Дураки и дороги

      Подпоручик Петропавловский следил за тем, как солдаты маршируют под согласный бой барабанов. В ровном строю сразу бросалась в глаза фигура ростом в три вершка. Алексей задержал взгляд на ней и перевёл на ровные ряды солдат. Бодро гаркнул:       — На кра-ул!       Прошёлся вдоль. Глаз никак не мог привыкнуть среди форменных кафтанов, киверов и сапог встречать бешметы, папахи и ноговицы. Алексей дошёл до солдата с ефрейторскими нашивками. Ефрейтор Иванов на удивление был одет в соответствии со всеми нормами, единственное, что выделялось — фуражка, но фуражки носили здесь все. Алексей задумался, что в обычной ситуации он бы поставил ефрейтора в пример и отдал бы распоряжение остальным привести форму в порядок, но здесь ему в первые недели дали понять, что подобные послабления допустимы. Чего говорить о солдатах, если офицеры позволяли себе предстать перед командующим в архалуке? Алексей отвернул голову от ефрейтора и прошёл мимо, сожалея о невозможном.       Подпоручик стоял в сорока саженях от щита и напрасно мёрз. Выстрелить не получалось вот уже четверть часа. В двух белых линиях на чёрном не добавилось ни одной отметины. Алексей задержал дыхание и заставил себя плавно нажать на крючок спуска. Сапоги обсыпало комьями смёрзшейся земли. Пуля ушла в землю почти под ноги. Алексей решил оставить попытки, пока не навредил себе, и с тяжёлым сердцем убрал пистолет. Проклятые линии застилали взор, даже когда он отвернулся от щита. Только теперь они были не белыми, а чёрными и издевательски преследовали его, куда бы он не посмотрел.       В мишень попасть не мог, а в сердце брата с первого раза попал. Повезло, тот медальон не снял. У Алексея холодели руки, стоило подумать, что бы вышло, если бы брат последовал его примеру. Может, и правильно, что теперь такой как он стрелять не может. Братоубийца. Алексей задрал голову к небу. Небо назло мыслям было не по-ноябрьски чистым и ясным.       И ничего у него с извинениями не вышло. Только хуже сделал. Алексей опустил голову — грязь под ногами явно больше соответствовала настроению. Брат тогда так смотрел. Господином подпоручиком называл. Колено кольнуло. И чем же он его так обидел? Алексей потёр щёку. Рука у Аполлинария оказалась тяжёлой.       Послышались чьи-то разговоры. Подпоручик поднял голову и понял, что за мыслями не заметил, как дошёл до казарм. Хотел пройти мимо, считая низким слушать разговоры, чьим участником не является, но имя брата заставило повременить. Прислушался, чтобы убедиться, не показалось ли ему, а разговор продолжался:       — …возгордился, носа теперь нам не кажет.       — Ещё бы, он теперь Аполлинарий Кириллович, важная птица, его сам подпоручик Петропавловский братом кличет. А все знают, чей сын подпоручик.       — Э, нет, погоди. Велика честь фазаном считать. Да и какой же он фазан? Фазан птица благородная. А это байстрюк.       — О ком вы, братцы? Слушаю вас, а понять не могу. Не было у нас таких в роте.       — Да о Павле, сукином сыне. Крикнул я ему тут намедни табачком поделиться, а он мне челюсть своротил.       Алексей с каменным лицом отошёл от стены. Удержался от искушения заглянуть в окно. Вот, значит, к чему привело его появление. Не мудрено, что брат его видеть не хочет. Как бы ни хотелось зайти и строго выговорить болтавшим солдатам, Алексей удержался. Не стал лишний раз связывать себя и ефрейтора Иванова в сознании людей. Медленно продолжил путь, лихорадочно подыскивая варианты примирения с братом так, чтобы ему снова не повредить.       Игла быстро сновала в руках Иванова. Он использовал поздний свет, чтобы успеть перешить протёртый ворот у рубашки. Хотелось расслабиться и освободить голову от бессмысленных мыслей, но они назойливо лезли друг за другом и уходить никуда не собирались. Кажется, его дражайший брат снова собирался добавить ему проблем. Ему совершенно не понравилось, как Петропавловский остановился около него на утренних учениях. Почти слишком долго.       Сначала вызвал. Потом извинился. А пистолет холостым зарядил. Не помешало благородство. Иванов попал иглой под ноготь, зашипел и продолжил шить. А теперь снова ему что-то нужно. Пока пронесло, но кто знает, сколько это продлится. Возможность уйти в горы горцем и больше никогда не видеть Петропавловских стала казаться заманчивой. Он хмыкнул. Кто бы ему такую возможность дал. И завтра, наверняка, явится со своим «Аполлинарием Кирилловичем». Вздохнул. Дошил до угла и перехватил удобнее ткань. И не убьёшь его толком. Это очень легко – выстрелить в первом же набеге в голову. Или же просто подгадать момент и подстрелить лошадь. Подпоручик бы тогда попал под ноги агонизирующего животного или был бы зарублен горской шашкой. Иванов выпрямился и мечтательно прикрыл глаза. Представлять подобное было приятно. Но через недолгое время он мотнул головой, сгоняя дрёму, и снова склонился с иголкой.       Узнают. Слишком большое внимание привлёк глупый братец. А может он и не так глуп, как хочет казаться. Если в ближайшее время с подпоручиком что-нибудь случится, заподозрят его. Может, повезёт и суда удастся избежать, но отец точно не оценит. Иванов прошил несколько раз вперёд назад иглой, закрепляя нить. Со службы выкинет. Закусил нитку и оборвал. Намотал нить на иглу, заколол в отворот вещевой сумки. Разгладил руками обновлённый воротник. Всё, что ему оставалось — держать рот на замке и терпеть. Рано или поздно всё забудется.       Следующий день выдался пасмурным. Пренеприятнейший ветер срывал остатки вялых листьев с деревьев и выдёргивал части плетня. Алексей ещё плотнее укутался в пальто и поправил ремень под челюстью. Кивер откровенно пыталось сдуть. Лужица от вылитых в неположенном месте помоев стянулась льдом и хрустнула под сапогом. Погода решительно выступала против его нынешнего замысла.       Солдаты шустро сновали по двору, придерживая руками фуражки, но ефрейтора Иванова видно не было. Алексей закусил зубами мундштук и потёр ладони друг об друга — перчатки тонкой выделки совсем не защищали от холода. Приложил руку козырьком к глазам, защищая их от резкого ветра, и пригляделся. Иванов был обнаружен у дальней стены цейхгауза. Алексей поспешил к нему. Он допускал, что ему показалось, но Иванов, заметив его приближение, сделал несколько шагов к углу постройки, и только, когда Алексей встал совсем близко, остановился. Недопустимо грубо промолчал, не поздоровавшись с высшим чином.       Алексей неловко переминался и думал, как лучше озвучить своё предложение. «Аполлинарий Кириллович», хотелось начать ему, но кстати вспомнилось, каким тоном произносилось это имя сослуживцами брата. На язык пришло другое имя. То, которое Алексей не вычитывал в документах, а слышал своими ушами от ефрейтора.       — Павел! Ты… вы бы не отказались сопровождать меня во время сегодняшнего дозора? Я бы не стал вас беспокоить, но нога… Боюсь, мне понадобится надёжный спутник.       Иванов чуть не изменился в лице. Вот так выверт с «Павлом». Недолго пораздумывал и пришёл к заключению, что в крайнем случае можно будет сбросить подпоручика вместе с его лошадью с утёса и сделать вид, что так и было. Хотя кто ему поверит?       — Я согласен, — Иванов почувствовал, что его любопытство было слегка затронуто.       Алексей засветился радостно, несмотря на погоду.       — Пойдёмте за мной.       Лошади равномерно перебирали копытами, но вопреки ровному шагу в колене у Алексея постепенно начинала нарастать боль. Сначала почти незаметно, а потом, по мере того как сырость и холод пробирались под одежду, всё сильнее и сильнее. Алексей старался не обращать внимания, так как офицер должен был быть выше подобной ничтожной боли, но как ни старался, подобное отвлекало. Он посмотрел на спутника. Иванов внимательно оглядывал окрестности, казалось, он целиком был поглощён делом. Его посадка на рыжей кобыле, возможно, была не столь щегольской, как у офицеров или молодых горцев, но держался он крепко и умело управлял лошадью.       Алексей перевёл взгляд туда, куда уже несколько минут вглядывался Иванов. По другой стороне ущелья навстречу к ним приближались двое всадников. Прошло ещё несколько минут, и стало можно увидеть ружья за спиной у всадников в черкесской одежде. Иванов снял ружьё и принял наизготовку. Алексей повёл рукой:       — Погоди.       Прищурился. То, что раньше казалось тюком, теперь стало девушкой, закутанной в какое-то полотно.       — Нужно сначала разобраться.       Иванов перевёл взгляд с всадников на него. В глазах ясно читалось, что разбираться следует господину подпоручику, а не подневольному ефрейтору.       Алексей счёл нужным пояснить:       — С ними женщина. И судя по всему, не по своей воле.       Иванов совершенно не желал влезать во внутричеркесские разборки с их черкесскими обрядами. И по его лицу это было чрезвычайно легко понять. Но Алексей не повёл и ухом.       — Мы выясним, не требуется ли наша помощь, — и направил коня к черкесам.       Иванов начал жалеть, что согласился на подобное предприятие, но изменить ответ уже было нельзя, потому он тоже повернул рыжую кобылу вслед за Алексеем.       Алексей громко окликнул горцев:       — Остановитесь! Немедленно!       Те требование остановиться явно не оценили, и Алексей услышал, как пуля просвистела у уха. Конь встал на дыбы. Ему пришлось спешно ослабить повод и лечь на шею лошади. Конь опустился на четыре ноги, и Алексей достал пистолет. Пока он пытался преодолеть себя и выстрелить, один из противников упал и скатился в ущелье.       Ефрейтор Иванов время не терял. Стрелял с той же меткостью, с которой проявлял себя на учениях. Он с хладнокровным лицом под выстрелами оставшегося черкеса перезарядил ружьё и выстрелил, держась за лошадь одними ногами. Горец пытался отстреливаться, но вдруг резко покосился и упал на шею лошади. Та понесла тело и девушку.       Иванов провёл рукой по волосам и оглянулся с лёгким интересом посмотреть, как там подпоручик. И тут его подкинуло в седле. Маленький камешек упал под копыто лошади, а за ним покатились покрупнее. Грохот выстрелов вызвал небольшой оползень. Лошади взвились. Дешёвые сыромятные ремни подруг растянулись на влажном воздухе, и Иванов почувствовал, что съезжает. Попытался обхватить шею, но лошадь мотнула, и его выкинуло из высокого, удобного для лошади и всадника, но ненадежного седла в то самое ущелье, куда незадолго до этого полетел горец. А за Ивановым в это ущелье полетел тоже не сумевший удержаться на понёсшей лошади Алексей.       Приземление было ужасным. Иванов со всего маху приложился подбородком о скалу — в глазах потемнело. Внутри черепа послышался отвратительный хруст. А потом его перевернуло в воздухе, и он покатился по склону, пока не застрял между камнем и чудом зацепившейся корнями за этот камень сосёнкой. Алексей проскользил спиной по склону, сдирая мундир и спину в клочья, и остановился об Иванова. Пытаясь удержаться, схватился за первое попавшееся и крепко сжал руку ефрейтора. Пистолет, который подпоручик так и не выпустил из рук, холодно ткнулся в голову Иванову. Тот почувствовал непередаваемое ощущение смещения костей в руке и, не выдержав, крикнул. Алексей испуганно дёрнулся. Спусковой крючок сместился. Кремень выбил искру, и вылетевшая пуля оторвала половину уха Иванова. Пострадавшее ухо тут же оглохло, и если бы не сломанная челюсть, превратившая крик в бульканье, он бы закричал в полный голос. Лицо Алексея оросилось тёплыми каплями, а ефрейтор попытался подальше отодвинуться от него. Дерево угрожающе скрипнуло. Иванов вынужденно замер, сдерживая стоны боли.       Алексей выронил от неожиданности пистолет. Тот покатился вниз с утихающим шумом, пока где-то далеко не послышался еле заметный плеск. Алексей осознал, что больше не падает и перестал цепляться за брата. Осторожно приподнялся, оперся одной ногой о камень и пристроился верхом на животе Иванова, старясь как можно меньше контактировать с его телом.       Где-то бесконечно далеко над обрывом слышался перестук копыт и слабое ржание. Лошади, потерявшие всадников, беспокойно потоптались на месте, зовя ездоков, а затем ускакали прочь. В груди у обоих похолодело.       Иванов аккуратно положил сломанную руку себе на грудь. Когда её перестали бесцеремонно сжимать, боль утихла. Он повернул голову влево, чтобы кровь выливалась наружу из разбитого рта, а не стекала в горло. Закашлялся, чувствуя, как на каждом движении почти невыносимо раскалённые спицы пронизывают челюсть и как в каждом ушибе боль отдаётся эхом. Про то, что сталось с ухом, он старался просто не думать.       Сказать хотелось многое. И если бы не сломанная челюсть и отвратительно кружащаяся голова, за ним бы не встало. Как назло начало тошнить. Иванов горестно порадовался тому, что утром почти ничего не ел. Не лезло. Как чувствовал, что всё приведёт к подобному.       Алексей на нём чуть шевельнулся, и Иванов прочувствовал каждую косточку в своём теле. Покосил на него взглядом. Алексей был бледным, но на удивление целым.       — Брат? Аполлинарий Кириллович, ты жив? — он почти шептал в страхе.       Аполлинарий Кириллович красноречивым взглядом сказал, что пока ещё жив. И вообще-то он Павел. А вот будет ли жив Алексей в ближайшее время уже не такой решённый вопрос. Иванов сглотнул всё равно накопившуюся во рту кровь. Вкус был мерзким.       Алексей почувствовал, как мурашки побежали по позвоночнику. Понял, что только что второй раз чудом избежал смерти. Камень под ногой вдруг оторвался и покатился вниз. Алексей качнулся, но удержал равновесие. Зашарил ногой по стене в надежде найти выступ, на который можно будет упереться, чтобы меньше давить на брата. Подвернулась удобная ямка, и он медленно перенес вес на ногу. Сердце перестало колотиться как бешеное, и Алексей смог оценить состояние брата. Вид был явно не лучшим. Окровавленное лицо с безобразно опухшей челюстью и багровым месивом на месте уха. Что скрывалось под одеждой, Алексей боялся даже представить.       Ещё раз оглядел раны Павла и вытащил из кармана платок. Белоснежный, из тончайшего шёлка, с затейливо вышитой монограммой. Потянулся приложить к ранам, но остановился, осознав глупость. Павел ответил очень выразительным взглядом, суть которого легко читалась как «убил бы». Откинул голову обратно на камень и прикрыл глаза. Холод от камня успокаивал.       Алексей выпустил из рук платок и случайно отправил его к пистолету. Решительно снял с себя пальто, а за ним сюртук и рубашку. Решительность прерывалась ощутимыми прострелами от потревоженной разбитой спины. Стараясь не давить на тело, положил одежду на живот брата. Ветер, ещё более сильный в ущелье, чем наверху, сразу же обжёг голый торс. Несколько оставшихся иголок сосны оторвало ветром и бросило в плечи. Алексей поёжился. Накинул одежду и торопливо застегнулся. Закусил рубашку, безжалостно порвал её на длинные лоскуты. Сложил один в несколько раз и прижал к месту, где не так давно было целое ухо. Тщательно перевязал, стараясь лишний раз не задевать челюсть. Несмотря на отсутствие опыта, руки двигались ловко и быстро. Алексей задумчиво посмотрел на безжизненно лежащую на груди руку. Как мог, примотал её телу к Павла, чтобы зафиксировать кость. Павел сквозь боль вяло размышлял, не сделает ли его полудурочный брат хуже, но сил открыть глаза уже не было.       Алексей впервые с падения заглянул на дно ущелья, прикидывая, сможет ли он перенести Павла вниз. Далеко внизу текла горная речка и весело брызгала белой пеной. Прямо под ними белую ленту пересекал чёрный штрих, а пена рядом с ним была окрашена в красный. Алексей испытал отвращение, смешанное со страхом. Они тоже были очень близки, чтобы так же лежать, раздробив головы об острые камни. На значительном отдалении от их сосёнки виднелся каменный уступ, достаточно широкий, чтобы двое могли поместится на нём без стеснения. Алексей перевёл взгляд с тела на выступ. Снова на тело. На изломанного Павла. Тяжело осознал, что спуск был бы не лучшей идеей.       Павел лежал недвижим, но грудная клетка медленными волнами ходила вверх-вниз. Речная вода набежала на берег — грудь поднялась на вдохе, плеском звучали сипы. Ушла, оставляя за собой раковины беззубок — грудь впала, изо рта брызнули мелкие капли крови. Алексею стало страшно. Они были одиноки среди гор, и их единственный шанс на спасение заключался в том, что служилые лошади вернутся в знакомое стойло и их с братом начнут искать. Алексей прикинул, сколько времени уйдёт на то, чтобы разыскать двух людей в горах. Подсчёты не утешили. Как бы ему сейчас хотелось оказаться в тёплой, натопленной квартире, закурить трубочку, выпить горячий чай, а не шаг за шагом проигрывать в борьбе с наступающей паникой. «Нет. Мы ещё поборемся!» — мелькнуло в мыслях, и Алексей громко запел строевые марши. Голос неверно дрожал и трясся, а его отголоски, приносимые эхом, наводили жуть.       Тело под ним слегка заворочалось. Павел двинул головой. В ушах нещадно звенело. Он отстранёно подумал, не последствия ли это разбитой головы, но нет, по-видимому это орал Алексей. Хотелось сказать, чтобы тот немедленно заткнулся, но из горла вырвался только булькающий хрип. Алексей сразу же умолк. Склонился над ним.       — Брат?       Но силы совсем оставили Павла. Он снова закрыл глаза и постарался отделить себя от боли. Беспамятство пришло как облегчение.       Алексей с новой силой забеспокоился о его состоянии. Нащупал пальцами пульс на шее. Слишком частый. Алексею вспомнилось, чем его лечили в госпитале. Он подумал, что возможно стоит пустить кровь. Прикинул, чем было бы сподручнее, пока не вспомнил, что и саблю и кинжал унесла лошадь вместе с перевязью. Вздохнул, но на душе стало спокойнее. Каким образом правильно провести кровопускание, он мало представлял, а повредить Павлу очень страшился.       Резко опустилась тьма. Солнце склонилось к горизонту, и теперь его лучи не проникали в ущелье. Стало значительно холоднее, новый порыв ветра проник даже сквозь пальто. Алексей с тревогой посмотрел на брата. Подложил остатки рубашки тому под шею. Мельком коснулся. Прислонил одну руку к своему лбу, а вторую к его. Жар от него можно было почувствовать даже на расстоянии. Алексей не на шутку испугался. Снял с себя пальто, оставшись в одном сюртуке на голое тело, и укрыл им брата. Зябко охватил себя руками: с заходом солнца холод стал невыносим.       Вытерпеть так ему удалось недолго. В скором времени он виновато посмотрел на Павла и забрал пальто. Тоскливо посмотрел вверх. Подмога так и не спешила появиться. Ему пришлось смириться с тем, что, по меньшей мере, эту ночь им придётся провести, застряв в ущелье и находясь на пути всех ветров.       Очень бережно, так, чтобы не тревожить сломанные кости, Алексей начал расстёгивать форму Павла. Вытянул край рубашки из-под повязки. Наклонился — и левая раненая нога не выдержала. Соскользнула. Всем своим весом он навалился на брата.       Тот очнулся и взвыл. Посмотрел на Алексея и как мог попытался оттолкнуть его от себя здоровой рукой. С сожалением подумал о том, что потерять сознание снова не получилось. Чувствительность вернулась в прежней мере. Пока Алексей усиленно пытался снова нащупать опору и восстановить равновесие, он со всех сил сжимал здоровую руку, чтобы не кричать.       Как только Алексей пришёл в равновесие, то сразу почувствовал, как сзади стало задувать. Узкие форменные штаны не выдержали всех перипетий и треснули по шву. Смиренно приняв утрату штанов, он мысленно принёс краткую молитву, чтобы нога просто подвернулась, чтобы это не оказалось вывихом или переломом, однако сгибать ногу в лодыжке приходилось через боль. Алексей перестал моргать, пытаясь скрыть от Павла выступившие слёзы бессилия.       — Прости, пожалуйста. Потерпи ещё немного. Нас уже скоро должны вытащить. Лошади наверняка вернулись в конюшню.       Павел ответил только долгим взглядом. Вздохнул, насколько можно было, не тревожа ушибленных рёбер. Ну да, конечно. Двинулся, как позволял сидящий сверху Алексей и холодный камень под ним. Поудобней пристроил спину. В расстегнутую рубашку стал задувать ветер. Алексей на нём снова зашевелился. Сполз, сколько вышло, по нему вниз. Снял пальто и расстегнул сюртук — звякнули эполеты. Лёг грудью на грудь и накрыл их сверху пальто. Тщательно подоткнул снизу форму Павла, чтобы тому не дуло. Грудь Павла тяжело поднялась, и Алексей вздрогнул от того, насколько тот был горячим. Забеспокоился о том, что он очевидно слишком тяжёлый и чересчур давит, и постарался держаться в полулежащем состоянии, опираясь руками на скалу. Но усталые мышцы долго не выдержали. Когда их начали сводить судороги, Алексей сдался и медленно опустился всем телом. Печально подумал, что на общее количество боли, что он успел причинить брату, это уже мало повлияет. От Павла пахло кровью и больным животным. Алексей только тихо вздохнул.       Всю ночь их трепал ветер и кидал в них пригоршни колючего снега. А Алексей также всю ночь напевал колыбельные, чтобы не свалиться во сне или, того хуже, не утащить с собой на дно брата. И грел, плотно прижимаясь к нему, пытаясь согреть теплом своего тела. К восходу солнца он уже скорее хрипел, чем пел, но упорно продолжал.       Спустя пять песен, а, может быть, их было семь, наверху послышался цокот копыт:       — Подпоручик Петропавловский, вы живы-ы-ы?       Алексей задрал голову вверх:       — Мы здесь! Мы живы!       Звук копыт приблизился. Послышались радостные вскрики:       — Скорее! Мы нашли его! Верёвки сюда!       Задеревеневшее за ночь тело не хотело гнуться, но Алексей смог через силу выпрямиться. Пышущий всю ночь жаром Павел теперь был пугающе холодным. Алексею вдруг подумалось, что возможно спасение пришло слишком поздно. Мышцы сковало от страха. Он приложился ухом к груди. За шумом собственной крови не сразу удалось различить мерное биение.       Верёвка ударила по голове. Он посмотрел вверх и увидел улыбающееся лицо Емеленко:       — Хватайтесь, подпоручик. Мы вас вытащим.       — Сначала ефрейтора Иванова!       Лицо Емеленко скрылось, а потом появилось вновь:       — Тогда обвяжите его крепче. Мы ждём.       Алексей обмотал в несколько витков верёвку вокруг Павла. Приходилось протягивать под сломанной рукой, но Павел не шевелился. Страх за его жизнь заставил Алексея работать ещё скорее. Он затянул прочный узел, чтобы верёвка случайно не развязалась, иначе исход был бы коротким и очевидным, и приподнялся, опираясь руками на склон и сосёнку.       — Тяните!       Верёвка натянулась, и тело Павла поползло вверх.       Уже сидя верхом на лошади, что вели под уздцы в часть, Алексей то и дело оглядывался на Павла, которого везли, положив поперёк седла как куль. Клонило в сон, но ему ещё предстояло объяснение с командованием. Он посмотрел вперёд. Свежий снег, что причинил так много страданий ночью, сейчас радостно сверкал на солнце. Алексей снова посмотрел на брата. Какая, в сущности, малость всё по сравнению с тем, что Павел жив.