Dead I am the sky, watching angels cry While they slowly turn, conquering the worm
*** *** ***
Полуночные тёмные коридоры школы всё также пахли сырой штукатуркой, скрипели советским паркетом и шатировали силуэтами растений в кадках. Паша не знает, отчего здесь всегда так сыро, однако в который раз приходить столь рано в это здание ему привычно, равно как и привычно вдыхать этот странный запах и слышать этот скрип половиц, существующие только в такие моменты лиминального утра. Тишина обволакивала вкупе с непроглядной тьмой уже не полярной, но всё ещё ни разу не светлой ночи. Часам к 10 утра небо немного посереет, однако не успеет он и день школьный закончить, как на землю опять опустится мрак. Полярную ночь Паша всегда любил больше, чем полярный день. Однако предпочёл бы иметь оба времени суток в своём графике на каждодневной основе. Тем не менее, именно ночью в школе всегда создаётся какая-то особенная атмосфера. Проходят дни, первая рабочая неделя нового года так и вообще с особым трудом. Вот уже и вторая дошла до своей середины, ознаменовываясь надписью "четверг" на экране мобильника. Неизвестно кто конкретно, но уж точно не во имя благих намерений придумал шестидневку, пусть уроки у них и сокращены зимой — хоть какие-то плюхи от пребываний в невыносимых условиях вечной мерзлоты... Школу вообще придумали отнюдь не для удовольствия. Да, ликвидация безграмотности, то, сё, пятое, десятое, никто не спорит, ладно? Однако дело в самой форме. В месте, в котором эта форма обретает свою материализацию, и времени. Потому что подобная комбинация — лютый садизм по его мнению. Особенно на севере. Жизнь на севере в принципе попахивает садизмом. Паша бы точно не хотел тут умереть, под вечным слоем льда и грязного снега отравленной заводами Арктики. Однако каждый раз с огромным трудом, ломая нахер привычный хомосапиенсам порядок вещей, делая все основные важные действия в лютую непроглядную и холодную темень, Паша чувствует, что и жить тут невыносимо ничуть не меньше. — Тебе по кайфу каждый день так рано сюда заявляться? — и уже который раз его гордое утреннее одиночество нарушает кое-кто своим присутствием, кое-кто очень даже конкретный. Стрелки часов едва перевалили за 7 утра, многие школьники только-только поднимаются со своих тёплых постелей, сонно плетясь делать утренние процедуры, и что только этот "конкретный" конкретно здесь забыл — не ясно... — По кайфу, — тихо и довольно устало буркает в ответ Тора, даже не оборачиваясь к Паше. Свет оранжевых фонарей за окном чётко очерчивал силуэт парнишки, что положив локоть на подоконник, умостил на оном голову, смотря куда-то в дальний двор пятиэтажек. — Сам-то вчера куда умотал после пятого урока? У нас их вообще-то семь было. — Вот как, — усмехается Паша, откидывая рюкзак на лавку и плюхаясь рядом с парнишкой, — а тебя ебёт или интересует? — Интересует, — вновь лениво бормочет Тора, и от взгляда Паши не утаилось, как напряглось всё его тело в этот момент. — А меня не ебёт, чё тя интересует, — вновь парирует старший, нутром чувствуя, что и тот в ответ на это улыбнулся. Однако парниша отчего-то всё также не поворачивается, продолжая гипнотизировать взглядом двор. Видимо, сегодня на разговор он не очень-то настроен, в отличие от предыдущих их таких вот пары встреч. И каждая такая неизменно начиналась как раз-таки этим вопросом о причине прогула Пашей нескольких последних уроков в предыдущий день. Видимо, ему ещё не объяснили, что если Паша не захочет — Паша не расскажет, оттого каждый раз словно ритуально Тора продолжает пытать удачу найти ответ на эту грёбаную тайну мироздания. Свет на всём этаже выключен. Они никогда его не включают, предпочитая наслаждаться вот такой вот тьмой ровно столько, сколько смогут, покуда широкие коридоры школы вновь не наполнятся гулом учеников и холодным светом флуоресцентных ламп. Паша облокачивается о подоконник спиной, откидывая косматую чёрную макушку на его пропахшую хлоркой поверхность и вперивая уставший взгляд в белёный потолок, чьи чёрные линии трещин были немало различимы даже в свете фонаря, едва пробивающемся сквозь качающиеся голые ветви деревьев за окном. — Краска, — однако Тора всё же подаёт голос, вместе с тем ещё сильнее завешивая кудрями собственное лицо. — Отчего краской воняешь? — В маляры устроился, — безразлично парирует Паша, также не оборачиваясь к пареньку. — Надо же, — вновь сарказмом прыщет его голос, — и что же ты вчера такое красил? — Парочку еблетов, немного рёбер, ноги там, ещё чё по мелочи... — тут усмехается уже сам Паша, чувствуя ответный смешок со стороны Торы. — И спина теперь болит просто, я того всё манал... — Может потому что сутулишься как псина, и лежишь как поломанный? Вот сейчас например... — и интонация его голоса перестаёт быть такой меланхоличной и ядовитой, сменяясь чем-то навроде заинтересованности. Взял эту фразу за подсказку? Что ж, удачи... Теперь в его позе сквозит что-то подобное починающемуся азарту, словно в огонь, едва ль не составляющий всё его гиперактивное естество подкинули новых свежих дров. Может, Паша и подкинул, ибо пусть даже и краем сознания, но не мог не заметить, что спокойным этот парнишка бывает только наедине с кем-то, например с ним. Всё остальное время он будто бы под спидами какими-то, отчего зачастую так и хочется попросить его вынуть штопор из задницы и засунуть его в голову, чтобы там было хоть что-нибудь извилистое. Слишком шебутной он, раздражает периодически. Но Паша не жалуется, совсем нет. По крайней мере, с приходом этого шумного типа в школе стало немного веселее. А Паша любит движ. Любой. Кроме голодовки. Пожрать вот он вообще обожает... — Нормально я лежу, удобно... — глаза же постепенно закрывались — сказывался явный недосып. Но Паше не впервой, надо просто высидеть всё это время и пойти домой, где уже сразу же после школы завалиться спать на несколько часов. Мелкие, причём все, по кружкам, маманя на работе, а отчиму дела до него никакого нет, а значит его никто не потревожит минимум до прихода первых домой. — Чё доебался-то? — А нук развернись, — и голос Торы становится привычно живым и бодрым, будто бы это не он тут сейчас пару минут назад был в таком же состоянии, что и сам брюнет. Интересно, однако... — Нахера? — чуть хмурится Паша, всё же нехотя отлипая от подоконника и поворачиваясь к тому спиной. — Кол тебе осиновый вгонять буду, полуночный вампир хренов, — отбрёхивается Тора, аккуратно вплетая пальцы в длинные чёрные волосы парня и пару раз словно заворожённо проводя ими на манер расчёски, в следующий же момент разделяя их пополам и заводя вперёд. — Так его же в грудь вгоняютАААХхх... — но фраза прерывается внезапно сорвавшимся с губ брюнета несдержанным стоном облегчения, стоило только чужим рукам опуститься на плечи, а юрким пальцам пройтись по нужным точкам. Поддаваясь им, Паша выпрямляется, давая младшему полную свободу действий. — А ты походу многое помнишь с секции-то... — А сам чё нет разве? — чуть хмурится тот, что отражается и в его интонации. — Да я давно съебался, — буквально отмахивается Паша, — погодь, — и одним движением тот скидывает с себя чужие руки, следом же крест накрест хватая чёрную толстовку и стягивая её через голову. С характерным электрическим треском она вскоре оказывается закинута на соседнюю лавку, покуда Паша же, оставшись в одной только белой майке-алкоголичке, сам забирает волосы вперёд, открывая Торе полный доступ. — Так, наверное, лучше будет. И Тора замялся, Паша понимал, о чём тот думает, это было слишком очевидно. У Паши была красивая спина. Широкие плечи, ровная линия позвоночника, прекрасная осанка вкупе с хорошими бицепсами и сильными цепкими пальцами — сказывалось спортивное прошлое. Паша был сильный, меткий, и с координацией движений у него всё тоже было заебись. Это ему говорили многие, примерно одними и теми же словами, буквально ломая голову, ведь как можно так добровольно сливать такое в мусорный бак, не пользуясь шикарными возможностями для развития. Правда, такими ли уж "шикарными", доподлинно не знал никто. — Зря ушёл. И с единоборств, и с баскетбола, — вот и Тора не стал исключением, заставляя Пашу буквально закатить глаза. — С такими природными данными и таким запасом здоровья — хорошее будущее бы было, уж я-то знаю... — Уверен, что знаешь? — на выдохе устало парирует тот, на корню обрубая эту нить разговора. И Тора считывает это без проблем, сиему невысказанному желанию безоговорочно повинуясь. Ведь Тора-то не знал ничерта. Зато Паша знал. И как же его всё это раздражало, едва только стоило мыслям самим собой забрести в этот уголок его сознания. Нет, он не хотел бросать спорт по собственному желанию. Это ведь то немногое, что у него хотя бы получалось. Математика не получалась, литература сущей скукотой была, химия с биологией тёмным лесом, а вот в баскетболе он шарил. В единоборствах ещё. Машины там любил, хэви-метал, пиво и тощих тёлочек с плейбоя. А вот что не любил, так это пиздёж, наглый такой, прямо в глаза. Не любил, когда пойманные за хвост до последнего брыкаются, не желая простого человеческого "признать, что ты гнида". Ещё за лицемерие ебло набить был готов, высокомерие презирал открыто и тому подобное вот. Он это не просто не любил, а всецело ненавидел, не имея ни малейшего стопкрана на то чтобы промолчать, когда это напрямую его и касается. Психованный? быть может. Просто ему уже давно понятно, что если не отстаивать себя и свои права, границы там, всё такое, на тебе будут ездить как на лошади, а оно кому надо вообще? Паше вот не надо, он работать без выхлопа не нанимался. Уж тем более не нанимался за подставу. Так что пускай нахуй все идут, раз не хотят по-человечьи. Паша ненавидит этот ебучий и перепутанный грязной паутиной потайных связей город, область тоже, страну там, континент, мир нахуй. Может, это и объединяло этих двоих сейчас, ведь про ситуацию с приезжей депутатшей и мазератти он расспросил у Торы в первые же дни, получив на это удовлетворивший его ответ. Ведь он и сам бы в подобном случае не промолчал, оттого и похлопал того одобрительно по плечу, про себя отмечая, что парень так-то тоже не промах, правда ещё более шебутной чем он. Если Паше на весь мир было индифферентно, покуда он самый не начинал лезть лично к нему, то Тору волновало буквально всё от самодурства их исторички до глобального потепления и лоббирования интересов транснациональных корпораций в принятии международных регулятивных актов. Интересный он был, однако, каждый раз его удивлял. Многое умел, знал тоже немало, за словом в карман никогда не лез, Пашу забавляли его остроумные подъёбы в ответ на любые претензии в свой адрес, ещё более — реакция на это местного контингента. Сама богема нонконформизма, чтоб её... И сейчас таковая просто простукивает ему затёкшую спину, послушно закрыв рот на теме, которую Паша обсуждать явно не горел желанием. Интересный этот Тора, довольно чуткий, коль уж так тонко считывает любые намёки. И вместе с тем абсолютно непонятный. Потому что обычно люди с такими данными так вызывающе и ярко себя никогда не ведут... — Сильные руки, — прерывает тишину Паша, одобрительно усмехаясь, когда удары кулачков вновь проходятся к лопаткам. — А чё, по мне не скажешь? — саркастирует Тора, в миг особо сильно ударяя его около позвонков. Оскорбился? Нет, скорее просто игра, Паша уже начинает чувствовать экспрессивные выпады этого паренька. Та ещё пубертатная язва на самом деле, но интересная, зараза... — С твоим языком иначе и нельзя, — ответным ходом парирует Паша, буквально видя, как и парнишка в ответ на это закатывает глаза. Да, Паша уже заметил, что схожести у них были во многом. — Сочту за комплимент. Яркая вспышка света ознаменовала собой неизбежное наступление нового дня. Вся магическая атмосфера тишины полярной ночи испарилась аккурат под приближающиеся звуки шагов из коридора. Грустно вздохнув, Паша потянулся на соседнюю лавку за отброшенной толстовкой, покуда сам Тора отодвинулся, перекидывая ноги на одну сторону сией длинной лавки. — Спасибо, — доносится до его слуха. И Тора недоумённо оборачивается. — За что? — словно не до конца понимая происходящее. — Как эт "за что"? — довольно резко произносит Паша, одёргивая на спину флисовый капюшон и поворачиваясь. Возможно, он хотел что-то ещё сказать, как-то пояснить незадачливому новенькому, что благодарностями он не разбрасывается, и что надо бы ему уметь их принимать, однако... — Кто? Голос Паши стал мрачнее тучи. Тора поначалу невольно поёжился от такой интонации, чуть ниже натягивая рукава уже собственной толстовки, скрывая под её резинками разбитые руки. Это этими руками он сейчас так простукивал ему спину..? — А вот остался бы вчера до конца дня – знал бы, — и вновь улыбка. Такая яркая и искренняя, так контрастировала с этим пластырем на носу, что скрывал немалую ссадину, так не писалась рядом с рассечённой бровью и кровавыми ранами уже на самих губах. — Но ты не волнуйся. Я победил. //flashback from yesterday, Wednesday. in the middle of nowhere// — Говорил я тебе, ну не покупай ты этот долбанный "Рунис" вообще никогда, ну ей богу. Вообще никакой российский бензин для зажигалок не покупай. Он ну такое дерьмо, я уж не знаю как на таком машины у нас ездят. Купи ты "зиппо", ну потрать чуть-чуть побольше, зато сама зажигалка жить будет, — хрипловатый голос старого моряка сейчас как никогда был полон нравоучительной интонации, покуда толстые пальцы его широкой ладони вытаскивали засорившийся фитиль из маленького корпуса. Паша же на это лишь вновь и вновь закатывал глаза, цокая языком, однако всё же смотрел, как ловко мужчина расправляется с его многострадальной зажигалкой, поломавшейся в очередной раз. — Вообще-то только зиппо и пользуюсь. Всё как ты говоришь. Чё ей ещё не хватает — не ебу, — вертя в руках подобное же маленькое серебряное огниво, Паша то и дело чиркает ей, вызывая длинную струю пламени и раздражение у мужчины рядом. Старый металлический гараж насквозь пропах машинным маслом, краской и сигаретами. Серо-красные стены были увешаны многочисленными гаечными ключами, на верстаке вперемежку с заполненными гайками и шурупами кофейными банками валялся газовый ключ, которым пользовались чаще всего. В углу рыболовные снасти и несколько заполненных картошкой мешковин, о которые оба постоянно спотыкались, матеря всё это на чём свет стоит. На полках, с которых пару лет назад были щедро выселены соленья, теперь валялись горы металлических обрезков, проводов, банок с мазутом и бог знает что ещё. Однако, Паше это место нравилось. Всегда нравилось. — Пашок, бля, ты взял её подкурить. Вот подкури и, ей богу, прекрати уже её дрочить, пока не сломал, — и Кайсаров повинуется, поднося маленькую "Sarome" к завешанному волосами лицу, на миг озаряя пламенем. — Как папашка твой, ей богу. Тот тоже вечно любил зажигалки эти дёргать. — Правда чтоль? — изгибает бровь брюнет, затягиваясь красным лакки страйком и выпуская из лёгких горький ядовитый дым. — Дядь Вить, ты не рассказывал. — Так а чё рассказывать-то... ну ей богу... — дядя Витя, пожилой умудрённый опытом моряк, которому для аутентичности образа не хватает только чёрной лакированной трубки, вернул уже готовую зажигалку на верстак, забирая с него тряпку и протирая запачканные в бензине руки. И Паша наблюдает всё это, сидя на всё том же верстаке, стараясь не махать особо сильно ногами, дабы не задеть "долбанный драндулет", над которым они вдвоём шаманят уже очень долгое время. — Шебутной он был, сам знаешь. И как ни посмотрю — ты точная его копия. И тут даже не только про внешность... Привычки те же, повадки, одинаково чёто в руках вертите когда нервничаете или злитесь. И даже злитесь одинаково, ей богу. Удивительно на самом-то деле, учитывая, сколько лет прошло... — Чёйт точная копия-то сразу? — и Паша немного поёжился, ненароком вцепляясь в собачку на молнии куртки. — Может, не такая уж и копия вовсе... — Да-да, Пашк, — улыбается дядя Витя, проводя крупной рукой по седеющей бороде. — Напомни-ка, где ты сейчас должен быть? То-то же... Уж я-то папашку твоего с детства знал, он таким же был. Точно таким же... — и тряпка откидывается подле верстака, покуда сам мужчина подходит к стоящему здесь же открученному капоту, проводя пальцами по кирпично-красной грунтовке и оглядывая, насколько ровный слой они наложили в прошлый раз. — И на учёте точно также стоял, и со школы точно так же сбегал, чтоб в железяках поковыряться... Кстати, что нового в школе-то? — Да так, — нехотя отмахивается Паша, с какой-то непреодолимой грустью в глазах смотря на лежащую на верстаке починенную зиппо. — Появился у нас один новый штрих... Ну как один, двое... Один интереснее другого. И про первого я те говорил, ну тот странный, на улице на НГ встретил. — И это его ты так отметелил? — указывая взглядом на извечно сбитые костяшки пальцев и пару синяков на локтях, что фиолетово-розовыми пятнами расцветали на его руках вплоть до закатанных рукавов чёрной толстовки. Они у младшего Кайсарова, кажется, вообще никогда не заживают. — Не метелил я никого, дядь Вить... Да и стал бы я просто так разве? — и почему-то его это задело. — Он вроде ничё такой, ровный. Со своими заскоками, но... Короче, на Раму нашего похож. Помнишь, рассказывал про него? Они тогда ещё ёлку горящую с окна 7 этажа на рождество выкинули. Так вот, этот чем-то похож. Только будто ещё более... ну хз как сказать... Будто тормозные колодки у него ещё сильнее стёрты, что-то навроде того. — Ещё один пропащий? — изгибает светлую бровь мужчина, доставая с полок малярный скотч. — Понятно всё... И дуй давай сюда, помогать будешь, раз уж пришёл. — Да схренали пропащий, — так и прыщет сарказмом его низкий и хриплый голос, покуда парнишка спрыгивает с пыльного верстака и в пару шагов оказывается около мужчины. — Может наоборот всё сложится, чё судить-то... Он же не плохой... Не буду я его метелить почём зря, за кого вообще держишь. Дядя Витя никогда его не ругал. Ни за сигареты, ни за матюки, ни за прогулы школы. Даже за драки никогда и слова не говорил. Однако, каждый раз, когда Паша оступался, когда попадался на чём-то, или просто делал вещи, за которые на следующий день любому нормальному человеку было бы просто страшно или хотя бы стыдно, всё что Кайсаров испытывал — это странное чувство неловкости перед ним, перед дядей Витей, перед старым другом своего отца, которого сам Кайсаров младший никогда и не знал толком. Мать давно уже перестала обращать внимание на то, что стоит только старому моряку прибыть с многомесячного дежурства, или привычно заехать на выходные из Мурманска в их областной город, Паша как в задницу ужаленный срывается с места и летит в этот гараж. Матери больше есть дело до забот с младшими, до выучивания их, до "делания из них человеков". Паша же так — отработанный материал, где все полимеры пропиты, а все результаты заранее известны. Это ему ещё отчим говорил, ещё даже до учёта, а после так и вовсе крест на нём поставил, вместе с матерью. У Паши же был дядя Витя. Не отец, нет, ни в коем случае. Скорее старший, умудрённый опытом приятель, который никогда не сделает поспешных выводов даже о самых безумных его выходках. И отчего-то Паше стало не по себе от той брошенной фразы, про "отметелил". Разумеется, он с лёгкостью смог бы это сделать. С кем-нибудь другим, скаля он зубы в его сторону. Тора же, на первый взгляд, не был столь предосудительным, скорее даже напротив. И почему-то сразу представилось то побитое печальное лицо, кое он повстречал на Новый Год, и вместе с тем широко скрываемая под весельем... тоска... Обезоруживал его этот парнишка своими резкими, словно брошенными с вызовом фразами и одновременно осторожным в эти моменты взглядом. Без сомнения, Тора тоже его изучал, пытался понять, как далеко сможет зайти. И Паша отчего-то был готов в это поиграть, да, действительно был готов поиграть с огнём, раз за разом с мыслью "хуй с ним, посмотрим во что всё это выльется" позволяя парнишке большее. То увести себя на перемене не в столовую, а в пожарный выход; то в наглую позволить забрать у себя сигарету с абсолютно невинным выражением золотистых настороженных глаз; то упрятаться подле себя во время очередной забавной перепалки с одноклассником. Тора был забавный, чего уж греха таить. Словарный запас у него был явно повыше, чем у большинства окружающих их дегенератов, а познания были весьма обширны от истории до права. Тора изначально как-то внезапно ворвался в его бренную жизнь ещё в Новый Год, а за эту неделю в месте, явно настроенном к нему максимально недружелюбно, показал себя так, что Паша сам решил подпустить его к себе поближе. Такие люди — большая редкость, а Паша редкость любит. — Пашк, аккуратнее, ладно? Хорошо не кончишь такими темпами, — словно прочитал его мысли дядя Витя, тем временем забирая из рук свою sarome, когда-то подаренную Пашей лично ему. \\end of flashback\\*** *** ***
— Москаленко! — раздаётся требовательный зов громким шёпотом, стоит только запыхавшемуся Филу приземлиться за парту, с удивлением не обнаружив рядом с собой Киру. Однако синхронно следившие за его передвижениями и сидящие впереди них Тора с Пашей сейчас смотрели прямо на него, и зов принадлежал именно последнему, на удивление так-то... Слишком уж Паше по барабану на класс, у него компания вне школы интересная была. Настолько интересная, что о некоторых движах, от безделья устраиваемых ими, говорили даже в газетах. То, что Паша напрямую с этими людьми связан, знали также многие, но предпочитали помалкивать. А сам Паша... что ж... Долгое время он, как оказалось, даже не знал имён своего нового десятого класса, небрежно собранного из трёх бывших девятых. С его-то уровнем заинтересованности в школьных делах, а также посещаемостью уровня "5/7 уже победа", успеваемостью отметки "сдал и похуй", а ещё долбанного учёта в ПДН, вообще удивительно, как его такого перевели в старшую школу, а не попёрли в какое-нибудь училище какого-нибудь морфлота от греха подальше. Может только при условии, что отсеяли ещё больших "кадров", и выбирать было особо не из чего... Ведь касательно школы Паша не отсвечивает. Да и ранее победы приносил им в баскетболе, ну подумаешь перестал играть, авось вернётся... Так что в теории — полезный инструмент. Это виделось как минимум логичным. Фил многое о нём знал. Как и полкласса так-то, но в отличие от них предпочитал не дистанцироваться от того словно от прокажённого. И в ответ получал некую благосклонность, его это устраивало долгие годы, ведь в друзья он к нему намеренно не набивался. Однако с приходом сразу двух новеньких в их заплесневелую пещеру ситуация начала меняться. Фил пока не знает, к чему это приведёт, да и приведёт ли вообще, но раз эти двое поладили, возможно, жизнь их всех скоро окончательно изменится... — Проспал, — предвидя вопрос, заранее отвечает Москаленко, впрочем отмечая, что в общей сложности 4,5 часа сна явно не самым благоприятным образом влияли на его собственный организм. Но взбодрившийся недолгой прогулкой по морозному тёмному утру, Фил решил состроить видимость нормы, нежели погружать кого-то в нюансы нового витка его безрадостной жизни. Не в том они уровне общения с Пашей пока, да и с Торой не то чтобы настолько сильно близки как с тем же Киром, например. Однако, заинтересованность Паши ему скорее была приятна. — Слыш, Фил, а это-то как понимать, ты не знаешь? — и кивок тёмной головы Паши Кайсарова, всё это время неотрывно следившего за одновременно с Филом зашедшим таким же опоздавшим и очень сильно покалеченным Арсеном, сопровождался просто дьявольской улыбкой на лице Торы. — Я так-то вроде прикинул, чё вчера такое пропустил... Но вот подобного эпизода чёт не припомню за предыдущие 9 с хером лет... — и судя по интонации, Паша был более чем доволен. Ещё бы, ни Арсен, ни его компашка Паше не нравились. Не настолько конечно, чтобы в открытый конфликт вступать, но ровно настолько, чтобы позлорадствовать, окидывая одобрительным взглядом соседа по парте. И вот это-то Фила и настораживало. Ну как Фила... Скорее Кира, который делился своими опасениями с блондином. Тандем Паши с Торой. Просто термоядерная смесь в своём потенциале, но Филу отчего-то было скорее интересно, нежели опасливо... — Ну, если вкратце... — подавив улыбку, начинает Москаленко, стараясь понизить голос до минимума, дабы не привлекать к себе излишнее внимание со стороны и без того недовольной опозданием двоих школьников преподши. — Кое-кто с мозгами улитки и мышечной массой годовалого бобра наконец-то получил ожидаемое "по ебалу" за своё нескончаемое стремление пороть хуйню и думать мол ему ничего за это не будет. Радовались всем посёлком городского типа. Кстати, где этот городской тип, кто-нибудь видел? — и Фил снова бегло оглядывает весь класс в поисках знакомых выбритых висков и длинных крашеных чёрных кудрей. — Да ща приползёт, не ссы, он только вышел и вы разминулись, — бравирует Тора, тем временем горделиво поглядывая на всё ещё ничего не понимающего Пашу. И не удивительно, раз все, кто для понимания контекста нужен, уже явили себя на белый свет, то и рассказать можно. — А этот долбоёб такое шоу вчера собрал, тыб видел. И так смачно отхватил на нём же пиздюлей, хоть стой хоть падай... //flashback from yesterday, Wednesday, school// — Слыш!! Новенький!! — оклик был весьма и весьма недружественным, по крайней мере орущий вложил в эти слова именно такую интонацию. Впрочем, было ли какое-то дело до этого в край заёбанному новенькому? Не, нисколько. Однако столь пренебрежительное обращение к себе даже в таком состоянии он пропустить мимо ушей не мог. — Слыш, у меня ваще-то имя есть, — с насмешкой, насквозь пропитанной уверенностью, отвечает тот, плавно оборачиваясь и окидывая взглядом толпу подростков, которые по идее являли собой его новых одноклассников и прочих персонажей со старшей школы. — Ти-мур. Запомни, пять букв, вроде не сложно, за полторы недели-то. Выёбывается? Естественно. Получит за это? Ну разумеется. Хотя, окрик, который начинается с агрессивного "слыш", сам по себе подразумевает последующие пиздюля. Так зачем тогда ограничиваться, раз всё равно огребать? А кому именно — это уже другой вопрос. Именно так и мыслил Тора, уже предвкушая дальнейшее веселье. — Мне срать как тя зовут, клоун, — ответно огрызается его новый одноклассник, Арсен, кажется. Да, Тора запомнил его ещё в первый же день, когда этот идиот по своей недальновидности распустил язык, который, по хорошему, годится только чтоб лизать чью-нибудь задницу, а не разносить блядские сплетни, словно он чёртова пятиклассница. — Думаешь, раз ты у нас дружок этого психа ебанутого, то можешь творить всё что вздумается, урод? Почему одно только упоминание даже без называния имени этого самого "ебанутого психа" уже самим своим фактом озвучивания могло словно чиркнуть спичкой по боковой стенке коробка — Торе было невдомёк. Однако как только это происходит, золотые глаза отражаются цветом чистого безумия, и с Торой вмиг становится просто бесполезно разговаривать. Остаётся лишь только наблюдать, в какую глубину ситуативной жопы он полезет на этот раз, эхх, жаль только, что сам Паша этого не видит. — А схуяли я представитель группы уродов? Или ты у нас мужчин по внешности оценивать любишь? — охх, низко взял, но что поделать, если намёки подобного рода группой людей соразмерно низкого умственного развития будут расценены как наиболее обидные нападки, то именно это Тора и скажет. — То есть со всем остальным ты согласен, — шипит сквозь зубы Арсен, всеми силами пытаясь вернуть общий фокус внимания толпы, к слову, отозвавшейся на слова Торы тупым смешком, обратно к главной теме своих претензий. — Да и ты мои слова так-то не отрицаешь, — парирует в ответ Тора, спешно и успешно обрубая эту попытку и хищно скалясь в ответ на этот гневный взгляд. Нет, Тимур не просто не любит, а всецело ненавидит, когда его кто-то ставит в чью-то тень и мотивирует любые его поступки и фразы эдаким "покровительством свыше". Но ещё более его взъело, что в этот раз ему поставили в защитники того, кого сам Тора считал равным себе, в кои-то веки найдя такого человека, который будет настолько сильно непостяжимо непонятен и интересен ему... И к моменту определённо столь полезных в сложившейся ситуации размышлений, Тимур находит себя в окружении толпы малолетних дебилов, преимущественно пацанов, но почему-то в этом свинарнике задворок школы, заплёванных бычками и засыпанных разбитой и смятой пивной тарой, затесались ещё и особи женского пола. И Тимур усмехается, покуда хитрый взгляд золотистых глаз бегло сканирует собравшихся на момент очерёдности в раздаче пиздюлей. Ничего, и не с такими справлялся, выстоит уж как-нибудь. Хотя легко не будет, никто вообще ему не обещал лёгкой жизни. И к слову, толпа не преминула разойтись на приличное расстояние, освобождая явную арену, на которой остаются почему-то только трое, помимо Тимура. И если первого тот ещё запомнил, то вот остальных двоих, очевидно его правую и левую руку, тот, хоть убей, не знал вообще. И Арсен чуть отходит, давая двоим оставшимся знак начинать загонять жертву в угол. Ну конечно — старая и ужасно низкая тактика, когда слуги выполняют всю работу в загоне жертвы, чтобы их господин потом гордо сделал единственный выстрел по уже полумёртвому зверю, забирая добычу в свою копилку с таким видом, будто бы это он тут единственный и неповторимый внебрачный сын самой Артемиды и Ареса. Только увы, на самом деле он являл собой лишь продавца говна. Не более. И за такое в кругу, подобному Торы, только открыто высмеивают. Значит ли это, что сам Тора уже победил? Нет, нисколько. Первый удар приходится в левую скулу, точнее должен был бы прийтись, если бы этот довольно жирный увалень оказался хоть сколь-нибудь не таким предсказуемым. Впрочем, Тимуру ли жаловаться, если сейчас это играет ему только на руку. Резво увернувшись от этого правого джеба, парнишка с лёгкостью перехватывает руку и тянет её вперёд, по направлению удара, чем выводит жирного из состояния равновесия, и тот с громким матом заваливается в снег. Второго парня Тимур намеренно увёл на пару шагов в сторону того, чтобы аккурат после следующего выпада, каким бы он ни был, этот бы неизбежно споткнулся и шандарахнулся сверху. — Белиссимо! Граце!!! — с безумной улыбкой отзывается Тимур, на экстазе едва ли не отвешивая реверанс собравшимся зрителем, театр по нему плачет, ну или цирк. Однако, военным аналитиком быть не надо, чтобы понять, что это ещё далеко не конец. Первым, разумеется, поднялся тот кто был сверху, не преминув возможностью броситься в объятия с этим артистом погорелого театра, перехватывая того в районе поясницы, с чётким намерением также извалять в снегу. И Тимур не был бы собой, если бы не знал, как извернуться из такого захвата, в следующий же миг отвешивая чёткий удар тяжёлого сапога прямиком по чужому голенищу, разворачиваясь боком и скидывая с себя вмиг ослабевшие руки. И, разумеется, это ничто иное как самый подходящий момент для захода Арсена, который максимально по-крысьи (что уже читалось как часть его личности из расчёта трое на одного), перехватывает парнишку со спины под лопатки, чуть приподнимая на прогиб, только слегка отрывая того от снега, и вмиг скидывает на бок. Следом Торе прилетаёт чёткий удар сапогом по лицу, который тот по неожиданности пропускает, тут же ощущая, как из носа брызнула кровь. Тут же последовал ещё один удар, но уже сзади, прямиком по позвоночнику, от которого Тора едва не выплюнул лёгкие. "Поиграли и хватит" — проносится в миг в охуевшем от такого расклада сознании. Ну да — просто решили запинать — как изобретательно. Но Тимур не из тех, кто свернётся калачиком и будет молчаливо пережидать, нет уж. Лежачих бьют — это база, а значит — валяться нельзя ни в коем случае. Не без труда переставив опорную ногу на колено, он резко выставляет руку локтем вперёд, смачно блокируя очередной пинок, отчего Арсен, чётко метивший этой ногой значительно ниже, отлетает словно мячик, разворачиваясь всем корпусом, дабы также не упасть в снег. Но Торе этого мало, несмотря на попытки дотянуться до него остальных двух придурков, он, пользуясь моментом, чётко бьёт прямо по внутренней стороне коленей Арсена, заставляя того всё-таки повалиться на ледяную землю. Следом же, всё также показывая прямо-таки чудеса сноровки и ловкости, Тимур буквально напрыгивает на него, мёртвой хваткой обоими коленями обхватывая его тушку, начиная удар за ударом превращать его лицо в мутную кровавую кашу, невзирая на тщетные попытки его прихвостней то пинками, то перехватами некоторых ударов оттащить обезумевшего подростка от своего приятеля. Но Торе всё равно. Лёгкие горят огнём, спина, уже доселе имевшая немало гематом, словно плитой придавлена после того удара, лицо онемело, ему слишком больно. А боль в его случае всегда сублимируется в нечто ответное. В золотистых глазах отражаются брызги чужой крови, окрасившие свежевыпавший белый снег. В ушах стоят крики и стук собственного сердца. Нееет, Тора отпустит этого говнюка только когда сам посчитает нужным. Однако внезапно руки, доселе пытавшиеся его отодрать от своего командира, пропадают, а крики толпы бередят отчётливыми фразами аля "шухер" и "валим". На них-то Тора и отвлекается, вскидывая голову и замечая стремительно разбегающуюся толпу. Не успев понять, что толком произошло, Тора краем ушного глаза замечает среди прочих и две до боли знакомых фигуры, что несутся аккурат к нему. Сразу поняв, что к чему, парнишка поддаётся рукам, что аккурат его подхватывают, помогая подняться на ноги и эти самые ноги, собственно говоря, и сделать. Тимур отблагодарит Фила с Киром попозже, когда-нибудь, если не забудет. Сейчас главное — заминка на инстинктах, в виде кросса по снегу и гололёдным тротуарам сквозь дворы и парковки, подальше, а там разберутся. \\end of flashback\\ — А чё, почему? Они,конечно, те ещё особи класса млекопитающих, ну или там прямоходящих, не знаю, позвоночных... но на них такое поведение не очень похоже... — чёрные глаза следят действительно как никогда внимательно за этим переполненным энергией юношей. — Где косякнул? — Да по хуйне же! Короче, — в золотистых глазах Торы вновь загорается небывалый огонь. — Когда ты вчера ушёл с английского, я просто пол урока брехался с англичанкой по поводу рациональности использования британского варианта, ибо реально задолбала к каждой фразе приёбываться мол это ей не так, то ей не так... А мы вообще-то американский учили, у нас и в помине нет и не было вот этого ихнего "ка пака", "петгхола", чая с молоком и привычки совать нос в политику всех государств этого мира, — и от такой аллюзии Паша даже открыто хохотнул. — Так она нас с Кирой дегенератами выставляла, которые ничё не знают, и это при том, что он шпрехает ещё похлеще меня, да и неё самой собсна тоже, если честно... Так вот, а ваши кипишь такой подняли, мол пришли мы такие проблемные, значитсь, уроки срываем, жить мешаем, и вообще чтоб нахуй уёбывали с этой школы, раз че-то тут не нравится... Вот, короче, и тогда... — Павленишвили, Кайсаров, Москаленко, я вам не мешаю? — и историчка явно была недовольна необычайно разбушевавшемся гиперэмоциональным Торой, отвлекавшим своих одноклассников от столь важной темы дворцовых переворотов. — Простите пожалуйста! — постарался состроить наимилейшую физиономию тот. Дверь неожиданно открывается, и в проёме показывается уже знакомая тёмная макушка запоздавшего на урок второго новичка. — Можно войти? — как-то напряжённо молвит тот, тут же кидая взгляд на свою парту и с явным облегчением замечая на ней блондина, который уже аккуратно машет ему рукой в знак приветствия. — Можно, — и учительница, закатив глаза, продолжила вести урок. Проскользнув мимо рядов, Кирилл аккуратно усаживается на своё место и ставит рюкзак с вещами на коленки, довольно шумно доставая из него учебники. — Павленишвили..? — пользуясь шорохом, молвит Паша, поглядывая на сидящего рядом паренька. Не удивительно, в телеге тот записан как "Птица гордая", в вк вообще какая-то белиберда на неизвестном древнем языке вместо имени, а в школе тот единственный Тимур в параллели, зовут все и всегда по имени, вот Паша и не запомнил его, к слову, весьма примечательную фамилию. Непорядок, надо бы исправиться... — Ты чё, грузин что ли? — Бабка грузинкой была, говорил же, — чуть раздражённым шёпотом отвечает Тора. — И фамилия у меня именно её. Маманину не знаю, батянину так и в помине, как и то, кем они в принципе оба были... или есть... Да и кем бабка так-то была тоже не особо и в курсе... — Была..? — акцентирует внимание Паша, всё также пристально поглядывая на соседа по парте, в чьих помутневших золотистых глазах теперь сквозила... печаль. — Умерла, — холодно срывается с его губ. — Пьяной была — на кухне упала и об угол стола. И всё. И как не было. — Пиздец... — только и успевает сказать Паша, как вдруг... — ПАВЛЕНИШВИЛИ!!! — от крика парнишка аж подпрыгивает. Да, пожалуй, теперь его фамилию запомнит не только Паша... — Давай вместо меня урок отведёшь, раз такой умный?! — и Тора выжидающе молчит, не спуская чуть прищуренного взгляда с преподавателя, пока сам класс не скрывая интереса наблюдает за картиной. Парнишка был напряжён, Паша видел это в его позе. Однако попытка сохранять спокойствие была успешной: никто кроме брюнета, казалось, этого не замечал вовсе. — Чего смотришь на меня своими глазами, сколько уже успокаивать тебя можно?! — тем временем не унималась та. — Вон из класса, раз вести себя нормально не умеешь! И снова мимолётное изменение в золотых радужках, вмиг загоревшихся оранжевым пламенем. Тот, кто знал бы Тору достаточно — уже прочитал бы по этому взгляду однозначное "пиши пропало". Впрочем, не утаилось это и от глаз Паши, который за пару недель знакомства уже смог для себя сделать вывод — этот парнишка как нарывался, так и будет нарываться на неприятности, которым предшествует именно этот напряжённый взгляд, резво сменяющийся таким бесноватым. — А можно всё-таки урок вместо вас? — ещё сильнее прищурившись, парирует Тора, отчего сидящий подле него Паша улыбается ещё заметнее, ведь этот идиот раз за разом своей дерзостью испытывает терпение людей, что ж, тот лишь пожелает ему удачи. — Что? — словно растерялась Маргарита Алексеевна, будучи как и весь класс обескуражена такой фразой. — Да ты... Да как ты... — Ебать ты тип, я в ахуе... — шёпотом, прикрыв кулаком рот, молвит Паша, с нетерпением ожидая, насколько далеко зайдёт этот чокнутый подросток на этот раз. — Вы сказали, чтобы я отвёл урок вместо вас, — наигранно спокойно продолжает подросток. Но, казалось, только Кайсаров видел в нём эту наигранность, покуда прислонённое к его ноге колено соседа нехило потряхивало от нервов. — Я могу, я знаю эту тему. — А знаешь! — вмиг встрепенулась Маргарита Алексеевна, показательно громко грохнув какой-то своей тетрадкой по столешнице. — А знаешь, Павленишвили, а выходи, раз такой умный! Покажи мне давай, как ведут уроки, поучи! — взмахивает руками преподавательница, приглашая Тору к доске, но нисколько не ожидая его прихода, словно всё ещё не понимая, что за театральное представление устроил этот щегол на её предмете. Не понимает она, какому на самом деле дьяволу даёт трибуну. А вот Паша, кажется, понимает, переглядываясь с теми двумя за задней партой, на лицах которых отчётливо видны эмоции диапазона от гордости до желания прибить этого эпатажного придурка. Но Тора ничуть не намерен сдавать позиций и сворачивать весь этот цирк. Напротив, под удивлённые взгляды и возгласы одноклассников, кои недолюбливали довольно стервозную Маргариту Алексеевну от слова совсем, парнишка уверенно встаёт из-за парты и направляется к доске. — Валерия, могу ли позаимствовать на время ваши окуляры? — с абсолютно фальшивой улыбкой бравадничает парень, словно решая довести происходящее до апогея своей абсурдности. И староста Лерочка словно введённая в транс вообще всей сложившейся ситуацией, сама ему их протягивает, вслед за чем Тора намеренно абсолютно нелепо и криво натягивает их на кончик носа. — Вот, теперь можно начинать, — и его голос бодр и весел как никогда, Паша с неподдельным азартом наблюдает за всем происходящим, начиная от самого Торы, и заканчивая стоящей подле него учительницы, скрестившей руки на груди и также наблюдающей за этим цирком. — Итак, на дворе какой-нибудь, ну скажем, 1750... Время правления кого? Правильно, Елизаветы Петровны Романовой. А знаете, кем она была? — Императрицей, — раздаётся грубый возглас из класса. — Правильно! — игнорирует довольно агрессивную интонацию парнишка. — Она была императрицей, правила 20 лет с 41 по 61 годы. Однако, на самом деле, нихрена она толком не правила. Она была шопоголичкой, у которой была огромная коллекция из 15 тыщ платьев, вы только вдумайтесь в эту цифру! — и Тора вошёл во вкус почти сразу. — Вся её жизнь проходила в бесконечных праздниках, балах с переодеваниями и прочих радостях жизни. Как грицца, а чё ей, императрице... — остаётся только добавить "ну а хули". — Она была взбалмошной, не имела чёткого времени ни для сна, ни для еды, ненавидела всякое серьёзное занятие, и прочие эпитеты, коими её описывали историки-современники, в частности Валишевский например. А правили за неё кто? Правильно, фа-во-ри-ты — Разумовский и Шувалов в разное время. А ещё, кстати, имя Эрнст Иоганн Бирон вам о чём-нибудь говорит? А вот этот дядька ещё задаст жару в последующей истории, например при Екатерине Второй... Но вернёмся к Елизавете. Вот они все, фавориты, короче и принимали все эти... — Он ебанутый... — отклонившись назад, совершенно восхищённо молвит Паша, в кои-то веки будучи действительно увлечённым уроком. Или парнишкой, которому чувства самосохранения и стыда словно ампутировали вместе с пуповиной. И Пашу забавляли такие персонажи, ой как забавляли... — Бля, я знал, что вы поладите, — улыбается Фил, незаметно похлопывая его по плечу. — И хули вы хотели, — с усмешкой шипит Кира, также наклоняясь над партой поближе к Паше и продолжая с лицом "крайней степени заинтересованности" наблюдать весь этот цирк. — Тора из тех, чьим ранам стоит только затянуться — как он сразу забывает причину их происхождения, — отражает явным намёком на вчерашний эксцесс со срывом урока английского, закончившимся дракой. — Внатуре, ничего не напоминает, Паш? — с усмешкой вторит тому Фил. — Вы же бля считай одинаковые. "Одинаковые..." — и Паша немного хмурится, не сводя с лица этой странноватой улыбки. Тем временем Тора уже активно разошёлся продолжая нести судя по всему действительно какие-то исторические познания пролетарским массам. Хотя, судя по всему, перейди он сейчас хоть на тему ядерной физики — находящийся в степени перманентного шока класс вряд ли заметит — так уверенно и безостановочно Тора глаголит, можно только подивиться уровню метаиронии сложившейся ситуации. Смелости и бесстыдства, помноженных на капитальнейший "плевать, терять нечего" парнишке не занимать. Да, в чём-то они определённо похожи. Может даже очень. — Держи, — и на колени Фила опускается какой-то небольшой мешочек. Сам Кир же тем временем даже не смотрит в его сторону, покуда видимо только-только отошедшая от первой стадии шока учительница то и дело поглядывает на их угол с непреодолимым желанием при первой же возможности прекратить этот балаган. Кир осторожный, не хочет лишних криков и истерик, а также не хочет прерывать своеобразное выступление Тимура. — Что это? — Фил же ко всему этому более легкомысленен, за что получает резкий тычок в коленку и следующее за ним шиканье. И намёк он понимает. — Твой завтрак. Ты же сто процентов так и не поел сегодня.*** *** ***
— Поздравляю, Тор, теперь тебя точно выгонят! — Кир похлопывает названного по плечу, не переставая причитать ещё с момента, как эта самая Маргарита Алексеевна посадила-таки этого актёра погорелого театра обратно за парту. Звонок прозвенел, класс шумно собирает шмотки и намеревается как можно скорее свалить от этой стервы в какой-нибудь соседний кабинет. Никогда ещё геометрия не была такой прекрасной перспективой. — Поразительно, и двух недель в новой школе не прошло, а ты срываешь уже второй, мать его, урок! — Чтооо? Сорвал? Да она мне 5 за такое должна поставить! Причём в году! Я знаю тему лучше чем она. — Выёбываешься? — усмехается Фил, который, по всей видимости, в отличие от Торы понимал, к чему его сегодняшняя выходка может привести. Даже не просто "может", что "стопроцентно произойдёт", причём в ближайшее же время. — Естественно, — да, переброска этими фразами уже была как традиция. Однако, сам Тора ещё давно уяснил, что со стороны Москаленко они были как предзнаменование. Каждый раз после этого ритуала дела шли мягко говоря "не очень". Вот и сейчас, в своей привычной манере ответив на вопрос без вопроса, Тора немного напрягся, что тенью отразилось на его лице. — Да уж, сказать, что этот урок истории выдался просто отменным — ничего не сказать, — вновь бурчит Кир, с размаху ударяя парнишку тетрадью по математике прямо по затылку. — Вот выгонят они тебя, и чё ты дальше делать будешь? С 9 классами и без денег. А о Семёныче, дирике баторском вашем, ты подумал? Он столько усилий приложил, чтоб тебя сюды перевели, а ты бля будто бы делаешь всё, чтоб поскорее отсюда вылететь. — Так, а ну вот не надо мне вот это вот! И без того теперь тошно, ещё и вы тут вдвоём нагнетаете... — спешно отмахивается тот, однако жест выходит дёрганным. — Не надо мне вот тут вот тучи гнать, я не люблю дожжь, — от его прежней уверенности и беззаботности, казалось, и следа не остаётся. Додавили его всё-таки, заставляя встревожиться, напрячься. Глаза нервно забегали, руки будто бы вот-вот пробьёт мелкой дрожью... — Паша, а вот ты чо думаешь? Мне пиздец? — как тот вдруг внезапно оборачивается ко всё это время молчаливо наблюдающему за ними брюнету. И остальные двое, к слову, также обращают на него внимание, переставая на время бранить проблемного приятеля и с не меньшим интересом ожидая третьего вердикта. — За идеальный ответ по теме у доски? — с клыкастой полуулыбкой парирует тот, замечая едва блеснувший азарт в золотистых глазах напротив. Вот именно этого опасался когда-то Кир, именно об этом думал, когда только заметил, как замечательно теперь ладят эти двое. Феликс объяснил им примерный расклад сил ещё до перехода в эту школу. И из него следовало то, что видел уже и сам Кир — Паша был тем, с кем лучше не ссориться. И именно такой защитой обладал теперь тот, кого напротив, по мнению Кира стоило бы почаще окорачивать, дабы тот не нарвался на что-нибудь пиздецки серьёзное...*** *** ***
— Слыш ты, уёбище, блять, детдомовское! — рука пролетает прямо перед округлившимися в ужасе золотыми глазами, с громким хлопком приземлившись на парту. Тора нервно сглатывает, не ожидая увидеть целый скоп народу вокруг себя, очень недружелюбно настроенного народу. — Те вчера мало было? Или понравилось? — Чёто надо? — подавив первый приступ кратковременной паники, парнишка начал постепенно успокаиваться, поднимая надменный взгляд наверх, прямо к землисто-чёрным глазам Арсена. — Вам всем? — Ты заебал уже уроки нам срывать! — внезапно вспыхивает староста Лерочка. — Хуйню творишь ты один, а страдаем мы все!!! Пиздуй обратно в свою десятку, гандон!!! — Ну чё сразу обратно, кто ж вас истории тогда учить будет? Эта совдеповская взбушевавшаяся мумия, заставшая ещё рассвет эпохи Брежнева? — изгибает бровь тот, пытаясь сохранять полное видимое спокойствие. Преобразование страха в самоуверенность, насколько же часто ему прилетало за любую незначительную мелочь, что границы допустимого в итоге стёрлись настолько сильно... — Да и вроде как ничего такого вне темы я не говорил, так где ж я его сорвал? Вроде это называется по-другому: "отвёл". — Слыш ты!!! — от такой неподдельной наглости вновь вспылил уже Арсен, который под гул голосов поддержки вокруг вновь ударил руками по парте, со всей силы хватая того за худи и угрожающе нависая над его лицом. — Ты внатуре блять не понимаешь чё творишь, придурок? Нам эта тварь из-за тебя 4 сука параграфа задала и проверочную ещё на следующем уроке устроит. А знаешь когда следующий урок? Завтра блять!!! — буквально выплёвывает эти слова ему в лицо так, что Тора ненароком сжимает кулаки, уже будучи готовым к удару. — Ты что думаешь, это твоя "десятка" ебаная? Нет, уёбок, у нас тут так не принято! А дальше сердце Торы словно замирает. Он уже был готов к удару, правда готов, всем телом напрягшись словно струна. На последней фразе даже ненароком глаза прикрил, так резко она была сказана, однако... удара... не последовало... Крепкие руки перехватили Арсена поперёк плеч, а потом в одно ловкое движение скинули всю увесистую тушку прямо на парту позади него. Никто не понял, в какой конкретно момент Паша успел обойти всю собравшуюся толпу и протиснуться вперёд, посему появление его стало весьма эффектным. Но главное — своевременным. — Ты че лезешь?! — взревел Арсен, хватаясь за ушибленную поясницу. — Съебал, — пробирающим до костей холодным тембром произнёс Паша, удостаивая того предупреждающим взглядом, воистину холодным и грозным... — Ясно, я сказал? Или я не ясно сказал? — и Арсен осёкся, не решаясь что-либо выкинуть в ответ, дабы ненароком не поджечь короткий фитиль, ведущий к этому динамиту... — Паш, давай не надо, ладно..? — заметно смягчается и Лерочка, сменяя свой наездный тон на заискивающий. — Из-за него нам и правда влетело. Завтра ещё и алгебра будет, контроша по тригонометрии этой ебучей, и внезапная история нам тут не в кассу вообще. — Будто ты прям готовиться будешь, — скалится Паша, на её заискивания не ведясь, а также не позволяя Арсену вновь подойти к парте, периферийно следя ещё и за Антоновым, который не применёт выкинуть какую-нибудь гадость при первой же возможности, так что лучше оную ему не давать. — Вот чё ты начинаешь, а? — баламутится Арсен, однако от очередного брошенного на него брюнетом взгляда ненароком делает шаг назад. — У нас тут половина бля профиль сдаёт, нам нельзя будет её завтра просрать. — Ну тогда вы тем более должны всё знать, разве нет? — подает голос доселе молчаливо стоявший Кир. — Или как вы вообще собрались сдавать? — надменности в его голосе не было, лишь насмешка, следующая за аргументом, к которому при всём желании не прикопаешься. — А ты чо лезешь? Умный дохуя? — вновь вспыхивает Арсен, метая угрожающий взгляд на кудрявого парня, невозмутимо перекидывающего длинные волосы с одного выбритого виска на другой. — Ээ, а вот тут я был бы на твоём месте поосторожнее, — дьявольски улыбается Тора, по-кошачьи вставая из-за парты, плавно и грациозно обходя угол и вставая подле Паши, чуть позади, слегка скрываясь за его плечом. А тот и не против, бегло окидывая приятеля изучающим взглядом, будто бы пытаясь предугадать его следующие слова, а заодно и реакцию окружающих на них. — Это про меня-то ты тут всем распиздеть успел, а про него что? Неужели просто разузнать забыл? Или заранее испугался? Да нет же! Признайся, ты просто мой самый преданный фанат. Но как же ты жесток со своим кумиром, боже! И что дальше, Марк Давид Чапман, застрелишь меня как Джона Леннона? — Да ты! — По местам! — резкий гавкающий голос математика в миг заставил собравшуюся ораву десятиклассников нехотя рассосаться по всему кабинету, занимая отведенные им парты. Видимо, в столь жаркой дискуссии никто как-то и не заметил пронзительную трель звонка, оповещающую о начале 4 урока. Торе с Пашей, к слову, далеко идти не надо было. Быстро развернувшись оба парня синхронно уселись за стол и, переглянувшись, также синхронно стали создавать видимость бурного вгрызания в гранит геометрической науки, на этот раз стараясь быть ещё тише, чем на истории, дабы на них сегодня не сорвался хотя бы математик. — В следующий раз меня рядом может не быть, — первым разрезает хрупкую тишину именно Паша. И Тора от этого грубого хриплого шёпота заметно напрягается. — Прости. Сегодня я действительно творю хуйню... — Вчера, кстати, тоже, — язвит позади них Кирилл, за что тут же получает тычок в бок от сидящего подле него Фила. Однако Тора от этого грустнеет ещё сильнее. Огонёк азарта, блестевший в его золотистых глазах, словно потухает, уступая своё место некому сожалению и той самой тоске, знакомой и такой понятной, что становится не по себе. Тора хмурится, поджимает губы до нитки, вперивая никуда не направленный взгляд мимо парты и замирает, утопая в рое мыслей, клубящихся в косматой крашеной голове. Так продолжалось довольно долго. Может минут 10, а может и вовсе добрую половину урока. И всё это время Паша то и дело переводил взгляд с абсолютно ничем не интересной доски на это бледное лицо, что впервые за все эти дни вело себя столь тихо не наедине с кем-то. Изучающий взгляд, колкий, Тора покаместь его чувствовал, но был слишком глубоко в себе, чтобы как-то отреагировать. Руки же его будто бы жили собственной жизнью, вместо конспекта монотонно выводя вензеля остроугольных каляк на странице тетрадки, исписав её уже едва ли не на половину разворота. Тора даже не смотрел на эти узоры, нет, ему было не до этого. И Паша предполагал, о чём он сейчас думает. Паша, казалось, начинал понимать какие-то бледные очертания сути этой экстравагантной личности, слишком неподходящей для любого социума. Торе явно многократно влетало за любую незначительную мелочь, и влетало столь сильно, что восприятие как себя, так и мира, исказилось настолько, что тот более не знал о допустимых границах, почти не видел их вообще. Но это не мешало ему совершенно искренне сожалеть от осознания, что он их переступил. В очередной раз переступил. Может, он и пытается быть как человек, пытается загнать себя хоть в какие-то рамки приличия. Явно пытается, иначе бы так не нервничал. Но инстинкты дикого зверька, взращенные явно жестокими реалиями не только детского дома, делают этот выбор за него. Пресловутое "Бей-беги", "Слабые — груша для битья" создают этот самый импульс, который в его глазах не заметит либо слепой, либо идиот. Паше становилось постепенно жаль этого парнишку, ведь далеко он на таких лыжах не уедет, особенно если его так штормит из острого импульса "поиска себе проблем" вот в такое вот сожаление о собственных же только что совершённых поступках. И слова срываются сами собой: — Хей, было весело, знаешь... — просто чтобы поддержать, просто чтобы тот перестал уже так себя мучать и вылез из глубин собственного явно больного сознания. И нет ему большей благодарности, чем тёплая улыбка, озарившая чужое побитое лицо.