Дураки и дороги

      С отжатой тряпки грязным ручейком вернулась в ведро вода. С глухим шлепком Алексей опустил её на пол и стал тщательно мыть светлые доски. После ножа половицы стали заметно светлее, и теперь оставалось только протереть. Время от времени тряпка цеплялась за заусенцы в стыках плохо пригнанных половиц, и потом приходилось выдёргивать застрявшие нитки. Сочтя результат сносным, Алексей поднялся и прогнулся в пояснице назад, чтобы размять затёкшую за время чистки пола спину. Выпрямился и посмотрел на стол, за которым просидел со склоненной спиной несколько ночей накануне. В тишине и темноте, освещённый лишь свечкой, он делал переводы всех сносок чертежей немецкого огнестрельного оружия. С немецким у него было хуже чем с французским, и то и дело приходилось додумывать, а иногда и оставлять слова как есть, надеясь, что Павел разберёт термины по наитию. Алексей задержал некоторое время взгляд на чертежах, а потом нехотя перевёл его на лежавший рядом конверт. Конверт он до сих пор так и не вскрыл. Как ему отдали его, так и положил на стол. Поступать так с письмом отца было непочтительно, а проявлять слабость перед нехорошими предчувствиями — малодушно, но пару часов отсрочки он себе дал. И вот, стоя один на один с письмом и зная, что дел у него больше нет, он понял, что зря не вскрыл конверт сразу. Нервы за эти пару часов взвинтились чрезвычайно. Алексей удивился сам себе — такое с ним бывало редко, вернее, ровно три раза. Когда его впервые ввели в стены кадетского училища, когда умерла мать и когда он узнал, что у него есть брат. И вот теперь. Нехорошо. И из-за такого пустяка. Скрипнул стул, протестуя против излишне резкого с собой обращения, сухо порвалась бумага конверта. Алексей развернул лист и удобнее устроился за столом. На самом деле удобнее не получилось. Никогда не получалось. Напряжённые плечи, идеально прямая спина, бедра располагались на стуле строго параллельно и под прямым углом к икрам. Обычная поза, которую он принимал при общении с отцом, хотя сам этого не замечал.       Посмотрел на ровные и острые строчки. Перо местами надорвало бумагу. Видимо, отец слишком торопился. Он занятой человек. Воздух медленно прошёл сквозь ноздри, обжигая их холодом, несмотря на то, что в комнате было тепло. Алексей принялся читать.        «18 декабря 18хх года.              Любезный сын мой, Алексей. Здоровье моё в том же неизменно отменном состоянии. Хвала нашему Государю Императору Николаю I Александровичу также прочно моё служебное состояние, что, надеюсь, будет продолжаться и впредь, ибо немало моей крови было пролито на благо Отечества.       Сообщаю тебе, что с Михаилом Белинским всё решено, и ты волен предлагать руку Елизавете. Венчание будет в Москве по настоянию Анастасии Романовны. Деревеньку, что на Куре стоит, тебе отпишу, так что о справке по имущественному состоянию твоему тревоги напрасны.       Ежели возникнет какая надобность в деньгах, вышлю тебе сто рублей почтовыми.              Твой отец, генерал-лейтенант Кирилл Петропавловский.»       Сердце Алексея упало. Тяжело стало на душе. Он чувствовал, что к этому и идут разговоры двух почтенных отцов семейств, но надеялся, что… Что отец всё же прислушается к чувствам дочери. Бедная Лиза, как она теперь будет? Что с ней сделается? Не видать ей больше Володю Емеленко. А тот… А они всё надеялись, что он дослужится до поручика в пару лет, и свадьбу сыграют. Алексей с силой потёр лоб. А если его с его ретивостью нестись сломя голову убьют? И придётся Лизе идти замуж за первого, чьё положение в обществе и состояние сочтут подходящими. И что ему с этим делать? Настроение совсем упало. А ведь скоро Павел прийти обещал. Алексей убрал письмо в ящик стола, с немного большей силой, чем было необходимо, толкнув его обратно.       Так, погрузившись глубоко в тяжёлые мысли, он и просидел, пока в дверь точно в назначенный час не раздался стук. Алексей вздрогнул от неожиданности, показалось, что отец каким-то образом сумел преодолеть разделяющее их расстояние и сейчас стучал ему в дверь. Отворил дверь, и на несколько ударов сердца его охватил потусторонний ужас. Молодая версия отца смотрела на него и ждала разрешения войти. И только когда он вспомнил, как дышать, то понял, что на пороге стоит не молодая версия отца, а Павел в засыпанной снегом серой солдатской шинели и фуражке, с которой он уже успел снять белый чехол. Второй раз в жизни ему бросилось в глаза сходство Павла с отцом. Единственный раз до этого был при их первой встречи. Алексей мотнул головой, сбросил наваждение и махнул рукой в приглашении пройти к нему.       Повторно обив сапоги от снега на пороге — день выдался снежным, — Павел зашёл. Оглядел комнату. Весь пол покрывал потёртый, но ещё красивый ковёр. Сомнительно, чтобы он был настоящим персидским, но пестрота ярких красок смотрелась достаточно красиво и необычно. Посреди комнаты стоял восьмигранный низкий стол, а в углу был квадратный столик с ящиками и натёртой до блеска бронзовой чернильницей на нём. Павел неспешно снял шинель и старательно отряхнул от снега, чтобы с неё не натекло в комнате. Алексей ничего не замечающим взглядом посмотрел на него и пошел ставить воду для чая. Гранённый чайник медленно набирал тепло, не торопясь отдавать его воде в нём, а Алексей задумался. После прочтения письма отца хотелось побыть одному и прийти в себя от таких новостей, но он постарался воспринять приход в гости Павла как чудесную возможность отвлечься. В конце концов, к нему пришёл его брат! Тот самый, которой так долго избегал его и не хотел знаться.       — Не замёрз?       — Нет.       Павел прошёл в центр комнаты и заметил висящий на стене портрет генерал-лейтенанта Петропавловского, который Алексей забыл убрать. Зацепился за него взглядом и молча смотрел. Пригладился. Мельком подумалось, что быть может зря он пришёл. Но заслышав стук чашек, направился к столу.       То, каким взглядом смотрел Павел на портрет отца, не прошло незамеченным мимо Алексея. Он так растерялся после письма, что забыл про всё. В глаза снова прямо бросилось сходство. Интересно, если бы Павел был законным сыном, он справился бы лучше с этой ролью, чем он? Наверняка. Выдержанный, хладнокровный и рассудительный — он точно бы смотрелся уместнее на его месте.       Алексей отошёл к книжному шкафу и задумчиво постучал по корешкам книг. Выдвинул несколько и поставил обратно. Начать разговор, когда все мысли были полны возможным бракосочетанием, было сложно, но он предпринял такую попытку.       — Я слышал, особо отличившихся на смотре стрелков одарят воинскими знаками.       — Может и одарят, но это не про меня.       Алексей вернулся к столу, налил чай в самую большую кружку из тех, что у него были, и подвинул к Павлу поближе.       — Я видел в списках твоё имя, брат.       Его брат промолчал. Ответить на такое было нечего, а потому он решил просто молча пить чай. Так и лишнего ничего не скажет. Посмотрел на сложившего под подбородок руки Алексея, который плавал в каких-то своих мыслях. Осторожно сделал глоток почти кипятка. Покатал во рту, чтобы не ожёг горло, и проглотил. Отставил чай в сторону — пожалуй, пить его было пока рановато. А значит, можно было и поговорить.       — Ты явно думаешь не о немецких винтовках, Алексей.       Глаза Алексея прояснились, и он весь словно вышел из какого-то забытья.       — Что? А-а. Я думал, удобно ли тебе теперь бриться.       — Вполне, — пошкрябал зачаток бородки. — Думаю снова отрастить бороду.       Алексей посмотрел на бритую часть:       — Кажется, сейчас в моде усы.       — М… — в голове мелькнуло: «Нет, буду слишком похож. Уж лучше нетипичная для солдат борода».       Словно услышав несказанные слова, Алексей поднял голову и посмотрел на портрет за спиной Павла. Да уж. Отвернулся от портрета, наклонил стул на задних ножках и дотянулся до лежавшей на столе пухлой кипы бумаг.       — Я пытался перевести, как мог, но немецкий слишком сложен. Боюсь, мне не везде удалось правильно подобрать слова, так как многие термины мне не знакомы. Надеюсь, ты всё же сможешь это разобрать.       Интерес, с которым Павел открыл чертежи и погрузился в их изучение, выглядел вполне искренне. У Алексея, до этого с нервозностью следившего, придётся ли это Павлу по душе, отлегло от сердца. Стало радостно, что он смог занять внимание брата чем-то достаточно для него интересным. А потом его взгляд снова упал на портрет, и он тяжело задумался, что же ему сказать Лизоньке. Ведь та расстроится. Но решили всё до них и за них.       Павел отложил чертежи.       — Знаешь, я иногда думаю, не жениться ли. Мне двадцать четыре, уже пора бы…       От столь неожиданно совпавших с главной темой его тяжких дум слов Алексей вздрогнул. Отставил подальше от себя кружку с чаем, чтобы случайно не залить все бумаги. С такой темой разговора этого стоило бы опасаться.       — Ты думаешь, двадцать четыре года подходящий возраст?       — Не знаю.       У Алексея пробудился интерес. Выходит, Павел тоже думает о таком? Хотя его никто не принуждает торопиться с этим. С радостью он ухватился за подкинутую тему. Всё что угодно, лишь бы отвлечься мыслями от грядущего.       — А у тебя есть возлюбленная?       — Нет. Я, кажется, за всю жизнь понравился только одной женщине, — Павел улыбнулся. Эта улыбка была из тех редких его улыбок, в которых не было ни крошки злости.       В голове Алексея промелькнули все пошлые вещи, услышанные им от Павла. Да быть такого не может.       — Но ты же говорил, что…       — Что?       Говорил он многое, да. Но это совершенно не означало, что он в чем-либо собирался признаваться. Совсем-совсем.       — Что ты был с женщинами.       Возникло нехорошее подозрение, что имел в виду Павел, говоря о понравился, но верить в него не хотелось и не получалось. Павел осознал, что случайно проговорился и поторопился найти способ извернуться. Признаваться в чём-то настолько личном и делать себя уязвимым перед Алексеем не хотелось. И так тот превосходил его практически во всем.       — Понравился, это значит, что она мне книжки в больницу приносит, например, а не просто… — махнул рукой, мол, сам понимаешь что.       Алексей выдохнул, и на него с ещё большей тяжестью навалились унылые мысли о Лизоньке. С тихим шелестом переворачивались листы чертежей, к которым снова возвратился Павел. Чувствовал он себя так, словно протиснулся сквозь узкую расщелину и ухитрился не оставить в ней ни частей кожи, ни даже частей одежды. Невидяще посмотрел на подробнейший рисунок капсуля и немного меланхолично подумал, а светит ли ему в жизни вообще женское внимание. Не такое, когда забывают через месяц, а…       На этот раз тишину нарушил Алексей.       — Павел, скажи, ты бы женился на Елизавете Михайловне?       Ответный взгляд был полон удивления.       — Вряд ли я ей интересен как муж.       — Почему? Она явно выразила восхищение тобою, — природу этого восхищения Алексей понимал, да и уже несколько лет Лизоньку интересовал в том самом роде исключительно Емеленко, но слишком уж однозначно прозвучали слова брата. Он понизил голос: — Пожалуйста, не рассказывай Елизавете Михайловне, но она спрашивала у меня про тебя.       Павел немного удивился. Странное дело.       — И что спрашивала?       — О твоих подвигах. И о том, есть ли у тебя дама сердца, — Алексей даже покраснел немного.       Рука Павла снова автоматически потянулась к голове и несколько раз провела по вновь укоротившимся волосам.       — А, вот как… Думаю, я привлекаю её как персонаж.       — О чём ты?       — Вроде как из тех книг, что она читает. Вряд ли она видит во мне мужчину, а не интересный набор характеристик.       Возмущение захлестнуло Алексея:       — Елизавета Михайловна не такая!       — Ей шестнадцать, Алексей.       Павел начал подозревать, что Алексей в очередной раз не так понял то, о чём он тут только что говорил.       — Вот именно!       Тяжело вздохнув, Павел подумал, что да, определённо не понял.       — Она слишком увлекается книгами. Восхищение мной… это как восхищаться книжным героем, а не человеком-мной. У меня есть специфическое лицо, чин, солдатская шинель, «подвиги», которые ты милостиво растиражировал, и набор героических травм.       Павел посмотрел, как Алексей глядит на него внимательными глазами. Понимания того, о чём он говорил, в них он не нашёл. Что ж, донести свою мысль он, похоже, не сможет.       А у Алексея кололо сердце и появилось неуместное, но совершенно неуёмное желание погладить Павла по голове. Совсем он в себя не верит.       — Брат. А ведь знаешь, когда-то мы с Елизаветой Михайловной вместе лазили на старую яблоню. Была у них такая во дворе. Сейчас её уже срубили. И она учила меня правильному французскому выговору, у меня вечно получалось твёрдая «н». А когда учителя были слишком строги к ней, я брал её кататься с собой на лодке. Лиза на самом деле благодарна тебе за моё спасение.       Павел кивнул:       — Безусловно она рада, что ты жив, — про себя подумал, что только вот к нему, как к личности, это отношения никакого не имеет.       В сердце Алексея снова кольнуло. Слишком знакомо больно. Слишком похоже. Он отбросил страх и, зажмурившись, потрепал Павла по голове.       — Ты хорош сам по себе, брат.       Павел аж замер. Рука была тёплой и гладила очень мягко. Алексей осторожно приоткрыл один глаз, боясь поверить, что ему за это ничего не будет. Чудеса. Только бумаги хрустнули под руками Павла, который вцепился в них и боялся шелохнуться. Алексей опустил руку и стеснённо посмотрел вбок, надеясь, что ничего не испортил.       Перестав ощущать гладящую ладонь, Павел выдохнул и выпустил из рук чертежи. Постарался взять себя в руки, а то начало развозить просто до неприличия. Сделал длинный, но поверхностный вдох. «Хорош сам по себе». Ему такое слышать было крайне приятно. Но больно. И пока так и не растворилась толика недоверчивости, что вдруг Алексей сказал не то, что думал. Кто его знает? Это надо было хорошо обмыслить и желательно позже, поэтому он постарался вернуться к чтению чертежей. Не зря же Алексей их переводил.       Алексею, у которого чертежей не было, а значит, и отвлечь себя было нечем, стало крайне неловко. Он достал орехи и щедро насыпал их в вазочку на столе. Заметил приоткрытый ящик письменного стола, из которого выглядывал угол злосчастного письма, и поторопился скорее убрать его обратно и задвинуть ящик до конца.       К счастью для него, Павел отвлёкся на орехи и ничего не заметил. Зубов у него стало конечно меньше, но оставшиеся вполне были способны справляться с орехами. Тем более размягчёнными из-за предварительной варки в сахарном сиропе.       Алексей испустил тяжкий, полный негодования на свалившиеся на него жизненные трудности вздох и принялся смотреть, как Павел расправляется с орехами. Поделиться проблемой хотелось сильно, тем более, Павел был единственным человеком вне этой истории, кому можно было бы её рассказать, но как он воспримет переписку с отцом, Алексей не знал.       Павел приподнял взгляд:       — Что?       Чуть поколебавшись, Алексей всё же робко начал.       — Насчёт женитьбы… — вдохнул и решительно окончил, — нас с Елизаветой Михайловной хотя поженить.       Не ожидавший такое услышать Павел растерянно помолчал некоторое время.       — Вот как.       Алексей взял орешек, покатал его в пальцах и сам не заметил, как начал разминать его в труху.       — Она против.       — Ты уже говорил с ней? — а то, может, она и не против, а Алексей как обычно надумал.       — В последние дни нет. Не говорил после того, как узнал, — дополнил себя.       Павел умолк окончательно. Вот так вот шёл за чертежами, чаем и орехами, а вышло такое. Как всегда впрочем.       Алексей почти обречённо обратился к тому, кого бы он мог попросить о помощи в таком деле. Павел ведь всё-таки его старший брат.       — Как мне быть?       Что отвечать, тот не знал.       — Отказы не принимаются?       — Я не могу поставить в нелепое положение Елизавету Михайловну.       Как сложно. Эти дворянские условности. Да и в целом…       — Ну а чем плоха ваша женитьба?       — Но я не могу! Мы же знаем друг друга с детства! И она достойна умного и храброго человека, который будет заботиться, любить и оберегать её, а не меня.       — А ты что? Не будешь заботиться и оберегать? А любовь… Ну кто выходит замуж по любви?       — Но мы же почти родственники!       — И что? А ты думаешь, в случае твоего отказа её не выдадут замуж за какого-нибудь старого хмыря с большим состоянием? Или думаешь, что старикашка на тридцать лет старше или жирный боров, брюхо которого больше его состояния, — то, что ей нужно?       Алексей посмотрел глазами раненого оленя.       — И будет твоя Лизонька в первую брачную ночь лежать под каким-нибудь кондратным дедом и зачинать ему наследников. Зато не с тобой. Люди вашего положения по любви не женятся. Пожалел бы девку от такой судьбы. Ведь, в конце концов, никто не узнает, если вы не будете работать над продолжением рода… И развод ей дать ничто не мешает с наследством, если она в кого влюбится.       Павел смотрел на Алексея и думал, откуда он такой дурак выискался. И лет вроде не мало, и рос в соответствующей среде.       Уши Алексея заалели, но голос был предельно серьёзным.       — Она тайно помолвлена с одним человеком, — Алексей хотел сначала сказать, с кем именно, но это была не его тайна. — Он из благородной семьи, но слишком молод, потому они решили подождать.       — О. А что думает её отец? Подумает, если узнает, — поправил Павел себя. — Выставит её на мороз на позор. И точно ли этот человек, имени которого ты не решаешься назвать, может на ней жениться? А не поматросит и бросит?       Алексей сжал голову руками, будто её что-то разрывало изнутри и только так можно было хотя бы попытаться удержать её целой.       — Я лично знаю этого человека. И Елизавета Михайловна умная девушка и не допустит никаких вольностей, — последнее было сказано так, словно он сам пытался убедить себя в этом. После ношения ею книг весьма фривольного содержания Павлу, уверенность в её благоразумии довольно сильно пошатнулась, но не настолько, чтобы допустить недозволенные вещи.       — В самом плохом варианте я всегда предложу ей свою руку.       — Да? А твой отец против не будет? А то знаешь, как же репутация?       Алексей сжал зубы:       — Я не прощу себе, если она попадёт в беду. Моя рука в её распоряжении, и она это знает.       Павел покивал с умным видом.       — Значит, ты против того, чтобы она читала нескромные книжки, но отношения с шестнадцатилетним безмозглым молокососом поощряешь?       — Ему восемнадцать. И я не поощряю их отношения. И присутствовал на половине их встреч. Но второй половине присутствовала её нянюшка.       — Был третьим лишним? — Павел позволил себе улыбку.       Алексей заметил, что тот утратил серьёзность, и стушевался. Буркнул:       — Был тем, кто не допустил бы лишнего.       Павел вздохнул.       — И что ты собираешься всё-таки делать сейчас?       Алексей устало сел на стул.       — Я не знаю. Хотел спросить твоего совета, ведь ты лучше разбираешься в подобных делах.       Есть орехи Павлу расхотелось окончательно, так что он убрал орешек, который взял, но так и не успел положить в рот, обратно в вазочку.       — Я? Почему? По-твоему, я много свадеб расстроил?       Алексей совсем отчаялся.       — Но у тебя хотя бы был опыт дел с женщинами.       «Какая засада», — подумал Павел. И он сам себя в неё загнал.       — И как ты предлагаешь его здесь применить?       В глазах Алексея появилась неуверенная надежда. Он пристально смотрел на брата.       — Не знаю.       — Хм. Впрочем, может нам сходить в публичный дом? Вероятно, это испортит твою репутацию достаточно, чтобы отец Елизаветы перехотел её за тебя выдавать.       Услышать такой способ решения проблемы Алексей никак не ожидал. Но Павел вероятно лучше знал. Он несмотря на то, что покраснел, только молча кивнул, соглашаясь на любое предложение Павла.       А тот совсем скис. Он сказал лучшее, что мог предложить и посчитал, что его полномочия на этом закончились. Уныло взял орех, повертел его в пальцах, раздумывая есть или не есть, но всё-таки съел. Но вкус радости особой не принёс. Только пальцы зря запачкал. А ведь мог быть хороший вечер. А вместо этого пришлось разбирать проблемы Петропавловских. О да, это именно то, о чем он мечтал всю жизнь. Даже чертежи перестали радовать. И во рту после сладких орехов появился какой-то кислый привкус. Павел поторопился запить его чаем.       Алексей грустно сидел и искоса смотрел на скуксившегося Павла. Опять у него вышло как всегда. Испортил только начинающиеся налаживаться и укрепляться отношения с братом, да ещё и навалил на него свои проблемы и рассказал тайну Лизоньки. Ну вот что он за человек такой? С неожиданной силой захотелось провалиться на другую сторону земли. До слёз обидно, ведь он так хотел провести вечер с братом. Ждал, готовился, и в итоге всё пошло наперекосяк. Алексей вспомнил про заготовленный подарок. И правда? Чего это он? Надо хоть перчатки подарить. Резко подскочил с места за спрятанными перчатками и, когда стоял наклонившись с ними, услышал.       — Не приду к тебе больше в гости, — Павел отодвинул от себя чашку с недопитым чаем и гору чертежей.       Алексей застыл как был в неудобной позе. Новые перчатки выпали из ослабевших пальцев на пол. Павел повернулся на звук. С недоумением посмотрел на упавшие перчатки. Что это тут Алексей собирался делать? Ответ на вопрос не заставил себя ждать. Алексей поднял перчатки и поднялся сам, протянул их Павлу и, не глядя на него, сказал ровным голосом:       — Я понял. Прости.       — Что это?       Перчатки Павел всё же взял.       Скрипнула доска под весом Алексея, когда он развернулся к письменному столу лицом, а к Павлу спиной. Медленно провёл пальцем по линиям гладко отшлифованного стола.       — Тебе же велики твои перчатки. Это новые. Они должны быть по размеру, — язык был словно чужой.       Павел посмотрел на перчатки. Хорошие, качественные. И видно, что ему будут размер в размер. Глянул на Алексея, который, казалось, вот-вот готов был там расплакаться. И откуда только такие берутся?       — Когда будешь уходить — просто прикрой дверь. Я потом запру.       Павел встал и подошёл к нему. Похлопал легко по лопатке.       — Спасибо за подарок, — что бы ещё такое сказать Павел не знал и не умел.       Алексей замер и двинул плечами, словно не веря, повернулся к смотревшему на него Павлу.       — Спасибо. Спасибо, что пришёл, что выслушал, что предложил помощь. И прости, что испортил тебе вечер.       — С Елизаветой мы что-нибудь придумаем.       Голова Алексея двинулась в согласном кивке, и он робко протянул руку вперёд для рукопожатия. Его мотив остался Павлу непонятным, а потому рука просто зависла в воздухе — ответной реакции Алексей так и не дождался. Он попытался улыбнуться и опустил руку. Ну что ж, значит, так. Двинул плечами.       — Ну… Тогда увидимся, Павел. Ты сообщишь когда?       — Да.       Вот как было догадаться про рукопожатие? Ну что за человек? Павел поспешил ретироваться. Это всё было слишком странно для него.       А Алексей повернул ключ в замке и сжался в клубок в углу комнаты.