Дураки и дороги

      Когда дыхание Павла снова стало сонным, Алексей тихо встал и поправил на нём одеяло. А потом он полночи сидел за переводом, пока свеча не догорела дотла. Пара мест ему так и не стали ясны, и он чувствовал, что тому виной не французский, а нечто иное. Торопливым движением он подчеркнул их карандашом, надеясь, что потом сможет выяснить у Павла, в чём там было дело. Ему самому явно не хватало знаний. Под мерное дыхание Павла он впервые за неделю свободно уснул на новом матрасе. И сон на этот раз был спокойным.       Часы складывались в дни, дни в десятины, а те летели одна за другой. Святки, Новой год, Крещение. Пряники, шоколад, шампанское рекой и гонки на коньках по едва сцепившемуся льду. Офицерское сборище гудело и изыскивало малейшие способы поразвлечься. На Новой год в доме полковника Яблонского был дан ужин, на котором офицеры кружились в парах за частичным неимением дам. Даже в казармах наблюдалось приподнятое настроение. Двойная порция мяса и водки подняла всем дух. Но Павел и Алексей остались в стороне от всеобщего веселья. Отказать приглашению на ужин от полковника Алексей не мог, но ушёл так скоро, как позволили приличия. А потом они вместе с Павлом пили в их комнате чай с пряниками, которые достал где-то Павел, и тройкой шоколадных конфет, которые принёс из своей доли Алексей в бумажном кульке. Третью конфету они честно разрезали пополам.       А в середине февраля, накануне Васильева дня Алексей пропал на весь вечер. Павел лишь молча посмотрел на календарь и стол, на котором стояли приличные мясные щи, несколько толстых румяных блинов, купленных у чиновницы со второго этажа, и пара мочённых яблок. Не стоило надеяться, что Алексей вспомнил. Но тот пришёл. Раскрасневшийся с мороза, запыхавшийся и сжимающий в руках большой свёрток. Не успев раздеться, он сунул его в руки Павла, и, пока тот пытался удобнее перехватить, торопливо разделся, вылез из сапог и обхватил брата в объятия. «С Днём рождения!» рявкнуло оглушительно прямо в ухо, а из свёртка в скором времени Павлом были выужены толстенный справочник «Скорострельные винтовки на вооружении русских войск» и вязанная из овечьей шерсти жилетка.       Тем временем спина Павла медленно превращалась из истерзанного мяса в покрытую рубцами, но вполне человеческую спину. Однако, бинты ему так и не сняли. Каждый вечер Павел приходил в их с Алексеем квартиру, и когда тот возвращался домой, его всегда ждал тёплый чай, а в комнате был чистый запах полыни и багульника.       А где-то за пару тысяч километров от них скрипел снег под полозьями почтовых бричек. Летели осколки льда из-под окованных копыт и потели дорогим пчелиным воском свечи.       И в один из январских дней в части Алексея ждал нежданный им знакомый.       — Ну садись, Алексей Кириллович. Говори, как на духу, что натворил?       Карпов Харитон Гаврилович отличался удивительным для адмирала умением переходить сразу к самой сути, минуя все надлежащие встрече расшаркивания. А впрочем, возможно, это влияло его давнее знакомство с подпоручиком Алексеем, которого он знал ещё в те времена, когда тот был ростом с вершок. И к которому питал слабость его старший сын, земля ему пухом.       — Чего отца позоришь? Зачем с рядовым близкую дружбу свёл? — Харитон Гаврилович одним движением оправил густую щётку усов и опустил на стол конверт.       Стол казалось и сам преобразился рядом с таким высоким гостем. Или это его преобразили усилия пары тройки солдат, которые потратили немало часов за его полировкой. Даже нашлось время поправить, казалось, со времён Ильи стоявшую криво ножку.       Адрес на выдвинутом конверте был выведен парой жёстких росчерков пера. Алексей покосил глазом на него, но трогать письмо не стал.       — Кирилл Александрович места себе не находит, наказал срочно вернуть тебя в столицу. А ты что творишь? Али не слышал, что честь берегут смолоду? Седин ждёшь?       Лицо Алексея быстро приняло выражение вежливой маски. За последние седьмицы он отлично научился надевать его за пару мгновений. Первое изумление неожиданному визиту прошло. Но всё же, почему отец попросил самого Харитона Гавриловича? Посчитал, что одно письмо не будет иметь достаточной силы? Сомневается в силе своего влияния на него? Но последнее Алексей додумывал смутно.       — Служу Государю Императору и Отечеству.       — Это ты Отечеству так служишь? Да ещё и светлейшее имя приплёл? Ты бы о своём положении подумал и как ты отца позоришь, сведя близкое знакомство с рядовым Ивановым. Благодаря ему вляпался в такую историю, которую весь Петербург успел перетереть. А отмываться ты как будешь, подумал? Репутацию подмочил, про честь офицера позабыл, в разгульных гулянках время проводишь.       Зубы скрипнули, но Алексей смолчал.       — Прекращай это дело и поправляй положение. Пока можно списать на молодость лет да неопытность. А не то упустишь время, и строить карьеру будет поздно. Кому нужно с лихвой воспользуются говорками. Такие слухи ходят, что все невесты разбежались.       Харитон Гаврилович закусил мундштук жёлтой, но крепкой линией зубов, которую тронул не возраст, а табак. Выпустил густое облако дыма и продолжил:       — В конце недели будь готов — едем с тобой в Петербург. С полковником это дело мы уже обговорили.       Алексей всю выволочку простоял молча, едва успевая отходить от сыпавшихся на него новых и новых дурных вестей. Ошалело пытался осознать происходящее. Мыслей было много, но они наслаивались, перебивали друг друга, и оформить их во что-то приличное он так и не смог. Так и стоял, словно своим молчанием выражая согласием со всем, чему, как только отошел, страшно устыдился. И слова в защиту брата не сказал!       Как дошёл до квартиры — не помнил. Только лёгкое письмо тяжёлым грузом лежало в руке и тянуло вниз сильнее, чем кандалы.       Брата дома не было. Видать, задержали на службе. Алексей ощутил слабое беспокойство, но, пожалуй, сейчас его задержка была даже на руку. С письмом он хотел остаться наедине. В первый раз ему захотелось уединиться от брата.       Печать сломалась на удивление легко, видать, из-за холода стала хрупкой, будто сделанной не из сургуча, а из тонкой плашки. Следующие полчаса прошли в полнейшем молчании. И не потому что письмо было длинным. Вовсе нет. На самом деле, внутри был всего один листок, исписанный едва ли на половину, но вот содержание… Содержание увеличивало длину и вес этого письма как минимум вдесятеро. Да, Харитон Гаврилович был сдержан с ним. Не то, что отец — тот на слова не скупился. Самыми унизительными и презрительными словами он описал отношения Алексея с этим «сукиным сыном». Упрекал за трусость, глупость и низость. Припомнил всё, и внезапный перевод из столичного полка на Кавказ, на котором, как всем известно, порядка в армии никогда не было. Да вы только на их форму посмотрите! Дуэли, Алексей порадовался, что до отца дошли только примерные слухи, которые были весьма далеки от настоящего хода дел. Иллюзий о том, что сказал бы отец, узнай он о настоящих дуэлях, Алексей не строил.       Табурет скрипнул под его весом, когда Алексей тяжело опустился. Было больно и горько. Часть слов задела его, словно вывернула наизнанку и изуродовала чистые мотивы. Часть пришлась на Павла, который не заслужил подобное. Комок обиды за брата тяжело прошёл внутрь, словно оцарапав горло. И было больно, что отец оказался тем, кто он есть, потому что где-то глубоко Алексей не оставлял надежду, что в отдалённом будущем он мог бы познакомить отца и брата друг с другом. И может быть… Лицо исказилось, и Алексей махнул рукой. Чего уж теперь говорить о том, что могло было быть? Ничего никогда не сбудется.       На портрете отца, пусть он лежал в сундуке бережно завёрнутый в тряпицу, собрался слой пыли. В обычном состоянии Алексей бы почувствовал угрызения совести за это, но сейчас он только резко сдул пыль и зло уставился ему в глаза. Но злость почти сразу прошла. Брат похож, очень похож, прям вылитый. Сбрить усы и никто не усомнится, кем Павел ему приходится. Алексей пальцем провёл по носу, сам он был похож на отца куда меньше. В детстве это доставляло ему немало беспокойства, когда он смотрелся в зеркало и представлял себя совсем таким как отец, но представить никогда не получалось. А теперь оставалось лишь надеяться, что Павел никогда не решит отпустить себе усы. С бородкой ему было однозначно лучше. Алексей был в этом уверен.       Когда в замке щелкнул ключ, Алексей развернулся к двери. Брат, наконец, вернулся.       Павел убрал свой ключ и посмотрел на Алексея. Вид у того был… не такой. Так и не войдя в комнату, Павел остановился.       — Кто-то умер?       Слюна словно застряла вязким комком в горле. Алексей с усилием сглотнул и ответил:       — Отец написал.       Павел кивнул и закрыл за собой дверь. Спрашивать дальше не имело смысла, а насущные дела не ждали. Раздеться, умыться и справить нехитрый ужин. За письмом Алексей, похоже, совсем забыл про него.       Алексей дошёл до самоназванного буфета, самостоятельно сколоченного ими из едва оструганных досок, и достал из глубин пыльную бутылку. Прямо в стакан налил резко пахнущую спиртом и мятой жидкость. Выпил залпом и закашлялся.       Раздевался Павел молча. Глянул на действо, происходившее у него на глазах. Подошел ближе:       — Когда уезжаешь?       Алексей утёр выступившие от водки слёзы:       — Никогда.       Взгляд, которым он оценил остаток жидкости в бутылке, был крайне мрачным. Снова налил на два пальца. Заранее покривился, но выпил и эту порцию.       — Плохо не будет?       Бутылку Павел нюхал осторожно. Аккуратно держал её на расстоянии от лица и осторожно принюхивался. Посмотрел на Алексея. Того успело бросить в жар, на щеках проступили неоднородные красные пятна. И, наверняка, он ничего не ел, а, значит, в добавок к жару скоро добавится тошнота. Павел достал хлеб и отрезал ему ломоть. Алексей откусил, забыл поблагодарить и снова потянулся за бутылкой.       — Кто ж так пьёт, не закусывая?       — Отдай.       Алексей всё ждал, когда же станет легче, но становиться легче и не думало. Никакого облегчения. Впрочем, возможно доза слишком мала?       Бутылку ему Павел отдал и в свою очередь отрезал хлеба себе. Откусил, прожевал.       — Если завтра не придёшь на службу, то твоё положение это не улучшит.       Очередную дозу Алексей выпил за пару глотков.       — Я подам в отставку.       — А дальше что?       То, что Алексею стало плохеть, стало очевидно даже для него самого, но как назло в голове всё ещё было достаточно ясно.       — Пока буду перебиваться переводами. Потом… Потом посмотрим.       Службу штабских Алексей, как ни упрекал себя за это, всегда считал менее достойной, а теперь ему до высоких чинов дослужиться не светило, но лучше уж так.       — И то план.       Наблюдать за таким Алексеем Павлу не хотелось. Он пошел к кровати, на ходу раздеваясь и по-армейский складывая одежду.       Алексей проследил за ним взглядом, а затем перевёл взгляд на портрет. В глазах плыло и два лица стали сливаться в одно. Алексей снова выпил.       — Не забудь тазик поставить к кровати на ночь, — предупредил Павел из-под одеяла. Вляпаться с утра не улыбалось.       На звук Алексей повернул к нему голову, недоумевая зачем нужен тазик, но тут его особо сильно помутило, и он понял, что тазик нужен уже сейчас. Под рукой ничего не было, так что Алексей склонился над рукомойником. Промыл рот и поднял голову. Мрачно задумался, почему вместо ожидаемого расслабления и забытья ему стало только хуже. Умылся, высморкался и очередной раз прополоскал рот водой, но мерзкий вкус никуда не ушел. И через минуту задумчивого стояния на месте он снова склонился.       Павел созерцал это выступление на бис с кровати.       — Нельзя столько крепкого пить сразу. Ты же не матрос и не пьяница.       — Я думал, станет легче, — голос хрипел и словно стал глуше.       Павел опешил сначала от такой удивительной наивности, если не сказать глупости.       — Лучше ляг спать.       Алексей неопределённо кивнул, голова снова закружилась, и привел себя в относительный порядок. Посмотрел на оставшиеся лежать на столе письмо и портрет и поскорее убрал их к вещам, чтобы не мозолили глаза.       С кровати Павел наблюдал за ним, ни капли не стесняясь. Вот он развернулся к нему, и движение, похоже, вышло слишком резким для его пьяной головы. Алексей прищурился, чтобы сосредоточить взгляд на наблюдавшем за ним Павле. Тот даже не скрывал, что следит за пьяным подпоручиком.       Алексей приоткрыл рот, намереваясь что-то сказать, что перешло на язык, не успев даже сформироваться, но махнул рукой и, шатаясь, дошёл до своей кровати. Свернулся, подобрав руки и ноги к себе и надеясь, что эта разъедающая желудок и душу боль уймётся.       — Спокойной ночи.       Немного повозившись с одеялом, Павел встал погасить свет. Алексей нашел силы только на неразборчивое бормотание, которое можно было счесть соответствующим ответом. А можно было и нет.       Павел слушал, как он то сбрасывал, то натягивал одеяло, беспокойно ворочался, переворачивался с боку на бок, хотел было сказать ему, чтобы он такими темпами не сломал кровать, а то спать стало бы негде, но не стал. Так и заснул под его копошения. А маявшегося всю ночь Алексея ждало тяжёлое утро с головной болью и тошнотой. Пусть часть выпитого и вышла вечером, но голова болела немилосердно.       На службе он выписал прошение об отставке и вручил его полковнику Яблонскому, тщательно соблюдая малейшие предчертания армейского этикета. Обрушившуюся на него лавину он принял стойко. Когда он сказал брату о своём намерении, он был пьян, но вот принял он его ещё до, когда был с трезвой головой. Душа противилась продолжению службы после истории с Павлом.       А Павел тем временем лежал в лазарете и переживал процедуру избавления от бинтов. Спину было рекомендовано держать в чистоте и сухости, и корочки покрывали её всю, но в целом было не так плохо. Самое главное — не развилась инфекция, хотя здоровья и так изрядно побитому организму это не добавило.       Дверь скрипнула, и Павел повернулся в её сторону. Последнее время Алексей действительно старался держать между ними дистанцию в части и избегал встреч, но видно зная, что сегодня Павлу должны были снимать бинты, не удержался. В пару шагов дошёл до Павла и робко заглянул на спину, освобождённую от бинтов. Павел поднялся с табуретки и принялся надевать рубаху. Движения были скупыми, спину он старался беречь.       — Всё в порядке?       Павел развернулся к нему всем телом, продолжая застегивать пуговицы.       — Да.       — Шрамы останутся?       — Да.       Застегнул последнюю пуговицу, встал и взялся за китель. Алексею хотелось помочь, но лишнее внимание даже от лекаря было нежелательно. Поощрять сплетни совершенно не хотелось. У Павла в голове были похожие мысли, так что он быстро оделся и вышел из лазарета, не оглянувшись и не заметив, с какой тревогой смотрел ему в спину Алексей.       Вечером Алексей сидел дома на табуретке и качал ногой, старательно подбирая нужные слова для письма отцу. Пришлось собраться с силами, чтобы решиться написать ему извинения за то, что он уходит со службы и пока не собирается возвращаться в Петербург. Реакцию на это письмо Алексей в полной мере не мог представить, но даже то, что он напредставлял, довольно пугало. Алексей посмотрел на вежливые фразы и аккуратно дописал внизу пару ровных строчек о том, что любой мог бы только мечтать о таком брате как Павел Кириллович. Со смесью страха, злости и удовлетворения сложил лист и убрал в конверт. Запечатать его он так и не успел — пришёл Павел.       Без бинтов двигаться и избегать боли от налипающей, а потом отходящей вместе с подживающими корочками ткани было легче, но сукровица натекла всё равно. Павел задумался, как ему быть, и где бы найти место, чтобы всё это промыть.       Алексей повернулся к нему и заметил, что Павел как-то необычно себя ведёт.       — Что-то случилось? Спина беспокоит? Может быть слишком рано сняли бинты?       — Нет. Просто… Накровило немного кажется.       — Можно мне посмотреть? — Алексей отложил в сторону так и не запечатанное письмо.       Павел согласно, но немного неуверенно кивнул. Ну ладно, смотри, раз тебе так хочется.       Алексей помог ему снять китель и взял миску для воды и чистую ветошь, предоставив Павлу самому справляться с рубашкой. По правде сказать, смотреть на его спину вот так, без бинтов, было боязно.       — Может лучше полить сверху, чтобы не касаться лишний раз? — из скомканной в зажатом кулаке ветоши посыпались пара нитей.       — Всё будет стекать мне в штаны.       — Снимешь.       Резонно, но вода всё равно будет течь и на тело, и на пол. А живут они на чердаке. Павел нашел глазами таз и прихватил его по пути на свободное от мебели место. Штаны были не рубашкой, ниже поясницы его зацепили мало, так что и снимать их оказалось не в пример легче. Аккуратная стопочка легла на кровать, а Павел замер, встав в таз к Алексею спиной и вытянувшись в полный рост. И стал ждать. Внутри распирало от сдерживаемого смеха.       — Поливай.       Угол наклона ведра с водой был таков, что вода в любой момент готова была пролиться, но Алексей замер. Беспокойно смотрел на все оставшиеся следы. Воспаление прошло, но общая картина все равно удручала. Павел в нетерпении немного повёл плечом и остановил движение посередине. Алексею стало неловко. Он оставил ведро, торопливо намочил ветошь и практически выжал её над плечами. Павел перед ним стоял смирно. Рост добавлял неудобств, Алексей подумал, что будь ситуация обратной, Павлу было бы несомненно удобнее, но было то, что было. Очень бережно и осторожно он стал протирать сначала редкие участки неповреждённой кожи, а потом мягко смачивать. Присохшие следы сукровицы не хотели легко отходить от кожи, и Алексей усилил нажим. Павел едва заметно перенёс вес с ноги на ногу. Спине значительно посвежело.       Когда спину можно было счесть чистой, Алексей промокнул всю её свежим полотенцем, стараясь едва касаться, словно касался не спины, а покрытых тонким слоем позолоты рам икон. Внимательно следил, чтобы Павел не дёрнулся от боли, но тот так и простоял смирно. На самом деле, особой боли он и не испытал. Это было интересной стороной Алексея. Ранее неизведанной.       Павел развернулся к нему с довольным лицом. Всё было в порядке. Так действительно стало лучше. Надел обратно кальсоны и заранее благоразумно оставленную Алексеем рубашку. Тот осмотрел Павла с головы до ног, утвердился, что стоит он твердо, и счёл его состояние удовлетворительным. Парой быстрых шагов дошёл до табуретки и сел за стол.       — Я подал прошение об отставке.       Павел поднял взгляд.       — Уже?       — Я давно подумывал. С тех пор как тебя… — Алексей собрал пальцем со стола несуществующие крошки и окончил, — высекли. Так что с деньгами будет туго некоторое время.       — Вот как. Твоему отцу не понравится.       Алексей подумал, что он ровно такой же отец Павла как и его, но промолчал. Брату вряд ли бы понравилось услышать такое.       — Не понравится.       — Надеюсь, ты хорошо подумал.       — Я не могу разделить и принять взгляды отца. Я не могу сделать вид, что тебя не существует, брат.       С тихим шелестом Павел пригладился.       — Это было бы проще всего. Я ведь не твоего поля ягода, ты же понимаешь? Хотя и упал с той же яблони, — тихий смешок закончил фразу.       Негодование за чтение чужих писем Алексей успешно подавил.       — Не понимаю. Ты не прав, Павел.       Павел промолчал.       Через силу Алексей продолжил.       — Я пойму, если ты не захочешь знаться со мной.       — Поздно. И когда твоё увольнение?       Алексей посмотрел на него рассеяно. Сжал руки, так и не поняв странный ответ, а может не смея неправильно истолковать.       — Не знаю, как одобрят. Должно быть к началу следующего месяца. Тогда к марту прошение точно будет в Петербурге и его подпишут.       — Это скоро.       Как легко благородному сословию определять свою судьбу. А ему самому никуда особо и не денешься. Повезло ещё, что не как некоторые бедолаги по двадцать пять годков служит.       — А что будешь делать ты?       Павел вернулся из тяжелых размышлений и встретил полный на что-то надежды взгляд Алексея.       — Останусь на службе. У меня не большой выбор в работе.