Я уйду тихо

— Вы, кажется, уснули? Тонкая ладонь в перчатке коснулась его плеча, которое скрывал под собой вечный строгий сюртук. В этом прикосновении не могло быть ничего чувственного: ткань касалась ткани, но она тут же отдернула руку, предугадав — или почувствовав, как сон покидает его. Он очнулся, чуть подернув плечами, — так легко не падает и перышко. Веки его подались вверх, и два взгляда коснулись ее. Первый был мягким и томным, словно водная гладь в пригожий летний день; ища вокруг себя знакомые черты, он находил лишь тревожные тени на стенах кабинета, не пустовавшего в столь поздний час. Второй же взгляд — быстрый и краткий, словно росчерк пера, скрипящего по бумаге, иссохшего, — она предпочла не заметить. Он глубоко вдохнул, возвращаясь к своей привычной маске — чуть усталой, чуть бесстрастной, с тенью вежливой улыбки, — маске, которую бы принял за лицо самый искусный художник. Она сразу же узнала того, кто будет говорить с ней: всего секундой раньше ей казалось, что перед ней другой, чье тихое дыхание не потревожит и огонек свечи. — Ваше лицо так спокойно, когда вы спите, — заметила она, чуть улыбнувшись. Он улыбнулся ей в ответ, ничем не выделив позднюю гостью из десятка-другого знакомых лиц, которых обычно удостаивал таким же сдержанным приветствием, какое только слепой мог бы принять за радушие. — Неужели в другое время я выгляжу иначе? — Вы неизменны... — Прошу, садитесь: мне перед вами неудобно. — Достаточно ли? — Простите? — Ваше время приема гостей все дальше смещается к ночи. Признаться, я и не вспомню, когда в последний раз посещала дом мужчины в таких сумерках. Она присела вполоборота, что позволяло прерывать дуэль их взглядов на каждом опасном выпаде. Пользуясь короткими отсрочками, которые дарила ему Жозефина Бонапарт, Талейран обхватил шею и сдавил ее так сильно, что поморщился. На столе министра лежали те бумаги, за беглое знакомство с которыми любой шпион отдал бы правую руку. Неосмотрительность он считал бранным словом — и все же позволил себе его в присутствии дамы, что было не только предосудительно, но и невежливо. — В вашем странном способе меня встречать был свой расчет? Беспечность ее тона затмила легкая тень: ладони, прижатые к коленям, чуть подрагивали, но увидеть это она бы не позволила ни единой душе — даже бездушному. Бездушный смерил ее несколько растерянным взглядом; ей не стоило труда подметить, что он все еще толком не проснулся. До тех пор, пока все должности, звания и титулы, все истинные мысли и все лживые слова не стали на места, говорить с ним означало бросать камешки в иссохший пруд. Ладонь министра легла на трость — с той терпкой властностью, уместной при женщине, которая любима, но любима поневоле. Приложив краткое усилие, Талейран поднялся из кресла, выпрямил плечи и еще больше сравнялся с собой привычным. Она успела сплести пальцы, сковать и отмести все чувства, прежде чем Шарль прошелся мимо нее; даже из хромоты он умел извлечь свой шарм, не говоря о том, как горько можно было обмануться его неспешной леностью. — Насчет вашего вопроса, — внезапно заговорил он, замедляя речь манерными паузами. — В жизни нашей есть вещи, не подчиненные воле и рассудку, как бы того ни хотелось просветителям. Могу вам довериться: я грешен лишь одной подобной слабостью. — Я боюсь вашей откровенности. — Право же, не стоит. Он коснулся щеки, смахнув последнее воспоминание о тех минутах сна, которому предался поневоле, и продолжил: — Эта слабость в том, что засыпать и просыпаться я обречен не по велению разума. В этом вы смогли сегодня убедиться. В остальном же... Улыбка затаилась на его губах змеей, пригретой жаром словесного яда. — ...В остальном я уступаю обстоятельствам с гораздо меньшей покорностью. — Вам снятся сны? Шарль запрокинул голову, перебирая в уме ответы, словно церковные четки, оскверненные касанием того, кто нечист на руку. — Это единственное, что роднит меня с человечеством, не так ли? — заметил он. — Что же снилось господину министру, когда недостойная женщина посмела его разбудить? — Смею уверить, что мне снятся отнюдь не европейские державы и их достойные послы. Остальное, моя милая, я предпочел бы утаить от ваших прелестных глаз. — У вас готов ответ? Он покачивал тростью, удерживая ее между пальцев. Прямота Жозефины ничуть не смягчила то добродушное снисхождение, с которым он смотрел на нее, — смотрел, не пряча ни улыбки, ни легкой, усталой откровенности, которую мог себе позволить. В ее руках не было ни единой карты — только платок, а выиграть с ним партию против столь искусного игрока было бы невозможно и для самой прекрасной женщины. — Моих ответов ждут, не задавая и вопросов, — ухмыльнулся Талейран. — Все моя репутация? — Позвольте вам напомнить: вы желали ссудить мне денег. — Простите, моя милая: не ссудить! В денежных вопросах необходима точность не только в цифрах, но и в словах. Отдать вам заслуженную долю тех доходов, которые приносят военные победы — и поражения! — вашего славного супруга. — Под залог жизней солдат можно давать только ссуду. Я не хочу распоряжаться ни этими деньгами, ни тем более, этими жизнями. — Тогда позвольте спросить мне: что же заставило вас навестить меня? — Вы не присядете? — Разумеется. Должно быть, я вас порядком утомил. Шарль склонился перед ней в легком, чуть насмешливом поклоне. Не было ничего невыносимее той безупречности в манерах, которую он неизменно проявлял. Все лестные слова, вся обходительность, вся тонкость вечных шуточек — все это было для нее так же печально, как чистый лист, которому поэтом было отказано в чести носить на себе стихотворные строки. — Вы хотели знать, — продолжил он, с трудом опустившись в кресло, — что бы я ответил вам, если бы вы отказались от этих денег. Она взглянула на него, чуть закусив губу, — словно страшась чужих слов, способных пронзить кинжалом ее душу, которой не пристало быть в смятении рядом с тем, чье сердце ни единожды не дрогнуло в груди. — Я бы сказал, — ответил Шарль, сплетая пальцы, — что мой милый друг поступает необдуманно. Мне помнится, вы хотели спасти некую мадмуазель от долговой тюрьмы, а ваш супруг так увлекся чтением бульварной английской прессы, что грозил вам разводом? Что же... возможно, вы тогда бы упустили ваш единственный шанс. — А вы бы, Шарль, согласились дать мне денег в долг? Из ваших денег — прошу прощения, из тех, что вы украли для себя, а не для бедной женщины, которую вскорости выставит из дому ревнивый муж? — И все же репутация... — О чем вы? — Нет-нет: я некстати задумался. К вам это не относится.