула губы и отложила расческу, — потом ее болезнь и вновь мучения. Но надежда моя еще жила неумолимо, цвела в моем сердце. И с этим же открытым сердцем я и отправилась тогда к Фредерике просить ее милости. На мой родственный порыв, как когда-то встретила меня Гертрауд у себя на пороге, мне ответили холодным презрением, но я тогда решительно не понимала… Эта пелена… пелена надежды ослепила меня. Я искренне не могла поверить в то, как у такой чистосердечной и простодушной Гертрауд, копии характера моего отца, может быть такая жестокая мать… Ведь она не пожалела ее, свою дочь, тогда, что уж говорить обо мне? Но… веришь, Розмари, я не понимаю! Как можно не помочь родному человеку? А после, узнав об его смерти, разгуливать с увеселительным выражением на раутах! О, я тщательно за ней наблюдала, но не заметила ни единой скорбной складки… Даже какого-то волнения! И сейчас, понимая все это, я повзрослела, Розмари. Горе и разочарования, что преследовали меня в жизни, ставшие почти друзьями, не сломили меня, я продолжала верить… Но я впервые познала истинную ненависть только теперь. Я так ее ненавижу, Розмари, что не могу дышать… Если бы не ее бесовской гордый нрав, Гертрауд была бы жива, и я не была замужем за бывшим своим надзирателем! — Фрау Ягер, прошу, не волнуйтесь… Мне так больно видеть, как Вы плачете. — О, Розмари, — устало улыбнулась Анна, — не беспокойся за меня. Ты более никогда не увидишь моих слез, обещаю.***
На следующий день Ягер с Луизой вновь куда-то уехали, и Анна с облегчением осталась одна. К полудню привезли станок и установили в ее комнате. — Неужели Вы вновь будете танцевать? — спросила улыбающаяся Розмари, когда рабочие ушли. — Буду, хоть и не представляю, как снова встану на пуанты. — Вы покажете мне пируэт? Анна рассмеялась, увидев детское любопытство в глазах Розмари, и кивнула: — Конечно. И фуэте, если выстою… А я должна выстоять. Анна начала тренировки аккуратно, игнорируя природную ей страсть к искусству, и потому освоила лишь постановки рук. На следующий день — разминка, растяжка и вновь возродившаяся радость. Стопа тихонько ныла, но Анна, уже не обращая внимания, не останавливала тренировки. И так прошла еще неделя: Розмари воодушевлялась приподнятым настроением хозяйки, Ягер уходил рано еще до завтрака и еле поспевал к ужину, однако перемены в Анне не видел, поскольку она продолжала держаться при нем сдержанно и отстраненно, только ее странная полуулыбка и поспешный выход изо стола, порой даже не дождавшись чая, вводили его в размышления о ней, несмотря на свою страстную решительность более этого не делать. Анна знала, что рано или поздно Ягер обнаружит странное изменение своего счета и наверняка поедет в банк, где обо всем догадается. Так и случилось: побледневший и до крайности изумленный Ягер влетел в ее комнату с выпиской из банка. — Что это?! Анна тогда, хорошо потренировавшись, растирала ноющую стопу, сидя на кровати, и заметила его колебание. Верно, он был удивлен ее занятием и потому на мгновение совсем стих и осмотрелся. — Что это? — повторил он, теперь оглядывая ее. — Балетный станок. Отступать ей было некуда, она знала, а потому изо всех сил старалась зажать страх в зубах и унять подрагивающие колени. Все же, как бы ей ни хотелось отрицать, Ягер еще производил на нее ужасающее впечатление, однако Анна вновь вспомнила о контроле, который в ее занятиях решал все и потому стала вновь себя контролировать: свои руки, колени, осанку и плечи, словно она у станка за день до выступления. Контролируя почти каждую свою мышцу, она усмирила и свою дрожь перед ним. — Я спрашивал про счет из банка! Как мне удалось выяснить, — его тон стал нарочито дружелюбным, — моя фрау Ягер увеличила себе ежемесячный счет на семьдесят тысяч и пятьдесят взяла наличными. Могу я узнать, зачем Вам столько и где мои деньги? — Я и себе не могу ответить, герр Ягер, — простодушно проговорила Анна, — а Ваши деньги в шкатулке, вон, на трельяже. Он непонимающе взглянул на нее, прошел к трельяжу и открыл шкатулку: — Здесь только Ваши драгоценности! — Вот вам и ответ… Ягер шумно выдохнул и одним движением поднял ее на ноги, крепко схватив за локти. — Вы думаете, что можете играть со мной?! Я в мгновение раздавлю Вас и Вашу чертову семью! Его взгляд горел полыхающей злостью и на секунду ей показалось, что его лазурно-синие глаза изменили цвет. Он вновь пугал ее, но Анна впервые почувствовала странное возбуждение, исходящее от него; такое одурманивающее и побуждавшее ее на какое-то несуразное безумство… — О, сделайте одолжение. — гордо усмехнулась она, — Вам это будет намного легче, герр Ягер. Он жадно и с явным замешательством разглядывал ее лицо, сильнее сжимая ей руки, и изумлялся таким ярким огонькам в карих глазах — Анна не боялась его. — Какого черта Вы распоряжаетесь моими деньгами?! Ты — никто! — закричал Ягер от отчаяния, — Без меня твоя жизнь не стоит и ломанного гроша! — А мне и этот грош не нужен, герр Ягер. Ничто больше! И руки мои теперь развязаны! Нечем Вам более меня прельстить и унизить! Гертрауд мертва и мое терпение вместе с ней! Ягер не ожидал от нее подобного тона и с настороженным вниманием наблюдал. Анна была не в себе, после заключил он, однако сейчас различал лишь гордый бунт, наконец расцветший и так ярко в ней горевший, что невольно восхитил его… И она, глядя на него с широко раскрытыми глазами, внезапно, совсем для него неожиданно засмеялась. Так болезненно, истерично… дико. Ягер почувствовал, как ее тело ослабело, и ноги подкашивались, а она все смеялась. — Какое у Вас опрокинутое лицо! Верно, не ожидали, что я Вам все выскажу? Думали, что стану терпеть и дальше Ваши кутежи и унижения? Так, знайте, дражайший мой супруг, раз уж теперь мы семья, на каждое Ваше действие будет мое противодействие. За каждый свой кутеж, Вы будете расплачиваться со своего кошелька. Ягер, внимательно слушавший, сам чуть не усмехнулся и прорычал: — Что это?.. Вы вздумали угрожать мне? Ты, — он резко потянул ее за локти на себя и их лица оказались совсем близко, — маленькая русская сучка… Почувствовала свободу? Я в секунду ее перекрою! То, что ты можешь что-то купить или взять, лишь потому, что я позволяю. Ты — никто! На лице Анны не дрогнул ни единой мускул. Она смотрела ему в глаза, почти спокойно, но еще пребывала в том возбуждении. — А Вы понимаете, кому это говорите? Моя кровь почище ягеровской! Я — дочь графа Фюрстенберга, и Вы не смеете так обращаться со мной! Ягер, еще не придя в себя, глядел хищно, удерживая ее у лица, в своих тисках. Он остолбенел; его поражало в ней, внезапно так переменившиеся, решительно все: тон, бесконечные смешки и такое удивительное бесстрашие. Ведь она, такая хрупкая и тоненькая, особенно в его руках, выказывала изрядное оскорбление и непокорность. Но Ягер не думал теперь об этом, как и она. В них обоих сейчас горело что-то важное, беспорядочное и их терзающее: он хотел сделать ей больно, унизить, как никогда ужаснее, однако нашел сопротивление и такое отчаянное, рвущееся на волю, что вмиг понял одно — сломал-таки. — Желаете войны? — растянувшись в гадкой улыбке, тихо спросил Ягер, — Вижу, что желаете… Но я не стану вступать в конфронтации со слабым, недостойным меня врагом. Анна силилась, однако горечь неминуемо залила ей глаза. Сил на борьбу в ней было и так немного, лишь на несколько рывков, а сейчас, под его взглядом и словами, все же не выдержала и сдалась. Слезы жгли ей щеки от неслыханной злости очередного своего поражения, и Ягер, заметив, отпустил, не скрывая победной ухмылки, и вальяжно прошел к выходу. — Трус! — выкрикнула Анна со злости напоследок, но он уже закрыл дверь.