Дураки и дороги

      Теперь уже рядовой Иванов занимал починенную им же табуретку. Серая льняная рубашка сидела на нём так, словно была с чужого плеча. Словно и не было тех вечеров, когда Павел правил по себе выданную ему форму. Похудел он после казни изрядно. Сердце Алексея сжалось от жалости к брату. Небольшой выбор в работе, и небольшой выбор терпеть или не терпеть слухи. И похоже этого выбора не было у Павла с рождения, в отличие от него самого. Алексей тяжело вздохнул.       — Может попробуешь запросить перевод в другой корпус?       — Я подумаю над этим, — лицо Павла практически ничего не выражало.       — А как сейчас? То есть, так и будешь продолжать жить таким образом дальше?       Павел замялся. Пригладил и без того ровно лежавшие волосы. На поднятом локте стала заметна аккуратно наложенная заплатка. Алексей смотрел на эту заплатку, пришитую прочными суконными нитками, и чувствовал, что внутри начинает расти тревога. Неожиданно стало до глубины нутра страшно, что Павел может и не захотеть принять его как брата. Разница в их положениях наглядна и ясна с одного взгляда. Штаны, шитые по его меркам, внезапно стали давить под коленями и словно сковывать ноги. Алексей разгладил складки на них и подумал о написанном им письме к отцу. Письмо было необходимо отправить, но ощущалось это как больной ноющий зуб. Глаза Павла немного сузились. Он провёл языком изнутри по заострённым граням сколотых зубов, которые решили оставить. Щека чуть изменила форму.       — Я не уверен, что готов что-то резко поменять для себя.       — Значит, ты остаёшься?       — А ты хочешь, чтобы я последовал твоему примеру и посвятил вечер свершениям?       Пальцы Алексея подтянулись, словно собрались в кулак, но рука тут же расслабилась. Павел внимательно посмотрел на эту руку, но вместо оплеухи словил только недоумевающий взгляд. С почти смирением, — Алексей все же временами был потрясающе несообразителен, — уточнил:       — Ты решил уволиться, и я вслед за тобой?       Ведь что значит должность рядового в сравнении с подпоручиком. А ведь он старше на два года. Но ответное удивление было искренним.       — Что? Нет, я лишь хотел узнать, будем ли мы жить так дальше. Вместе.       — Я не против, если ты об этом.       Неопределённо, как и всегда. И вместо того, чтобы почувствовать облегчение, Алексей места себе не находил от желания узнать, можно ли ему считать Павла братом. Не против ли тот, думает ли он о нём также. Но спрашивать почему-то расхотелось.       Они сидели в тишине не больше минуты, но обоим эта минута показалась растянутой по меньшей мере на четверть часа, пока Павел не решил прервать затянувшееся молчание.       — Сегодня пить не собираешься?       Алексей смутился.       — Нет.       Подумал о том, что завтра ему ещё отправлять письмо и выдерживать очередной разговор с Харитоном Гавриловичем. Усталость навалилась тяжёлой грудой камней на плечи.       Вид опять о чём-то тяжело задумавшегося Алексея Павла не вдохновил. Слишком уж часто тот после такого задумывания начинал задавать гору вопросов, на которые у Павла ответов не было. Так что он порезал хлеб, лук и оставшуюся варёную говядину. Положил мясо с луком на хлеб и предложил один из кусков Алексею.       Пахло вкусно, голодному Алексею показалось ничем не хуже того, что подавали на обеде у полковника. Несколько крупных кристаллов соли скатились с мяса и лежали на чистой доске. Ржаной хлеб на удивление мягко промялся под пальцами. Свежий? И где только Павел его достал.       — Спасибо?       Алексей неуверенно взял предложенный ему ужин. Торопливо укусил. Хлеб и правда оказался свежим, мясо мягким, а лук бодро хрустнул на зубах и защипал язык. Но вместо того, чтобы утолить голод, еда всё равно комом встала в горле. Алексей отложил недоеденное в сторону, мимоходом поправив доску так, чтобы ее край был параллелен краю стола, и снова достал конверт. Если он не закончит с ним, то так и не сможет нормально поесть. Словно это и правда был больной зуб, а не избитое сравнение. Алексей тщательно сложил один к одному сгибы бумаги словно по линейке, прогладил рукой и запечатал. Потянуло глухим запахом расплавленного сургуча. Это было даже интригующе — Павел мельком глянул. Но, увы, оно было предназначено явно не для его глаз. Павел принялся за свою порцию мяса, благо, оставшиеся зубы ему это позволяли.       Блеск интереса в его глазах не прошёл незамеченным мимо Алексея.       — Там ничего важного, — Алексей размял внешним ребром ладони тыльную сторону шеи. Помолчал.       Надо было продолжить, но продолжать не хотелось.       — Наверное, после него у меня не будет отца, — попытался сказать как можно более небрежно, но вышло почти жалко. Алексей услышал эту жалость в собственном голосе, и накатил стыд.       Павел глянул. Внимательный тёмный взгляд, который у Алексея никогда не получалось читать, прошёлся по его лицу.       — …а так ничего важного.       В глазах у Алексея всё-таки начало щипать. Он скорее натянул улыбку.       — У меня никогда не получалось соответствовать.       — Может, и стараться не стоило.       Скрипнула подвинутая Павлом табуретка.       — Иногда я думал, если ты умрёшь, вспомнит ли он, что у него есть ещё один сын? А потом вспоминал, что я-то тем более не соответствую.       Алексей сжал одну руку в кулак и крепко обхватил её другой. Теперь ему стало больно не за себя. Да как он вообще мог думать о себе, когда положение брата было гораздо хуже.       — Ты умный, ты смелый, ты лучший стрелок, что я видел. Ты умеешь прощать.       Голос Алексея упал не до шёпота, но звуки стали звучать приглушённо. Почти не слышно и почти не вслух. Взгляд его заметался по лицу Павла, потом сместился вниз и нашёл пристанище на недоеденном хлебе.       — Я всегда хотел такого брата, как ты.       — К счастью, столь ценный экземпляр тебе не достался, — губы Павла едва заметно дрогнули, сдерживая улыбку.       — Отец нехорошо поступил.       — Ничего не попишешь.       — Я бы хотел помочь, но как видишь, мои слова для него мало что значат.       Взгляд Павла потемнел, затенённый ресницами. Он пожал плечами. Эта была данность. Которую он долго, очень долго пытался отрицать. Все свои двадцать пять лет. Пока не встретил своего кровного брата, который, казалось, был настолько хорош, что попытки хотя бы сравняться с ним были обречены на провал и не начавшись. А Алексей продолжал говорить смущающие вещи.       — Я могу предложить тебе только такого младшего брата-неудачника, как я, — обычно громкий уверенный голос совсем сошёл на нет, — если он тебе нужен.       Павел пригладился. Сел удобнее на необтянутой табуретке, на которой и пытаться найти удобное положение не стоило. Посмотрел на Алексея, сидящего от него через стол.       — В отличие от тебя, я никогда брата не хотел. Хотел быть единственным любимым, — Павел поймал огорчённый взгляд. — Но ты для меня пытаешься делать куда больше, чем он.       Это казалось чудом. Невероятным чудом. Алексей от всего душевного порыва протянул руку через стол для рукопожатия.       Павел посмотрел на эту руку. Большая, ухоженная, с чистыми ровными отполированными ногтями, пальцами, на подушечках которых нет трещин, ладони без застарелых мозолей. Широкая и наверняка сильная рука военного офицера. У которого вдруг опустились плечи.       Вырвался едва слышный вздох. Павел не совсем понял смысл этого жеста, но… На пробу тоже протянул руку.       Алексей слабо, совсем не подходяще для обладателя такой руки, сжал, чтобы оставить Павлу возможность в любой момент отнять руку. Тот не отнял, хотя и счёл это рукопожатие довольно странным делом.       — Значит, мы можем считаться семьёй? — голос стал слышим, пусть и звучал робко.       Павел совсем растерялся. Алексей был слишком напряжён. Павел счёл за лучшее пригладиться свободной рукой. Снова попытался собрать слова. Вот что ему отвечать? Что он дворянин и офицер, а некоторые разжалованные солдаты не имеют и шанса дорасти хотя бы до капрала? Сожаление, испытанное по погубленной карьере, почему-то было мимолётным.       — Тебе оно точно нужно? Ты хочешь отказаться от любимого отца?       — Точно.       О чём Алексей думал в этот момент, Павел, как ни старался, не смог представить, но внутри разлилось польщение. Это приятно… Хотя на полную веру эти слова Павел и не принял. На словах Алексей может быть тем ещё молодцом, а на деле? Сей секунд Павел не испытывал желания падать в братские объятия. Незыблемость почвы, на которую ему предлагали встать, вызывала немало вопросов. И пока что Павел не был уверен.       А Алексей светло улыбнулся и отпустил его руку.       Ко сну они оба подготовились молча и быстро. Но на этот раз Павлу долго не спалось. Лежал он тихо — не ворочался и не будил скрипением кровати Алексея. Только смотрел сухими глазами, в которых не было ни капли сна, в потолок. И хочется, и колется. Если поддаться, то разочарование потом может быть очень сильным. Однако же принятия хотелось, но…       Пока размышления и сомнения одолевали Павла, Алексей спал сном праведника. Решение, наконец, было принято, и он был готов принять последствия своих действий.       Утро следующего дня было чудесным. Ничего не предвещало беды. И пробуждение далось Алексею легко и приятно, словно за окном была не зимняя темень, а весеннее утро. Осторожно передвигаясь, чтобы не потревожить Павла, он быстро собрался и прихватил письмо, отправить с первой же утренней почтой отцу. Хотел было повернуть в часть, чтобы поработать в спокойной обстановке раннего утра, пока остальные офицеры ещё борются с утренней сонливостью, но, почти дойдя, изменил своё намерение и свернул к дому, в котором остановился на постой Харитон Гаврилович. Стукнул пару раз дверным молотком, бронза звонко вторила движению руки, и встал ждать. Дверь ему открыли удивительно быстро, и открыл сам Карпов. Стоял в шлафроке и с толстой трубкой, мундштук которой зажал в крупных крепких зубах. Алексей снял фуражку и поспешил поздороваться. Карпов смерил его внимательным взглядом и перекинул трубку во рту из угла в угол.       — Рано ты сегодня пришёл. По делу?       — По делу.       — Проходи, раз так, — Карпов посторонился, давая Алексею пройти.       Поставил подсвечник на стол, до рассвета ещё оставалась пара часов. Жестом предложил Алексею присесть. Капли, застывшие на свече, медленно продолжили путь. На полу рядом с печкой стояла вычурная жирандоль на одну свечу. Синяя балясина была словно в мраморных разводах, а кобальтовые подвески красиво мерцали, отражая малую долю света, доходившую до них со стола. Но в её единственном гнезде под свечу было пусто. И свеча на столе была не дорогой восковой, а самой обычной сальной. Неужели хозяева не нашли для дорогого гостя восковых свечей? Алексей проследил взглядом за упавшей на блюдце расплавленной каплей. Набрал воздуха и сказал:       — Я не вернусь в Петербург.       — Это мы уже с тобой проходили.       Карпов остался невозмутим.       — Ты остынь, обдумай. Тебе с рождения повезло обладать тем, за что другим приходится пролить немало своей крови, да и то, удастся ли им? А ты хочешь это отбросить, как лист с помаркой? Такого, значит, ты мнения о служению Государю нашему и Отечеству?       Зубы Алексея явственно скрипнули.       — Я найду иной способ служения.       — Манкируешь? А отца тебе не жаль? Ведь единственный сын ты у него. О сыновьем долге ты не подумал?       На щеках Алексея явственно проступили желваки.       — Не единственный.       — Единственный. А свои замашки ты брось, — взгляд адмирала стал жёстким. — И лучше подумай о том, каково отцу будет знать, что ты трус, как столкнулся с боем, так и побежал. Несправедливость рассмотрел? Так твоё дело не рассуждать, а выполнять, что приказано.       Алексей аккуратно сдвинул стул и поднялся. Встал, сам не замечая, как пальцы треплют и сминают фуражку.       — Я не вернусь, Харитон Гаврилович. Передайте, пожалуйста, отцу мои искренние извинения.       Карпов отложил трубку и собирался одёрнуть много возомнившего о себе юнца, но Алексей поспешил ретироваться. Всё, что он хотел передать, он сказал. А слушать, как Павла отказываются признавать, не хотелось. Порыв ветра бросил ему пригоршню снега за воротник, Алексей вернул фуражку на голову и поднял ворот. Сколько раз им ещё придётся с этим столкнуться? И сколько раз сталкивался с подобным Павел? Алексей покачал головой и ускорил шаг.       Карпов же после ухода Алексея словно выплюнул трубку, вишнёвое дерево показалось отвратительным на вкус. И что он мог раньше в нём находить? Ещё один юнец погибнет во цвете лет. Будто мало их таких сгинуло. Взгляд потяжелел. Карпов взял расчёску и несколькими быстрыми движениями разгладил свои усы.       В полдень дневальный вызвал рядового Иванова к командованию. Вызовы это было всегда плохо, но после его разжалования следовало оставить и последнюю надежду. Павел оправил шинель, длинные полы стреножили ноги, огладил шапку и направился к начальству.       Ничего хорошего, как и ожидал Павел, из этой встречи не вышло. Звал его к себе ни кто иной, как адмирал Харитон Гаврилович Карпов, и скидок на его болезненное положение он не делал. Мышцы, натянутые под принуждением стоять ровно, начали ныть, но стоял навытяжку Павел исправно. И верноподдано поедал глазами начальство. Даже выражение, как только увидел, кто его ждёт, попытался принять соответственное. Как всегда не вышло, так что стоял он с привычным отупевшим солдатским лицом. Распекание на все корки пришлось снести безмолвно, хотя Павел не мог отделаться от мысли о том, что чванливые генералы не хуже рядовых падают под меткой пулей.       Карпов закончил очередную брань и встал из-за стала, нависши над Павлом. Роста адмирал был невысокого, лишь немногим выше него, но несмотря на приземистость был широк и крепок.       — Чего ты, эдакая каналья, жизни подпоручику не даешь? Репутацию его губишь? Возомнил ровней стать?       Павел выслушал молча, а сказать хотелось многое. Но подобная вольность грозила ему нарваться на крупные неприятности от распущенного языка. Он разомкнул сухие губы:       — Я не принуждаю Алексея Кирилловича общаться со мной.       — А письмо он в Петербург отцу не по твоей указке отправил? Да ты юлить передо мной вздумал? Совсем Алексей от рук отбился после встречи с тобой. Что это, как не твоё дурное влияние, рядовой Иванов?       — Я не в силах влиять на людей так, как влияет многолетнее воспитание, — в голове пронеслось «язык мой — враг мой», но вырвавшиеся слова было не удержать.       Громкий хлопок прозвучал в наступившей на пару мгновений тишине.       — Молчать, наглец! — Карпов с силой ударил рукой по столу. — А ну как прикажу выпороть на конюшне за неуважение к адмиралу?       — Меня уже пороли, ваше благородие. Пятьсот прутов.       Карпов посмотрел на невозмутимое лицо перед ним. По спине поползли мурашки. И лицо, и его выражение были точь-в-точь как у его друга, генерала Петропавловского, в молодости. Слишком похож, одно лицо, одни глаза. Под этим взглядом было на удивление неуютно, но вида Карпов не показал.       — Слыхал уже. Зря, видать, дерево хорошее на твою спину перевели. Ума не прибавилось.       Адмирал замолчал и внимательно разглядывал стоящего перед ним Иванова. Тот словно воды в рот набрал. Хотя с таким лицом как у него, оно возможно и к лучшему.       — А расскажи мне об этом случае подробнее. За что тебе спину грели?       Последующий рассказ был выдержан на удивление невыразительным голосом.       — Мы с Алексеем Кирилловичем пошли в бордель. Жениться на Елизавете Михайловне он не желал и томился мыслями на этот счёт. В борделе мы заняли комнату с двумя мадамами. Однако же Алексей так и не смог увлечься действием. На следующий же день меня обвинили в мужеложстве и выпороли.       Отрапортовал Павел совершенно бесцветно. И даже поза не изменилась ни на палец.       В голове Карпова крутились мысли, что похоже и правда яблоки не далеко от яблонь падают. Но показывать он это не собирался, хотя тон, с которым он держался с Павлом, изменился. Совсем немного.       — Та-ак. Вот шельма! И кто предложил сей любопытный способ бегства от женитьбы?       Павел упорно молчал.       Широкие брови Карпова двинулись, заломив кожу между ними грубыми складками. Голос снова посуровел.       — В молчанку играть вздумал?       — Никак нет.       — Тогда отвечай. Чья идея?       — Моя.       Карпов хмыкнул в усы.       — А я уж думал, никто этого великого праведника по девкам ходить не заставит. Так и умрет бобылем, ни жены, ни детей. Всё время в конюшне да на плацу тратил.       Павел стоял на вытяжке и молчал. В спине откровенно ломило, и он начал подсчитывать в уме, когда тело его подведёт, и он упадёт таким же оловянным солдатиком под неприятно изучающим взглядом Карпова.       — Свободен. Алексей Кириллович, — интонации почти в точности повторили бесцветность голоса Павла, — уже не мальчик. Сам за себя отвечать будет.       — Так точно.       Стукнули каблуки и Павел вышел.       Весь день Алексей был погружен в дела, так что о вызове рядового Иванова к командованию он узнал далеко не сразу. Лишь когда краем уха из разговоров офицеров услышал, что в часть снова приходил адмирал и вызывал к себе того самого солдата. Зачем он его вызывал, было вопросом обсуждаемым, что заставляло Алексея применять все свои запасы терпения, которые со временем истончались всё сильнее. Но после службы к Карпову он зашёл. Разговора на этот раз не вышло, Карпов крутил свою трубку, отмалчивался и хмыкал. И как не давил на него Алексей, в детали разговора посвящать его не желал. Даже прикрикнул на него под конец, чтобы тот прекращал это. И бросил, чтобы Алексей сам решал, что со своей жизнью делать. Только чтоб не пожалел потом. Хотя сам Карпов как и раньше был уверен, что всё это временное. Полное юношеского максимализма и светлых идеалов. Но силком тащить дурака в Петербург делом тоже не было, так что Карпов отступил.       Снег глубоко вминался под тяжёлыми шагами Алексея. Тот в ярости делал резкие, словно с силой шаги, а в голове всё крутилось, что брата оградить ему так и удалось. Очередной раз тот оказывался подневольным служивым, и покоя эта мысль не приносила. Алексей решил непременно расспросить Павла о всём, о чем с ним говорил Карпов. И выяснить, что он вообще от него хотел!       Павел же не хотел ничего. Поэтому в квартире его Алексей не обнаружил, в данный момент Павел находился в кабаке и опрокидывал в себя вторую рюмку самогона. После первой он смог считать, что отделался лёгким испугом. Могло быть и хуже. Гораздо хуже. Всем постоянно что-то было нужно от бедного рядового Иванова. А бедный рядовой Иванов в данный момент начал ощущать единственное желание — чтобы его не трогали. После второй рюмки он окончательно утвердился в этом желании и направился домой. Шёл он вполне уверено, не шатало, на ногах держался твёрдо, чего нельзя было сказать в метафорическом смысле, и негромко что-то напевал под нос. В окошке горел свет, так что застать Алексея, склонившегося над своими переводами, удивление Павлу не принесло.       Скрипнула дверь, и Алексей повернул к нему голову.       — Павел? Ты сегодня поздно, — взгляд был беспокойным.       Он отодвинул бумаги в сторону и осторожно положил перо. Подошёл к Павлу поближе. Лицо того горело от холода и спирта. Обычно бледного цвета щёки покраснели неровными пятнами. Он повесил шинель, снял сапоги и повернулся к Алексею. Тот снова о чём-то тревожился, но на этот раз выяснять причины у Павла желания не было.       — С тобой всё хорошо?       — Да, — и Павел оставил Алексея.       Щедро зачерпнул из ведра, где у них хранилась питьевая вода, ковшиком. Жадно приложился. Чай был бы лучше, но, пожалуй, сейчас разница была незначительной.       Стол освободился от бумаг и чернил окончательно. Алексей собрал всё в аккуратные стопки и убрал к своим вещам. Подозрительно посмотрел на бормочущего что-то себе под нос брата. У него хорошее настроение? Случилось что-то, о чём он пока не знает? Но, когда Павел достал вчерашний хлеб и принялся с аппетитом откусывать прям от горбушки, тревога проснулась снова.       — Может достать мяса с луком?       Павел дожевал хлеб и освободил рот для ответа:       — Давай.       Он так и не присел со своего похода, ноги гудели и жили своей жизнью, в правилах которой не было указаний, что людям требуется порой провести время в сидячем положении. Поэтому такими же лёгкими, не покачивающимися шагами Павел подошёл к буфету и заглянул за несколько стоявших там плошек. Передвинул несколько ложек с места и убрал самую большую из мисок из буфета. Край миски звонко зацепился за стенку. Павел приостановил свои действия и посмотрел на миску. Миска. Плохая миска. Но обошёлся он с ней со сносной аккуратностью.       Стук ножа по доске прекратился. Это Алексей закончил нарезать ломтями мясо и четвертинки лука и поднял голову посмотреть, что же так старательно ищет в буфете его брат.       — Что ты ищешь?       — Что ты там вчера пил…       — Позавчера. И мне кажется, тебе хватит.       — Тем более позавчера.       Бутылка, наконец, нашлась. Ага! Вон она, притаилась в углу. Но стенки без всякого намёка на пыль явно были вытерты кем-то чистой тряпицей. Павел с довольным выражением лица, словно поймал особо крупную рыбу, потащил бутылку на свет. Поставил на стол, и стекло красиво блеснуло в неярком свете. Словно подмигнуло ему. Совсем не то, что Алексей, лицо которого стремительно принимало далекое от доброжелательности выражение. Алексею вспомнилось, насколько Павел мог быть непредсказуем для него. Вот и сейчас он не мог понять брата.       — Павел! Что ты собираешься делать? — голос такой, что хоть сейчас на плац да ротой командуй. Да какой там ротой, батальоном и ни отрядом меньше.       В ответном взгляде Павла читалось только недоумение.       — Отпраздновать.       Если бы мог, Павел бы засмеялся при виде ошарашенного лица Алексея.       — Что отпраздновать?       — Что меня не выдрали, как холопа на конюшне.       Павел поставил к бутылке на столе ещё и чайную чашку и сел. Щедро плеснул в чашку вместо стопки.       — Это Харитон Гаврилович тебе такое сказал? — Алексей сопоставил известные факты и снова начал злиться.       На пустые вопросы Павел не счёл нужным отвечать. Приподнял чашку и провозгласил тост:       — Моё здоровье, — выпил в несколько глотков и резко выдохнул.       Но в покое его явно в этот вечер не желали оставлять. Алексей крепко схватил его за руку. Павел молча стерпел.       — Павел! Посмотри на меня!       — Смотрю.       Пустая чашка удобно лежала в руке, но, пожалуй, будет лучше, если она перестанет быть пустой.       — Меня драли.       Павел перевёл взгляд на лицо Алексея. Тот пытался поймать его взгляд и смотрел слишком пристально. Словно на больного. Павел попытался осмыслить его слова.       — На конюшне?       — Нет. Но место не имеет значения.       На такое Павел только фыркнул.       — Поздравляю.       Преодолел сопротивление руки Алексея и поставил чашку на стол. Расхотелось, чтобы она вновь стала полной. Под руку удобно попал кусочек корки хлеба. Молча и сосредоточенно Павел сгрыз его. Посмотрел на несколько оставшихся крошек на столе, и тут руку от него всё-таки убрали.       — Расскажешь, что произошло, если можешь?       Снова от рядового Иванова требуют отчётов. Но Павел всё же ответил.       — Меня вызвал генерал Карпов. Потребовал прекратить дурно на тебя влиять. Потом стребовал рассказать, как мы в бордель ходили. Потом пообещал выдрать за всё хорошее, но отпустил с миром.       Алексей сдержался от удара по столу только потому, что это их единственный стол. Новый добывать будет неоткуда. Ладонь сжалась к плотный кулак       — Он не имел права.       Павел легко пожал плечами и ушёл раздеваться, чтобы упасть на кровать и дать уставшей спине отдохнуть. Но в спокойствии его не оставили. Тихо стукнули ножки табурета, и Алексей сел рядом.       — Тебе завтра на службу.       — Протрезвею, — Павел в одних кальсонах лёг на живот поверх одеяла.       — Когда?       — Что когда?       — Когда собрался успеть протрезветь?       — За ночь.       Уставшее за день тело блаженно расслабилось. Павел потянул назад руку и осторожно почесал начавшую отходить корочку коросты по краям. Чесаться с каждым днём начинало всё сильнее. Павел счёл это неплохим. Рана, в которую превратилась его спина, заживала хорошо. На этих мыслях приятная покачивающая дрёма окутала его.       Со стороны стола послышались вздохи. Это Алексей встал, насыпал в чашку длинные листья и залил их кипятком. Но сам пить не стал. Поставил на стол и задумчиво и долго смотрел на неподвижно лежавшего Павла. Так никуда не годилось. Его брат только усугубил своё состояние водкой. И погружался сейчас в уныние.       Алексей встал, набрал ковш воды, ручка ковша чуть холодила пальцы, подошёл к кровати и резко опрокинул его над головой Павла. Тот вскочил одним рывком. Без промежуточной стадии между лежанием и стоянием. Вот он лежал без движения, а вот стоит злой и ошарашенный с мокрой головой. Вся постель вымочена. И подушка сырая, а на матрасе огромное мокрое пятно. Павел перевёл взгляд на Алексея.       — Какая же ты скотина, Алексей.       Прошёл мимо него в угол с полотенцем и принялся вытирать мокрую голову.       Алексей дёрнулся было к нему, но остановился.       — Повернись.       Слова остались без внимания. Когда сухость головы стала достаточной, Павел отбросил полотенце, достал из своих вещей новые кальсоны и переоделся. На те, в которых он был, попало достаточно воды. А за кальсонами он достал сначала рубашку, потом штаны, потом…       Алексей смотрел как Павел переодевается в сухие вещи и его брови начали сходиться, а в голосе появился металл.       — Повернись ко мне.       — Это приказ, подпоручик? — Павел к нему не обернулся и продолжил быстро застёгивать пуговицы рубашки.       Голова очистилась. Словно и не было тех стопок. И вместо смазывающего горести тумана в голове стояла отвратительная стеклянная трезвость. За спиной раздались шаги и остановились совсем близко от него. Чужое дыхание слышалось прямо за спиной.       — Ты не холоп. Ты не слуга. Ты свободный человек и потому можешь прямо сейчас развернуться и врезать мне, если тебе так станет легче.       Развернулся Павел молча и плечи Алексея чуть дрогнули, но тот даже не обратил на него внимания. Надел форменную куртку, дёрнул плечами, чтобы села как надо. Залез под кровать за вещмешком и молча закинул в него свои пожитки. И только тогда посмотрел на Алексея.       — Хочешь разбитый нос? Иди и поцелуйся с косяком.       Старые солдатские сапоги из жёсткой кожи обычно надевались с некоторым трудом, но сейчас наделись, словно смазанные изнутри жиром. Павел накинул шинель и открыл дверь.       Алексей смотрел на него, не отрывая взгляда.       — И всё-таки ты не прав, брат. И ты снова убегаешь от меня.       — Иди ты к чёрту, Алексей.       Достал из кармана шинели ключи от комнаты и швырнул их Алексею в грудь.       — Меня даже в казарме никто водой не окатывал в постели. Нихрена ты ни о ком, кроме себя, думать не умеешь.       И дверь за Павлом тихо, но плотно закрылась.