Dead I am the rat, feast upon the cat Tender is the fur, dying as you purr
*** *** ***
Февральская капель ознаменовывает собой новый пик колебания их климатических качелей. Уже завтра всё, что за сегодня растаяло, снова замёрзнет под ледяным ветром с восточной части океана. Начало второй половины их зимы всегда было именно таким. Теперь аж до самого мая попеременно будет то снегопад, то плюсовая температура, заставляющая всех жителей их северного городка в немой молитве вздымать глаза к застившей небо серой облачной завесе. Ещё и огромное давление вкупе с не менее огромной влажностью просто прибьёт к земле и заморозит лёгкие изнутри. Максимально мерзкая погода так-то. И хоть по зимам уроки у них и сокращённые из-за особенностей географии, всё равно желания появляться тут в столь премерзкий день хотя бы ради галочки не возникает... Особенно у старшеклассников... Особенно у таких как Паша... Особенно когда они сидят в кабинете директора. Снова. И снова пропуская её слова мимо ушей, занимаясь завместо этого пространными размышлениями о дне грядущем и планах на него. Вот кто-кто, а он-то в школу завтра точно не пойдёт. Но это не значит, что не выйдет вообще никуда... И как же, чёрт его дери, муторно тут сидеть. Впрочем, если Паша был тут частым гостем, то о Филе такого сказать было нельзя. — Феликс, от тебя я точно этого никак не ожидала. — Чего именно? — внезапно с усмешкой огрызается блондин, буквально вонзая холодный взгляд голубых глаз прямиком в то, что скрывается за очками сидящей за столом напротив возрастной женщины. Её велюровый тёмно-бордовый пиджак сиял под светом флуоресцентной лампы; золотые кольца на пальцах поблёскивали крупными драгоценными камнями, и вряд ли стеклянными. Вульгарщина. Вычурность. Колхоз. Впрочем, чего ещё ожидать от провинциальной барыни. Противное громкое тиканье настенных часов отмеряет секунды, что постепенно складываются в минуты, бездарно потраченные в этом кабинете. Оный вселяет лишь уныние с толикой тихой злости, покуда так контрастирует с обстановкой в остальной школе. Совдеповская светлая стенка, стоящая тут ещё со времён основания, была заставлена пыльными книгами, половина из которых пестрели фамилией вечно молодого трупа из столицы их огромной родины. Другие же шкафы, такие же "роскошные" по меркам давно ушедшей старины, словно по какому-то оксюморону были наполнены недешёвыми брендовыми шмотками. Даже на столе рядом с рабочей машинкой, ревущей так, словно оная вот-вот возьмёт да и стартанёт прямиком на Юпитер, стояла совершенно новенькая личная от яблока — это даже забавно в какой-то мере... Стены пестрели памятными снимками с политиками, фото с пресс-конференций и всяких учительско-директорских шабашей разного пошиба, а также многочисленными наградами и грамотами, на которых красовалась горячо знакомая и ужасно обожаемая фамилия, та же, что и на табличке у входа в кабинет. И ни одного снимка с педсоставом или хотя бы каким-нибудь выпуском 20NN года — одним словом — ни одной рамки, что связывала бы кабинет столь важной персоны со всей остальной школой. — Не груби мне, Москаленко, иначе вышвырну тебя отсюда ой как далеко. И ума палаты иметь не надо, чтобы видеть, какая у тебя после этого будет жизнь. И как наглости только хватает?! Тут угроза отчисления вообще-то стоит, а вы оба ещё смеете так нагло себя вести! — Нам надо было не вмешиваться? Они же... друзья наши вроде как. За друзей заступаться принято... — лениво ведёт бровью уже Паша, похрустывая шеей и, наконец, отлипая от разглядывания побелки над головой, вперивая такой же недовольный взгляд в женщину. Больные руки приятно саднили свежими стёсами и шрамами, в мышцах ощущалась порядком подзабытая тяжесть. Однако, тело всё ещё помнит все нужные приёмы, а адреналин, гулявший по крови, также вдвойне обострил и реакцию. Паше нравились эти ощущения, действительно нравились. О всегда довольно тихом Филе подобного же не скажешь. О Феликсе Романыче Москаленко в принципе нельзя сказать, что он может помахать кулаками когда надо, не раздумывая срываясь с места и налетая на противника сразу, стоит тому только проявить себя. "Хамелеон", коим таких как он считал Паша: довольно спокойный, добродушный к близким и флегматично настроенный ко всему в этом мире, покуда этот самый мир не начинает нападать на то, что таковые и считают своим близким. Именно тогда-то и прорывается на волю это, ничто иное как инстинкт, первобытная ярость, что есть производная уже собственного желания жить. Паша это в нём разглядел ещё в средней школе, будучи, наверное, единственным, кто понял тогда в этом спокойном парнише его глубинную силу и сущность. Пашу ведь это заинтересовало, привлекло настолько, что с его подачи Фила больше никто и никогда не трогал. Огрёб потом сам за это, конечно, и от тренера в первую очередь. Но не пожалел. Не пожалел и сейчас, лишь убедившись в том старом выводе. И Паша был благодарен Филу. Не струсил, как того и требовало, вмешался в драчку, а сейчас не пытается оправдываться, то есть не даёт заднюю опосля своих действий. Последовательность и твёрдость убеждений подкупает... — С тобой мы тоже поговорим, Кайсаров, и поверь, разговор тебе не понравится. "Шла бы ты лесом со своими разговорами" — проносится в мыслях брюнета, отражаясь и в этом недобром взгляде чёрных глаз, коими он так небрежно мазанул по женщине, вскоре переводя его в сторону самой большой фотографии на стене, сделанной, судя по надписи, аж в самом Совете Федераций. И что эта мадама там забыла — одному только богу известно. Или тому сенатору, горячо сжимающему её руку на снимке. Возможно, он бы даже хотел сейчас что-нибудь ляпнуть, что-нибудь, что максимально в его защитном стиле. Однако, массивная тёмная дверь вслед за скорым стуком отворяется. — Ой здравствуйте, Ксана Степанна, извините что задержался, у меня урок был, я задание дал и вот, — географ, глобус пока не пропил. Однако всё ещё их классный руководитель, который каким-то чудом умудряется держать в узде их чудесатый класс. Точнее, умудрялся. Мог. До перевода парочки новых объектов под его ведение и на его седую голову. И объекты, к слову, выдались занимательными, ничего не скажешь... Основная картина уже читается, осталось только расставить акценты. С момента начала нового полугодия прошло уже несколько недель, и за это время Паша уже успел узнать достаточно, чтобы понять, что в компании этих троих он с превеликим удовольствием досидит до коца школьной скамьи минимум. Не напряжные, к нему лишний раз не лезут, а вот бытие скрашивают, это мягко сказано. И Пашу такой расклад более чем устраивает, а значит — впрягаться имеет смысл. — Проходите, Алексей Ильясыч, только вас и ждали, — холодно молвит директриса, наскоро складывая со стола какие-то очередные бумажки и освобождая место. — Итак, десятый бэ, десятый бэээ.... — наманикюренными пальчиками она уже цепляет чистый белый листок из принтера и тут же принимается на нём что-то писать, покуда седовласый низкий мужичок также проходит к большому тёмному столу и присаживается на одно из кресел со стороны директрисы. — Что ж они у вас, Алексей Ильясыч, творят-то в последнее время, а? — Ох не знаю, Ксана Степанна, всё вот как с новеньких началось, так и продолжается. — Да вижу я, что с новеньких, — параллельно с какими-то мелкими пометками, которые даже при сильном желании хрен разберёшь, женщина явно намеревается мусолить их до последнего и с самого начала. — Давно ведь вы двое с ними дружите, да? — Давно, — холодно срывается с уст Фила. — Очень давно. И тот на самом деле немало нервничает, тряся ногой и потирая пальцами одну из импровизированных подвесок на шее: "необычную" белую плиточку с фиолетовыми разводами, фигурно обмотанную медной проволокой, создающей резной каркас и петельку для шнурка. Паша помнит, он эту плиточку носит сколько тот его знает, вообще никогда не снимая. А ещё Паша знает, что подвеска эта как-то связана со вторым новеньким. Как именно — без понятия, да и не очень-то и интересует. Однако занятно наблюдать, как чуть что, так Фил сразу за неё хватается, привычка как-никак. И Фил, судя по виду, вообще не хочет, чтобы в этой мозгопромывке затрагивалось что-то помимо самих школьных происшествий, не хочет рассказывать хоть что-то сверх того, что им надо знать. И Паша понимает его настрой, хоть и не разделяет его такой излишней на его взгляд нервозности. Тем временем Ксана Степанна продолжает. — Возьмём хотя бы происшествие в январе, когда один из новичков ещё неделю у нас не отучился, а уже сорвал урок Маргариты Алексеевны. — Ну она ж сказала мол "отведи урок за меня, раз такой умный". К доске вызвала, всё такое. Ну он и отвёл, он же умный, — с угловатой полуулыбкой парировал Паша, понимая, что сегодня на них заготовлены просто какие-то грандиозные планы, раз перечисления косяков начались аж с самого начала. — А ты не думаешь, что это хамство, а, Паш? — потирает виски Алексей Ильясыч, вперивая уставший взгляд на проблемного подростка. Бедный мужик, как думал Паша. Ведь действительно никому не захочется такого вот класса на старости лет получить, однако... Не то чтобы всё происходящее здесь вообще было бы хоть где-то справедливо, хотя бы в каком-нибудь моменте. — Ладно, он свой выговор уже тогда получил. Да и мы слишком мягки были, думали вот, новая школа, у парня стресс, защитная реакция там, всё подобное. Решили на первый раз глаза закрыть, но вы-то вдвоём потом куда полезли? "Куда полезли" — это так-то тоже понятие весьма растяжимое. Потому что намеренно они вдвоём никуда не лезли, они бы вообще сидели тихо, если бы... — И буквально на следующий день вы уже отмывали кабинет географии, — припоминает директриса, делая особо шумную пометку в листе. Интересно, конечно, что она там пишет... да и во что это выльется тоже... — Да так усердно, что израсходовали двухмесячный запас средств нашей уборщицы, она мне тут потом приходила и жаловалась... По-моему, конечно, Таисья Николавна с вами тогда слишком лояльно обошлась, уж я-то очень хотела бы со всеми вами... Устроить, так сказать, воспитательную беседу. И с родителями вашими в том числе. Но Алексей Ильясыч вот уговорил, мол раз вы наказание уже тогда отработали, то дважды вас карать не имеет смысла... — и ведь действительно мировой мужик блин. Только вот все остальные обстоятельства были дерьмовые... — А имеет ведь, Алексей Ильясыч, имеет ведь, видите вот? "Так, пункт номер 2", — делает мысленную отметку Паша. Пока ещё ничего особо серьёзного, но вот они уже начинают плавно подбираться к самому "вкусному". Негласное правило их школы — три драки равняются постановке на школьный учёт со всеми вытекающими. "Вытекающие" — это значит "никаких больше прогулов, самовольных уходов, несделанных домашек" и тд. И вот ничего из этого Павла Игоревича ни в каком формате не устраивало. Одно можно сказать точно: несмотря на общую заплесневелость, их школа в этом вопросе была либеральна, у них даже школьной формы не было от слова совсем. Хочешь — учись и ботай как не в себя, хочешь — делай жизненно необходимый минимум. До тех пор пока не отсвечиваешь — всё в твоей воле и на твоей совести, и повезло же Паше с отсутствием последней. Вот только, когда за тобой следить начинают — не должно быть ни одного нарекания, иначе не видать тебе спокойной жизни до скончания времён. И тем не менее, Паша всё равно сделал выбор. И лимит на две из трёх доступных драк он уже выработал. //flashback: first fight// Приложить Арсена его бесконечно ухмыляющимся ебальником к стенке в раздевалке на физкультуре может и выглядело чересчур. Может, его объяснения были достаточно притянутым за уши. Может, Паша даже позволил себе то, чего не делал раньше — дать эмоциям взять верх. Однако, он нисколько об этом не пожалел. — Ему, видимо, мало тогда от меня досталось. Вот он решил уж окончательно меня вывести как-то, чтоб я сорвался, меня вызвали к директору, а потом и исключили. Ага, ща, хер ему, — как обычно улыбался Тора, всё с той же привычной опаской в глубине золотистых глаз смотря на брюнета, параллельно потирая больное плечо сквозь ткань кофты — на разминочном беге по кругу спортзала его буквально на глазах Паши припечатали к стене. Случайно, разумеется. — Фил же тебе сказал, ты когда уходил, в прошлую среду, я ж полетел с лестницы, вот... по воле случая, конечно же, я ж ходить-то не умею... и всё как ты и говорил, в общем. Меня не трогают только когда ты тут, каково это – быть телохранителем? Тора запомнил. Запомнил те слова Паши, случайно брошенные ему ещё когда тот сорвал урок истории. И на это глаза Паши сверкнули совершеннейшим нездоровым блеском, что не осталось незамеченным со стороны Торы, который в следующий же миг затараторил что-то успокаивающее, увещевая, что якобы сам с этим справится, пытаясь перехватить того за руку — Паша вообще не замечал. Кайсаров был непреклонен. Разобрался уже один раз так, когда щемили Фила, разберётся и с Торой. Тем более, когда у последнего своих проблем ещё явно навалом, нечего ему ещё грузиться подобным в школе. И поначалу Тора подумал, что тот избрал путь публичного унижательства. Игра на две площадки в стритбол, где с одной стороны вялая возня девочек с девочками, а с другой кроваво-мясная не на жизнь а на смерть уже у мальчиков. Паша взял себе двух слабеньких тиммейтов, как бы намеренно демонстрируя, что и в одиночку вытянет всю партию. Вытянет, покуда изваляет по полу Арсена с Антоновым, врезаясь в них так, что целых рёбер не должно было остаться у обоих. От одного такого перехвата мяча Арсен улетел в стену. В следующий раз Паша случайно двинул локтем по затылку Антонова, когда закидывал мяч в кольцо. Классы, в том числе и "умненькие" из параллельного "А", с которым физра была совмещённой, наблюдали же за этим всем с нервозным ужасом, не рискуя что-то говорить, дабы в следующий раз внезапно переброшенный баскетбольный мяч не прилетел в буйну голову на скамейке запасных. И Паша вывез, да, даже не смотря на замечания его бывшего баскетбольного тренера, и по совместительству местного физрука, об излишней жёсткости его игры. По разумению Паши, этого вполне должно было хватить, чтобы сделать верные выводы. Только вот народ решил всё-таки погнаться за пятёркой в сией забавной дисциплине "бег по граблям". Стоило ораве десятиклассников начать удаляться в раздевалки, как краем уха Паша уловил тихое ворчание недовольных поганцев, что вновь начали поддевать Тору, ссылаясь уже на заступничество Паши. И несколько неприличных намёков, что едваль не прямым текстом были высказаны — настолько прозрачные, вновь зажгли в чёрных глазах Паши огонь гнева. Они ведь и взаправду правильно расценили его действия, ведь Паша то и сделал, что заступился. Только вот выводов правильных, видимо, не смогли, а значит — Кайсаров научит их ещё раз, оборачиваясь и подавая голос. Намеренная провокация со стороны Паши —> Первый удар от лица противника, развязывающий руки Паше —> Уложить с одного удара, не позволяя тем самым вмешаться толпе против Паши. Всё, чему их учил когда-то тренер. Всё это знал и сам Тора, с нескрываемым любопытством смотря на его стойку при ударе "правым прямым", а потом переводя взгляд на вновь онемевшую в оцепенении толпу. Не удивительно так-то, последний раз они таковым Кайсарова видели ещё в ранней средней школе, когда тот первый и последний раз за кого-то вступался, а именно — за того же Фила. \\ end of flashback \\ — Память отшибло, а, Кайсаров?! — вспыхивает директриса, поправляя очки и едва себя удерживая от порыва швырнуть в этого наглого подростка что-нибудь потяжелее. — Ты тут неделю, НЕДЕЛЮ НАЗАД!!! За что сидел оправдывался? ЧТО МНЕ ТОГДА ГОВОРИЛ, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ?! — Что виноват и больше не повторится, — едва ли не сквозь зубы цедит Паша, с некой толикой меланхолии вспоминая этот инцидент. Ровно это же он сказал ей ещё тогда же, когда его вызвали в кабинет и заставили оправдываться. — И ведь не повторил. — Ой, да неужели? — прыщет сарказмом женщина. — Вот спасибо так спасибо, Паш! Что? Взял его под своё крыло? Доволен?"А должен быть разочарован?"
Раз за разом оказываясь 1 на 1 со странноватым пареньком с грузинской фамилией в раннее утро учебного дня, Паша всё чаще задумывался, как его в это втянули? Кайсаров никогда не заводил себе приятелей в рамках школы, тем более в своём классе. Однако... что-то, чёрт возьми, было в этом мальчишке такого, что его притягивало, завораживало. Его глаза цвета чистого безумия смотрели так настороженно, внимательно, как у дикого зверька. Таковым Тора и был — абсолютно диким, эпатажным... И самого его при этом тянуло к Паше, только без благоговения, страха или надменности, а напротив, с чистым и искренним интересом. Тора был редким, настолько редким, что таких, кажется, не бывает вовсе. И Паша, может, хотел убедиться, что это не иллюзия и не голограмма, а реальный человек из плоти и крови, существующий и находящийся рядом. Что-то в нём притягивало, что-то тянуло, что-то было, и это что-то очень непонятное, незнакомое, логически непостижимое... Разумеется Паша за него вписался и во второй раз. И он будет делать это снова и снова, стоит весьма раздражающему окружающему миру потянуться к ним с недобрыми намерениями. Ему самому плевать было, кто там и что о нём думает. Нравиться всем был не обязан. Но вот когда наглости хватает уже сказать, а следом и сделать что-то нелицеприятное, на что у Паши были свои принципы и меры, тот в стороне стоять не станет... //flashback: second fight. one week after first// — Вчера, короче, когда ты после матеши свалил... Чёрт, Паш, как тебя только не выгоняют за это? Серьёзно, хотя бы раз в неделю ты стабильно куда-то съёбываешься. — У меня свои дела, — словно отмахивается Кайсаров, — Так чё было-то? — Да чё было... — сонно потягивается Тора, поднимая вверх руки и ненароком слегка задирая кофту, чем оголяя ненадолго полоску торса. Покрытую какими-то странными тёмными и явно свежими пятнами полоску торса. В таком же положении он кладёт локти на подоконник позади него, взгляда Паши же не замечая. Разумеется, тот сразу понял, чем всё это дело является, однако глаз отвести не мог, уж слишком выразительными были эти следы. Били явно чем-то тяжёлым и либо с острыми рёбрами, либо твёрдым и длинным, чтобы нанести такие чёткие полосы. В любом случае выглядело достаточно больно, чтобы парнишке с таким телосложением весь следующий день провести в кровати. Однако же Тора здесь... — Ничего особенного яб сказал, но бля... Короче, заранее прости, ладно? Я понимаю, что ты как и Кир технарь, и тебе это всё нахуй не всралось, и всё это так-то чисто мой косяк, от которого страдать будут опять все... — Ты про замену исторички? Так забей вообще. Я думаю, нам только на пользу, что теперь у нас директриса вести будет вместо этой стервы. Хотя и сама не лучше... Но вообще, она съёбывается постоянно куда-то там в Питер, в Мурманск в министерство гоняет как к себе домой, так что истории у нас считай теперь не будет вовсе. — Так дело там не только в этом... Она теперь расписание перебивать под себя будет и весь курс мы в любом случае получим в полном объёме. Просто когда-то у нас по месяцу её урока не будет, а когда-то каждый день и всю неделю. И каждый урок начинаться с тестов по предыдущей теме. А мне, как главному отличившемуся, будут особые варианты, но это уже мелочь. Короче да, косякнул... В качестве компенсации, в любом случае буду делать ваши тесты и домахи, это даже без вопросов. На остальных поебать, а вот вам помочь обязан. Сам накосячил — сам и разрулю хоть, хоть немного... — и Тора прослеживает его взгляд, резко одёргивая задравшуюся кофту и делая вид, будто ничего и не было. Мастерская методика игнорирования проблем, да, в чём-то они с Павлом Игоричем были определённо очень и очень похожи... — Опять шея болит? — но взгляд настороженный не спускает, янтарь тускло сияет золотом в свете уличных фонарей за окном. — Разворачивайся давай, вижу же, что больно. И чем ты таким только занимаешься... — Учу рыбов плавать. Осетров там всяких, касаток... Ну там, в заливе... — ухмыляется брюнет, без лишних вопросов привычно разворачиваясь к парнишке спиной. Торе нравилось, что Паша не задавал много вопросов. Не то что бы ему было совсем не интересно, конечно нет... Просто Паша чувствовал ту грань, когда говорить стоит, а когда нет. Может, когда-нибудь он эту грань и пересечёт, и тогда Тора просто возненавидит его за это... может быть... — Осётр — пресноводная рыба, а касатки вообще на югах водятся, ихтиолог недоделанный, — прыскает Тора, не прекращая тем временем проходиться пальцами по нужным точкам. — А по мне видно, что я не люблю море-... и реко-... и озеропродукты... еду из воды в общем, — вновь отбрёхивается тот, и Торе это даже нравится. Торе может даже комфортно. Тора... может даже... счастлив..? быть так... По крайней мере именно такие моменты он и старается запечатлевать в памяти во всех подробностях. — Видно, поверь, очень... — парирует тот, — А что ты вообще любишь? Не, стой, даже не так. Любить... умеешь? вообще что-нибудь... — и это могло бы стать началом какого-то странного, но определённо честного диалога, если бы... Рассеянность. Уже не первый раз за такими вот разговорами они не замечают ни течения времени, ни людей вокруг. — БЛЯ!!! Чекайте, чекайте!!! — указывает на них рукой Антонов, тут же поворачиваясь к Арсену, доселе мило щебечущему с Лерочкой, но уже отвлёкшемуся на крики приятеля. Тот же в момент жестами подзывает из коридора в рекреацию и всю заинтересовавшуюся толпу из их десятого и старшего 11 класса, чей урок был в соседнем от их кабинете. — А я говорил ещё на постановке осенней, мол пора отказываться от стереотипов, 21 век же на дворе как никак! Внатуре ведь? Ведь внатуре! — тем временем пальцы Торы на плечах Паши начали ощутимо сжиматься... — А вот и, собсна, пример подоспел, прецедент, так сказать! Неожиданный, не спорю... Однако всем вам на своей шкуре теперь намереваюсь показать, что ничего не имею против разного рода пидорства и прочих девиаций! Не повторять, опасно для жизни. НО ЗНАЙТЕ!!! Всякие фрики, нигеры, педики, да кто угодно — все они тоже имеют права и всё такое!!! Правильно ведь? Ведь правильно, ну не спорите же! — большинство из толпы к этому моменту уже достали мобильники, записывая происходящий фарс. Пожалуй, когда Тора перевёлся в их школу, то забрал пальму первенства по театральству у главного клоуна их параллели, и последний был этим крайне недоволен. Однако даже слепой меж ними видел разницу. Тора клоунаду использовал в свою защиту да и более изобретательно что ли... Антонов же - в нападение, слишком уж топорно. — Чё, Павленишвили, — тем временем обращается к нему тот — помнёшь и мне спинку тоже? Или ты только Пашкина подстилка? Эксклюзивная, так сказать... \\ end of flashback \\ — Не дерзи мне, Кайсаров, охх, не дерзи, Паша... — вновь строгим голосом молвит директриса. Потому что именно ей вместе с Алексеем Ильясычем и пришлось сегодня разнимать эту драку, равно как и становиться свидетелями может не такой уж и излишней, но жестокости со стороны Паши и абсолютно нетипичного поведения Фила, который тоже вмешался в потасовку как только её увидел. — Паша, такими темпами твой учёт в ПДН может превратиться в реальный срок, ты это понимаешь? Я просто всё это держу здесь и не позволяю вылиться наружу чисто из-за одной причины — мне очень жалко твою маму, Паш. Она итак уматывается, вас у неё четверо, да ещё и ты такие подарочки преподносишь, Паш. Думаю, она расстроится, когда один из её детей загремит в колонию. — Зато отчим обрадуется, — едва различимо молвит тот.*** *** ***
— Короче, отрабатываться придётся, — прошлый урок с покуром в туалете младших классов Паша истолковал верно, и больше он с сигаретой в зубах там не появится. Оттого вновь и сидит на этой картонке под лестницей пожарного выхода. И тут холодно, зараза... Очень холодно. — Так впадлу бля... ёбнесся... — Это ненормально! Схера ли она нам ультиматумы ставит?! Ебанутая чтоль совсем, её ничё не пугает?! — заводился Тора, точно также короткими нервными затяжками пропуская в лёгкие никотиновый смог, ёжась от холода в своём тонком полосатом чёрно-жёлтом свитере крупной вязки. Паша вообще в футболке был, и Тора даже знать не хочет, что чувствовал бы сейчас на его месте. — Блять, а если мы в ментовку пойдём? Это же внатуре шантаж, алё!!! — И чё ты доказывать кому собрался? — хмурит брови Кир, также делая затяжку красного мальборо. Он покупал их изначально для Фила. Но в итоге и сам подсел, за долгие годы дружбы привыкнув к традиционному терпкому запаху. Перемена длинная, выветриться всё точно успеет. Так и сидели четверо под холодной лестницей, пытаясь осмыслить всё, что предстоит. На едва только закончившейся экзекуции все четверо пропустили целый урок, что иронично, физкультуру. На следующий, вероятно, тоже собирались явиться с опозданием, Ильясыч не очень следил за посещаемостью. Да и это, вероятно, последнее, что волновало их всех на данный момент. — А те вот прям оно охота? Все эти их по разнарядке спущенные мероприятия посещать, конкурсы местного пошиба, трали-вали, да физматовскую честь школы защищать? Вот те на это не похуй? — всё ещё возмущается Тора, давясь густым никотиновым дымом и сплёвывая куда-то в сторону. — Мне вот не надо. Мне на школу на эту до пизды, весь этот корпоративный этикет и бегания с флагом родной одинашки я на хую вертел, аттестат мне выдайте и разойдёмся. — Вы ебанутые? Шо ты, шо ты, — по очереди смеривает взглядом обоих Паша, уставши потирая виски. Он не спал больше суток, и голова раскалывалась адово... Так ещё и сегодняшняя драка отняла нехилый процент энергии, так что сохранять хоть сколь-нибудь рабочее состояние было очень трудно. А ведь это мелкий этот, зараза, первым полез в потасовку. С его-то уровнем владения русской словесностью он и отбрехаться же мог, ну ё-моё... Хотя впрочем, позно уже думать что там могло бы быть. Да и сам Паша не прочь был начистить морду Антонова, его уж греха таить. И тем не менее... — Вы бля как пришли, так хуйню творить начали. На провокации блять ведётесь, вам по 10 лет или вы в 10 классе, ей богу бля? Вы вот чё ожидали? Да, было весело, не спорю. Но за всё в жизни платят, алё бля! Я ж сказал, вольницу свою отрабатывать будем. Все. Сука, и угораздило же... — Ну прости! — довольно громко выкрикивает Тора, вздымая руки и тут же, словно осаживая себя, поджимая губы и отворачиваясь. И Паша поднимает на него тяжёлый взгляд тёмных как уголь глаз. Смотрит прямо, не спуская, буквально сжигая парнишку в этом чёрном пламени. И тот чувствует это, ощущает, заметно ёжась и углубляя затяжки. — Прости. Я правда благодарен, правда, все мы, — продолжает тот заметно тише, стараясь не смотреть на того, к кому обращается. — Но мы сами ни к кому не лезем. Не мы всё это говно начинаем. Так почему из раза в раз влетает только нам? Ты сам слышал, они возненавидели нас ещё заочно, ещё до того как в глаза увидели. Вот какой у нас был выбор? И был ли? — Оправдываешься? — изгибает бровь Фил, окидывая скептичным взглядом всего этого паренька, что в попытке согреться обхватил свои колени. — Да нихуя. Факт констатирую вообще-то, — фыркает Тора, скрещивая руки на груди. — Но правда же, ну почему от этого дерьма из раза в раз страдаем только мы? Это ж где мы так в прошлой жизни-то косякнули... — Так блять, — хлопает себя руками по коленям Паша, намереваясь закончить этот ебучий балаган. — Хватит на сегодня. Кто куда — меня не волнует. Лично я домой спать иду. И точка.*** *** ***
— Вот он, блять, — уже звучит грубоватый голос откуда-то из коридора, параллельно с шуршанием одежды и стуком снимаемой обуви. — Не забыл, оказывается, где живёт. Уж я-то думал... Шесть вечера. Ну так, плюс-минус. Где-то в это время у отчима и заканчивается работа, а значит, Паше с момента самовольного ухода из школы удалось поспать в районе восьми часов, прогресс, не иначе... И нехотя поднимаясь с неудобного продавленного дивана, ощущая чёртову ломоту во всём теле, Паша всё равно бы не отказался свалиться обратно и забыться, лишь бы не слышать сейчас ничего вообще, особенно от него. — И тебе вечер добрый, — полусонно бурчит тот, опуская ноги на пол и вцепляясь пальцами в спутанные чёрные пряди. Голову бы вымыть не помешало, да... Да и самому бы в душ, да поскорее... — Добрый?! И хватает же совести-то, а... — тем временем мужчина за сотню килограмм веса проходит в зал, нависая громадной тенью над сонным парнем, загораживая собой свет лампы в зале. И Паша вздыхает, поднимая к тому голову. — Что ты хочешь мне сказать? — сипло молвит подросток, намекая мужчине перейти уже к делу. Боже, и разожрался ж на казённых-то харчах... Лет эдак 10 назад, когда матерь его первый раз только знакомиться привела, тот был раза в 2 худее. Вообще тогда всё было иначе, и он долгое время не рыпался его уму разуму учить. Не удивительно, чужой человек так-то, с чего бы Паше его вообще слушать? А потом всё постепенно меняться начало. Сильной руки видите ли Пашке не хватало, воспитания там, всего такого... Поженились уж лет семь как, детишек новых настругали быстренько, и отстать бы им от него наконец, однако мужик всё не прекращает попытки показать кто теперь в доме хозяин. Только вот Паша этому ожидаемо противится. — Дерзишь, — скалится тот, — как дать бы тебе промеж глаз, — и кулаки того заметно сжимаются, Паша видит это как раз на уровне своего лица, но не рыпается, лишь поднимая нечитаемый взгляд чёрных глаз обратно вверх. — Отродье, блять неблагодарное, да ты хоть представляешь, как влетит матери за твои сегодняшние похождения?! — и Паше даже думается, он ощущает его брызгающую слюну. — И не только сегодняшние. Два раза, чёрт тя дери, помахать кулаками оказывается успел! Ну ничего-ничего, это ненадолго, вот загребут тя в армию — вот там-то и окоротят весь этот гонор твой ненужный, поганец, ох окоротят, даже не сомневайся... — Её с работы вырвали? — хмурит брови Паша, игнорируя последнюю фразу, всё ещё сонно протирая руками глаза и возвращая равнодушный взгляд на отчима. — Или до собрания родительского вопрос отложили? — А тебе вот прям нравится, когда она краснеет за тебя перед другими родителями, да?! — значит отложили всё же, понимает Паша, едва заметно усмехаясь. И видя это, отчим заводится намного сильнее. — Вот я блять одного понять не могу, — упирает руки в колени тот, нагибаясь и вглядываясь в лицо парниши. Тот в ответ на это лишь поворачивает голову, не сводя упрямого взгляда с мужчины напротив. — Вот у всех, понимаешь, дети как дети. Ну пубертат там в голову ударяет, все через это проходят, бывает... Но ты-то блять что вообще такое, а? В загул на недели уходишь, и всё тебе нипочём! То шерсти этот кусок домой в Новый Год притащишь на зло мне, не иначе... то посреди ночи матери звонок раздастся, что тебя, пьянь, в отдел увезли... про учёт я вообще молчу, я говорил, не надо было тебя выгораживать... всем, блять, вокруг хамишь, всех ненавидишь, а матери-то сколько дерьма принёс, и за что... Я не понимаю, ты садист, да, Паш? Тебе нравится когда ты плохо людям вокруг делаешь, да? — Завали, — начинает заводиться и Паша, так и прожигая этого мужчину озлобленным взглядом чёрных глаз. — Не тебе мне морали читать. — А ты не затыкай меня! — прикрикивает на того уже отчим. — Ахринеть просто, совсем чтоль с дубу рухнул так хамить родителям?! С друзьями своими так разговаривай, усёк? — ещё чуть-чуть, и тот просто вцепится ему в волосы. Паша видит это, отшатываясь от каждого движения рук. Клепать-то отчим его не клепает. Ещё бы, Паша ведь отпор дать в состоянии, вот тот и боится, границу не переходит, но может по затылку ему двинуть, по рукам, толкнуть, и так по мелочи. И Паша старается на это не отвечать. Потому что... Ну а что будет? Матерь рыдать будет, причитать, вспоминать видите ли всё хорошее что она годами ему делала и на что тот так неблагодарно отвечает. Мелкие тоже вой подымут, опять этот придурок просто монстром в их глазах выглядеть будет с подачки их бати. А что хорошего-то? Ничего. Поэтому Паша просто уходит. Каждый раз, он действительно старается идти по пути наименьшего сопротивления. Пошли они все нахуй, он даже лезть в это болото не хочет. Ему и без того дел хватает, а эти все пускай там сами, между собой, лишь бы ему не мешали и ладно. — Куда пошёл посреди разговора, я не понял?! — раздаётся ему в спину, и Паша закатывает глаза, мысленно начиная отсчёт до десяти и медленно разворачиваясь. — Вот нахал-то, етить его, а... — бред, ни разу это не работало на успокоение, Паша просто не досчитывал, но ритуал есть ритуал... — Что-то ещё? — голову ещё нормально вымыть нужно успеть, а это самое сложное в приёме душа, вот что ещё. И какие-то нотации слушаются с трудом, покуда глазами Паша то и дело стреляет в сторону настенных часов. — Я сказал с друзьями так общаться будешь, ты слышишь меня?! Говно, блять, неблагодарное, и откуда столько гонора-то... — и быстрым шагом отчим сокращает расстояние меж ними. — Что? Сила есть — ума не надо? Так вот, довожу до сведения, мы не в первобытном обществе живём... Я... — Да что ты хочешь-то? — гораздо более агрессивно перебивает того Паша, раздражаясь со всей этой сцены пуще прежнего. — Да, подрался. Нет, не жалею. Нет, пока больше не планирую. Доволен? Поговорили? Конкретика какая-то сегодня будет нет? Мне в душ надо пока эти ещё не вернулись, так что если нет... — СТОЯТЬ!!! — и Пашу уже резко перехватывают за запястье, не давая тому развернуться и уйти. — В душ надо было раньше идти, вместо того чтоб дрыхнуть на диване, хамло! А дрыхнуть надо ночью, когда все люди это делают, и не шляться с кем попало по подворотням и притонам этим твоим! — Хамишь тут только ты, я блять тебя ни разу не оскорблял! — в одно ловкое движение Паша вырывает свою руку из захвата, проворачивая запястье через большой палец. — И спать я буду когда мне это удобно! Уж в таком-то возрасте сам с этим определюсь, следи за своими детьми! — держаться как можно дольше, хоть желание вмазать в ответ просто непреодолимое. Но у Паши принцип. Паша не будет с ним драться, нет, не будет и точка. Нельзя руку на членов семьи поднимать, даже на последних нехороших таких. — Живя в семье — делай это по её правилам! — и услышав хруст в своём запястье, отчим толкает Пашу в грудь, следом вскидывая руки недалеко от его лица. Паша лишь закатывает глаза и отворачивается, делая ещё один шаг в сторону ванной. — Не хочешь? Скатертью дорожка! — Ты меня из моего же дома выгонять решил? — вполоборота молвит Кайсаров, с некой толикой недовольства вкупе с презрением и починающимся гневом, ярко читающимися в выражении его глаз. — Знаешь что, это и мой дом тоже, — заметно сбавив градус парирует в ответ тот. Перегнул. Осознал, что перегнул. — НИХРЕНА! — а вот этого Паша уже стерпеть не может. Всё-таки разозлил. Сука. — Эта квартира, — переходит в атаку Кайсаров младший, — купленная МОИМ отцом и оставленная им для МОЕЙ МАТЕРИ и МЕНЯ! Тебя здесь и в проекте не было! А потом ты блять появился, и ради ТВОИХ детей МЕНЯ выселили из МОЕЙ комнаты, которую для МЕНЯ оборудовал когда-то МОЙ ОТЕЦ. Так что не тебе блять решать, где, когда и как я буду спать на выселках в зале! И во сколько приходить домой! В СВОЮ блять квартиру! Потому что какого хрена вообще. Паша любую хуйню от него вытерпеть может, плевать ему и на нравоучения, и на любые оскорбления. Он такую шкуру на всех этих психотравмах отрастил, её не пронять вообще ничем. Да ещё и матери будет плохо, матерь расстроится, если её непутёвое первое дитё проредит зубы тому мужику, который счастливой её делает. Нельзя вообще против счастья матери стоять, она же человек, она тоже чего-то хочет, не только у Пашки же свои потребности есть. И он действительно пытается! Всю, мать её, жизнь пытается, на какие только уступки ни шёл, как только ни изъёбывался ради всего этого спектакля. Хотела нового мужа? Ладно, правда отцом Пашка его никогда не назовёт. Отец у него один, и это не этот мужик, как бы матерь ни хотела того от него услышать... Семью большую хотела? Хорошо, Паша тоже будет круглосуточно терпеть визги новоявленных братьев-близняшек а потом ещё и сестры, и куда же без "посиди с ними, я устала" "помоги братьям с заданиями, я не успеваю", "покорми их, я на работе" и "сходи покатай их хотя бы часик, всё равно гулять идёшь", хотел ли он быть нянькой вообще хоть когда-то, хотя бы в каком-то пьяном бреду или нет. Комнату забрали? Ладно, Паша и с этим смирится, всё же семья теперь большая, вот и нечего ему наглеть с отдельной комнатой. Но у всего же блять пределы разумные есть! Паша никогда не позволит тому забрать себе то, что ему не принадлежит. Статус "отца", например, ему не принадлежит. И наследство отца ему не принадлежит тоже. Как квартира, оставленная последним после развода, так и... Чёрт! Паша никогда не забудет, как с боем отвоёвывал у них обоих отцовскую машину, которую они аккурат продать хотели и купить какой-то задрыпанный минивэн для всего огромного семейства, чтобы со спиногрызами на моря нормально ездить. И это — то немногое, против чего Паша упёрся радикально, а потом еще и дядю Витю подключил, чтобы его мать одумалась хоть в чём-то. Ладно, пусть пока отец живой был они не виделись толком даже, пусть вещей отцовских практически не осталось, пусть комнаты больше нет, пусть у Пашки хотели отобрать даже его фамилию, но Тойоту Crown Vlll, завещанную после смерти лично ему, Пашка не отдаст ни за что и никогда. Ведь чё за херня, это же натурально Пашкина машина! На ней его ещё маленького катали, да он сам ни за что её не продаст, так его батя любил это ржавое ведро с японскими болтами! А у бати его вообще столько классных вещей было! Дядя Витя ему потом показывал, говорил многое и всё ещё не настолько много, насколько хотелось бы. Зажигалки эти бензиновые, нашивки ручные на отрытой в багажнике тойоты старой джинсовке, американские диски с Монтли Крю и плакаты с Рэмбо, фотки с концерта РХЧП на Красной площади, сделанные ещё на плёнку... Крутой же у него батя был, просто огонь мужик. Он вообще, блять, ни в какое сравнение не идёт с... этим вот. Стервозным мужичком с пивным пузом, любовью к футболу и заплесневелому унынью с наше радио, и особой не любовью к старшей детине, не приходящейся ему никем. Ну и пусть так, Паша же даже не выёбывается! Не требует от него ничего, терпит заскоки и мысленно считает дни до совершеннолетия... И самое главное — это недоразумение, прости господи, вроде тоже старается. Работает, деньги приносит, не пьёт, никогда руку ни на матерь, ни на мелких не поднимал, последних к их там бабушкам под Краснодар отправлял на пол-лета нянчиться, а матерь их в это время на моря турецкие даже пару раз возил. Ну всё же хорошо! Ну старается же, ну ёкарный бабай! Только вот с Пашкой характером никак не сходится. Что ни начнёт — всё скандал и оскорбления, и как же заебало-то, чесслово. И Паша терпит. Паша не лезет и ничего от него не требует, лишь бы отстал... Ведь сам Паша никогда ничего первым не начинал, жил, стараясь никого из них не трогать и держать подальше от своей жизни и своих дел, и отстали бы от него все остальные в ответ на это... И все остальные, бывает, заходят в дом довольно вовремя. Хотя именно этого Паша и ожидал. Пока этот ему тут мозги промыть пытался, все кружки, секции и продлёнки закончились. Начался шум, гвалт, какие-то крики, стук снимаемой обуви и шуршание болоньевых курток. Ещё и ванная занята будет первые минут 30, пока все ни вымоют свою бесконечную обувь, а заодно и себя самих... А потом ещё и в котле горячей воды не останется, и придётся ждать нагрева. И Паша вздыхает, прикрывая глаза и потирая руками переносицу. — Чтоб сегодня же извинился перед матерью за всё, что ей придётся выслушать потом перед всем классом, усёк, я тебя спрашиваю? — обращает на себя внимание и заметно притихший отчим, подходя к Паше едва ли не вплотную. — Извинишься сегодня за все эти унижения, а потом ещё раз, и только попробуй не сделать. — Нахрена? — и Паша переводит стеклянный, практически нечитаемый взгляд с раздевающихся в коридоре домочадцев обратно к отчиму. — Она всё равно никуда не пойдёт. Не ходила никогда раньше, не пойдёт и в этот раз, так какие унижения?*** *** ***
Проводя рукой по зеркалу, стирая с него влажный конденсат, Паша вглядывается в своё отражение. 20 мучительных минут фена и длинные чёрные волосы на удобоваримом уровне сухости. Нет, ему всё в себе нравилось, и волосы особенно, но до конца такую длину и густоту высушить даже при всём желании сил не хватит, а так их хотя бы расчесать уже можно. Расслабляет как-никак. Сам процесс. И способствует дальнейшему залезанию мрачных мыслей в голову. Коробит. Жёстко коробит, и Паша даже знает почему. Он даже проговорил это один раз вслух, как раз перед Торой, ещё в Новый год. Проговорил и сам себе же ужаснулся, стремясь запить, затолкать эти стрёмные слова обратно в горло и щедро залить их сверху хеннеси. Потому что какого хрена? Паше-то с чего вообще не довольствоваться? Живут они нормально, как средний класс можно сказать даже. Квартира большая, современная плюс минус, кредитов нет, дом — полная чаша. Отчим не без заскоков, но и без явного неадекватства, не бил его особо. Ну да, своих детей тот явно любит побольше, ну а должно быть как? Наоборот что ли? И тем не менее... — Ёбань, — резко проводит он расчёской вниз, нещадно рвя длинные чёрные локоны. Гнать всю эту хуйню надо из башки как можно скорее и дальше. Ведь не должно же злиться и жалеть себя, покуда есть люди, живущие куда хуже чем он, но не ноющие по этому поводу совсем. Он-то чего? Каких звёзд с неба ему не хватает? — Да блять, — и вновь разрыв расчёской. Паша откидывает её на пол, упираясь руками в раковину и выдыхая. Потому что да! Чёрт его дери, должно быть по-другому. К нормальности стремиться надо, а не оправдывать свой локальный пиздец ненормальностью у окружающих. То что у кого-то дела обстоят хуже не делает твои собственные беды какими-то меньшими в своём масштабе. Он это знает, понимает, но во всём его существовании всё работает именно так. Его ломает просто пополам, он всю жизнь отчаянно пытается устоять в этом коктейле противоречий, разделяя все бесконечные мысли в голове на две абстрактные полочки просто чтобы не сойти с ума, просто чтобы устоять в подобии равновесия, не превратившись в тряпку которой все помыкают, но и не став уродом, шлющим в пешее эротическое всё что дорого. И было б славно, будь жизнь хотя бы немного попроще... В одном он её действительно упростил. Разграничил. Есть его "официальная", так сказать, жизнь. В ней он ходит в школу, будет ЕГЭ сдавать, живёт в семье, занимался спортом когда-то, и когда-то же поступит в шарагу, чтобы прокатить отчима с его угрозами армией. А ещё есть "личная" жизнь. В ней он чинит батину машину, раскуривая на пару с дядей Витей крепкие немецкие сигареты, постоянно мотается по всем окрестностям, имеет приятельский статус с огромным количеством хороших людей. В официальной жизни он холоден и отстранён, в ней он изо всех сил старается действовать на трезвую голову, смотря на себя словно со стороны и прикидывая, какое действие будет правильным. В личной же — свой бэкграунд, свои принципы, моральные установки, нормы и правила, свой опыт, свои интересы и свои близкие, которых он себе выбрал сам. И жизни эти никак не пересекаются. Одна без другой существовать не могут априори, они взаимозависимы, но разведены по разным углам, чтобы противоречий не вызывали хотя бы в его голове. И говоря об официальной, извиниться перед матерью действительно стоит. Ксана Степанна умеет нервы потрепать, да и Паша прекрасно понимает, что косякнул, проявив свои принципы там, где для этого не самое подходящее место. Поговорить нужно. Он мыслит это ещё с прихода из школы. Потому что неловко. Зато, может, матерь порадует такое вот внезапное возвращение Паши в спорт баскетбольный. Она же не знает всей подноготной, да и незачем ей знать. Так что известие это точно будет хорошим, она же была против его ухода ещё тогда. Теперь вот пусть радуется — всё в итоге по её желанию вышло. Надо же, он может её не только разочаровывать. Сам себе усмехается, устало глядя в своё отражение. — Дети, идите есть! — раздаётся с кухни, и Паша вздыхает, ещё раз окидывая себя взглядом в зеркало. Да, поговорить. Он объяснит ей, что к чему, и просто понадеется, что та его хотя бы выслушает. Главное — придумать с чего начать. А там всё само пойдёт. Подобрав с пола шмотки, он засунул их в пакет, ставя последний за машинку. Постирает когда время будет, сейчас не до этого. И выходя из ванной, Паша выруливает на кухню, уже чувствуя запах свежеприготовленных котлет. Поесть бы сейчас не помешало, со вчерашнего дня в желудке ничего не было. Поесть, а потом поговорить. Она как раз расслабится и подобреет может. Правда, едва ему стоит переступить порог кухни, как его словно ледяной водой окатывает. Весь едва было поднявшийся настрой сходит на нет моментально, оставляя после себя горький и мерзкий осадок. О каком ужине ты вообще думаешь, детина шестнадцатилетняя..? Хочешь поесть — приготовь себе сам, так у них уже года два как заведено. Сейчас же он не готовил, завместо того просидев в душе, так на что рассчитывает..? Да и... господи... Противно. Противно-то как, господи, будто кожу с себя содрать хочется. Поговорить? Нахуй надо вообще... Да как он... Да господи, насколько же глупы и инфантильны все эти его размышления в принципе. Обрадовался, блять, нафантазировал уже и план чёткий расписал. О чём он думает вообще? Руки затряслись. Внезапно. Тело окатило липким холодом, проступила испарина, как же мерзко-то... Какой поговорить? Нахуй ей не нужен разговор этот, какое ей дело вообще? Сидит вон, мелким еду накладывает, спокойная, даже взглядом не повела. Будто и не произошло ничего, будто... "Нахуй нужно" Как и он сам. Нахуй ей не нужен. Забыл? Не помнит все те скандалы? Забыл, как она орала на него, как била, швыряя в лицо найденную у него пачку сигарет? Забыл, как распотрошённый табак тогда забился в глаза, и с каким трудом Паша его оттуда вымывал? Вымывал в ванной старого приятеля, пулей вылетев тогда из квартиры в 2 часа ночи зимой и без куртки? Забыл, как она ему высказывала про "позор семьи просто, и благо, что хоть фамилия не наша, близнецам в отместку за тебя плохо не сделают" после скандального ухода Паши из баскетбола накануне соревнований? Она же и слушать его не желала, лишь причитая о его подлости и эгоизме, ретранслируя слова их директрисы. Она и рта ему открыть не дала, а после, когда подуспокоилась, и Паша намеревался рассказать ей, что же произошло, она просто вышла из кухни и закрылась в комнате. Хах, фамилия.... Забыл что ли, как она вырвала у него из рук ключи и вышвырнула его на лестничную клетку, когда Паша напился на годовщину смерти отца? Не помнит, как она в припадке истерики долбила руками по рулю с криками "да чтоб ты сдох", когда забирала его последний раз из отдела. Неужто из памяти вылетело? "Тебя для меня больше не существует, Кайсаров", сказанные после постановки на учёт? Как забыл? Столько же дерьма произошло, столько было друг другу высказано и сделано, о каких разговорах он думает вообще, инфантильный идиот просто. Если они не срутся последнее время, это не значит, что они решили старые конфликты и поладили, так какие разговоры? С чего бы ей им интересоваться, с чего бы что-то узнавать, вступаться, вообще быть для него чем-то большим, чем просто сожитель. Сколько времени уже так живёт, неужто бытиё без скандалов начистую стёрло из памяти постулаты их припизднутой семейной жизни? Мерзко. Паше мерзко, он вновь почувствовал себя грязным, зависнув в проходе в кухню и в тупую смотря на ужинающую семейку. Ну неужто, блять, слепой совсем. За этим столом уже сидит пятеро, и для шестого нет места. Потому что этого шестого там и не ждут. — Я пойду, — первым прерывает молчание он. Знает, что когда уйдёт, то жизнь у них потечёт своим чередом. Нечего ему к ним лезть, мешает только. Как же Паша ненавидит это... Почему-то всё когда-либо произошедшее дерьмо накатывает именно в такие моменты, и кожу с себя сорвать хочется, за свой же собственный стыд хочется. Ведь как позволил себе даже думать о чём-то подобном, идиот инфантильный. Мерзость. — Иди, — даже не поднимая взгляда с тарелки отвечает тому мать, и Пашу срывает. Никаких дополнительных вопросов, не этого ли он хотел в конце-то концов? И отчего в таком случае он так еле сдерживается от того, чтобы прямо так взять и убежать, стремглав броситься прочь из этого абсолютно чужого дома, подальше от всех, подальше от собственного же стыда и боли. Им определённо было бы лучше без него, спокойнее. "Оторви и выкинь", как в порыве одной из истерик напрямую ему высказала мать, и это последнее эмоциональное что она сказала ему после учёта. А после их диалоги и не выходили за рамки пары брошенных друг другу фраз, так статус кво и закрепился. Так как он это забыл? Задумался, упустил момент за тупой установкой "онажемать", не так ли? Мать ведь не может ненавидеть своего ребёнка, это против всех законов мира, нельзя даже думать об этом... Да схерали нельзя, если это, чёрт его дери, правда? Накатывает сильно, он едва может завязать шнурки на берцах ставшими внезапно деревянными негнущимися пальцами. Выкинув из портфеля все учебники куда-то на диван, он пытается собираться как можно быстрее. Понятия не имеет зачем и куда, ведь уходить планировал утром, а сейчас только вечер, и что ему делать всю ночь он не знает. Знает только, что дверью лучше не хлопать, и подъездной в том числе, ведь ёбаный сломанный доводчик в таком случае повесят на него, а это явно не положительно на учёте в пдн скажется... — Тёть Лесь! — выкрикивает он, стоит только забежать в извечный круглосуточный магазин под домом. — Инглиш парк синий и швепс вон тот, оплата картой. Храни господь пенсию по потере кормильца! Паша имеет на неё право, и это действительно его крохи, которые он откапливает на "счастливую", прости господи, старость. Он может получать её до тех пор пока учится, поэтому момент поступления в шарагу просто жизненно необходим. Он съебётся. Он обязательно отсюда свалит, он обещает сам себе. Обещает сам себе не верить слепо в обещания. Ибо сейчас ему плевать на экономию, он просто нахуярится. Как и всегда делал в такие моменты, благо, температура уже около ноля. И сигарет ещё извечных целая пачка. Плевать, он просто перебесится и успокоится, прогоняя весь этот мрак из своей башки. Не маленький. Смириться пора уже. Другой. Не их, даже внешне. Паша был чернявый, весь в отца. Чёрные глаза, густые брови, чёрные как смоль волосы, чёрная одежда и белая от недостатка солнца кожа. Высокий рост, атлетичное телосложение, немалая физическая сила и конское здоровье — на таких как Паша пахать можно было, как бы иронично это ни звучало. Посему даже если сильно постараться, надеть очки с гигантским минусом там, чтоб размывало обзор на стопроцентное зрение Кайсарова, даже так невозможно было увидеть в тучном блёклом мужичке с пивным животом и проплешинами на редких русых волосах отцовскую фигуру. Матерь такая же была — низенькая, полненькая, светленькая и даже в таких же очках. И детки их совместные тоже все как ангелочки, светленькие и маленькие. Паша же с рождения был, как их бабка заявляла, "кайсаровской этой породы, етить их всех". Совсем чужой, даже слепой бы увидел. Так и стоит эта картинка перед глазами. Они нормальные все. Это он, Паша, не вписывается, сам же давно знает. Так какая нахуй разница тогда? И отпускает. С первым глотком, обжигающим горло. И тремор проходит, и сердце колотить так перестаёт. И от чего именно он так вообще загнался. Первый год чтоль живёт? Как маленький, ей богу. У него вон, своя жизнь, и никто ему ничего по этому поводу не скажет, а если скажет — уж тут, на своей территории, Паша так наваляет, что говорить больше не сможет никто. А там, там-то чего он хочет? Ведь требовать ничего не имеет права, вот и не должен. Отлетевшая было крыша постепенно возвращается на место, а лёгкое опьянение, пришедшее сразу на голодный желудок, её гвоздями прибивает. Так и стоит посреди тротуара, аккурат около магазинчика, устремив уставший взгляд в заволоченное тучами небо, от света оранжевых фонарей окрасившееся красным. Паша любит красный. Цвет крови. — Алкаш! — до боли знакомым насмешливым голосом раздаётся ему откуда-то со стороны. — А минусы будут? — насмешливо парирует в ответ он, без лишних телодвижений замечая сидящего в тени на бордюре Тору, прикладывающему к разбитому лицу банку с колой. Ах, ну точно. Сегодня же мозгопромывка была от их директрисы. С таким режимом во времени потеряться можно запросто... /flashback. brainwashing/ — Принеси нам победу, Кайсаров, хотя бы в этот раз, и школа грант получит, 300 тыщ целых от спортивной федерации. Выиграешь — спортзал нам новый построят, хоть какую-то пользу обществу принесёшь. Самого тоже в обиде не оставим. Тебя, Москаленко, это кстати тоже касается. Оба переглянулись. И на лицах обоих же ярчайше запечатлены эмоции от поступившего предложения. — А если откажемся? — и чёрные глаза Паши потемнели ещё сильнее. Снова эта схема. Второй раз его пытаются заставить в этом гнилье участвовать. — А ты не в том положении, чтобы отказываться, Паш... — уверенно отвечает тому женщина, с лёгкостью выдерживая этот прямой взгляд. — Или ты забыл, куда я должна о драке твоей доложить? \end of flashback\ — В тот раз грант такой же был. Только физруку нашему на лапу тогда дали чёто около 50 тыщ. Просто чтоб он ни меня, ни Фила на поле не выпустил под предлогом аля "дорогу молодым" там, все дела. Победный грант в 300 тыщ, так что это считай откат... — так и сидят на бордюре. Только теперь вдвоём, и алкоголем угощает Паша. — Мне как раз ваши, десяткинские, донесли. Я сперва и не поверил, а потом увидел предварительный состав команды, который им слили сверху. И что ты думаешь? Ни меня, ни Фила, ни ещё двух чуваков со старшего класса. Все на скамейке, а на поле восьмиклассники, ха! Да их бы просто размазали! Изичная победа. Всё равно думаю, мол не будет же физрук наш срать там же где и ест, ну это же глупо. Подошёл к нему тогда, прям в ту же тренировку. Спрашиваю мол какого хрена мы тут жопу рвём за такой облом по итогу. И началось вот это вот "бе-бе, ме-ме, молодым тоже надо играть" и вот эта вот вся телега. Ну, я и смекнул. С победы школы ему только грамотку на принтере распечатают. Может ещё премию тыщ в 10, но не более. А тут конкретные 50 тыщ за раз, конкретно ему, так ещё и не прикопаешься. Дядька всего лишь стратегию изменил, а она неудачной оказалась, бывает ведь... Вот и нахер мне было в этом участвовать, скажи? — Если тебя это успокоит, они оставшиеся 250 ещё раз попилили, покрасить стены столько не стоит. Но я бы тоже в таком участвовать не стал, — едва ли не шепчет Тора, и из разбитых губ его выступают новые капли крови. Паша отчего-то концентрируется на них, может даже долго... по крайней мере точно дольше, чем нужно, разглядывая красные капельки крови, то и дело слизываемые и скусываемые едва мелькающими зубами. — Да и похер, — как резко одёргивает он себя, отворачиваясь и тут же прогоняя невесть откуда взявшееся наваждение. — Похеру мне и на эту школу, и на этот город. Я просто поиграть хотел, и я не люблю, когда в это дело вмешивают всякую грязь. Спорт честным должен быть. И палки в колёса ставить не надо. — Ты хоть поиграть всё ещё можешь, уж в этот раз на поле точно выпустят, раз призвали... А мне вот... — и Тора перекладывает бутылку с колой на скулу другой стороной, ненароком поворачиваясь к Паше лицом, да так и оставаясь в таком положении. — Что мне, блять, делать на этих регатах? Надрачивать на Сталина и Ивана Грозного? Говорить, какой пиздатой была опричнина и насильственная коллективизация? Буэээ, — и Тора подносит к губам два пальца, закатывая глаза и пьяно улыбаясь. И Паша чуть улыбается в ответ, с какой-то особой теплотой наблюдая за движениями Павленишвили. — Чё, как думаешь? С таким ебалом меня туда пустят? — возвращая улыбку Паше. И губы вновь кровоточат, в этот раз его били уже по лицу. Лучше, вероятно, даже не знать, на что было похоже скрытое за одеждой тело. — Ну не знаю, с таким же ебалом ты историю тогда нормально отвёл, мне даже понравилось, — и ведь не врёт. Тора чувствует это, улыбаясь ещё шире и пряча эту улыбку в новом глотке джина. Настроение поднимается у обоих, Паше даже... тепло от этого как-то? Комфортно, по крайней мере, ведь он не хочет этого парнишку от себя прогонять. Ни разу не хотел, если так подумать. — У бабушки каким-то чудом куча разного рода исторической литературы было, — с улыбкой начинает Тора, ненароком переводя взгляд с люминесцентной вывески круглосуточного магазина на отвлёкшегося от своих мыслей Пашу. — Многотомные собрания разного пошиба, большинство скучные, но попадались и интересные экземпляры. Я никогда не видел детских книг, сказок там и всего такого. Вместо них читал про Большой Скачок Мао в Китае, Пражскую весну, Гражданскую войну в Штатах, Большую игру между Россией и Англией в Средней Азии и прочее... — замечая на его лице мягкую улыбку, Тора смущённо отводит взгляд обратно к светящимся окнам подвала. — Я всегда воспринимал историю как байки из склепа. Знаешь, кто-то страшилки у костра рассказывает, а кто-то как я может про Банкет Каштанов, императора Нерона и иже с ними, как грицца. — У тебя явно не много друзей, — иронизирует Паша, не без интереса разглядывая внезапно разоткровенничавшегося парнишку. И тот в ответ на эту колкость грустно усмехается. — Хочешь я про тебя тоже правду скажу? — усмехается, принимая правила игры. — Ты всегда убегаешь. Ты знаешь кто? Ты чертов эскапист, Паш. Филя вот наш похуист коих свет не видовал, он всего этого говна и на крае сознания не замечает. А вот ты — ты видишь. И бежишь. — Ну значит есть куда бежать, — обидел Паша его явно, раз вывел на столь резкую тираду. — Значит есть... — всё же смягчается он, на уровне инстинктов понимая, что опасности нет и все эти колючки можно и убрать. — Даже завидую, мне вот бежать некуда, вот и приходится встречаться со всем "фром фейс ту фейс", так сказать. "Именно так" — усмехается Паша такой жёсткой самоиронии Торы. Понять, за что ему прилетает, не так уж и сложно, он вона какой "пиздлявый". Язык за зубами держать не умеет, границ не знает, так ещё и умнее своего окружения баторского в четыре с половиной раза. Вот так и будут его гасить, а он так и будет на это скалиться и огрызаться, в ответ на что снова будет получать. Может, Паша чего-то о нём ещё и не знает, но то, чего уже видит, с лихвой хватает, чтобы ощущать — парень перед ним сидит действительно неплохой, даже хороший. Яркий, необычный, и какой-то свойский что ли... Будто без лишних слов ощущающий, считывающий окружающую обстановку и его, Пашин, настрой. Они будто давно знакомы, будто друзья близкие с детства самого, хоть друг о друге и четверти толком не знают. — Планов значит у тебя тоже нет... — не без улыбки подмечает Паша, делая новый глоток джина и запивая его швепсом, не спуская пристального взгляда с заметно напрягшегося парнишки. А чего ему, Паше, долго думать вообще? И чего сразу до этого не догадался... — У тебя есть предложение? — и Тора смущён. Смущён и... заинтересован? Пожалуй да, глаза вона как загорелись, хоть он и пытается это скрыть. — Ага. Со мной поедешь? Сегодня, — решает не тянуть с ответом Паша, откровенно вводя Тору в ступор. — Хоть покажу тебе, что есть вещи и поприкольнее всякой этой... бытовухи в общем.